Иван Сергеевич Бигма
Вечный город

Эта книга – энциклопедия самообмана

Глава 1

Я поднялся на поверхность через главный выход. Небеса представляли собой апокалипсическую картину: над Вечным городом столпом нависли иссиня черные тучи, внутри которых свирепо громыхало. Вспышки света отражались над тяжелым куполом неба грустными предвестниками этого безучастного рокота. Кто-то поджег землю. Невидимый огонь танцевал в своей безумной пляске. Вот-вот должен был пойти дождь. На что способен он? Эта жалкая крупица мирового океана ни за что на свете не потушит беснующееся пламя погибшей цивилизации. Последний бал человечества начался и его уже не остановить, даже если земля поменяется с солнцем местами. Свет никогда не проникнет на нашу бренную планету, и ничто уже не будет щекотать молодую весеннюю траву теплыми материнскими лучами.

Я достал пачку крепких табачных стиков и пытался выудить оттуда прикорм для своих легких, однако с сожалением обнаружил, что последние два стика были поломаны.

«Сволочи! Вырвать бы руки тем придуркам, которые изготавливают сигаретные наполнители из мягкого искусственного бумагозаменителя» – грязно выругался я, вытряхивая на ладонь высыпавшийся табак.

Пока я занимался этим дешевым занятием, небеса наконец-то прорвало, и на Вечный город повалилась стена воды. Потолок у города рухнул – последний оплот защиты от неизбежной гибели был потерян безвозвратно. Человечество на ладони Земли оказалось совершенно голым, открытым и беспомощным. Суеверный страх, живший в сердцах людей на протяжении десятка тысячелетий, вырвался наружу диким зверем. Его следы можно было обнаружить в глазах прохожих, разбегающихся от крупных капель как тараканы при свете лампы.

Все эти людишки до дрожи боятся дождя. Им невдомек, что таким количеством воды невозможно причинить себе вред. Дождь – это осколки небесной воли; часть купола, под которым мы постоянно находимся. Мы работаем, спим, едим, любим, сидим на унитазе – все это происходит под присмотром неба. Мы узники в камере пожизненного заключения! Мы заточены в комнате с прозрачными стенами, полом и потолком. Капли дождя – это небесное снисхождение. Эти капли знают про нас все. Они дарованы нам, чтобы мы не чувствовали себя одиноко на этой планете. Они посланы нам, чтобы человечество не забывало о том, что основа основ, то, на чем стоит свет, что-то колоссальное и фундаментальное может в один момент рухнуть, рассыпаться и распластаться над поверхностью Земли, как эти капли.

Ни одного живого существа, кроме меня, не осталось под беспорядочными нитями дождя. Даже бродячие псы и те поспешили скорее спрятаться в только им ведомые подворотни.

Я стоял и мок. Мой плащ был настолько сырой, что им было впору мыть полы. Я не жалел одежду, ведь она лишь шкура, которая отличает одного животного от другого. В наш век люди перестали доверять обонянию, а ведь запах куда более надежный информатор, чем шляпа, брюки и прочая ерунда. От человека может разить хоть всеми парфюмерными домами Парижа, но если он – дерьмо, то запах у него будет соответствующий. Я вывел это правило еще в институте: будучи студентом, очень многое зависит от того, как ты умеешь разбираться в людях, кому можешь довериться, а кого стоит попридержать на расстоянии. В эти золотые времена, когда жизненный опыт измеряется количеством набитых шишек, только нюх является безошибочной мерой всех вещей.

