К. Рогнич
Бежать
Крик раздался до того, как едкий дым успел проникнуть в комнату. И до того, как отцовское тело, странно, как будто неуверенно качнувшись из стороны в сторону, рухнуло на землю. Оно как будто никогда и не было телом: просто с ужасным шумом вдруг оказалось на полу. Он лежал ровно в той же позе, в какой только что стоял, и Мэг ясно видела, как блестит его голова. Теперь она казалась какой-то неправильной, будто кривой.
Крик всё нарастал. С трудом оторвав взгляд от мокрого блеска на полу, девочка перевела взгляд на маму. Женщина стояла, странно изогнувшись, как если бы её ударили в живот. Своими тонкими, окрашенными золотом пальцами она сминала кожу на лице, как будто пытаясь вырвать собственный рот и тем самым заглушить крик. Мэг видела, как выпучились и исказились её глаза, и как содрогались изящные плечи.
Где-то совсем близко, и вместе с тем невозможно далеко, раздался щелчок затвора. Он был слышен так глухо, как будто отделялся от стола метрами и метрами воды. «Щщёлк!»
В следующую секунду весь мир смазался, а на плече Мэг оказалось что-то очень сильное и горячее. Это что-то толкнуло её вниз, под стол, стащило со стула и почти ударило об пол. Ошарашенная, она едва успела понять, что «чем-то» была рука Роджера, когда уши снова наполнил грохот. Крик как будто утонул в этом грохоте. Он съёжился, сжался и исчез совсем. Когда под столом появились первые струйки сизого дыма, на месте крика висел только слабый хрип.
Мэг с ужасом наблюдала, как мамины ноги – такие белые, тонкие, чуть округлые ноги греческой богини – тяжко отступили куда-то к стене. Они путались, бились одна о другую и еле отрывались от пола. И ещё, кажется, что-то капало на них с подола юбки. Бледную кожу разрезали полосы тёмной жидкости. Стало ужасно тихо. Девочка замерла, всё ещё чувствуя на плече пальцы брата, не в силах оторвать глаз от трясущихся материнских ног.
Когда хрип раздался снова, прогремел второй выстрел. Колени дрогнули последний раз и, выскользнув из-под подола юбки, светлыми пятнами устремились вниз. Мэг даже зажмуриться не успела, когда на полу, совсем рядом с ней, растянулась груда чего-то человекоподобного. Эта мешанина тканей, волос и цепочек, эта груда из золотого цвета, тонких скул и двух огромных влажных дыр где-то в животе. Что-то, что всего секунду назад было мамой.
Ровно в этот момент (она теперь понимала это, тогда ей казалось, что она глядела на труп десятки, сотни, может быть, даже сотни тысяч лет) пальцы на её плече сжались так сильно, что в глазах потемнело. Мэг почти закричала, когда е внезапно вышвырнуло из-под стола. Она врезалась во что-то и покатилась по полу. Раздался топот, ужасный топот многих-многих ног, грянул ещё один выстрел и, кажется, зазвенело стекло. Что-то треснуло, рухнуло, а руки опять подхватили её безвольное тело.
Лампа над столом со звоном разлетелась в стороны. Свет погас. Раздался новый выстрел
Бледное лицо Роджера маячило совсем рядом, то и дело ускользало и появлялось вновь. Его рот был разинут: чёрной пропастью он изрыгал ей в лицо крики и вопли. Мальчик то и дело отворачивался и направлял эти вопли куда-то ещё, но уже иначе – злобно и отчаянно. Кажется, он поднял её над землёй, кажется, он толкал её, кажется, он бежал и пригибался и прятался за диваном, и всё кричал, и кричал, и кричал…
А потом они оказались совсем близко к выходу. Мэг услышала ещё один выстрел и уже почти открыла рот, чтобы закричать. Она почти видела тяжёлые шаги, настигающие их, она чувствовала, как смерть разбрасывает в стороны обломки мебели и осколки тарелок.
Но Роджер не дал ей издать и звука. Он издал его сам.
–– Беги! Беги, Мэг, живо, ЖИВО! БЕГИ!!!
Невероятно мощный толчок выбросил её на улицу. Толчок, в котором смешалось так много боли, отчаяния и животного ужаса, что, как Мэг думала теперь, он забрал у Роджера последние силы. Будь этот толчок хоть немного сильнее, у неё бы треснули рёбра.
Девочка выкатилась в дверной проём. Ступеньки больно оцарапали ей спину, а ноги и руки тут же покрылись слоем липкой грязи. Но хуже всего было то, что, переваливаясь через порог, она ясно ощутила под собой что-то мягкое, липкое и тёплое. Что-то, что, она знала, несколько минут назад добродушно улыбалось из-под пышных усов.
Роджер всё ещё что-то кричал ей вслед. Разобрать, что именно, было невозможно из-за оглушительного шума ливня. Но это было неважно. Она знала, что это за слова. Это был приказ – единственный и истошный. Приказ бежать.
И она побежала. С трудом выкарабкавшись из вереницы луж и даже не успев распрямиться в полный рост, девочка бросилась в сторону леса. Страх гнал её вперёд. Совершенно первобытный страх. Он заставлял её не думать о брате, заставлял забыть о лежащих на полу грудах одежды и мяса. Он толкал её вперёд, велел подниматься, когда она оскальзывалась, не обращать внимания на бьющие по лицу ветки деревьев. Он вёл её всё дальше сквозь лес. Страх был тем, что сохранило в её голове одну только мысль: «Бежать!»
Мэг тяжело перевалилась на спину. Дождь продолжал хлестать её по щекам неровными струями. Вся одежда промокла насквозь и теперь липла к перемазанному грязью телу. Это казалось таким поразительно несправедливым, таким неправильным. Так не должно было быть. Детям нельзя лежать на земле, и слишком долго мокнуть под дождём без зонта, и, в конце концов, в одиночестве валяться ночью посреди леса. Кто-то обязан был прийти и поругать её. Кто-то должен был взять её за руку, поднять с земли. Сказать, чтобы никогда больше не смела так делать. О, как же сильно Мэг сейчас хотелось, чтобы кто-нибудь её отругал.
Но никто не приходил. Лес трещал и плакал, шелестел миллиардами листьев, но ни одному из них не было до неё дела. Теперь никогда никому не будет дела.
При мысли об этом под веками что-то нагрелось и защипало. Ужасно хотелось заплакать, но она не могла – слёзы закончились.
Она не знала, как долго лежит здесь. Знала лишь, что вставать бессмысленно. Ей ведь некуда было пойти. И не к кому. Она вспомнила выстрелы, которые слышала после того, как покинула дом. Они были такими громкими. Такими безжалостными. Ей не хотелось думать о том, что они значили, но теперь, когда первородный страх уже ушёл, усмирить поток мыслей казалось невозможным.
