Жюль Верн
Плавающий город
Глава тридцать вторая
Доктор ушел, а я остался на палубе, чтобы посмотреть, как надвигалась гроза. Фабиан все еще не выходил из своей каюты. Корсикан был у него. Мак-Эльвин делал, вероятно, какие-нибудь распоряжения на случаи несчастного исхода дуэли. Я вспомнил, что в Нью-Йорке его ожидала сестра, и содрогнулся при мысли, что, может быть, нам придется привезти его к ней уже мертвым. Мне очень хотелось видеть Фабиана, но я решил не беспокоить ни его, ни Корсикана.
В четыре часа показался еще островок, посреди которого возвышался маяк. Пассажиры высыпали на палубу. Все взоры были обращены к берегу, который лежал всего в шести милях от нас, по направлению к северу. С минуты на минуту ждали появления лоцмана. Пассажиры, на долю которых, подобно мне, выпало ночное время, конечно, не могли надеяться на выигрыш, так как лоцман должен был до ночи пробыть на корабле. Весь интерес публики сосредоточивался на шести-семи лицах, обладавших как раз теми часами, в один из которых ожидалось прибытие лоцмана. Люди эти продавали и перепродавали свои права на возможный выигрыш.
В четверть пятого показалась шхуна, шедшая по направлению к нам. Не было никакого сомнения в том, что на ней ехал лоцман. Начались безумные пари по поводу самого лоцмана.
– Десять долларов за то, что лоцман женат!
– Двадцать, что он вдовец!
– Тридцать, что у него рыжие бакенбарды!
– Шестьдесят, что у него на носу бородавка.
– Сто долларов за то, что он вступит на палубу правой ногой!
– Держу пари, что он будет курить!
– У него будет трубка во рту!
– Нет, сигара!
– Нет! Да! Нет! – раздавалось со всех сторон, и завязывался спор, который был настолько же бессмыслен, насколько были безрассудны лица, вступавшие в него.
Между тем шхуна все приближалась. Она была очень красива и походила на яхту, предназначенную для морских прогулок. Несмотря на поднимавшийся ветер, слегка накренившись, она быстро неслась вперед. Белые паруса ее и флагшток резко выделялись на темном фоне неба. Море пенилось вокруг нее. На расстоянии двухсот сорока саженей она остановилась и спустила лодку. Капитан Андерсон приказал остановить корабль, и в первый раз за две недели винт и колеса перестали работать. Лоцман спустился в лодку и в сопровождении четырех матросов подъехал к кораблю. С «Грейт-Истерна» бросили веревочную лестницу, по которой он быстро и ловко взобрался на палубу.
Его встретили радостные приветствия выигрывающих и крики неудовольствия проигрывающих.
Оказалось, что лоцман был женат, что у него не было бородавки и что усы у него были светлые.
На палубу же он спрыгнул обеими ногами, как раз в то время, когда часы показывали тридцать шесть минут пятого, что составляло двадцать третью четверть часа.
Счастливым обладателем этого времени оказался капитан Корсикан, которому было вовсе не до выигрыша. Когда он появился на палубе, ему вручили сумму в 96 долларов, но он передал ее капитану Андерсону с просьбой оставить эти деньги для вдовы безвременно погибшего матроса. Не находя слов для выражения глубокой признательности, капитан Андерсон с чувством пожал ему руку. Несколько минут спустя к Корсикану подошел матрос и, неловко поклонившись, сказал:
– Товарищи послали меня сказать вам, что вы поступили благородно. Они все благодарят вас от имени бедного Уилсона, который не может сделать этого сам.
Взволнованный такой искренней благодарностью, Корсикан пожал матросу руку.
Вновь прибывший лоцман был маленького роста и совсем не походил на моряка. На нем были черные брюки, коричневый сюртук с красной подкладкой и клеенчатая фуражка. В руках он держал большой зонтик.
Прежде чем подняться на мостик, он бросил на палубу целую связку газет, на которую с жадностью набросились пассажиры. Всем хотелось как можно скорее узнать новости Европы и Америки.
Глава тридцать третья
Приближалась гроза. Борьба двух стихий становилась неизбежной. Черные тучи повисли над нами; в воздухе стало душно. Природа, очевидно, решила оправдать предчувствие доктора Питфержа. Корабль мало-помалу замедлял ход. Колеса делали не более трех-четырех оборотов в минуту. Клубы белого пара вырывались из полуоткрытых клапанов. Якоря приготовлялись к спуску. На мачте развевался британский флаг. Стоя наверху барабана, лоцман одним движением руки заставлял «Грейт-Истерн» лавировать в узком фарватере. Но отлив уже начался, и корабль не мог идти дальше, не подвергаясь опасности сесть на мель. Пришлось остановиться в ожидании прилива. Еще день задержки!