Ход моих размеренных мыслей нарушила беспечная невесомая бабочка, выпорхнувшая из-за серых стен здания, обрамляющих главный выход. Ее синее платье мирным поплавком игриво качалось на безумных волнах этой жесткой жизни. Только появившись, бабочка сразу же промокла – суровая реальность окатила ее беспечную голову ливнем несправедливой убогости. Я помню эту девушку: полчаса назад она стояла передо мной в кабинете и умоляла, рыдая навзрыд, позволить остаться ей в Вечном городе. Этому милому созданию только-только исполнилось шестнадцать лет. Она достигла возраста, с которого «гои», так называют жителей окрестных деревень, могут получить гражданство Вечного города. Что это им сулит? Работу, постоянную и гарантированную, а значит регулярное предоставление кредита и прочих ссуд. Этим они не могут похвастаться у себя в деревне. Поэтому они стремятся в Вечный город. Многие приезжают сюда нелегально – гоям запрещено пребывать в Вечном городе без предварительного согласия Департамента, в котором я работаю. За нелегальное пребывание следует суровое наказание – принудительные работы на урановых рудниках. Средневековые разновидности смертной казни были более гуманным способом умертвить человека, чем этот.

Получить гражданство Вечного города для гоев практически невозможно. Существует ряд бюрократических процедур. Центральное звено в этой цепи представляют собой обязательные стерилизация для женщин и кастрация для мужчин. Таким образом власти Вечного города желают избавиться от проблемы перенаселенности. Полностью ограничить въезд гоев на территорию Вечного города невозможно, так как Вечный город сам себя не прокормит – ему нужны рабочие руки. Я застал те времена, когда гоев не стерилизовали, им запрещали заключать браки на территории Вечного города. Но данная мера не оказывала должного воздействия на массы постоянно притекающего населения. Стали нередкими случаи, когда гои втайне рожали детей в Вечном городе и оставляли их здесь на воспитание своим родственникам либо просто добрым людям. Тогда, Правитель Вечного города – Вольдемар – предложил навсегда решить проблему незаконной иммиграции. И была введена процедура обязательной стерилизации в качестве условия для принятия гражданства. Обставлено все было красиво: был проведен референдум, на котором большинство населения Вечного города высказалось за то, чтобы применять процедуру стерилизации. Как выяснилось, это достаточно гуманно по отношению к гоям, так как стерилизация помогает иммигрантам соблюдать и чтить законы Вечного города – количество незаконных браков между гоями резко уменьшилось. Тем более резко упал показатель преступности. Из минусов данной реформы аналитики отметили лишь снижение темпов роста экономики, зато, как заявили независимые эксперты, кастрированное население стало более управляемо.

И вот в это море бурлящей черной массы порочной воли и порочных решений бросили на погибель только что появившуюся на свет бабочку, неокрепшую и юную. Ей осталось жить сутки. Ровно столько времени есть у нее до момента ее химического уничтожения. Ровно сутки она может ощущать всю свою воздушность, ровно сутки она каждой порой своей нежной кожи может вдыхать аромат окружающей себя действительности, будь то бархатный лунный свет роскошной шелковой ночи или нежный морской ветерок в предрассветные утренние часы. Все в ней дышит. Она, как молодой зеленый побег, тянется к солнцу, устремлена навстречу свежей и новой жизни.

Она заприметила меня. Я ожидал услышать в мой адрес ворох заслуженных проклятий. Но к моему удивлению, это создание, подлетев ко мне, стало щебетать какие-то слова благодарности, рассыпаясь в радостной улыбке. Ее голос дрожал, на глазах блестели бриллианты девичьего восторга. Я был в недоумении. Это был мираж, сон, который создал мой воспаленный мозг. Зажмурившись, я попытался развеять навалившиеся на меня чары. Открыв глаза, я был непомерно удивлен, обнаружив, что бабочка не исчезла. Она все еще благодарит меня, но увидев, что я неважно себя чувствую, она поспешила поскорее уйти, решив, что я могу поменять свое решение.

