Камиль Гремио
Расчеловечивание

Глава 2 из 13 возможных

Мы ехали по городу, вовсе не похожему на пылающие образы из новостей. Всё было тихо. Жизнь, казалось, шла своим чередом. Никаких колонн бронетехники, никаких воронок от взрывов.

Последний раз вышли покурить. Вот он – мой новый родной город.

Горловка. У нас так могли назвать только деревню.

– Ну, друзья, давайте, загружаемся и последний рывок, – Александр, добродушный дядька в жилетке, всю дорогу рассказывавший нам интересные подробности из истории украинской государственности, видимо спешил.

Последние несколько сот метров мы почти не разговаривали. Я всматривался в этот небольшой по моим меркам населённый пункт. Из рассказа Александра следовало, что Горловка – это шахтёрский городок, как и большинство в Донбассе. Изъеденные дождями дороги, невысокие и максимально практичные здания. Серые. Автопарк попроще, автобусы постарше… Но в целом типичный русский провинциальный город средней полосы с индустриальным уклоном. Миновали трамвайные пути и лихо развернулись.

Моему взору предстала народная цитадель сепаратизма. Импровизированная крепостная стена из бетонных блоков, обложенная сотнями покрышек и облепленная всевозможными агитплакатами, отгораживала от мира типовое для середины прошлого века здание УВД. Многие стёкла выбиты, красные объёмные светящиеся в ночи буквы «Горлiвське МУ ГУ МВС Украiни в Донецькiй Областi» изрядно покоцаны. Над проходом в стене, назвать который воротами или даже калиткой у меня не повернётся язык, гордо реяло сразу три флага: российский, одного из подразделений ополченцев под названием Русская Православная Армия (на основе российского триколора) и народного ополчения Донбасса. На козырьке самого здания висел ещё один российский флаг, а под самой крышей на стене по центру был прилажен самый большой – флаг республики. Весь этот пейзаж дополняли советские ели, которые так любят расти рядом со всеми учреждениями, начиная от детских садов и заканчивая городскими администрациями.

Машина остановилась. Я вышел, достал из багажника свои пожитки и посылку для Димы. Мы подошли к КПП, где дверями служили алюминиевые милицейские щиты. Нас встретили дежурные ополченцы, тепло поздоровались с каждым. В небольшой будочке сидело три человека с оружием. Все были веселы. Вдруг, по-отечески раздвинув дежурных, перед нами вырос огромных размеров мужчина. Обнявшись с моими спутниками и пожав мне руку, он представился:

– Дмитрий. Большой.

Я представился в ответ и вздохнул с облегчением: тяжеленные подарки не придётся тащить самому. Большой взял у меня бронежилет и начал его оценивающе рассматривать. На разгрузочный жилет и пару коробок с медикаментами он глянул только мельком.

Дмитрий был полным, но с учётом его роста, это не слишком бросалось в глаза. Толстые сильные руки, красное большое лицо с крупным носом. У него косил левый глаз, что придавало взгляду некую неопределённость. Казалось, что он постоянно во что-то вглядывается. На нём были камуфляжные штаны, бандана защитного цвета и футболка.

– Ну шо, пойдём? Познакомишься со всеми! – я про себя отметил его голос. Глубокий, мужественный, с хрипотцой, сопоставимый, в общем, с Диминой внешностью, но что-то в нём было не то, какие-то высоковатые нотки.

Пришла пора прощаться с моими новыми знакомцами. Обнялись, пообещав друг другу обязательно увидеться вновь. Повернувшись, я обнаружил, что Большого уже и след простыл.

Нагнал его уже во дворе, где он с кем-то оживлённо беседовал. Нехотя переключив на меня внимание, жестом пригласил следовать за ним. Оборонительные сооружения из мешков с песком во дворе образовывали извилистый коридор. Мы вошли внутрь здания УВД. В помещении было накурено так, что я невольно проморгался. Я впервые оказался в подобном месте. Совсем не похоже на воинскую часть. Ополченцы одеты кто во что горазд, никакой унифицированной формы: разномастные камуфляжи или гражданская одежда. У многих оружие. Посреди фойе стоял большой телевизор, перед ним стол и десяток стульев. Люди смотрели российские каналы. Стены были облеплены детскими рисунками, изображающими мирную жизнь, нарушенную Украиной, агитками антифашистского толка, фотографиями разыскиваемых преступников и бог весть чем ещё. У дальней стены справа располагался медпункт: небольшая будка из глухих стеклопакетов, тоже пестревшая всевозможными объявлениями, номерами телефонов и рисунками. Казалось, каждый мог высказаться, добавить собственный штрих в оформление этого некогда холодного официозного помещения. Я заметил на полу белую кошку с повязанной на шею георгиевской ленточкой. Огромный её моток стоял в углу.