В четыре часа сорок пять минут по приказанию лоцмана стали спускать якоря, цепи которых производили шум, походивший на раскаты грома. Я думал уже, что начинается гроза. Как только якоря врылись в песок, корабль сделался совершенно неподвижным и его смело можно было принять за островок.
В это время раздался звук трубы, призывавшей пассажиров к прощальному обеду. Через четверть часа палуба опустела, а столовые переполнились публикой. За обедом шампанское лилось рекой.
Семь мест, однако, оставались незанятыми. Они принадлежали двум дуэлянтам, четырем секундантам и доктору. Час и место поединка были выбраны очень удачно – на палубе в это время действительно не было ни души. Даже рулевой ушел со своего места, так как корабль стоял на якоре.
В десять минут шестого мы с доктором отправились к месту поединка. Фабиан и капитан Корсикан догнали нас. Я не видел Фабиана со времени сцены в игорном зале. Он был очень грустен, но в то же время совершенно спокоен. Предстоящая дуэль, по-видимому, нисколько его не волновала. Мысли его были заняты Еленой, которую он с беспокойством искал глазами. Не говоря ни слова, он подал мне руку.
– Гарри Драке не приходил еще? – спросил у меня Корсикан.
– Нет, – ответил я.
Мы пошли все вместе. Небо было мрачно. То и дело слышались глухие раскаты грома. Из столовых доносились заздравные тосты и крики «ура». Вдали сверкала молния. Воздух был насыщен электричеством.
В двадцать минут шестого явился Драке со своими секундантами. Они поклонились нам, мы ответили тем же. Драке не сказал ни слова; он заметно волновался, лицо его выдавало плохо скрываемую злобу. Он с ненавистью взглянул на Фабиана, который как будто даже не замечал его. Погруженный в свои думы, Фабиан, казалось, забыл о предстоящем поединке.
Между тем Корсикан, взяв шпаги у одного из секундантов Драке, внимательно осматривал их. Специально предназначенные для дуэли, они были с крытыми рукоятками, совершенно защищавшими руку. Корсикан погнул их, смерил и подал для выбора янки. Во время этих приготовлений Гарри Драке снял шляпу, сбросил с себя сюртук, расстегнул рубашку и загнул рукава. Затем он схватил шпагу. Тут я заметил, что он был левша. Это составляло его неоспоримое преимущество над соперником, державшим оружие в правой руке.
Фабиан не двигался с места, точно все эти приготовления вовсе его не касались. Корсикан подошел к нему, и, слегка коснувшись его руки, подал шпагу. Вид оружия сразу напомнил ему обо всем.
– Да, да! Я вспомнил теперь! – прошептал он, спокойно беря шпагу из рук Корсикана.
Затем он встал против Гарри Драке, который тотчас же принял оборонительное положение.
– Начинайте, господа, – сказал капитан Корсикан. Шпаги тотчас скрестились. Первые удары показали, что силы противников были почти равны, но преимущество Фабиана состояло в том, что он прекрасно владел собой, не проявлял ни малейшей злобы и, казалось, был гораздо спокойнее своих секундантов. Гарри Драке, напротив, терял всякое самообладание. Глаза его налились кровью, зубы были крепко стиснуты, и он с ненавистью смотрел на своего противника. Он пришел с намерением убить и хотел во что бы то ни стало добиться этого.
После первой стычки, продолжавшейся несколько минут, шпаги опустились. Никто не был ранен, только на руке Фабиана была легкая царапина. Противники отдыхали. Пот градом катился по лицу Драке.
Между тем разразилась страшная гроза. Сильные раскаты грома почти не прекращались. На концах шпаг искры образовывали блестящие кисти.
После нескольких минут отдыха капитан Корсикан подал сигнал к продолжению поединка.
Вторая схватка была гораздо сильнее первой. Драке с яростью нападал на Фабиана, который очень спокойно отражал его удары. Несколько раз я думал, что Фабиан, в свою очередь, нападет на Драке, но он только защищался.
В третьей стычке Драке упал, не выпуская из рук оружия. Мне казалось, что направленный снизу удар ранит прямо в грудь Фабиана, но он ловко отпарировал его, ударив противника по шпаге. Последний между тем старался подняться на ноги.
Фабиан мог смело воспользоваться этим моментом, чтобы нанести удар своему врагу, но он терпеливо выжидал, когда Драке оправится. Признаюсь, мне было непонятно такое великодушие. Гарри Драке не принадлежал к числу тех людей, которых следует щадить.