Странно, как порой бесцельно люди разбрасываются благодарностями. В наше время слова благодарности – это пустой звук. Вот и сейчас, смотря вслед убегающей девушке, я чувствовал себя маньяком – убийцей с ножом в руке, который только что изнасиловал свою жертву и отпустил ее на свободу. В этой ситуации было бы также странно слышать слова благодарности в свой адрес, как и было странно их слышать мне минуту назад. Что полезного я сотворил для этой девушки? Чем она мне так обязана? Тем, что я поставил свою визу на ее заявлении о принятии ею гражданства Вечного города?! Тем, что я позволил только начинающему жизнь человеку навсегда потерять тот смысл, который в нас закладывала природа?! Тем, что она пока и не понимает, на что обрекла себя простым росчерком своей маленькой ручки, а я не смог переубедить ее этого не делать?! Да, это ее шаг. Но я в состоянии был повлиять на ее решение. Я опытный взрослый мужчина, занимающий высокую должность, мог надавить на нее, отказать, в конце концов, в принятии ею гражданства этого проклятого города. Но я этого не сделал. Почему? Потому что она плакала. Я не переношу женские слезы. Когда плачет женщина, я готов на все, лишь бы заставить ее замолчать. Эта бабочка обладает громким голосом, а плачет она еще совсем как ребенок – по-детски, так, что сопли ее надуваются в большие пузыри, а лопаясь, брызгаются во все стороны. Женщины так не плачут. Когда плачут женщины, их красота преумножается в тысячи раз: их хочется пожалеть, прижать к себе и обнять. А этой бабочке хотелось устроить взбучку… Но даже не на это я обратил внимание. Не этот плач остановил меня в моем порыве прогнать ее и заставить уехать обратно в деревню. Ее взгляд – вот, что повлияло на меня. Решительный взгляд затуманенных глаз, чуть косой и чуть с прищуром. Я знаю этот взгляд. В этом взгляде сосредоточено все безумство беспредельной крайности человека. Так смотрела моя жена, когда мы с ней ругались. Безнадежность ситуации – вот что мне сулил этот взгляд. У бабочки был точно такой же взгляд. В тот момент я понял, что от меня уже больше ничего не зависит – даже если я ей сейчас откажу, она найдет каким образом остаться в Вечном городе, легально или нелегально. И я решил не сопротивляться. Мое воображаемое кладбище людей, которым я не смог помочь, пополнилось еще на одного несчастного.

Как беззуба бывает человеческая жизнь перед затаившейся угрозой неминуемой гибели. Смертоносным тигром подстерегает опасность за углом, а человек даже не подозревает об этом. Он разгуливает мерными шагами по устланной падшими листьями земле и планирует свой завтрашний день. Но жизнь – не линейка. Ей нельзя отмерить сантиметры. Жизнь – это точка в пространстве, она не имеет право носить длящийся характер. Она либо есть, либо ее нет. Сегодня, прямо сейчас бабочка жива. Она трепещет у тебя в руке, оставляя сладостное послевкусие, а через миг ее может уже не быть. Пообщавшись с бабочкой немногим больше, я бы был уверен, что после расставания бабочка обязательно умрет. Дорогие и любимые всегда умирают после расставания. Именно поэтому я так редко дорожу людьми. Я пытаюсь им помочь, но никогда не пускаю их в свое сердце. Еще одно правило, усвоенное мной.

Дождь стал покрапывать все реже и реже. Подняв голову на небо, я с удивлением обнаружил, что некогда столь грозные тучи тонкой черной пенкой расползлись вдоль горизонта. Наш купол, под которым мы находимся, кто-то обмазал грязью, видимо, с целью устроить нам темную. Человечеству не впервой становиться предметом издевательств, на его долю приходились и куда более изощренные!