В дежурке сидел комендант УВД, которого так и называли – Комендант. Высокий и кудрявый, в тельнике без рукавов, он исподлобья посматривал по сторонам. Рядом с ним за столом расположился молодой сержант милиции в старой серой форме. Надо отметить, что немало милиционеров перешло на сторону народа во время штурма УВД местными жителями. Это была очень мощная формулировка – «перешли на сторону народа». Звучало так сильно и вкусно, что люди с гордостью и наслаждением повторяли эти слова.

Большой решительно двинулся куда-то вглубь вестибюля, и я поспешил за ним. Мы повернули налево и оказались перед лестницей. Дима шагал по ступенькам на удивление быстро для человека его комплекции, хотя и едва заметно переваливался. Мы поднялись на третий этаж. Перекинувшись парой слов с дежурным по этажу, сидящим прямо напротив лестницы на стуле, Большой повернулся ко мне:

– Короче, третья дверь отсюда, скажешь, что новобранец. Но тебя там и так уже ждут. Бывай!

И, хлопнув меня по плечу, пошёл по коридору в противоположную сторону. Я же двинулся в указанном направлении, аккуратно ступая по битому стеклу, обходя выстроенные в шахматном порядке громоздкие, советских времён сейфы, расставленные здесь как последний безнадёжный рубеж обороны. Дверной проём был плотно занавешен бежевой шторой. Я вошёл и чуть не натолкнулся на лысоватого мужчину лет сорока пяти. Он сидел прямо у входа, сложив руки на животе, и смотрел телевизор. Удобно вытянутые ноги лежали на соседнем стуле. Горела настольная лампа. На маленькой тумбочке, прямо у него под правым боком, стояли тарелки, стаканы и электрический чайник. С другой стороны сидел второй человек. Он тоже смотрел телевизор, слегка наклонившись вперёд и уперев локти в колени.

Он первый поднял на меня взгляд. Коротко и тихо представился:

– Монах.

У него, как и у многих здесь, не хватало зубов, и голос его звучал подобно сквозняку. Человек очень яркой внешности. Ему бы не составило никакого труда сыграть на детском празднике Бабу Ягу: крючковатый нос, изрезанный морщинами лоб, глубоко посаженные цепкие серые глаза. Он был невысок и тщедушен, но вместе с тем излучал глубинное спокойствие и уверенность.

– Киса, – протянул мне руку первый. Этот был, напротив, высок и обладал пивным живом. Улыбка была самым естественным состоянием его лица. Вкрадчивый, но, впрочем, приятный голос, аккуратно постриженные седеющие усы, длинный нос и золотой зуб. Отец русской демократии – мгновенно подумал я. Да, внешне он не слишком походил на своего тёзку из книжки, и, как выяснится позже, характер был у него тоже совершенно иной, но эта ассоциация прижилась в моём сознании сразу и навсегда.

Я пожал протянутую руку Кисы и, войдя в комнату, поздоровался с Монахом.

– Ну, вот так и живём, – Монах кивнул на два ручных пулемёта, стоящих у заставленного мешками с песком окна, – располагайся.

Я присел на стоящую у противоположной стены кровать. Вернее, это была не кровать, а дверь, лежащая на двух стульях и выполняющая функции кровати.

– Привет!

Я обернулся.

Из небольшой каморки, отделённой от комнаты гипсокартонной перегородкой, вышел парень.

– Джонни. Можно Дима, – он протянул мне ладонь, – как добрался?

– Нормально, думал, гораздо сложнее будет. Дима, говоришь?

– Ну да. Ты же всё привёз?

