Жюль Верн
Двадцать тысяч лье под водой

Если бы кто-то спросил Консейля о моллюсках, то узнал бы тотчас, что моллюски разделяются на пять классов, что первый класс включает головоногих моллюсков, что они бывают голые и раковинные и делятся на два подкласса – двужаберных и четырехжаберных, двужаберные – это осьминоги, кальмары и каракатицы. Аргонавты принадлежат к роду осьминогов. Самка аргонавта имеет тончайшую раковину, как бы из матового стекла, а самец похож на всех остальных осьминогов.

Итак, мы сидели и глядели на море, когда вдруг появился целый отряд аргонавтов. Это были так называемые бугорчатые аргонавты, свойственные Индийскому океану.

Эти изящные моллюски двигались посредством своей воронки, выкидывая ею воду, которую в себя вбирали при дыхании. Из их восьми щупальцев шесть, длинных и тонких, плыли по воде, а двое остальных надувались, как легкие паруса. Я отлично мог рассмотреть их спиралевидную раковинку, которую Кювье сравнил с изящной лодочкой. Эта лодочка переносит своего строителя без всякой заботы с его стороны.

– Аргонавт мог бы покинуть свою раковинку, – сказал я Консейлю, – а ведь никогда не покидает!

– Он как капитан Немо, с позволения их чести: такой же нрав имеет. И, по-моему, капитану следовало бы назвать свое судно «Аргонавтом».

Около часа «Наутилус» плыл под эскортом моллюсков. Вдруг, неизвестно почему, они все переполошились. Паруса мгновенно свернулись, щупальца втянулись в раковину, раковины опрокинулись, и вся флотилия исчезла под водой. Никогда ни одна эскадра не отличалась большей быстротой и ловкостью в маневрах.

В эту самую минуту зашло солнце и наступила темнота. Океан был спокойным, и волны тихо струились за кормой.

На следующее утро, 26 января, мы пересекли экватор на восемьдесят втором меридиане и вступили в Северное полушарие.

В этот день за нами погнался громадный отряд акул. Здешние моря кишат этими зубастыми страшилищами, и потому плавание по ним небезопасно.

– Каковы, Консейль? – говорил я своему верному слуге.

– Первый сорт, с позволения их чести! – отвечал Консейль.

И мы указывали друг другу то на ту, то на другую акулу.

Тут были акулы с темной спиной и белым брюхом, снабженные одиннадцатью рядами зубов, были акулы очковые, у которых шея помечена большим черным пятном с белым ободком, очень похожим на глаз, были акулы голубые, с округленным рылом, испещренным темными точками. Часто эти зубастые хищники изо всей силы набрасывались на стеклянные иллюминаторы.

– Ах вы. бестии! – вскрикивал Нед Ленд, который был вне себя. – Ах вы, наглые твари! Ну повезло вам, что я сижу здесь как привинченный, а то бы я вам задал перцу!

Особенно его раздражали гладкие акулы, у которых пасть была утыкана зубами, словно выложена мозаикой, и тигровые акулы длиной пять метров.

Но вскоре «Наутилус» прибавил ход и оставил позади самых резвых акул.

27 января при входе в Бенгальский залив нам стали встречаться плавающие трупы.

– Встреча не веселая! – сказал Нед Ленд.

То были покойники индийских городов, унесенные течением Ганга в открытое море.

– Нет чтобы зарыть! – сказал Нед Ленд, когда навстречу снова попались несколько трупов.

– Там не зарывают, – сказал я ему, – там об усопших заботятся одни грифы. А кого они не успеют расклевать, тех докончат акулы.

Около семи часов вечера мы вдруг увидали, что «Наутилус», поднявшись на поверхность, плывет по молочному морю. Океан на необозримом пространстве превратился, казалось, в молоко. Что это такое? Игра лунного света?

Нет, потому что молодой месяц еще не взошел на горизонте. Все небо, хоть и освещенное звездным сиянием, казалось совершенно темным в сравнении с белизной вод.

Консейль не верил своим глазам.

– С позволения их чести, – спросил он, – что это такое?

К счастью, я мог ему разъяснить, в чем дело.

– Это то, что называют молочным морем, – отвечал я, – такое обширное пространство белых волн часто видят у берегов Амбоина и в этих широтах.