Опустив воротник своего насквозь промокшего плаща, я чинно поднялся по лестнице и прошел через главный вход. Очутившись в светлом холле Департамента внутренних дел, мне пришлось на секунду зажмуриться – яркое убранство этого просторного помещения составляло резкий контраст с темной сыростью Вечного города. Однако ощущение уюта и комфорта блестящий холл не доставлял. Здесь все было вычурно. Люди умеют наводить порядок для того, чтобы бросить пыль в глаза. Люди вообще наводят порядок только для этого. Тот же самый вывод относится и к душе. Если человек порядочен, то это только для услады общественного мнения. Предложи ты ему пуститься во все тяжкие при условии, что об этом никто никогда не узнает, он тут же с удовольствием согласится. Более того, он сделает это с хладнокровностью профессионального убийцы. Самый лютый маньяк, как правило, тихоня и примерный семьянин. А все из-за того, что маску порядочности нельзя носить постоянно: она надоедает и мозолит шею. Мой путь лежал как раз к одному из таких «порядочных» людей. Мне нужно было попасть на 15 этаж к руководителю отдела учета незаконных иммигрантов. Это был худой морщинистый мужчина. Его светлые волосы аккуратной челкой свисали на большой рельефный лоб, а брови были настолько ярко выражены, что ими можно было с легкостью играть в театре теней. Ничего не было более подходящего для этого человека, кроме имени Ганс. Но, к сожалению, его звали не Ганс. Его имя было Серж. Серж раньше работал университетским преподавателем, достиг определенных успехов в этой области – стал кандидатом технических наук, что для нашего века высоких технологий являлось колоссальным достижением. Однако Серж быстро потерял интерес к обучению неокрепших молодых умов. Может быть, это случилось потому, что у него самого ум был не настолько крепок, может быть потому, что Серж был замечен в небольшом сексуальном скандале, связанном с его студенткой, но, тем не менее, этот подающий надежды преподаватель завязал с наукой и ударился в политику. Природная вера в свою правоту, возведенная до мании, а также приобретенная находчивость сделали свое дело: Серж стал незаменимой единицей – удобной пешкой в руках солидных политиканов, затыкающих им любые дыры в политической системе общества. Министерство по информационным технологиям, министерство труда, служба по борьбе с наркотиками – везде Сержу находилось применение. За какие-то десять лет Серж существенно оброс мясцом и приобрел весомый авторитет не только в глазах своих бывших студентов, но и среди политической элиты Вечного города. Его политическая карьера пошла в гору и Сержа ждало повышение в виде назначения на должность руководителя отдела учета незаконных иммигрантов. Серж не был подконтролен мне, но наши отделы систематически сотрудничали друг с другом, поэтому мне частенько приходилось наведываться к этому «скучному домоседу», как он себя называл. Отвращения он во мне не вызывал, но и общаться с ним желания особо у меня не возникало. Одним словом, коллега, высокомерный, хитрый коллега.

Зайдя к нему в кабинет, я обнаружил Сержа за его любимым занятием – разглядыванием карточек с портфолио незаконных иммигрантов. Для него это представляло своего рода психологическую игру: Серж пытался по видеоматериалу с иммигрантами угадать род занятий и причины нарушения ими законодательства. Стоит отдать ему должное, в большинстве случаев этот чиновник попадал прямо в точку. В силу своих полномочий Серж вел учет пойманных гоев, пытающихся пересечь территорию Вечного города. Материала для своих развлечений у Сержа было предостаточно. Но, несмотря на это, он был очень ревнив по отношению к своей коллекции. Если какой-нибудь гой после осуждения на принудительные работы получал амнистию, Серж приходил в бешенство, потому что это значило бы исключение архивных данных об этом иммигранте. Угроза наступления таких последствий вынуждала Сержа постоянно работать. Он тщательным образом выискивал все новые и новые объекты своих исследований. Эта неутолимая жажда, сведенная к фанатизму, все больше делала похожим Сержа на цепкого жадного стервятника, выискивающего свою жертву. Он всегда находил ее. Когда он подлетал к ней, она еще дышала, издавала звуки, молила о пощаде. Но хищник ничего не замечал. Стервятник садился рядом с несчастной жертвой, упирался в нее своими блестящими глазами и с упоением ждал, когда же она испустит дух. Бывало, так и не дождавшись, он с нетерпением накидывался на вожделенный объект и умертвлял его своим смертоносным клювом. По мнению Сержа, в этот момент справедливость торжествовала. Конвейер осуществления правосудия не имел ни начала, ни конца. Он был вечен. Серж был лишь винтиком в этом механизме, скрупулёзно смазанным политической пропагандой.