Стало ясно, что Дим на кубический метр ополчения здесь несколько больше, чем я рассчитывал. Извергая проклятья, мой новый товарищ бросился восстанавливать справедливость, а я принялся распаковывать рюкзак и расспрашивать мужиков об обстановке. Монах, несмотря на то, что казался молчаливым и задумчивым, говорил больше Кисы. Он рассказал о том, как здесь оказался:

– Я пришёл сюда воевать. У меня есть опыт и знания, потому я служил в интересном подразделении. Но сижу перед теликом. Понимаю, что здесь от меня толку никакого, но ни до кого из начальства не достучаться. Сказали – сижу. В случае чего мы – пулемётный расчёт. Ну, и ты теперь тоже. Вообще, наш батальон блокпостами занимается. Готовься к тому, что ничего интересного не случится. Мы тут уже два месяца. Как УВД взяли, так и сидим.

– А я не мог больше смотреть на это со стороны. Вот и приехал…

Мужики одобрительно закивали.

Я разложил на кровати всё, что привёз с собой. Искоса наблюдавший за мной Киса отличался невероятной аккуратностью и бережливостью, поэтому в нашей комнате было всё необходимое и даже сверх того. Киса жил по принципу «кашу маслом не испортишь» и тащил к нам всё, что не было прикручено к потолку. Нет, о воровстве речи, конечно же, никакой не шло, но дух прапорщика в этом человеке был решительно неистребим.

Обустроить своё спальное место я решил в маленькой комнатке за перегородкой, прямо под окном. Достать матрас оказалось сложнее, чем думал. Юркий и хитрющий Славик, который служил у нас кем-то вроде завхоза и жил в одной из комнат по соседству, оказался крепким орешком. Как и у любого нормального кладовщика, у него ровным счётом никогда и ничего не было. Но после недолгого разговора со мной и пары глотков хорошего коньяка, которым я его угостил, кое-что всё-таки нашлось. Я кинул матрас в угол каморки, прямо на пол, и накрыл плащ-палаткой.

Переоделся в отцовский китель. Надел новенькие чёрные армейские ботинки, камуфляжные штаны и футболку защитного хаки. Аккуратно развесив гражданскую одежду и наведя порядок на новом месте, я нацепил на пояс армейскую флягу в чехле и отправился на разведку.

– Ты, это, на довольствие сразу встань у Коменданта, – посоветовал Киса.

Я кивнул и вышел в коридор. Берцы казались невероятно неудобными. Спустился вниз. На первом этаже под лестницей располагался вход в подвал. Напротив с каменным лицом восседал на офисном стуле часовой с автоматом и в шлёпанцах. В подвале держали всевозможных алкоголиков, хулиганов, дебоширов и прочий мелкоуголовный люд. Я держался непринуждённо, и никто не обращал на меня внимания. Здесь же была дверь, ведущая во внутренний дворик. Вышел через неё наружу к ещё одной фортификации из мешков с песком. На лавке сидели шумной стайкой девчонки и о чём-то увлечённо курили. Страшно хотелось есть. Вернувшись в фойе, я пошёл в столовую. Там на раздаче уже стоял в очереди Джонни. Мы взяли себе замечательной домашней еды и сели за стол. Гречка с колбасой и тарелка настоящего украинского борща – о чём ещё можно мечтать?

– Нашёл свои шмотки? Ты уж прости, мне сказали: передай Диме. Я и передал.

– Да, всё нормально. Большой у нас такой, клювом щёлкать не будет. Ты как добрался? Где границу переходил?

– Неподалёку от Изварино, где ж ещё. Сердце луганской контрабанды. Потом – огородами, потом уже по трассе ехали. Столько людей помогло, и никто ни копейки не попросил…

– Здесь так, да. Жаль ты Беса не застал. Раньше он в УВД сидел. Сейчас в ОБОПе они.

– Беса?

– Наш главный, Игорь Безлер. Всю Горловку держит. При нём здесь такой порядок железный был, офигеть можно. А сейчас…

– А что сейчас?

– Ну, колхоз. Неужели, сам не видишь?

– Да я ещё двух часов тут не провёл, откуда ж мне знать?

– Твоя правда.

И мы продолжили трапезу в тишине.