– С позволения их чести, – возразил Консейль, – я бы желал знать, отчего волны побелели. Ведь вода не превратилась в молоко, как вы сказали?

– Нет, друг мой, нет, – отвечал я. – Белизна эта вызвана присутствием мириад инфузорий, маленьких с ветящихся червячков, студенистых, бесцветных, толщиной в волосок и длиной в одну пятую миллиметра. Эти инфузории слепляются между собой и образуют сплошные поля в несколько лье.

– Несколько лье! – вскрикнул Консейль.

– Да, дружище, многих лье. Ты не старайся вычислять, сколько здесь этих инфузорий: понапрасну время потратишь. Если я только не ошибаюсь, некоторым мореплавателям случалось плыть по таким молочным волнам более сорока миль.

Не знаю, послушался ли Консейль моего совета, но он умолк, глубоко задумавшись. Что же касается меня, то я продолжал наблюдать это любопытное явление.

В продолжение нескольких часов «Наутилус» разбивал носом беловатые, словно мыльные, волны. Он скользил без всякого шума, точно плыл среди пены, которая образуется при встрече двух течений.

Около полуночи море снова приняло свой обычный цвет, но позади нас еще долго отражалась на темном небе белизна волн, и это отражение несколько напоминало неясный свет северного сияния.

Глава вторая
Капитан Немо делает новое предложение

28 января в полдень «Наутилус» всплыл на поверхность океана. Мы находились на 9°4′ северной широты. В виду у нас была земля, лежавшая в восьми милях к западу. Я различил какое-то скопление гор, высотой около двух тысяч футов, очень причудливой формы. Скоро я узнал, что мы находились около острова Цейлон.

Я отправился в библиотеку и стал искать какую-нибудь книгу, где бы можно было почерпнуть сведения об этом острове, который считается самым плодородным на свете. Я нашел, что искал – книгу Сирра «Цейлон и сингальцы», – и узнал, что остров лежит между 5°55′ и 9°49′ северной широты и 79°42′ и 82°4′ долготы на восток от гринвичского меридиана, что в длину он простирается на двести семьдесят пять, а в ширину на полтораста миль, что его площадь около шестидесяти шести тысяч квадратных километров.

Я стоял с картой в руке, когда появился капитан Немо со своим помощником.

– Остров Цейлон знаменит своей жемчужной ловлей, профессор, – сказал капитан Немо. – Не угодно ли вам ее посетить?

– Разумеется, я буду рад, капитан, – ответил я. – Очень рад!

– Это легко устроить. Но вот в чем дело: мы только место увидим, а не ловцов. Сезон ловли жемчуга еще не начинался. Ну да ничего. Я распоряжусь, чтобы «Наутилус» направили к Манарскому заливу. Ночью мы туда придем.

Капитан Немо сказал несколько слов своему помощнику, и тот вышел из салона. Вскоре «Наутилус» погрузился в водную стихию. Манометр показывал, что он придерживается тридцатифутовой глубины.

Я снова взял карту и начал искать Манарский залив. Он находился на девятой параллели, у северо-западных берегов Цейлона. Залив этот образуется продолговатой линией маленького острова Манар. Чтобы достигнуть залива, надо было обогнуть весь западный берег Цейлона.

– Профессор, – сказал капитан Немо, – вы знаете, что жемчуг добывают в Бенгальском заливе, в Индийском море, в Китайском и Японском море, в морях Южной Америки, в Панамском и Калифорнийском заливе, но на острове Цейлон самый знаменитый промысел морского жемчуга. Мы приедем туда, правда, немного раньше времени. Ловцы жемчуга появляются в Манарском заливе только в марте и целых тридцать дней занимаются добыванием морских сокровищ. Обыкновенно в Манарском заливе собирается до трехсот лодок. На каждой лодке десять гребцов и десять водолазов. Водолазы разделяются на две партии и ныряют поочередно. Они опускаются на глубину двенадцать метров с помощью тяжелого камня, который они сжимают между ног и который прикреплен к лодке веревкой.

– Еще до сих пор употребляют этот первобытный способ?

– До сих пор, – ответил капитан Немо, – хотя здешние жемчужные россыпи принадлежат самой промышленной стране в мире – Англии. В 1802 году она получила их по Амьенскому договору.

– Мне кажется, ваши усовершенствованные скафандры оказали бы большую помощь при этих операциях.