Громко кашлянув, я заставил Сержа обратить на меня внимание. Отпрянув от монитора и сняв наушники, он уставился на меня своим неизменно прямым взглядом:

«О! мистер Смит, это снова Вы! Будьте любезны, объясните, чем обязаны на этот раз?»

Меня передернуло. Несмотря на все недостатки этого уверенного в себе человека: на всю его «порядочность», чересчур правильные политические взгляды и ярко выраженные брови, я определенно мог бы с ним ладить. Если бы он оставил свой показательно деликатный, учтивый тон. Я не приемлю сладостно ванильного обращения по отношению к себе. Эта неприязнь уходит своими корнями вглубь моего отрочества, в те времена, когда беспорядочные половые связи еще были чем-то из разряда вон выходящим, а излишняя вежливость расценивалась как непроизвольная форма флирта. Полбеды, если Серж обращался так только ко мне, но проблема заключалась также и в том, что он говорил о себе в третьем лице. По его мнению, это должно было придать особую важность и некую отстраненность нашей беседе. У меня же создавалось впечатление, что в кабинете помимо меня находится рота солдат, а их сумасшедший прапорщик решил продемонстрировать им, как нужно вести себя на приеме у ныне покойной Королевы Елизаветы.

– Серж, к чему эта манерность. Расскажи мне лучше, скольких еще гоев ты заманил в свою коллекцию? Чем ты их подкупаешь, раз они так и прут косяком в наш славный Вечный город? Не шоколадом ли, которого у них нет? – Я прекрасно знал, что такая форма разговора не понравится моему собеседнику. Более того, мне абсолютно не была интересна вся эта чепуха про его списки, однако, для того, чтобы узнать интересующую меня информацию, я вынужден был острить. Серж всегда очень живо реагировал на колкости в свой адрес – он считал себя незаменимым бойцом, рыцарем без страха и упрека. Поэтому на любые мои выпады он отвечал с удвоенной старательностью, по его мнению, обидными для меня издевками. Никогда человек не готов выдать даже самый строгий секрет так легко, как с целью задеть ближнего.

Я хотел выудить из Сержа хоть какую-нибудь информацию относительно моего политического положения: уже больше года я был в опале. За мной по пятам следовали сотрудники службы внутренней безопасности. Я знал это по рассказам сочувствующих мне доброжелателей. Серж, конечно, к последним не относился, однако кое-какими сведениями все-таки обладал. Он, как канцелярский работник, был в курсе всех последних сплетен нашего города, основную массу из которых составляли истории про оступившихся с истинного пути чиновников. Меня – главного смутьяна – давно внесли в черный список лиц, подлежащих пристальному вниманию. Если учесть, что Серж крутился в высших политических кругах, то все эти байки, известные ему и сложенные, в том числе про меня, имели под собой вполне реальную основу. Я чувствовал себя Хемингуэем, отличие заключалось в том, что я не оставил после себя такого культурного наследия – о моей смерти даже в криминальной хронике никто бы не написал.

– Мистер Смит, Вы довольно жизнерадостны для палача. Ох уж эта ваша чудная особенность обвинять честных граждан в том, что они воодушевленно исполняют свой долг перед Родиной. Вы же собственными руками направляете каждодневно тысячи людей на верную смерть. Заметьте, мистер Смит, мы ведем учет этих смертников, в то время, как Вы делаете их таковыми, – кислая улыбка появилась на лице у Сержа: наш стервятник вкусил свежего мяса.

