Жанна Константинова
Ленин живее всех живых!
5. Свобода!
Выход с зала вел к глухому коридору. Чертыхаясь, Ильич пробирался сквозь сумрак холодных стен, то и дело поскальзываясь на гладкой полированной поверхности пола. Желудок сжимался от голода, в носу свербело от пыли, в общем, настроение у вождя было отнюдь не революционным. Смущала и тишина, которую нарушал лишь он сам шуршанием шагов и прерывистым дыханием. Через некоторое время, пройдя, как показалось ему самому, не малую сотню километров, он увидел, наконец, дверь, над которой сияла табличка со словом "Выход". Несмотря на суету мыслей и желание поторопиться, Владимир Ильич без удовольствия отметил, что на светильник затрачено слишком много усилий. "Буржуйство какое!"– проворчал он, в уме подсчитывая, сколько ламп накаливания обеспечивает это расточительное баловство. Ленин всегда был скромен и неприхотлив в быту и, тихо, скрывая от всех и самого себя, гордился этим.
Подойдя к двери, он внезапно подумал о том, что неплохо бы привести себя в должный вид. Ведь, едва он окажется на публике, где бы это ни было, подбегут, как это всегда бывает, дети, женщины и рабочий пролетариат, будут благодарить, жать руки, задавать вопросы, а иной раз и всплакнут от изобилия чувств, особенно старушки в белых платочках да впечатлительные румяные курсистки. Ленину всегда казалось, что при народе он должен выглядеть скромно, но опрятно, быть добрым и улыбчивым и старался держаться этого всегда, даже если приходилось притворяться. Несмотря на казавшуюся простоту, к текстилю костюмов вождь относился очень щепетильно. Из всех тканей предпочитал дорогой швейцарский "люстри», настоящую ценность которого могли определить лишь единичные, самые умелые портные, ну, и жена, конечно, была в курсе.
А потому он остановился, провел быстрыми движениями по чёрному пиджаку (запах ванили, который он уловил, едва проснувшись, исходил от костюма), отряхнул от пыли, оправил галстук, потер пальцами по значку члена ЦИКа СССР, взялся за ручку и распахнул дверь....
На пороге его встретило ясное утро 22 апреля 2024 года.
6. Новая старая Красная площадь.
От волнения на мгновенье Владимир Ильич зажмурил глаза. Слух его пробил непонятный гул, а в нос ударило многоцветием самых разнообразных запахов, от чего вождь слегка покачнулся. Было очень раннее утро, небо только начало светлеть. По бурой кирпичной брусчатке и сдвоенным башенкам бывших Верхних торговых рядов и Ленин догадался, что находится в Москве, в самом центре Красной площади. Глядя прямо перед собой, вождь ясно вспомнил жаркие споры наркомата вокруг возможностей НЭПа, и то, как, настояв на своем, зимой 1921 он самолично подписывал "Положение о государственном Универсальном Магазине". Звучное и краткое "ГУМ" быстро стерло имя архитектора Померанцева в памяти народа и вошло в обиход у пролетариата, а когда советская печать называла эту часть Красной Площади "детищем Ильича", было, конечно, приятно. Однако, что-то изменилось. Везде висели какие-то вычурные плакаты, но не с лозунгами, как обычно, и все больше на английском языке. Вот бы порадовалась Инесска Арманд, будь в живых, ее всегда прельщала иностранщина, сказывалось происхождение. Воспоминания об этой незаурядной революционерке заставили Ильича вздохнуть. Яркая, острая на язык и лёгкая на подъем, Инес определенно оставила в его памяти немало воспоминаний. Они тесно общались немало времени, съели, как говорится, не один пуд соли и с ней никогда не было скучно. Одна её затея о том, чтобы написать книгу "о свободной любви женщин" чего стоила! Ленин тогда её нещадно раскритиковал и аргументированно обосновал, что её буржуазные идеи навредят сознанию работницам пролетариата. Инесса ругалась, долго плакала, но от писательства отказалась. Хотя послушать её было действительно интересно.
Об их отношениях вождь за спиной слышал много всяких нелицеприятных, а порой даже весьма пикантных разговоров, что, конечно, было абсолютной неправдой, но зато веселило и тешило самолюбие обоим. Прослышала о сплетнях и Надя. Подняла бровь, задала конкретный вопрос, услышала отрицательный ответ и успокоилась. Даже, кажется, пожалела взбалмошную большевичку, по крайней мере, слезы её на похоронах Инки были весьма искренними.
Снова привлек внимание непонятный гул, доносившийся со стороны Варварки. Ленин напряг слух, но звуки были непривычные, непонятные, словно в ухо попала вода и перекатывается туда-сюда глухой волной. Опять же то ли на пулемётную очередь похоже, то ли на жужжание гигантского полчища пчёл… Сильно отвлекали и не давали сосредоточиться яркие краски весеннего утра. Многообразие цвета и запахов даже притупило чувство голода.