– Да! Эти бедняки не могут долго оставаться под водой. Правда, англичанин Персиваль в своем «Путешествии по Цейлону» рассказывает про какого-то кафра, который будто бы оставался целых пять минут под водой, но факт этот кажется мне очень сомнительным. Я знаю, что некоторые ныряльщики могут пробыть под водой пятьдесят семь секунд, а самые выносливые – до восьмидесяти семи секунд. Однако, когда они возвращаются в лодку, у них начинает изо рта и ушей литься вода с кровью. Я полагаю, что в среднем ныряльщики остаются тридцать секунд под водой. В эти тридцать секунд они торопливо собирают в свою сетку раковины жемчужниц, которые им удается найти. Эти водолазы-ныряльщики почти никогда не доживают до старости; зрение у них ослабевает, глаза гноятся, на теле образуются язвы, и очень часто они умирают на дне морском от кровоизлияния в мозг.

– Да, – сказал я, – это невеселый промысел. И служит он только для удовлетворения женских прихотей! Скажите, капитан, сколько раковин можно приблизительно выловить в день?

– От сорока до пятидесяти тысяч. Говорят даже, что в 1814 году английское правительство устроило такую ловлю, что за двадцать дней добыто было семьдесят шесть миллионов раковин.

– Что ж, ловцы много получают?

– Очень немного, профессор. В Панаме они едва-едва зарабатывают один доллар в день. Обыкновенно они получают одно су за каждую жемчужину. А сколько таких раковин попадается, в которых жемчужин нет!

– Одно су! Ничего не скажешь, справедливый дележ! Это просто отвратительно!

Несколько минут мы молчали, потом капитан сказал:

– Итак, решено, профессор: вы с вашими товарищами посетите Манарскую мель, и если туда уже прибыл какой-нибудь нетерпеливый искатель жемчуга, мы увидим, как он будет его добывать.

– Решено, капитан.

– Кстати, Аронакс, вы акул не боитесь? – Акул? – вскрикнул я.

Вопрос этот показался мне неуместным.

– Да, акул, – повторил капитан Немо. – Не боитесь?

– Говоря откровенно, капитан, я еще не освоился с этим родом рыб.

– А мы уже привыкли к ним. – отвечал капитан Немо. – Со временем освоитесь и вы. Да к тому же мы примем все меры предосторожности и будем вооружены. Может быть, по дороге удастся поохотиться на какую-нибудь зубастую неприятельницу. Охота на акул очень интересна. Ну так до завтра, профессор. Завтра будьте готовы пораньше.

С этими словами капитан раскланялся со своей обычной любезностью и ушел.

Если вас приглашают охотиться на медведя в швейцарских горах, вы можете сказать: «Очень хорошо, завтра пойдем на медведя!» Когда вас приглашают охотиться на льва в атласских долинах или на тигра в индийских джунглях, вы можете ответить: «А! Так мы идем на тигра или льва!» Но когда вас приглашают поохотиться на акул в их родной стихии, вы, прежде чем ответить, должны потратить несколько минут на размышление.

Что касается меня, то я, признаюсь, сильно струсил. На лбу у меня выступили капельки холодного пота.

«Обдумай хорошенько! – сказал я самому себе. – Спешить некуда. Охотиться за морскими выдрами, как мы охотились в лесах острова Креспо, – это еще ничего. Но бродить по морскому дну, когда знаешь, что того и гляди появится зубастая красавица, – дело другое. Я знаю, что в некоторых местах, например на Андаманских островах, негры, не задумываясь, нападают на акул с кинжалом в одной руке и петлей в другой, но я знаю также, что многие из этих смельчаков отправляются к праотцам. К тому же я не негр, да если бы я даже был негром, то небольшое колебание в подобном случае мне можно простить».

Я стал размышлять об акулах, мне представлялись их громадные челюсти, вооруженные многочисленными рядами зубов, – челюсти, которые могут перекусить человека пополам. Думал я, думал и додумался до того, что уже начал чувствовать боль в пояснице.

Кроме того, меня возмущала беспечность, с какой капитан Немо пригласил меня на эту охоту. Я не мог примириться с его спокойствием. Со стороны можно было подумать, что он пригласил поохотиться на какую-нибудь безобидную лисицу!