Не то я хотел услышать. Серж завел свою обычную скучную шарманку – когда ему совсем нечего сказать, он обвиняет меня в том, что я лично творю куда большее зло, чем весь его отдел учета. Однако, ни он, ни я на самом деле так не считаем. Я гуманен в той мере, в которой мне позволяет мое положение. Будь на моем месте кто-нибудь из отдела Сержа, численность гоев сократилась бы в тысячи раз, причем сделано это было бы без применения насилия: по периметру поселений гоев раскидали бы зараженные инфекцией старые тряпки. Я, как дипломированный врач, могу с уверенностью сказать, что современная медицина знает уйму смертельных инфекций, передающихся воздушно-капельным путем, которые могут не представлять угрозу для привитого человека. Провести массовую вакцинацию граждан Вечного города возможно в порядке всеобщей мобилизации за несколько месяцев. Риск будет минимальным, а последствия массового убийства ошеломляющими. История знает много примеров, когда более развитые нации таким образом уничтожали своих оседлых соседей.

«Не я заставляю этих несчастных покидать свои дома в поисках лучшей жизни, а такие как ты со своими мерзкими законами. Серж, ты не глупый человек и не хуже меня знаешь, какой я приспособленец! Будь возможность и моя воля, я бы давно уехал из этого треклятого Вечного города. Я циник, Серж, и давно не верю во все, что говорят с экранов мониторов. Но других вариантов у меня нет – поэтому я нахожусь там, где нахожусь. Я в безвыходном положении! Тебе, как никому другому, известно, что бывших чиновников не бывает – я либо до глубокой невменяемой старости буду занимать свое положение, либо меня привлекут к ответственности и посадят на электрический стул! Ни первого, ни второго я не хочу, но моя жизнь уже не зависит от меня. Скажу даже больше, твоя жизнь тоже от тебя не зависит. Просто я успел это осознать, Серж, а ты – нет. В безысходности мы с тобой очень похожи. Разница лишь в том, что ты стараешься казаться хорошим, а я – нет. Ты – примерный семьянин, а я – волк-одиночка. Ты добросовестный партиец, а я – самонадеянный маргинал. И по иронии судьбы ты – начальник инквизиционной канцелярии, а я – судья, приводящий приговор в исполнение. Все самое доброе, что я сотворил в жизни, я совершил, потому что я маргинал. Если бы я придерживался линии правящей партии, то я бы очерствел намного больше, чем ты. Я бы потерял статус человека. И, пожалуй, то, что я сохранил в себе – это единственное, чем я горжусь. Не тебе, Серж, попрекать меня в моей жестокости, потому что я жесток только к таким же сторонникам идей демократии, как и ты» – как бы я хотел сказать все в глаза этому чистоплюю. Эти слова мысленно я произносил сотни раз, но никогда не осмеливался высказать их вслух. Такое поведение было чревато обвинением меня в каком-нибудь политическом преступлении. А я нутром чуял, что мое время еще не наступило. Я медленно тянул свою лямку, проклиная свою жизнь. Внутренне все было сжато, скомкано и брошено в это унылое болото; в то время, как внешне я вынужден был показывать вечное сияние бессмысленного безразличия ко всему происходящему. Изо дня в день мне приходилось терпеть и разговаривать с сержеподобными людьми на рабочие моменты, затрагивать темы, которые я на дух не переношу. Но я надеялся, что, переступая через себя, я помогаю кому-то, очень в этом нуждающемуся.

– Серж, мне нравится с тобой вести беседу. Во время нее стараешься взвешивать каждое слово, чтобы не нарваться на разнообразные экивоки. Это шахматы. Но пришел я сюда не за этим, – на Сержа было приятно смотреть: он расцвел в своей холодной улыбке, смакуя победу в словесной баталии. Этому самовлюбленному болвану было невдомек, что свою основную функцию я уже выполнил, настало время немного поработать. – Расскажи мне лучше про ту группу гоев под порядковым номером 25:28. Их задержали позавчера по доносу одного из них. Нарушителей было человек тридцать – пятьдесят, но арестован был всего один, остальных отпустили. Почему их отпустили? Как ты можешь охарактеризовать эту шайку? Завтра у меня слушания, мне нужно подготовить обвинительное заключение.

