Жорж Онэ
Кутящий Париж

– С вашими-то глазами, зеленоватыми, как морская волна, с некрашенными белокурыми волосами и плечами, каких не отыщешь ни в Париже и нигде в другом месте! Какая были вы красавица!

– А разве я подурнела?

– Нисколько, но это уж не то. В настоящее время я нахожу вас более неотразимой, потому что с красотой вы соединяете искусство пользоваться ею.

– Томье, вы мне льстите. Значит, я вам нужна?

– Да, хотя бы для того, чтоб я мог рассказывать вам свои неприятности и получать от вас утешение.

После этих слов молодые люди заключили между собою дружеский союз.

Между тем Роза Превенкьер, не подозревая того, что она служит предметом ловких интриг, проводила самое мирное существование. Однажды у ней завтракали старик Компаньон и Сесиль, которые окончательно покидали Блуа и поселялись в Булони, в маленьком домике на берегу Сены. На следующий день Сесиль поступала к одной из известных модисток на улице Мира в качестве соучастницы торгового предприятия, в которое мадемуазель Превенкьер вкладывала сто тысяч франков на имя своей приятельницы. Отец молодой девушки мог на досуге разводить розы у себя в саду.

Проспер не давал о себе знать целых две недели. Он побывал у Превенкьера в первый же день приезда в Париж, приходил еще несколько раз и потом внезапно скрылся. Сестра напрасно звала его с собою к Розе, он холодно отказывался под разными предлогами. Его настроение также изменилось. Вначале молодой инженер был очень весел, а потом сделался мрачен. Сесиль приписывала эту мрачность неудаче его химических опытов. Между тем в доме Леглизов утверждали, что он нашел тот способ, который искал, и что его открытие невероятной простоты и обещало громадные результаты. Что же такое происходило в уме странного малого?

Сестра скоро проникла в его тайну и глубоко огорчилась. Все мечты, которые лелеял Проспер в Блуа, внезапно разбились. В былое время он говорил Сесили: «Я сделаюсь достойным Розы. Мои работы поставят меня, с ней на равную ногу, и тогда я буду иметь счастье видеть ее, обожать, а потом, кто знает, может быть, сама она со временем полюбит меня». Но ему было достаточно увидать молодую девушку в новой обстановке, чтобы убедиться, какая бездна лежит между Проспером Компаньоном и мадемуазель Превенкьер.

Изысканная роскошь, художественный стиль отеля, светское общество, которое встречал там Проспер, роскошные туалеты Розы, известность, в короткое время приобретенная ее отцом, до такой степени увеличивали расстояние между богатой молодой девушкой и бедным служащим, что инженер впал в отчаяние и решил удалиться. Он боялся, что в этой среде на него будут смотреть как на непрошеного гостя и поднимут на смех его врожденную неловкость. Он не подходил к этой компании ни по чувствам, ни по тону, ни по манерам, ни по платью. Как было далеко Просперу Компаньону в его сюртуке школьного учителя до жакетов безукоризненного покроя, которые носил Бернштейн.

Однажды он пришел к Превенкьерам вместе с Томье; изящная учтивость молодого человека с ловкими жестами и непринужденным обращением привела его одновременно в восторг и в отчаяние. Роза и Жан несколько минут обменивались, смеясь, ничего не значащими, но забавными фразами, причем Проспер должен был оставаться в стороне от их разговора, не понимая, о чем идет речь. Потом с утонченным тактом Томье, должно быть, заметил, что застенчивый гость обречен на молчание, и постарался завести разговор, доступный Просперу, который после того принял участие в общей беседе. С этого вечера он не появлялся более.

Своим внезапным и решительным удалением молодой Компаньон рассчитывал обмануть проницательность мадемуазель Превенкьер. Мысль о том, что любимая женщина догадается о его страсти, была ему невыносима. Он предпочел бы саму смерть ее насмешкам. А могла ли она не смеяться, видя его неповоротливым, застенчивым, не умеющим связать в обществе двух слов?