Утешал себя я тем, что Консейль, видимо, не захочет идти и его отказ избавит меня от этой приятной прогулки. Что касается Неда Ленда, то я не был уверен в его благоразумии. Опасность всегда его не отталкивала, а привлекала. И чем опасность была больше, тем привлекала сильнее.

Я попробовал опять читать книгу Сирра, но перелистывал я ее теперь машинально. Между строк мне виделись зубастые разверстые пасти.

Вдруг вошли Консейль и Нед Ленд, спокойные и даже веселые. Вероятно, они еще не знали, на какое веселье их пригласили!

– А я вам скажу, профессор, – начал Нед Ленд, – что этот капитан Немо – чтоб ему провалиться! – сделал нам сейчас любезное предложение…

– А! – перебил я. – Вы уж знаете…

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – капитан Немо нам сказал: «Приглашаю вас посетить завтра, вместе с профессором, знаменитые цейлонские жемчужные промыслы». Он сказал это очень учтиво, очень ласково и показал себя настоящим джентльменом.

– Больше он вам ничего не сказал?

– Ничего, – ответил канадец, – только прибавил, что он вам уже говорил про эту прогулку.

– Он точно мне говорил… и он ничего вам не сказал об одном обстоя…

– Ничего, профессор, ничего. Что ж, вы согласны?

– Я-то? Разумеется… Я вижу, что вы всем этим очень довольны, Ленд.

– О, это очень занятно, профессор!

– И очень, может быть, опасно! – заметил я с ударением.

– Опасно! – вскрикнул Нед Ленд. – Нашли опасность!

Побывать там, где ловят жемчуг, что ж тут такого?

Очевидно, капитан Немо не счел нужным сказать моим товарищам об акулах. Я встревоженно смотрел на них, и мне казалось, что у них уже недостает руки или ноги.

Должен ли я их предупредить или нет? Разумеется, должен, но как это сделать лучше?

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – я бы послушал историю о том, как добывают жемчуг. Я бы хотел, чтобы их честь изволили поподробнее рассказать про ловлю жемчуга.

– Рассказать тебе про саму ловлю, Консейль, – спросил я, – или про разные случаи?..

– Про ловлю, про ловлю! – перебил канадец. – Если хочешь отправиться в путь, так прежде нужно узнать дорогу.

– Ну так садитесь, друзья мои, и я вам расскажу все, что сам вычитал в книге англичанина Сирра.

Нед и Консейль уселись на диван, и тотчас же канадец задал мне вопрос:

– Профессор, что такое жемчужина?

– Любезный друг, – отвечал я ему, – поэт называет жемчужину слезой моря, восточные народы считают жемчужину отвердевшей каплей росы, для женщин – это украшение, небольшой камень овальной формы с перламутровым блеском, который они носят на шее, в ушах или на пальцах, для химика – смесь фосфорнокислой соли и углекислого кальция, и, наконец, для натуралиста – это просто болезненный нарост внутри некоторых двустворчатых раковин, представляющий собой шаровидный наплыв перламутра внутри мягкой ткани мантии моллюска.

– Класс моллюски двустворчатые, или безголовые, – сказал Консейль.

– Точно так, Консейль, – ответил я ему. – Ну, вот между этими моллюсками, способными образовывать жемчужины, кроме настоящей морской жемчужницы, есть пинны, морские ушки, турбо, тридакны – одним словом, все выделяющие перламутр, то есть органическое вещество, отливающее голубым, голубоватым, фиолетовым, розовым или белым блеском, устилающее внутренность их створок.

– Значит, и съедобные ракушки тоже могут производить жемчуг? – спросил канадец.

– Да. Например, ракушки, которые водятся в некоторых водах Шотландии, Уэльса, Ирландии, Саксонии, Богемии и Франции.

– Ну это хорошо, что вы сказали, я теперь на эти воды буду глядеть повнимательнее, если случится там побывать.

– Главным образом производит жемчуг моллюск, известный под названием жемчужница, meleagrina margaritifera, – драгоценная перловка. Жемчужина – это не что иное, как перламутровое сгущение сферической формы. Оно или прилепляется к створкам, или пристает к самому моллюску. На створках жемчужина прилеплена крепко, а на моллюске она только чуть держится. Но у нее всегда есть ядро – инородное тело, песчинка или паразит, попавшее в раковину или ткань моллюска. Вокруг него и нарастает перламутровое вещество в продолжение многих лет тонкими концентрическими слоями.