Серж заметно оживился: работа всегда возбуждала его, по его мнению, только она могла служить лейтмотивом любых поступков.

– Знаете, нас тоже удивило поведение отряда охраны, задержавшего преступников. Мы уже подготовили служебную записку на предмет превышения должностных полномочий. Отпущены были практически все, за исключением одного – самого буйного и опасного нарушителя. Его личный порядковый номер нам неизвестен, у нас есть сведения лишь о том, что этот субъект давно входил в сферу интересов внешней полиции Вечного города: он постоянно менял место своего пребывания и проходил учет под разными именами. Безумец, ходил по лезвию ножа и вот, наконец, нарвался. Таких, как он, необходимо сажать на электрический стул, то, что мы направляем их в рабочий лагерь чересчур гуманно и обременительно для казны нашей Родины! Кормить этих тунеядцев за счет средств добропорядочных налогоплательщиков – непозволительная роскошь. Мистер Смит, я надеюсь, Вы грамотно разберетесь в сложившейся ситуации. Несмотря на Ваши, весьма оригинальные взгляды на жизнь, Вы, не побоюсь такой оценки, один из лучших специалистов в своей области. И мнение нашего отдела разделяет добрая половина всего Департамента внутренних дел. Прошу Вас, сделайте так, чтобы каждый получил то, что он заслуживает.

– В этом и заключается моя работа. – Сухо и лаконично ответил я на слишком эмоциональную для Сержа реплику. Дальнейший разговор был бессмысленным: понимание «справедливости», а именно такой смысл вкладывал в свою просьбу Серж, у нас разнились. Я считаю, что справедливость – это не мера наказания, которую человек должен понести за свои деяния, а возможность свободного выбора своих действий. Справедливо то, на что человек, как личность, идет осознанно, повинуясь своему нравственному порыву и своей воле. Пересечь границу Вечного города, потому что только таким образом существует шанс не умереть от голода – это поступок, который совершает личность вынужденно, сообразно своим первоочередным инстинктам. Справедливым в таком случае будет являться предоставить возможность ей сделать это безнаказанно. Серж считает иначе. Я не сужу его за это мнение, потому что Серж еще ни разу не попадал в такую вынужденную ситуацию, когда случай, как игривая кошка, своими когтистыми лапами то хаотично подкидывал тебя в вверх, то резко бросал вниз. В таком подвешенном состоянии от тебя ничего не зависит, ты – фантик, а вся твоя жизнь – сплошной фарс.

Я слышал, как за моей спиной хлопнула тяжелая дубовая дверь. Очень странным является страсть важных чиновников к массивным дверям, громадным мебельным гарнитурам и всему толстому и масштабному. Ну не в прядки же, в самом деле, они собрались играть?! Как будто эти огромные предметы способны оградить их обладателей от страхов, постоянных проблем и переживаний. Мелочность души невозможно скрыть. Если человек ничтожен, то никакая колонна не возвеличит его в глазах окружающих; если же он ищет защиты, то в невоодушевленных вещах он ее никогда не найдет.

Я быстрыми шагами шел по длинному узкому коридору, ведущему к центральному лифту. Светодиодные лампы превращали протянутое помещение в тихий тягучий молочный ручей, сотканный из утреннего тумана. Я, слишком большой для этого узкого коридора, плыл по этому каналу, как длинношее древнее животное. Я чувствовал себя вымершим – так вокруг все было ненатурально и сказочно. Каждый раз, когда я выходил от Сержа, во мне пробуждалось это ощущение. Пойманные гои, бесконечные аресты, Вечный город, непререкаемые законы, встающие на защиту публичных интересов – все казалось мне невесомым, тонким и еле видимым. Легкая дымка сиюминутных переживаний, которую я бороздил своей тяжелой чугунной головой, служила лишь ширмой, укрывающей реальную монотонную глыбу. Я постоянно искал свой айсберг мысли, на который мне просто необходимо было нарваться, и никак не мог найти. Что-то фундаментальное было мне непостижимо. Без него движение моей жизни казалось бесцельным, а что самое жуткое – жизнь представлялась мне вечной.