Но он плохо рассчитал: его безмолвная и скромная покорность судьбе как раз открыла Розе глаза. Видя его у себя, принимая с тем же радушием, как в Блуа, она не подумала бы допытываться, что такое влечет его теперь сюда, что восхищает и удерживает этого ученого молодого человека среди легкомысленных светских людей. Но его удаление тотчас навело молодую девушку на мысль, что это неспроста, и она доискалась истины, которая удивила и растрогала ее.

С той минуты для Розы все стало ясно, и она вполне поняла поведение Проспера за последние четыре года. Его постоянная и безмолвная любовь тронула дочь банкира. Но окружающая атмосфера уже оказывала на нее свое влияние: Роза во многом переменилась. Инстинктивное презрение отдалило ее от Проспера. Она нашла, что брат Сесили поступает благоразумно и делает себе правильную оценку. Если он не показывается, то, значит, хочет заглушить свою любовь, понимая, что бедный инженер без имени не пара мадемуазель Превенкьер. Положим, Проспера нельзя было назвать некрасивым, но он принадлежал к слишком скромному кругу, тогда как Роза еще накануне обедала с цветом элегантного Парижа. Ее благосклонности добивались даже принцы.

Маршруа не замедлил привезти Этьена к любезному кредитору, который обещал ссудить такой солидный куш расточительному фабриканту. Но если Превенкьер возвращался к детской наивности в делах сердца, то не изменял своей проницательности в финансовых вопросах. Леглиз встретил у него радушный прием, тем не менее с первых же слов хозяин встал на строго деловую почву. Поработав в Трансваале с напряжением всех сил, банкир лучше прежнего узнал цену деньгам и не мог легкомысленно расточать их. При такой осторожности заимодавца оказалось нужным пуститься в подробные объяснения, Леглизу это пришлось не по нутру. Разумеется, дела его фирмы процветали и ничто не заставляло его искать ресурсов у посторонних лиц. Но он ударился в спекуляции, которые не приносили ему ожидаемых выгод. Одним словом, ему нужны деньги… Сколько усилий, чтобы дойти до такого сознания! Тщеславный Этьен бледнел с досады. Превенькьер сделал вид, что не замечает этого.

– Я весьма сочувствую вам, – сказал он гостю, – и с удовольствием исполню ваше желание… Позвольте, однако, вам сказать, что вы были очень опрометчивы. У вас превосходный завод, который идет отлично, а вы позволяете сбивать себя с толку и принимаетесь искать барышей на стороне. Между тем барыши-то у вас дома, а не в другом месте, и всякая деятельность, которую вы отвлекаете от своего предприятия, всякие капиталы, вынимаемые вами из оборота, расшатывают ваше положение, ослабляют ваши ресурсы и уменьшают ваш кредит. Я говорю с вами, как друг. То, что вы делаете, меня не касается. Но, право, жаль наносить ущерб своим интересам, когда ничто не принуждает вас к тому. Сколько прибыли дала фабрика в прошлом году?

Леглиз и Маршруа переглянулись. Ни тот, ни другой из них не ответил на вопрос. Превенкьер удивился:

– Неужели вы скрываете от меня положение дел? Если вы не имеете доверия ко мне, как же я буду доверять вам?

– Это совершенно верно, – сказал Маршруа.

– У нас получилось шестьсот тридцать тысяч франков прибыли, – сказал наконец Этьен.

– А вам понадобилось еще шестьсот тысяч франков? – воскликнул Превенкьер. – Значит, у вас громадные убытки помимо вашего промышленного предприятия?

Леглиз слабо усмехнулся:

– Действительно, громадные.

– С которых пор?

– Вот уже четыре года.

– И вы не можете покрыть их прибылью с собственного завода?

– Я всегда тратил больше, чем выручал.

– Вот как! – процедил Превенкьер.

Он взглянул на Маршруа, который не моргнул глазом. Потом хозяин вынул папиросу из ониксовой [Оникс – минерал, разновидность агата, с чередованием черных и белых слоев; полудрагоценный камень] вазы, закурил ее, медленно прошелся от камина к окну, вернулся к своему письменному столу и произнес с озабоченным видом, глядя на Этьена:

– Во сколько цените вы свою фабрику?

– В шесть миллионов.