– Много находят жемчужин в одной раковине? – спросил Консейль.

– Много, друг мой. В некоторых раковинах попадается по целому ожерелью. Говорят, что когда-то была найдена раковина, где было сто пятьдесят акул.

– Акул? – вскрикнул Нед Ленд.

– Разве я сказал «акул»? – вскрикнул я, смутившись. – Неужели я сказал «акул»? Я хотел сказать – жемчужин. При чем здесь акулы? Это не имеет никакого смысла!

– Их честь это справедливо изволили сказать, – ответил Консейль. – А теперь, с позволения их чести, желательно бы узнать, каким способом вынимают жемчужины.

– Есть много разных способов. Часто, когда жемчужины чересчур крепко пристали к створкам, так их вырывают щипчиками. Обычно же раскладывают раковины на плетеных циновках из испанского дрока, который растет по берегам. Моллюски умирают на воздухе и через десять дней уже находятся в требуемом состоянии разложения. Тогда раковины погружают в огромные резервуары с морской водой, потом открывают и промывают. Самые крупные жемчужины выбирают вручную. Затем начинается работа сортировщиков. Прежде всего они отделяют перламутровые пластинки, известные под названием «настоящей серебристой», «белого дичка» и «черного дичка», и раскладывают их по ящикам весом от ста двадцати до ста пятидесяти килограммов. Потом они вынимают из раковин ноздреватое вещество – паренхиму, кипятят его и процеживают, чтобы извлечь самые мелкие жемчужинки.

– Как же ценятся эти жемчужины – по величине? – спросил Консейль.

– Не только по величине, – отвечал я, – но и по форме, по цвету, по блеску, по игре. Самые ценные жемчужины те, которые образуются в ткани самого моллюска, поодиночке. Они обыкновенно бывают белые, большей частью непрозрачные, но иногда попадаются такие, которые отличаются какой-т о особой, опаловой прозрачностью. Они или шаровидные, или грушевидные. Из шаровидных делают браслеты, а из грушевидных – подвески. Грушевидные встречаются реже и поэтому продаются дороже и поштучно. Жемчужины, которые снимают с раковин, имеют неправильную форму и продаются на вес. Наконец, есть еще низший сорт жемчуга, мелкие жемчужинки, известные под названием «бисер». Этот жемчуг продается мерками и идет большей частью на вышивание церковных покровов и украшений.

– А ведь отбирать крупный жемчуг от мелкого – работа долгая и трудная! – сказал Консейль.

– Нет, Консейль, вовсе не такая долгая и трудная, как ты полагаешь. У сортировщиков есть особые сита. Дырочки на них различной величины, и всего их одиннадцать номеров. Самый крупный жемчуг остается в сите, где имеется от двадцати до восьмидесяти дырочек, – это самый первый сорт. Второй сорт жемчуга остается на решете, в котором от ста до восьмисот дырочек. Наконец, третий сорт остается на решете, имеющем до тысячи отверстий.

– Хитро придумано! – сказал Консейль. – А какой, с позволения их чести, получается доход с этой жемчужной ловли?

– Если верить книге Сирра, так цейлонские жемчужные поля ежегодно приносят три миллиона акул.

– Акул!.. – вскрикнул Нед Ленд.

– Франков, с позволения их чести, – заметил Консейль.

– Да, франков! Три миллиона франков, – поправился я. – Но я думаю, что все-таки теперь жемчужные промыслы приносят меньше, чем прежде. Да вот вам пример: американские жемчужные промыслы приносили в царствование Карла V четыре миллиона франков, а теперь всего две трети этой суммы. Общий доход с жемчужной ловли можно оценить в девять миллионов ежегодно.

– А вот я слышал, с позволения их чести, что бывали такие жемчужины, которые очень высоко ценили! – сказал Консейль.

– Бывали, Консейль. Говорят, Цезарь подарил Сервилии жемчужину, которая стоила сто двадцать тысяч франков на наши деньги.

– А я так слыхал, что одна дама растворяла жемчуг в уксусе и пила, – сказал Нед Ленд.

– Клеопатра! – заметил Консейль.

– Чего только эти штучки не выдумают! Ведь у такого жемчужного напитка, должно быть, кошмарный вкус! – сказал Нед Ленд.