Уже свечерело, когда мы с Джонни вышли во внутренний двор. Мы зашли в стоявшее особняком здание, где располагался спортивный зал. В тот вечер играли в баскетбол. Побродив ещё немного, я сослался на усталость и отправился спать.

Жёсткий неудобный матрас показался мне в ту ночь царской пуховой периной. Я засыпал и всё думал и думал о войне. Обратного пути нет. Тихо бубнил телевизор за стенкой, мерно присвистывая, храпел Монах. Что же привело меня сюда на самом деле? Нет, не патриотизм и не желание защитить что-то своё. Моего не было не то, что здесь: его не было вовсе. Люди умело договорились между собой прятать истинные мысли за ширмой общечеловеческих ценностей. Некоторые так всю жизнь и проживут, не осознавая своего участия в этом не записанном договоре. Бесконечное одиночество каждого толкает на участие в общих делах. И безначальный, первобытный страх смерти. О, насколько же он многолик и бескомпромиссен, этот древнейший и, пожалуй, единственный двигатель человеческого бытия! Порой он доходит до своей прямой противоположности – желания сложить голову за призрачные идеалы. Но я не верил в противоположности тогда, как не верю в них и сейчас. Всё в этом мире едино, и любая попытка что-то из него вычленить неизменно ведёт к ложным представлениям о нём. Не найдя своего места в жизни, я сбежал сюда. Просто сбежал к этой юной и прекрасной войне, так умело возбуждающей в своих героях самое возвышенное и ранее скрытое в тёмных глубинах. Я хотел умереть здесь потому, что боялся смерти. Я хотел бежать вперёд – в неопределённом направлении – с камерой наперевес и автоматом за спиной. По первым же признакам, только попав на Украину, я понял, что здесь всё совсем не так, как было в сорок первом. Но это казалось не важным. Война самим своим существованием даровала мне шанс уйти красиво. Навсегда остаться героем в памяти тех, кто даже и не знал меня вовсе. И ещё мне хотелось запечатлеть её такой, какая она есть. Без пропаганды и фальши, без лондоновских идеальных героев и толкиеновских абсолютных злодеев. Со всеми вывернутыми наизнанку телами, со всеми подвигами, со всей животной злобой и ненавистью, со всей искренностью всех возможных человеческих чувств.

Никто меня не разбудил. Болела затёкшая шея, и глаза очень долго не хотели открываться, но тем не менее я чувствовал себя вполне отдохнувшим. Пара секунд потребовалась, чтобы понять, где я нахожусь: так часто бывает на новом месте.

Я встал и вышел в комнату. Мужики смотрели телевизор, Джонни нигде не было.

– Доброе утро, товарищи!

– Привет. Кстати, ты позывной себе придумал? – Монах перевёл на меня пристальный взгляд.

– Не-а.

– Придумай, здесь так принято.

Долго думать не стал:

– Пусть будет Поэт.

– Монах, – он улыбнулся и протянул мне руку.

– Поэт.

Киса тоже присоединился к ритуалу. Обряд инициации, видимо, на этом закончился, и я был принят в команду.

– Умеешь? – Киса кивнул в сторону пулемётов.

– Ну, лет пятнадцать назад стрелял из автомата на сборах… И разбирал тоже.

– Так не пойдёт, давай освежим память.

Я взял один из РПК и сел на пол. Устроен он был точно также, как и знакомый со школьных сборов АК-74. Потрёпанный, с наклейкой в виде флага республики на прикладе и спаренными магазинами на сорок пять патронов, он показался мне не очень тяжёлым. Я попытался его разобрать. Ничего не вышло. Руки отказывались вспоминать давно утраченный навык.

– Нет, нет, нет. Сначала отделяешь магазин. Теперь затвор вытяни – там не должно быть патрона, – сказал Киса.

– Нету.

– Всё, теперь можно снимать предохранитель и разбирать. Вот здесь пипка на пружине. Её вдави и сними крышку. Так, хорошо, пружину вытягивай. Теперь затвор с бойком вынимай. На тряпочку всё нужно сложить, а то пыльно на полу. Да. Так, теперь нужно газовую камеру снять. Флажок вверх. Что такое?

– Тугой пипец.