– Ну, так вот, если вы не измените настоящего порядка дел, то через пять лет будете принуждены ликвидировать свои дела. Вас надо обуздать, любезнейший, для вашей собственной пользы, иначе вы пропали.

– Каким это образом меня обуздать? – спросил Леглиз, в глазах которого вспыхнул злой огонек.

– Очень просто: грозить вам опекой. Вы желаете получить шестьсот тысяч франков и получите их. Но так как с этой минуты для меня будет важно, чтоб ваши дела не пошатнулись, то я ставлю такое условие: если через год вы не уплатите мне половины долга, я выговариваю себе право, сделав новый взнос в шестьсот тысяч франков, стать компаньоном вашего предприятия и назначить директора фабрики по личному выбору.

– А кто же будет этим директором? – спросил Этьен, голос которого дрогнул.

– Да хоть вы сами, если окажетесь рассудительным, или кто-нибудь другой, если понадобится, чтобы не дать опуститься фирме. Во всяком случае, вы будете получать четыре пятых прибыли и, следовательно, не разоритесь.

Маршруа, к своему величайшему удовольствию, убеждался, что переговоры идут согласно его указаниям. Он подмечал колебания Этьена, который чуял, что рискует опуститься до звания простого компаньона фирмы, основанной его отцом и носившей его имя. Перспектива падения жестоко терзала Леглиза, в особенности больно было задето самолюбие фабриканта. Он мало думал о том, что произойдет через год, потому что привык жить спустя рукава, не заглядывая в будущее. «Только бы мне было хорошо, остальное все уладится». Такова была его всегдашняя логика. Он принадлежал к числу тех людей, которые воображают, что светопреставление наступит раньше срока платежей по их векселям, и поэтому находил излишним беспокоиться о них. При такой системе Этьен довел свое предприятие до настоящего положения, которое не казалось бы ему особенно критическим, если б не Превенкьер, потребовавший у него обстоятельного отчета.

Если б он мог по-прежнему убаюкивать себя утешительными доводами вроде следующих: «Нет такого затруднения, из которого нельзя выйти; люди помогут вам выкарабкаться для своей же пользы; никогда не следует отчаиваться, все поправимо», то Леглиз пренебрег бы угрожающей ему опасностью. С него было бы достаточно знать, что она не слишком громадна. В ту самую минуту, когда ему следовало пустить в ход – всю свою проницательность, чтобы действовать в свою пользу, он старался не думать о предстоящей беде и видел перед собой только одно: Превенкьер обязывается внести еще шестьсот тысяч франков.

Его не останавливала капитальная статья в обязательстве: право кредитора назначить директора помимо самого хозяина, Этьена Леглиза, на его собственной фабрике, хотя это условие и задевало его тщеславие. Не рассчитывая опасных последствий подобной сделки, Леглиз интересовался только деньгами. Шестьсот тысяч сейчас, шестьсот тысяч год спустя. Эти деньги обещали ему наслаждение, роскошь, веселье, обеспеченные на два года. А там будь что будет! Куда кривая не вынесет! Только этому скоту Превенкьеру не мешало бы немного сдержаться и не огорошивать его предостережением, что, пожалуй, придется заместить хозяина кем-нибудь другим во главе предприятия.

Очнувшись от своей задумчивости, Леглиз произнес:

– Хорошо, я согласен.

Маршруа и Превенкьер переглянулись. Легкомыслие, беспечность Этьена поразили банкира. «Что, не прав ли я был? – как будто говорили глаза Маршруа. – Совсем беспутный малый. Выгнать его из собственной фабрики значит оказать ему услугу. Он погубил бы ее своей неспособностью и безумием».

– Вот банковый чек на шестьсот тысяч франков, – сказал Превенкьер. – Для порядка мы подпишем условие.

Этьен взял магический листок, суливший ему продолжение беспечальной жизни, и воскликнул с оживлением:

– Пришлите мне условие, я приложу свою руку. Ну, вот и кончено!

– Вот и кончено! – весело подхватил Маршруа.

У Леглиза гора спала с плеч. Он развеселился и спросил, не может ли засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Превенкьер, после чего, пожав руку Маршруа, уходившему домой, прошел в гостиную, где к нему тотчас присоединилась Роза.