– Разумеется, Нед, – отвечал Консейль, – верно, и она не находила в нем ничего хорошего, зато ей было лестно, что она может выпить рюмочку такого уксуса, который сто́ит сто пятьдесят тысяч франков.

– Очень мне жаль, что не я женился на этой лакомке, – сказал канадец, делая такое движение рукой, которое без слов выражало его мысль.

– Вы? – вскричал Консейль. – Вы – муж Клеопатры!

– Что ж? – отвечал канадец. – Ничего, можете смеяться. Я ведь собирался один раз жениться, и если не женился, так это не моя вина. Я даже купил невесте жемчужное ожерелье – ее звали Кэт Тендер, невесту, – только она вышла за другого. А знаете, сколько я заплатил за эти бусы? Жемчуг был крупный, – такой крупный, что одна жемчужина не прошла бы и в двадцатидырочное решето! Я заплатил за них всего-навсего полтора доллара!

– Дружище Нед, – ответил я, смеясь, – вы купили искусственный жемчуг, простые стеклянные шарики, намазанные жемчужной эссенцией!

– Что ж, эта эссенция, надо полагать, дорого сто́ит?

– Ничего не сто́ит! Это просто серебристое вещество с чешуи рыбы уклейки, растворенное в азотной кислоте. Оно ничего не сто́ит!

– Может, поэтому Кэт Тендер и вышла за другого! – сказал канадец со спокойствием философа.

– Да, вот мы говорим про дорогие жемчуга, а я и забыл сказать, что у капитана Немо есть диковинная жемчужина.

Я полагаю, что подобной никогда и никто не имел.

– Вот эта? – спросил Консейль, указывая на великолепный перл под стеклом.

– Она самая, – ответил я. – Могу сказать, что она сто́ит два миллиона…

– Франков? – поспешно подсказал Консейль.

– Да, два миллиона франков, – повторил я. – А капитану, вероятно, стоило только потрудиться поднять ее!

– А может быть, завтра и мы наткнемся на такую же! – вскрикнул Нед Ленд.

– Ну вот у вас и бредни, Нед! – сказал Консейль.

– Да почему же нам не найти, Консейль? Ведь находили же другие! – настаивал Нед Ленд.

– И зачем нам здесь, на «Наутилусе», понадобятся миллионы? – спросил Консейль.

– Здесь не понадобятся, так понадобятся, когда мы будем в другом месте!

– В другом месте! – произнес Консейль и покачал головой в знак того, что он очень сомневается, что мы будем когда-нибудь «в другом месте».

– Что ж, – сказал я, – Нед отчасти прав. А знаете, если бы мы в самом деле привезли в Европу жемчужину за несколько миллионов, так это придало бы бо́льшую достоверность нашим рассказам и бо́льшую цену нам самим.

– Я полагаю, что так, – ответил канадец.

– А что, с позволения их чести, ловля жемчуга очень опасна? – спросил Консейль.

– Нет, – оживился я. – Нет… если принять кое-какие меры предосторожности…

– А мне кажется, тут нет никакой опасности, – сказал Нед Ленд. – Рискуешь хлебнуть два-три лишних глоточка морской воды, вот и все.

– Разумеется, Нед, – сказал я, стараясь подражать беспечному тону капитана Немо. – А что, вы не боитесь акул, Нед?

– Я? – ответил канадец. – Знаменитому гарпунеру да бояться акул! Плевать мне на них!

– Да ведь тут дело не в том, чтобы бросить в акулу гарпун, зацепить ее багром, втащить на борт, отрубить ей хвост, выпотрошить, вынуть сердце и бросить его в море! – Значит, придется… – Именно!

– В воде?

– В воде!

– Ну что ж, лишь бы хороший гарпун в руки, так все пойдет как по маслу. Вы знаете, профессор, эти твари неловкие животные. К примеру, хотят они вас схватить, так им непременно надо сначала перевернуться, а вы тем временем…

Нед Ленд как-то так произнес слово «схватить», что меня мороз пробрал по коже.

– Ну а ты, Консейль, – спросил я своего верного слугу, – ты что об этом думаешь?

– Я, с позволения их чести, буду говорить прямо, без утайки…

Я решил, что Консейль отказывается идти, и у меня отлегло от сердца.

– Коли их честь решается идти, так почему бы не пойти и мне, верному слуге их чести? Я пойду.