– Да, блин, Поэт, дай плоскогубцы, – Киса подсел ко мне и безуспешно пытался сдвинуть фиксатор газовой камеры пальцами.

– Держи.

– Вот так. Смазать надо. Оп, снимаем. Ну, вот и всё, первичная разборка закончена. А, нет, надо ещё пламегаситель скрутить. И сперва шомпол вытащить. Ребром ладони по нему – тресь! – и он выскакивает. А теперь вот этот фиксатор вдавливаешь и насадку скручиваешь. Всё. Тренируйся!

– Да… Как же давно это было, – слегка сконфуженно протянул я и приступил к попыткам собрать лежащий передо мной РПК.

Пулемёт был прекрасен: прост, насколько это было возможно, и настолько же смертоносен. С затвором, как и у всякого новичка, у меня начались проблемы, но через несколько минут я научился с ним справляться. Под одобрительными взглядами мужиков я несколько раз разобрал и собрал пулемёт и поставил его на место.

Единственная маленькая бойница в окне, заставленном мешками, была заткнута подушкой. Я вытащил её, и мне в лицо ударил прохладный утренний ветер. Над внутренним двориком, куда выходили наши окна, уже вовсю карабкалось по небу июньское солнце. На плацу построились бойцы, и трое старших что-то им говорили. Среди командиров был и Дима Большой. Изучив с помощью бинокля окружающий ландшафт, я вернул подушку на место и направился к выходу. Спустившись на первый этаж, подошёл к дежурке. Постучал и дождался появления в дверном проёме внушительной фигуры Коменданта:

– Я новобранец, мужики сказали, что нужно у тебя на довольствие встать.

– Фамилия?

Я продиктовал свои данные и получил пачку каких-то невероятно контрабандных сигарет, которых прежде никогда не видел.

– В столовой просто примелькаешься, там формальностей нет.

– Понял, спасибо. Пачка в день на брата?

– Да.

– Тогда до завтра!

– Ну, пока, – брякнул он, сдвинув брови.

Позавтракав, я решил отправиться в спортзал. Выходя во внутренний двор, столкнулся с пожилым человеком. Он улыбнулся и извинился. Роскошные длинные усы, добрый взгляд и какая-то собранность в манере держаться сразу натолкнули меня на мысль, что человек это непростой, и мы обязательно встретимся с ним вновь.

Я неторопливо развязывал шнурки. Пустой спортивный зал был залит солнечным светом. Пылинки медленно парили в воздухе, улавливая пробивающиеся сквозь мутные стёкла лучи. Характерный запах деревянных полов и гулкое эхо шагов моих босых ног словно вернули меня в детство: вспомнился школьный спортзал. Я пробежал с десяток кругов, выполнил хитрый китайский комплекс упражнений и сел в лотос, восстанавливая дыхание. Просидел так около получаса, стараясь ни о чём не думать. Слово «медитация», наверное, не совсем точно определило бы моё состояние. Скорее единение с новым для меня местом. Я кожей впитывал другой воздух, закрытыми глазами поглощал другой солнечный свет.

– А, вот ты где! – голос Джонни беспардонно рассеял мой так и не наступивший дзен.

– Да, решил вот немного позаниматься.

– Пойдём в город сходим, мне надо кое-что купить. Ну и ты заодно осмотришься.

На выход пришлось переодеться в гражданскую одежду: такая была мера предосторожности. За окном было около двадцати пяти градусов тепла. Мы вышли за стену. Джонни уверенно повёл нас куда-то в лабиринт-город.

Мы шли, судя по всему, по одной из центральных улиц. Две двухполосные проезжие части, разделённые трамвайными путями. По обочинам росли чахлые липы, которые, казалось, надышались не просто выхлопами и дорожной пылью, но и самым духом этого депрессивного городка. На улицах было оживлённо, ведь войной Горловку тогда ещё не зацепило. То и дело проносились машины с вооружёнными людьми. Многим Джонни махал рукой. Мы бродили по городскому рынку, где он искал себе новые кроссовки. Мой же взгляд зацепился за лоток с разными мелочами, где на вздутой клеёнке возлежал великолепный чёрный блокнот с барельефом в виде гранаты Ф-1 на обложке. Местной валюты у меня не было совсем, и Джонни одолжил мне двадцатку на покупку этой прелести. Мы вышли с рынка и зашагали в сторону УВД.