– Вы останетесь у нас завтракать с папа? – спросила она.

– Нет, сударыня, я спешу. Но мне не хотелось уйти, не повидавшись с вами. Я на вас сердит… вы нас забыли… Моя жена ужасно сожалеет об этом, а наши знакомые в отчаянии…

– Я, право, боюсь вас стеснить. – Разве веселье пугает вас?

– Нет, но я все еще не могу расстаться с провинциальными привычками и ложусь рано. А ведь вы не спите по ночам.

– Правда, что все мы полуночники. Но ведь мы никого не стесняем. Никто не обязан сидеть до последнего поезда. Вот ваш батюшка недавно преспокойно покинул нас в театре и увез госпожу де Ретиф…

В этих словах Этьена не было ни малейшей иронии. Он был слишком уверен в Валентине, и ему не приходило в голову, чтобы Превенкьер мог иметь на нее виды. Тем не менее хозяина бросило в краску. Связь госпожи де Ретиф с Этьеном была известна всем и казалась прочнее всякого супружества, Поэтому банкир смотрел на Леглиза как на законного обладателя красавицы; вдобавок, Этьен отлично владел шпагой и пистолетом. Немудрено, что Превенкьера покоробило при имени госпожи де Ретиф, и он поспешил сказать смущенным тоном:

– Да, я проводил ее, нам было по дороге.

– Признайтесь, что вы ее похитили, – смеясь, приставал Этьен; он заметил замешательство Превенкьера, но не понимал его причины.

– Это прямо очаровательная женщина и чрезвычайно добрая, – уклончиво прибавил хозяин.

– Совершенная правда! Я уверен, что при ближайшем знакомстве она понравится мадемуазель Розе. У ней столько вкуса и ума. Она всегда выручит вас полезным советом. Кроме того, на такую приятельницу можно положиться.

Похвалы Леглиза восхищали Превенкьера. Со вчерашнего дня он мечтал ввести госпожу де Ретиф в свой дом и не знал, как это устроить. Теперь же Этьен сам бессознательно помогал его планам. Несмотря на свое смущение, Превенкьер почувствовал жалость к бедному малому. Как он наивен и прост! Его надувают и в деньгах, и в любви! Такие люди как будто обречены на всякие неудачи.

– Я только что собирался предложить моей дочери поехать со мной к госпоже де Ретиф, – сказал банкир, – так будет гораздо приличнее.

– Вы доставите ей большое удовольствие. Она вас очень уважает и отзывалась о мадемуазель Превенкьер с величайшей симпатией.

В эту минуту Этьен мог добиться всего, что ему было угодно, от своего кредитора, и будь он подальновиднее, то избежал бы многих бед. Превенкьер чувствовал себя молодым, счастливым, блестящим, и все окружающее представлялось ему в розовом свете. Этот бедный маленький Этьен внушал симпатию своему заимодавцу. Еще немного, и тот предостерег бы его против Маршруа, который предавал несчастного в его собственном доме. Но Этьен уже прощался, не подозревая поднятого им волнения.

Госпожа де Ретиф сумела незаметно сблизиться – с Розой. Для Превенкьера ничего не могло быть желаннее согласия, водворившегося между его дочерью и женщиной, к которой он был неравнодушен. Показная порядочность госпожи де Ретиф, обходительность и ум делали ее отличной подругой для Розы. При своей тонкой проницательности Валентина поняла с первого раза, что ей нужно расположить к себе дочь, чтобы восторжествовать над отцом, и с этой целью она пустила в ход весь свой ум и все сердечные свойства. Эта молодая женщина, действительно, была добра и по справедливости хвалилась своей добротой. Услужливость и великодушие были ее неоспоримыми качествами. Когда она хотела понравиться, то становилась восхитительной. Будучи старше Розы, Валентина выказывала ей материнскую ласковость, скромно давала советы, выезжала с ней, отступая при этом на второй план и стараясь поставить девушку на первое место. Чтобы понравиться Розе, она развернула все свое кокетство, точно здесь дело шло о том, чтобы привязать к себе любимого человека, обладающего всеми редкими качествами, и ей удалось влезть в душу Розы с легкостью и быстротой, которые удивили ее саму. Но она делала вид, будто бы не замечает этого, и не думала злоупотреблять своим влиянием. Превенкьер очень скоро влюбился в Валентину до безумия, И неудивительно, эта сирена кружила головы несравненно более опытным мужчинам. А тут была настоящая детская игра, которая потешала ее, не говоря уже о выгодах, связанных с ее успехом. Отец Розы стал бывать на улице Бассано каждый день около пяти часов. Часто он заставал там свою дочь и увозил ее домой. Но иногда они оставались вдвоем с прелестной хозяйкой, и тогда он переживал восхитительные минуты. Она искусно действовала на его ум. Как по волшебству, под влиянием любимой женщины в мозгу Превенкьера открывались новые области. Ему приходили совершенно небывалые идеи, и он должен был сознаться, что обаяние Валентины заставляло бить ключом его умственную жизнь.