Вдруг шпага выпала из рук Фабиана. «Неужели мы не заметили, как он получил смертельный удар», – подумал я, и вся кровь прилила у меня к сердцу.
Между тем глаза Фабиана необыкновенно оживились.
– Защищайтесь же, – прохрипел Драке, готовый броситься на своего противника.
«Все кончено», – думал я, глядя на обезоруженного Фабиана. Корсикан готов был уже броситься между ним и его врагом, чтобы помешать последнему напасть на беззащитного человека, как вдруг Гарри Драке, чем-то пораженный, замер на месте.
Я оглянулся. Бледная как смерть, с протянутыми вперед руками; к нам приближалась Елена. Фабиан не сводил с нее глаз и не двигался с места.
– Вы, вы здесь! – воскликнул Драке, обращаясь к жене.
Приподнятая шпага с искрящимся концом дрожала в его руке. Он походил на демона, держащего в руке меч архангела Михаила.
Вдруг страшная молния осветила всю заднюю часть корабля. Я упал навзничь и чуть не задохнулся. Одновременно с молнией раздался ужасающий удар грома. В воздухе распространился запах серы. Придя в себя, я поднялся и огляделся кругом. Елена стояла около Фабиана. Гарри Драке словно окаменел в прежней позе, лицо его было совершенно черно.
Молодая женщина подошла к мужу и положила ему на шею руку… Этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы нарушить равновесие. Как подкошенный Драке упал на землю.
Елена склонилась над его трупом, тогда как мы в ужасе отступили.
– Он убит молнией, – сказал доктор, подойдя ко мне. – А вы еще не хотели верить в ее силу!
Действительно ли его убила молния, как утверждал доктор Питферж, лопнул ли у него в груди какой-то сосуд, как после говорил корабельный доктор, – я не знаю; но Гарри Драке уже не было на свете, и перед нами лежал только его бездыханный труп.
Глава тридцать четвертая
На другой день, во вторник 9 апреля, в одиннадцать часов утра «Грейт-Истерн» снялся с якоря и готовился войти в Гудзон. Лоцман маневрировал с удивительным искусством. Ночью гроза стихла, а ветер разогнал последние тучи. Море оживилось множеством двухпарусных лодок.
Около половины двенадцатого к нам подошел пароход «Sante», с которым прибыл санитарный отряд из Нью-Йорка. Со всех сторон стали появляться американские быстроходные тендеры, и вскоре около нас образовался целый флот.
Миновав плавучий маяк, мы приблизились к мысу Санди-Гук, толпа зрителей приветствовала нас оттуда дружными криками «ура».
Когда «Грейт-Истерн» обогнул бухту посреди целой флотилии рыбаков, я увидел зеленеющие высоты Нью-Джерси и огромные форты, за которыми тянулся город, расположенный между Гудзоновым проливом и рекой Эст.
В час «Грейт-Истерн», пройдя вдоль набережной Нью-Йорка, бросил якорь в Гудзоне.
Пассажиры стали высаживаться. Я ждал Фабиапа и Корсикапа.
Мне пришлось рассказать капитану Андерсону о подробностях дуэли, происшедшей на его корабле. Врачи со своей стороны уже подали рапорт. Причины смерти Гарри Драке были ясны, и капитан Андерсон приказал предать его тело земле.
В то время как я ожидал своих друзей, ко мне подошел статистик Кокбурн, не обмолвившийся со мной за все путешествие ни единым словом.
– Знаете, сколько оборотов сделали колеса за все время нашего путешествия? – спросил он меня.
– Нет, не знаю, – ответил я.
– Сто тысяч семьсот двадцать три.
– Неужели? Может быть, вы и за винтом наблюдали?
– Да, он сделал шестьдесят восемь тысяч сто тридцать оборотов.
– Очень вам благодарен за сообщение, – сказал я, и мы расстались, даже не простившись.
Наконец Корсикан и Фабиан пришли. Мак-Эльвин с чувством пожал мне руку.
– Елена поправится, – сказал он мне. – У нее бывают проблески сознания, и, Бог даст, рассудок вернется к ней.
Говоря это, он улыбался, полный надежды на будущее. Прощаясь, капитан Корсикан обнял меня.
– До свидания, до свидания! – кричал он потом с тендера, усевшись рядом с Фабианом. Елена была тут же, за ней присматривала сестра Фабиана, приехавшая его встретить.
Долго следил я за удалявшимся пароходом. Елена сидела между Фабианом и его сестрой. Я не сомневался в том, что заботы, преданность и любовь окружающих возвратят рассудок этой несчастной женщине.