– Знаешь, надо девок найти.

– А как тут с этим дела обстоят? – мне было откровенно не до «девок», но нужно же поддержать разговор.

– Ну, я с одной познакомился. С местной. Пару раз у неё зависал до утра. Страшнющая, правда, но на безрыбье, как говорится…

– Тогда может, не стоит?

– Ещё как стóит. Да и стои́т. Я уже неделю без бабы. Давай, слышь, замутим чего-нибудь.

– Так сними блядей.

– Не, дорого, да и вообще беспонтово.

– Братка, я чёт как-то не настроен пока что, – погасил я эту волну любви.

Джонни надулся, и дальше мы шли молча. А я стал вглядываться в проходящих мимо девушек. Попадались и вполне симпатичные, но что-то в них мне решительно не нравилось. Я ждал встречи с войной, ведь только она могла быть сопоставима по масштабам с Ней. В глубине черепной коробки застонало и забулькало отравой чёрное болото понимания: мне нужна была Война. Нужна, чтобы занять Её место. Но я должен был умудряться помещать себя и свои мысли в общеизвестные буквы, слова, предложения. Я участвовал в общественном договоре наравне со всеми. И какими бы мелкими на мой взгляд не были сиюминутные половые поползновения Джонни, я твёрдо знал: случись что, буду стоять рядом с ним до последнего.

Вернувшись, мы попали как раз на построение смен дежурных по блокпостам. На плацу под уже вошедшим во вкус солнцем стояли группами все задействованные в дежурствах бойцы. Перед ними командир нашего батальона «Витязи Донбасса» зачитывал по списку фамилии. Майор, а именно так звали в народе комбата, был среднего роста. Обильно проступающая седина серебрила чёрные волосы. На лице проступала тяжёлая печать ответственности, иногда уступавшая место специфической улыбке, которую ярко подчёркивали морщины у глаз. Кожа, казалось, была с силой натянута на череп, и высохшее лицо его скорее подошло бы старику, но глаза выдавали в нём властного и даже властолюбивого человека, недавно преодолевшего рубеж среднего возраста. Рядом с ним, скрестив руки на груди, иногда отвечая на телефонные звонки, прохаживался тот самый обладатель шикарных усов, с которым я столкнулся в дверях этим утром.

Мы с Джонни не стояли в строю, ведь к блокпостам отношения не имели, но мне было интересно понаблюдать за тем, как устроена местная иерархия и как она работает. Всё было весьма условно: никто не обязан был здесь находиться, никто никого не мог заставлять. И поэтому приказов в уставном понимании тоже быть не могло. Только добрая воля, основанная на уважении и личном авторитете командира.

В мятежных регионах страны очаги сопротивления так и держались: где нашёлся сильный, имеющий вес командир, там всё ладилось, а где нет – там подконтрольные путчистам войска рассеивали повстанцев по полям, и те либо уходили в глухую партизанщину, либо шли за другими, более удачливыми и сильными командирами. Пассивно-недовольных в таких городах мелкой гребёнкой вычищали спецслужбы, и сопротивление сходило на нет. Надо сказать, что регулярные украинские части, с которыми нам и предстояло сражаться, в начале войны не представляли никакой опасности. Армия страны, за два десятка лет погрязшей в бесконечных переделах собственности, по определению должна была быть жалкой и совершенно небоеспособной. Помимо регуляров на стороне Киева также выступали всевозможные националистические, патриотические, наёмные и добровольческие батальоны, носившие разные названия. Осатаневшая, оголтелая пропаганда, разгулявшаяся на Украине за последнее двадцатилетие, принимала самые причудливые формы, и поэтому точно определить, какое именно её щупальце толкнуло в пожар войны того или иного человека, было просто невозможно. Наши же твердо верили, что насмерть стоят против настоящих фашистов за свою землю, и сдаваться не собирались. Донецкая Народная Республика, в тот момент представлявшая из себя небольшой островок на карте бывшей Донецкой области Украины, почти со всех сторон окружённый жовто-блакытными прапорами, своей государственности, равно как и централизованной военной структуры, ещё не имела. Всё это делало боевые действия неуклюжими и неуверенными. Война подобно ребёнку пробовала этот мир на вкус и на ощупь. Обжигалась о горящие дома, плакала вместе с первыми жертвами. Ей предстояло вырасти и научиться стрелять, ненавидеть, прощать, терпеть, ждать, умирать, жить… Потом, достигнув расцвета, влюбить в себя мёртвой хваткой лучших мужчин этой земли. А уже в зрелости – выносить и подарить жизнь целому поколению детей, не умеющих бояться выстрелов…