Таким образом, постепенно, с деликатной настойчивостью, она переделывала воззрения банкира на свой лад. Госпожа де Ретиф умела управлять мужчинами и уже за один свой талант по этой части заслуживала триумфа. Ни одно ее слово не пропадало даром, ни одно действие не совершалось наобум, а было приноровлено к тому, чтобы утвердить свой авторитет в глазах человека, которого она желала поработить. С помощью самых простых средств, но придерживаясь поразительной логики и последовательности, она овладевала Превенкьером, стремясь отнять у него всякую волю, сделать свою добычу неспособной возмутиться против ее власти, И банкир полюбил госпожу де Ретиф так сильно, что, как говорится, жил и дышал только ею.

Она в особенности предостерегала его против каждого неосторожного слова или поступка, которые могли бы обнаружить перед Розой его увлечение. Молодая женщина говорила, что это поставит ее перед мадемуазель Превенкьер в неловкое положение, которого она не вынесет. Влюбленный банкир принял предложенную ему программу, не думая уклоняться от нее ни на йоту. Он был буквально околдован и нигде не чувствовал себя таким счастливым, как в присутствии Валентины. Без нее его пожирала ревность. Она не скрывала от своего обожателя уз, которые привязывали ее к Этьену. Но это признание было сделано с большим искусством. Она была бесконечно обязана Леглизу, который выручал ее из самых трудных обстоятельств. В немногих словах она сумела дать понять, что не любит более Этьена, а только безгранично благодарна ему за его преданность. Таким образом, госпожа де Ретиф успокоила Превенкьера относительно своего сердца и дала ему высокое понятие о своем благородстве.

Тем не менее она не стала утверждать, что не принадлежит более своему любовнику, и мысль, что это восхитительное создание находится еще во власти соперника, доводила Превенкьера до бешенства. Хитрая женщина не думала разуверять его на этот счет, замечая, как точит жало ревности этого человека, жившего так мало сердцем. Валентина рассчитывала, что его страстные порывы и нравственные страдания приведут к самым важным последствиям. С видом девственницы она говорила Превенкьеру, когда тот задыхался в бессильном отчаянии:

– Ведь для меня Этьен все равно, что муж. Что подумали бы вы обо мне, если б я изменила ему после всех оказанных мне услуг и моей привязанности к нему? Подобная связь, как наша, прочнее законной.

В присутствии Валентины Превенкьер находил такую верность восхитительной, но, возвратившись к себе, он искал средства разлучить любовников.

Глава 6

Отправляясь к Томье, Жаклина не принимала почти никаких предосторожностей. Она входила к нему среди бела дня, спрашивала слугу, отворившего дверь, дома ли его господин, и, даже не дожидаясь ответа, шла через гостиную в кабинет Жана, великолепную, высокую комнату в виде мастерской, обставленную прекрасной и драгоценной старинной мебелью, убранную драпировками мягких и нежных оттенков, украшенную редкими безделушками и чудными картинами. Томье ожидал свою гостью за чтением новой книги у стола или лежа на диване с папироской и тотчас протягивал руку с приветливой улыбкой, как только госпожа Леглиз показывалась у порога.