В это время меня кто-то взял за руку. Повернувшись, я увидел доктора Питфержа.
– Что вы думаете теперь предпринять? – спросил он меня.
– Видите ли, доктор, «Грейт-Истерн» пробудет в Нью-Йорке неделю, а так как я думаю возвращаться на нем же, то я должен воспользоваться этим временем, чтобы осмотреть Нью-Йорк, Гудзон, озеро Эри, Ниагару и всю страну, воспетую Купером.
– А! Вы хотите посмотреть Ниагару? – воскликнул доктор. Мне очень приятно было бы ее вновь увидеть, и если вы ничего не имеете против моего общества…
– Решено, доктор, мы отправляемся вместе! – сказал я, обрадовавшись такому интересному и опытному спутнику.
Четверть часа спустя мы сели на тендер, а в три часа были уже в гостинице «Fifth-Avenue», где и заняли два номера.
Глава тридцать пятая
Нам предстояло провести в Америке целую неделю, так как «Грейт-Истерн» отправлялся в обратный путь только 16 апреля. Есть путешественники, которые за такое короткое время успели бы осмотреть всю Америку, но я не принадлежал к их числу. Я только хотел ознакомиться с Нью-Йорком, да и то слегка, так как вовсе не собирался описывать нравы и обычаи его жителей. Город этот имеет вид шахматной доски. Правильно расположенные улицы пересекают друг друга под прямым углом, причем продольные называются «avenues», а поперечные «streets». Названий улицы не имеют, а обозначаются номерами. Американские омнибусы ходят по всем «avenues». Кто видел один квартал Нью-Йорка, тот уже знает весь город, за исключением разве запутанных улиц и переулков в его южной части, где население состоит почти исключительно из коммерсантов. Нью-Йорк расположен на длинной полосе земли, между Гудзоновым проливом и рекой Эст, по которым постоянно ходят корабли и пароходы. Главной жизненной артерией Нью-Йорка является старый Бродвей. В нижней части города постоянно с трудом приходится пробираться среди многочисленной толпы, верхняя же почти совсем пустая. На этой улице рядом с мраморными дворцами можно встретить маленькие домишки. Тут целое море всевозможных экипажей, так что пешеходы, желающие перейти с одной стороны на другую, поднимаются на мостики, перекинутые в разных местах через Бродвей, – это и есть настоящий Нью-Йорк. Мы с доктором гуляли там до вечера.
Пообедав в «Fifth-Avenue», где нам торжественно подали микроскопические порции рагу на игрушечных блюдцах, я решил закончить день в театре Барнума. Там шла драма «Nely-tork's sceths», пользовавшаяся большим успехом. В четвертом акте был изображен пожар, который тушили настоящие пожарные с помощью парового насоса, – этим, вероятно, и объяснялся успех пьесы.
На следующий день доктор должен был заняться своими делами, и мы разошлись, условившись встретиться в два часа в гостинице. Я отправился на почту за письмами до востребования, затем побывал у французского консула, который меня очень любезно принял, потом заехал в контору Гофмана, где мне надо было получить деньги, и, наконец, пошел в дом номер 25 на Тридцать шестой улице, где жила сестра Фабиана. Мне хотелось поскорее узнать, как поживают мои друзья и как здоровье Елены. Оказалось, что все они выехали за город, так как доктор нашел, что для больной необходим чистый деревенский воздух. Вернувшись в гостиницу, я нашел записку Корсикана, в которой он сообщал мне об их внезапном отъезде из Нью-Йорка. Куда именно они отправлялись, он не мог написать, так как сам пока не знал этого. Решено было остановиться в том месте, которое более всего понравится Елене. Он обещал еще раз написать и выражал надежду на то, что я не уеду, не простившись с ними. Мне очень хотелось еще раз повидать их всех, но на это трудно было рассчитывать, так как мы могли разъехаться из Нью-Йорка в совершенно противоположные стороны, а затем я должен был торопиться с отъездом.
В два часа я приплел в бар гостиницы и встретил там доктора.
– Когда мы едем, доктор? – спросил я.
– Сегодня, в шесть часов вечера.
– По Гудзонской железной дороге?
– Нет, на пароходе «Saint-John». Это великолепный пароход. Мне, собственно, хотелось бы показать вам Гудзон днем, но, к сожалению, «Saint-John» ходит только ночью. Завтра в пять часов утра мы будем в Альбане, в шесть сядем в поезд Нью-Йоркской центральной железной дороги, а к ужину будем на Ниагаре.
Я положился на доктора в составлении маршрута. В назначенный час мы сели в фиакр и через пятнадцать минут приехали на пристань, у которой стоял уже «Saint-John».