Подойдя к шахте лифта, я привычным движением руки указал на цокольный этаж. Кабина бесшумно подъехала ко мне, откуда-то сверху. Двери разъехались в разные стороны. Дождавшись пока я завершу посадку, лифт, чуть вибрируя, полетел вниз. Через несколько секунд я был доставлен до пункта назначения. Оказавшись в темном просторном цоколе, я ясно ощутил произошедшие во мне перемены: чувство сказочности улетучилось, все мои конечности были наполнены живой и бьющей через край энергией, мысли чеканили внутри черепной коробки привычные военные марши. Я стал прежним властным собой – человеком из железа, без всякой примеси. Густой влажный воздух – воздух подземелья, отличный от редкого пойла пятнадцатого этажа, которым поит Серж свои легкие, прилип к моей коже. Как удивительно то, что люди довольно далеко продвинулись в техническом плане, а вот менять воздух они были пока еще не в состоянии. Хотя, казалось бы, что может быть логичнее и «благороднее», чем заменить воздух над Вечным городом на горный чистый воздух, которым дышат неотесанные гои?! Странно то, что Правитель Вечного города еще не озадачился этой проблемой. Как правило, Вольдемар (это его настоящее имя) следит за всякими свежими результатами исследований специально созданного для этого технопарка. Экспериментами над природой сейчас никого не удивишь. Во времена моей молодости изменить русло рек считалось чем-то невообразимым. Однако, благодаря Правителю Вечного города, каких-то семь лет назад завершилась грандиозная «стройка века» по созданию особого водного комплекса – Вечных озер. В сторону Вечного города были повернуты русла пяти крупнейших рек, в результате чего была создана единственная в своем роде замкнутая и само восполняющаяся водная система, способная бесконечно долго питать Вечный город питьевой водой. Все это было сделано руками гоев. Единственной ложкой дегтя в бочке меда явилось то, что две трети территории, занимаемой гоями, превратились в выжженную и омертвевшую пустыню. Но нас все эти мелочи не волнуют. Я говорю «нас», потому что я являюсь одним из миллионов людей, связанных особой политико-социальной связью с Вечным городом. Одним словом, я являюсь «гражданином» Вечного города. Более того, я являюсь почетным руководителем отдела по распределению трудовых ресурсов при Департаменте внутренних дел. Простому обывателю, моя должность может показаться тихой и спокойной. Но это заблуждение. «Трудовыми ресурсами» являются незаконные иммигранты, то есть гои, которые пытаются проникнуть на территорию Вечного города, и граждане Вечного города, цель которых покинуть его. Я же представляю собой систему правосудия. Я – меч Фемиды, занесенный над головой провинившихся. Я имею полномочия, как на арест нарушающих закон иммигрантов и направление таковых на принудительные работы на рудники, так и на их помилование. Единственным непреложным правилом, которое я обязан соблюдать, является то, что в случае, если помилованный мною иммигрант в течение трех лет после этого попытается вновь незаконно пересечь границу Вечного города, то исполнять наказание вместо него отправлюсь либо я, либо члены моей семьи. «Расщепление ответственности» – так именуется такое правило по законодательству Вечного города. С экранов мониторов Правитель Вечного города называет данное явление «одной из форм борьбы с коррупцией, выраженной в личном участии руководящих должностей в отправлении правосудия». По факту же это личная гарантия – возложение бремени чужих поступков на себя и своих родных; усовершенствованный древний принцип талиона. Мне много раз приходилось ручаться за незнакомых мне людей, но самым запоминающимся остается мое первое помилование. Тот день навсегда стал черным в моем календаре и круто изменил всю последующую жизнь.