И Жаклина любила сидеть в этом кабинете с полным спокойствием свободной женщины, точно у себя дома. Здесь проходили лучшие часы ее жизни. Она являлась сюда не иначе как со счастливыми глазами, веселой речью и зачастую с букетом цветов.

Однако сегодня госпожа Леглиз поднялась на лестницу поспешным и неровным шагом, а ее лицо, прикрытое вуалеткой, было немного бледно. Она вошла быстро, спросила ради порядка, у себя ли Томье, так как знала, что он ее ждет, и прошла в кабинет. Еще с порога она увидала Жана, стоявшего у громадного полукруглого окна, откуда падал смягченный свет на его фигуру. Он держал в руке эмалированную вещицу, рассматривая ее со всех сторон. Томье был красив, молод, изящен; ни одной морщинки, ни одной складки не показывалось на его лице, ни единого седого волоса в густых черных волосах.

Услыхав стук затворяемой двери, он повернул голову и, улыбаясь, сказал:

– Ах, это вы, Жаклина?.. Вы вошли так тихо, что я не заметил.

– И были, вдобавок, так поглощены: рассматриванием этой безделушки…

– Дивная штучка! Взгляните!

– Да, очень красива.

– Это для Превенкьера.

Жаклина вспыхнула, и ее взгляд омрачился.

– Кажется, вы очень много занимаетесь Превенкьером?

– Я откапываю ему редкости. У этого человека ничего нет, да он и не знает толку в подобных вещах… Его непременно бы надули. Вот он и попросил меня похлопотать. А ведь вы знаете, как меня это интересует. Что может быть приятнее, как делать покупки для очень богатого человека? Тут крупная цена не останавливает вас, вы обращаете внимание только на красоту и редкость товара. Для меня это величайшее наслаждение.

– Похожее немного на удовольствие охотничьей собаки: вы отыскиваете…

– И приношу. Это правда!.. Но я стреляю, и вот что интересно. Видеть перед собой купца, которому хочется вас надуть, знать не хуже его стоимость товара и торговаться, спорить, наконец, торжествовать над ним… Ах, это восхитительно!

Жаклина медленно сняла перчатки, вуалетку, шляпу и сказала:

– Вы так занялись своей покупкой, что даже не поцеловали меня.

Жан поставил драгоценность на стол, обнял молодую женщину за талию, прижал к груди, не противореча, не извиняясь, и припал губами к ее шее таким долгим поцелуем, что она вздрогнула и стала еще чуточку бледнее. Потом, когда он посмотрел на нее, желая убедиться, довольна ли она, Жаклина продолжала спокойным голосом:

– Предупреждаю вас, вам приписывают намерение жениться на мадемуазель Превенкьер.

Томье не моргнул глазом. Он сделал гримасу, сморщив губы под черными усиками, и отвечал:

– На свете так много дураков, которые не знают, что выдумать.

– О, так говорят вовсе не дураки, а ловкие люди, которым хочется меня огорчить.

– Ну, скажем тогда: много злых людей. Неужели их сплетни вас тревожат? Мало ли про нас обоих судили и рядили раньше? Ведь вы не обращали на это внимания.

– Правда. Но прежде я питала непоколебимое доверие…

– А теперь оно у вас пропало? Вот это мило, никак не ожидал!

Молодая женщина не оправдывалась. Усевшись на широкий диван с шелковыми подушками, она облокотилась на колени, подперла белой рукой подбородок и грустно задумалась. Жан тихонько подошел к ней, встал на колени и повернул ее лицо к себе.

– Что это значит, Жаклина? Чем подал я вам повод подозревать меня? Можно ли ставить мне в вину испорченность окружающих вас личностей? Благоразумно ли слушать их наветы? Если вы огорчены, значит, что-нибудь да есть, какая-нибудь интрига, Расскажите мне все. Я хочу знать, в чем заключаются ваши подозрения, чтобы тем легче рассеять их.

По лицу госпожи Леглиз потекли слезы, ее губы дрожали от сдержанного волнения, Однако она молчала. Жану было действительно больно видеть ее плачущей и расстроенной. Он все еще слишком любил ее, чтобы оставаться равнодушным. Ему было искренне жаль эту добрую, хорошенькую и нежную подругу, которой он был обязан одними радостями и которая в первый раз из-за него страдала.