– Воль-но! – громкий голос комбата прервал мои размышления, а он сам повернулся в мою сторону. – Ты вечером зайди ко мне, познакомимся.

– Есть! – уверенно ответил я. – Разрешите обратиться?

– Слушаю.

– Мне бы денег обменять надо. Подскажите, как лучше поступить.

– Иваныч, в город не собираешься? – обратился Майор к своему, как я понял, заму.

– Давай сходим, братик, – похлопал меня по плечу обладатель шикарных седых усов.

– Ну, добро, тогда, – и комбат, доставая из кармана сотовый телефон, затерялся в толпе разбредающихся по своим делам ополченцев.

Джонни тоже куда-то пропал, и мы остались вдвоём.

– Старый.

– Поэт, – я пожал протянутую мне руку.

– У тебя всё с собой?

– Да, деньги, документы – всё при мне.

– Ну, документы не понадобятся, а вот без денег, боюсь, никак, – он по-отечески улыбнулся. – Водить умеешь?

– Да.

Старый почему-то водить не умел. Или просто не любил. В любом случае я оказался за рулём древних Жигулей седьмой модели. Машина надрывалась и чихала, но всё-таки завелась. Последние лет семь я водил только автоматы, и с механикой мог получиться конфуз. Со второго раза попав в первую передачу, я давно забытыми движениями разводил ногами в пространстве сцепление и газ. Тронулись. Подъехав к воротам, остановились. Старый, высунувшись в окно, дал команду открыть.

Я медленно вывел семёрку на проезжую часть. Нам нужно было добраться до центрального универмага, где меняли деньги по наиболее выгодному в городе курсу. Без происшествий добрались до места, несмотря на то, что автомобиль явно имел свой характер и совсем не желал подчиняться чужаку.

Выйдя из машины, мы двинулись в сторону торговых рядов и остановились у одного из ларьков. Старый улыбнулся, перекинулся с продавщицей парой фраз. Тут же из-под прилавка появилась неброская матерчатая сумка, а её владелица, дама лет пятидесяти пяти с рыжими волосами и в учительских очках, многозначительно на меня посмотрела. Я достал из бумажника пятитысячную рублёвую купюру, положил её на прилавок. Рядом тут же выросла небольшая пачка гривен, в основном, сотенными бумажками, с желтоватыми портретами Тараса Шевченко. Воспользовавшись ситуацией, я тут же решил прикупить себе сим-карту. У рыжей леди нашёлся и этот товар. Наугад выбрав карточку из предложенного мне веера, я достал из нагрудного кармана паспорт.

– Да не надо, братик! – Старый покачал головой.

Пожав плечами, я спрятал паспорт обратно. Выяснилось, что здесь совершенно не нужны документы для регистрации номера. Я взял сразу две: одну для телефонной связи, другую – для выхода в сеть. Расплатившись и сразу пополнив оба счёта, мы направились к покорно ожидавшей нас белой семёрке.

Вернувшись на базу, я сразу же направился в нашу комнату, чтобы заняться связью. Видавший виды планшетный компьютер с потрескавшимся экраном благодарно проглотил свою симку и выдал сообщение о наличии сети. Прямо с него я позвонил домой, и уже через две минуты, проверяя состояние счёта, горячо об этом пожалел.

Уйдя в параллельный мир социальных сетей и новостных сайтов, я не заметил, как солнце неслышно коснулось высокого холма, в котором кто-то отчётливо увидел бы пиковую точку на кардиограмме юной войны.

Пора пообщаться с начальством. Кабинет Майора находился на третьем же этаже, и далеко идти не пришлось. Пройдя мимо дежурного в правое крыло здания, постучал в дверь.

