Иван Тургенев
Параша

XXXIX

С Парашей он ни слова… на нее

Не смотрит он, но все его движенья,

Звук голоса, улыбка – дышит всё,

Сознанием внезапного сближенья…

Как нежен он! Как он щадит ее!

Как он томится тайным ожиданьем!..

Ей стало легче – молча на него

Она глядит с задумчивым вниманьем,

Не понимая, сердца, своего…

И этот взгляд, и женский и ребячий,

Почувствовал он на щеке горячей –

И, предаваясь дивной тишине,

Он наслаждался страстно и вполне…

XL

Не нравится он вам, читатель мой…

Но в этот миг он был любим недаром;

Он был проникнут мирной простотой,

Он весь пылал святым и чистым жаром,

Он покорялся весь душе другой.

Он был любим – как скоро! Но, быть может,

Я на свою Парашу клевещу…

Скажите – ваша память мне поможет, –

Как мне назвать ту страстную тоску,

Ту грустную, невольную тревогу,

Которая берет вас понемногу…

К чему нам лицемерить – о друзья! –

Ее любовью называю я.

XLI

Но эта искра часто гаснет… да;

И, вспыхнувши, горит довольно странно

И смертных восхищает – не всегда.

Я выражаюсь несколько туманно…

Но весело, должно быть, господа,

Разгар любви следить в душе прекрасной,

Подслушать вздох, задумчивую речь,

Подметить взгляд доверчивый и яеный,

Былое сбросить всё, как ношу с плеч…

Случайности предаться без возврата

И чувствовать, что жизнь полна, богата

И что способность праздного ума

Смеяться надо всем – смешна сама.

XLII

И так они сидели рядом… С ней

Заговорил он… Странен, но понятен

Параше смысл уклончивых речей…

Она его боится, но приятен

Ей этот страх – и робости своей

Она едва ль не радуется тайно.

Шутя скользит небрежный разговор;

И вдруг глаза их встретились случайно –

Она не тотчас опустила взор…

И встала, без причины приласкалась

К отцу… ласкаясь, тихо улыбалась,

И, говоря о нем, сказала: «он». –

Читатель, я – признайтесь – я смешон.

XLIII

А между тем ночь наступает… в ряд

Вдали ложатся тучи… ровной мглою

Наполнен воздух… липы чуть шумят;

И яблони над темною травою,

Раскинув ветки, высятся и спят –

Лишь изредка промчится легкий трепет

В березах; там за речкой соловей

Поет себе, и слышен долгий лепет,

Немолчный шёпот дремлющих степей.

И в комнату, как вздох земли бессонной,

Влетает робко ветер благовонный

И манит в сад, и в поле, и в леса,

Под вечные, святые небеса…

XLIV

Я помню сам старинный, грустный сад,

Спокойный пруд, широкий, молчаливый…

Я помню: волны мелкие дрожат

У берега в тени плакучей ивы;

Я помню – много лет тому назад –

И в том саду хожу в траве высокой

(Дорожки все травою поросли),

Заря так дивно рдеет… блеск глубокой

Раскинулся от неба до земли…

Хожу, брожу задумчивый, усталый,

О женщине мечтаю небывалой…

И о прогулке поздней и немой –

И это всё сбылось, о боже мой!

XLV

«А не хотите ль в сад? – сказал старик, –

А? Виктор Алексеич! вместе с нами?

Сад у меня простенек, но велик;

Дорожки есть – и клумбочки с цветами».

Они пошли… вечерний, громкий крик

Коростелей их встретил; луг огромный

Белел вдали… недвижных туч гряда

Раскинулась над ним; сквозь полог темный

Широких лип украдкою звезда

Блеснет и скроется – и по аллее

Идут они: одна чета скорее,

Другая тише, тише всё… и вдруг

С супругой добродетельный супруг

XLVI

Отстал… О хитрость сельская! Меж тем

Параша с ним идет не слишком скоро…

Ее душа спокойна – не совсем:

А он не начинает разговора

И рядом с ней идет, смущен и нем.

Боится он внезапных объяснений,

Чувствительных порывов… Иногда

Он допускал возможность исключений,

Но в пошлость верил твердо и всегда.

И, признаюсь, он ошибался редко

И обо всем судил довольно метко…

Но мир другой ему был незнаком,

И он – злодей! – не сожалел о нем.

XLVII

«Помилуйте, давно ль ваш Виктор был

И тронут и встревожен и так дале?»

Приятель мой – я вам сказать забыл –

Клялся в любви единственно на бале –

И только тем, которых не любил.

Когда же сам любовной лихорадки

Начальный жар в себе он признавал,

Его терзали, мучили догадки

Свою любовь, как клад он зарывал,

И с чувствами своими, как художник.

Любил один возиться мой безбожник:

И вдруг – с уездной барышней – в саду…

Едва ль ему отрадней, чем в аду.

XLVIII

Но постепенно тает он… Хотя

Почтенные родители некстати

Отстали, но она – она дитя;

На этом тихом личике печати

Лукавства нет; и вот – как бы шутя

Ее он руку взял… и понемногу

Предался вновь приятной тишине…

И думает с отрадой: «Слава богу,

До осени в деревне будет мне

Не скучно жить – а там… но я взволнован.

Я, кажется, влюблен и очарован!»

Опять влюблен? Но почему ж? – Сейчас,

Друзья мои, я успокою вас.

XLIX

Во-первых: ночь прекрасная была,

Ночь летняя, спокойная, немая;

Не светила луна, хоть и взошла;

Река, во тьме таинственно сверкая,

Текла вдали… Дорожка к ней вела;

А листья в вышине толпой незримой

Лепечут; вот – они сошли в овраг,

И, словно их движением гонимый,

Пред ними расступался мягкий мрак…

Противиться не мог он обаянью –

Он волю дал беспечному мечтанью

И улыбался мирно и вздыхал…

А свежий ветр в глаза их лобызал.

L

А во-вторых: Параша не молчит

И не вздыхает с приторной ужимкой;

Но говорит, и просто говорит.

Она так мило движется – как дымкой,

Прозрачной тенью трепетно облит

Ее высокий стан… он отдыхает;

Уж он и рад, что с ней они вдвоем.

Заговорил… а сердце в ней пылает

Неведомым, томительным огнем.

Их запахом встречает куст незримый,

И, словно тоже страстию томимый,

Вдали, вдали – на рубеже степей

Гремит, поет и плачет соловей.

LI

И, может быть, он начал понимать

Всю прелесть первых трепетных движений

Ее души… и стал в нем утихать

Крикливый рой смешных предубеждений.

Но ей одной доступна благодать

Любви простой, и детской и стыдливой…

Нет! о любви не думает она –

Но, как листок блестящий и счастливый,

Ее несет широкая волна…