– Жаклина, – заговорил он с чувством, – мне, право, горько встречать ваше недоверие, вы серьезно беспокоите меня. Что вам такое рассказали? Я хочу знать: я имею на это право.

– Да ведь вы уже слышали.

– Как, эта глупейшая басня? Только-то?

– Разве этого мало?

– Но если я утверждаю, что этого нет!

Она покачала головой с унылым видом.

– Этого нет сегодня, охотно верю. Но это будет завтра. У меня явилось жестокое предчувствие в первый же раз, когда я увидала вас возле этой молодой девушки. Мы, женщины, руководствуемся безошибочным инстинктом. Вы шли по садовой аллее рядом, разговаривая между собой, а госпожа де Ретиф сопровождала вас. Я тотчас угадала, что с этих пор вы перестали, быть моим. С какой стати мелькнула у меня эта мысль? Как часто видала я вас возле молодых девушек, в гостях, на морских купаньях, на скачках, везде, и никогда не являлось у меня подозрения, что я могу быть покинута вами ради другой. Но тут горькая уверенность вонзилась мне в сердце. Я поняла, что вы отдаетесь мадемуазель Превенкьер под покровительством Валентины, а мне предстоит быть покинутой навек после того, как я отдала вам свою жизнь, которую вы презрительно возвращаете мне за ненадобностью. Какую роль играет во всем этом госпожа де Ретиф? Я уверена, что она замешана в интригу. Голос у нее переменился, и она с некоторых пор не смотрит на меня прямо. Отнимая у меня мужа, эта женщина нисколько не стыдилась; она болтала, смеялась, целовалась со мной. Ее обращение было свободно и естественно, она знала, что не делает мне никакого зла, не причиняет никакого горя. А теперь она хитрит, наблюдает за мной исподтишка, точно подготовляя какое-то вероломство. Явно, что она будет содействовать той, которая отнимет у меня любимого человека.

– Милая Жаклина, вы сочинили целый роман.

– Нет, это истинная правда. Валентина любит только деньги, она никогда не искала и не будет искать ничего, кроме денег. Она неспособна на истинную страсть. Эта красивая и соблазнительная женщина внушает чувства, которых не может испытать сама. Появление Превенкьера в нашем кругу перевернуло все. Держу пари, что Валентина мечтает подобрать к рукам этого миллионера. Готовясь покинуть Этьена, она, может быть, задумала разбить и паши отношения, чтобы ее разрыв с моим мужем наделал меньше скандала.

Жан побледнел и с досадой махнул рукой, видя, что Жаклина с ясновидением любви угадала почти всю истину. Она подумала, что оскорбила его, и стала поспешно оправдываться.

– О, не заходите дальше моей мысли! Я хочу сказать, что она, пожалуй, распустила на ваш счет те слухи, которые меня так огорчили, именно с целью отвлечь от себя внимание… Я не подозреваю вашей деликатности, мой друг. Мне известно ваше великодушие. Кроме того, вы не искатель приключений и не спекулятор. Вы независимы и руководствуетесь только своим вкусом и симпатиями. Она же, эта дрянная женщина, не что иное, как содержанка, и самого худшего разбора, потому что обманывает свет, сохраняя внешнее достоинство и приличие. Она стоила Этьену безумных денег, но я не жалуюсь: деньги для меня ничто. Однако, если он так щедр, зачем она собирается променять его на другого? Ведь помните, тогда в театре Фоли-Бержер она буквально похитила Превенкьера у всех на виду, как могла бы сделать одна из кокоток, бродивших по театральному коридору. А что-то скажет Этьен? Что будет со мною, когда он лишится своей любовницы? Как же мне не убиваться, когда приходят в голову такие мысли? Для этого надо быть глупой, как госпожа Варгас, или беззастенчивой, как госпожа Тонелэ и госпожа де Рово, которые, потеряв одного любовника, заменяют его первым встречным. Нет, Жан, от меня нельзя ожидать ни покорности бессловесного животного, ни распущенного бесстыдства. Для этого я слишком уважаю и себя, и вас. После вас, знайте это, никто не будет обладать мною, Я имела слабость уступить вам, потому что полюбила и не захотела вас мучить, Та, которая вам принадлежит, не будет принадлежать никому больше, и ее любовь не угасит ни отчаяние, ни разлука, ни сама смерть.