Глава тридцать шестая
«Saint-John» и «Dean Richmond» – самые лучшие речные пароходы. Это целые здания, состоящие из трех этажей и снабженные всевозможными террасами, галереями и верандами; все это поддерживается двадцатью столбами, скрепленными между собой железом и разукрашенными флагами. По бокам помещаются два колесных барабана, разрисованных фресками, подобно тимпанам в церкви святого Марка в Венеции. Позади каждого колеса возвышается труба двух котлов, устроенных снаружи, а не в корпусе парохода, это полезная предосторожность на случай взрыва. В центре парохода, между барабанами, помещается очень несложная машина; она состоит из одного цилиндра, одного поршня с длинным рычагом и только одного шатуна, приводящего в движение огромное колесо.
На палубе «Saint-John» было уже много пассажиров. Мы с доктором заняли каюту, выходившую в большой зал с куполообразным потолком. Все было устроено роскошно и с полным комфортом. Ковры, кушетки, диваны, картины и зеркала придавали комнатам уютный и красивый вид.
Как только пароход двинулся с места, я поднялся на самую верхнюю площадку. На носу парохода находилось помещение, выкрашенное яркой краской. Там помещались кормчие. Четверо здоровых мужчин стояли у рулевого колеса. Обойдя эту площадку, я спустился на палубу. Благодаря сумеркам и густому туману кругом ничего не было видно; вдали мелькали только огоньки береговых строений.
Было уже восемь часов, когда я вошел в зал. Доктор повел меня ужинать в великолепный ресторан, где прислуживала целая армия чернокожих. На пароходе, как оказалось, было более четырех тысяч пассажиров, в числе которых находились и тысяча пятьсот иммигрантов, помещавшихся в трюме корабля. После ужина мы отправились в свою каюту и легли спать.
В двенадцать часов я проснулся от сильного толчка, вслед за которым пароход остановился. Очевидно, капитан не решался продолжать путь среди такой непроглядной тьмы.
В четыре часа утра мы снова двинулись. Мне не хотелось больше спать, и я отправился в салон, находившийся на носу корабля. Дождь перестал, туман рассеялся, и показались берега. Правый берег, покрытый зелеными деревьями и кустарниками, походил на большое кладбище благодаря множеству холмов, красиво вырисовывавшихся на горизонте; левый же берег был низменный и болотистый. По реке, между островками, плавали шхуны и ходили пароходы.
– Доброе утро, – сказал доктор, поднявшись ко мне в салон. – Знаете, благодаря этому проклятому туману мы опоздаем к первому поезду.
– Это весьма прискорбно, доктор, так как времени у нас очень мало.
– Что же делать! Вместо того чтобы быть на Ниагаре вечером, мы приедем туда ночью.
Действительно, «Saint-John» только около восьми часов подошел к набережной Альбани. Утренний поезд уже ушел, и нам пришлось ждать до половины второго. Мы воспользовались этим временем, чтобы осмотреть город, являющийся центром законодательства штата Нью-Йорк.
Город этот состоит из двух частей: из нижнего города, расположенного по правому берегу Гудзонова залива, с чисто коммерческим населением, и верхнего, с каменными домами, различными общественными учреждениями и очень интересным музеем древностей.
После завтрака, во втором часу, мы приехали на станцию, на которой не было ни загородок, ни сторожей. Поезд стоял посреди улицы, подобно тому как на площади стоят омнибусы. Пассажиры садились в вагоны когда им было угодно и свободно могли прогуливаться по всему поезду, так как вагоны были соединены между собой. Ни начальника станции, ни служащих здесь не было. Поезд тронулся в назначенный час без звонков, без свистков кондуктора, и помчался, делая двенадцать миль в час. Вместо того чтобы быть закупоренными в вагоны, как это бывает на других железных дорогах, мы здесь свободно могли ходить взад и вперед, закусывать и, не выжидая остановок на станциях, покупать журналы и книги. Поезд мчался через дороги без шлагбаумов, через вырубленные леса, где на каждом шагу рисковал наткнуться на пень, через новые города с широкими улицами, на которых было еще очень мало домов, и через местечки, носившие самые поэтические названия из древней истории, как то: Рим, Сиракузы, Пальмира. Вот на горизонте блеснуло озеро Онтарио, воспетое Купером. Вся эта, когда-то дикая, местность превратилась теперь в благоустроенное селение.
В одиннадцать часов вечера мы прибыли в Ротчестер, там пересели на другой поезд и помчались над Теньесейскими порогами. В два часа утра, обогнув Ниагару, мы приехали в деревню Niagara-Falls и отправились в великолепную гостиницу с громким названием: «CataraetHouse».