Комната, куда меня пригласили войти, оказалась небольшой. Окно затянуто светонепроницаемой плёнкой, в сигаретном дыму причудливо преломлялся свет, идущий из самого сердца люстры советских времён. За большим столом, на котором находились портативный компьютер, огромная пепельница и кипы бумаг, сидел наш комбат. Рядом с ним – миниатюрная рыжая женщина лет тридцати пяти в комбинезоне защитного цвета. Веснушчатое лицо её казалось усталым, но она оживлённо участвовала в беседе. С другой стороны стола, франтовато уронив автомат между ног на пол, развалился на стуле мужчина. Он посмотрел прямо на меня, и я почувствовал себя неуютно. Возникло ощущение, что я – минимум – пришелец с Альфы Центавра или какой-нибудь диковинный зверь – настолько пристальным и даже удивлённым был его взгляд. Огромные, подозрительно глядящие исподлобья глаза – вот что я запомнил. Слева от входа на табуретке сидел Старый. Он привстал и протянул мне руку.

– Проходи, присаживайся, – пригласил Майор.

– Здравия желаю, товарищ Майор! – без тени сарказма поприветствовал я.

– Ой, да шо ты, ей-богу! Забей. Кури, если хочешь.

– Лёха, – протянул обладатель гипнотического взгляда, продолжая высверливать во мне глазами пулевые отверстия.

– Поэт, – я вскинул левую бровь и попытался как-то ответить на его оптическую атаку.

– Ну, рассказывай, откуда, кто, шо…

Я вкратце рассказал о себе.

– Ну и, как вы видите, ввиду отсутствия у меня боевого и армейского, в целом, опыта, я бы хотел заниматься информационной войной в первую очередь. Но вы не подумайте, если будет надо, – легко на передовую, – закончил я свой монолог.

– Так, это всё очень хорошо, будем думать, всё решим! – Майор явно думал о чем-то своём и слушал меня вполуха.

Дверь неожиданно распахнулась.

– Лёх, полетели! – слова вбежавшего в кабинет парня заставили Лёху вскочить и быстро пойти следом за уже успевшим выйти возмутителем спокойствия.

– Так, езжай-ка ты сейчас с ними, посмотришь оперативную работу, – быстро распорядился комбат. – Если повезёт – постреляете.

По его улыбке я понял, что пострелять нам явно не светит, но, тем не менее, возможность хоть как-то принять участие уже хоть в чём-нибудь меня очень порадовала.

Махнув рукой на прощание, я выскочил за Лёхой. Еле поспевая, выбежал во внутренний двор, где уже ревела мотором знакомая белая семёрка. Запрыгнув в машину, мы сорвались с места и, выскочив за ворота, полетели куда-то в ночь.

Юрка, а именно так звали выдернувшего нас парня, вёл машину просто как сумасшедший. Ревущая развалюха неслась по разбитым ночным дорогам, визжа резиной на поворотах, на которых наш пилот не только не сбрасывал, но, напротив, набирал скорость, хотя это казалось уже невозможным. Петляя по тёмным улицам, мы въехали в густо застроенный жилой квартал и остановились у типовой пятиэтажки. Юрка заглушил мотор. Когда я вышел из машины, Лёха уже начал на повышенных тонах беседовать с каким-то неопределённой формы организмом, сидевшим прямо на бордюре у подъезда. Если в двух словах, то изрядно перебравший дядька в настойчивой и весьма неуважительной манере требовал от одной из жительниц дома взаимной любви. Будучи отвергнутым в своих лучших чувствах, он начал ломиться в дверь, сыпля угрозами и проклятиями, в результате чего и была вызвана опергруппа. Я был несказанно раздосадован. Пока мы неслись сквозь непроглядную тьму, то тут, то там раздираемую одинокими жёлтыми фонарями, я представлял себе, как мы будем преследовать какого-нибудь вражеского диверсанта. Кромешная украинская ночь, казалось, таила в себе бесчисленные угрозы. Мне подсознательно хотелось, чтобы вдруг раздались выстрелы, полыхнуло пламя и начался бой. Было совершенно всё равно, выживу я в итоге, или нет. Мне хотелось познакомиться с войной и прикоснуться к ней.