Томье потерял свое самообладание и разгорячился.

– Вы сумасшедшая, Жаклина! Скажите на милость, что значат ваши угрозы? Теперь вы мне толкуете о самоубийстве, только этого недоставало. И при чем тут я? Из-за того, что госпожа де Ретиф замышляет что-то против Этьена, вы приписываете мне скверные планы относительно вас. Если вы долго не делали мне сцен, то теперь наверстываете потерянное с избытком! Берете если не количеством, то качеством!

Он шагал по мастерской, взволнованный с виду, но спокойный внутренне, и спрашивал себя: не воспользоваться ли этим поводом для первых шагов к разрыву? Ведь если ловко повести дело, то можно вызвать госпожу Леглиз на ссору, которая послужила бы первым шагом к разладу и постепенному охлаждению. В эту критическую минуту, когда несчастная женщина дрожала за свое личное счастье, за нравственность, у Томье хватало чудовищного хладнокровия обдумывать свои дальнейшие планы, взвешивать результаты, соображать, что для него выгоднее: отпереться от всего или допустить некоторые признания?

Впрочем, он испугался искренности Жаклины. Ему показалось, что она говорит правду и что он рискует убить ее, отняв у ней всякую надежду. И вот, думая о другой, он был принужден обманывать свою любовницу ложными обещаниями, успокаивать ее сладкими уверениями. Им овладело жестокое отвращение. Его натура возмущалась против лжи, и его губы кривились от притворных улыбок. Он уселся на маленький пуф против Жаклины, почти у ее ног, и пустился философствовать.

– Видите ли, дорогая моя, маленькие неприятности, которые вы испытываете, служат справедливой расплатой за долгое счастие. Без этих морщин на лепестке розы не обходится никакая радость. В здешнем мире все несовершенно, и мы должны мириться с тем, что самые нежные узы имеют свои неудобства. Люди, избалованные полным спокойствием, становятся слишком требовательными. Они не допускают, чтобы на их горизонте могла появиться туча хотя бы на один час. Из того, что до сих пор все у них шло гладко, они выводят заключение, что и на будущее время судьба непременно обязана щадить их. Но и люди, и вещи, и время, и жизнь суть элементы, с которыми приходится считаться и которые могут изменять, по-видимому, самые прочные отношения. Старость, болезнь, смерть берут свое. Вы не замечаете, что я старею, В одно прекрасное утро я сделаюсь стариком, а вы будете еще очень молоденькой женщиной. Неужели же вы потребуете от меня, чтобы я вел себя, как юноша, и любезничал, обзаведясь брюшком и седыми волосами? Если вы останетесь такой же неуступчивой, как теперь, что будет со мной? В угоду вам, я буду принужден подвергаться насмешкам молодежи, которая не очень-то почтительна к старости, и любезничать с вами, когда следовало бы усвоить себе спокойное достоинство почтенных лет. Ничто не остается неподвижным, вы это знаете. И любовь меняет температуру, как природа, переходя от лета к осени и зиме. У меня уже осень, Жаклина, тогда как у вас только что кончилась весна. Мы не можем идти одним шагом по житейской дороге. Мы встретились в тот момент, когда наши годы удачно гармонировали между собою. Однако этот момент не может продолжаться в действительности, и чем дальше, тем резче будет выступать несоответствие наших сил, наших вкусов и привычек, Вот о чем я думаю нередко с бесконечной грустью, мой дорогой друг, и что, по-видимому, никогда не приходит вам в голову. Между тем здесь-то и кроется тайна нашего будущего. Если мы сумеем перейти от страстной любви к более солидной привязанности, нам еще предстоят счастливые дни. Но если вы будете настаивать на своих требованиях, не желая считаться с действительностью, тогда вы встретите серьезные преграды и будете страдать, увы, причиняя жестокие страдания другим.