Иван Аксаков
История одного госпиталя
Рассказанное нами не вымысел, а сущая правда. Мы ошиблись, может быть, немного в подробностях, в числе верст, в числе больных, но в основе своей факт верен. И хотя это случилось не у нас, конечно, а в тридесятом государстве, но по аналогии с тем, что бывало, а может быть бывает еще и теперь у нас, на Руси, – едва ли кто станет отрицать возможность этого факта. Да, кто из читателей, положа руку на сердце, решится утверждать, что подобное дело несбыточно, что оно есть исключительный одинокий случай? Всякий, порывшись в своих воспоминаниях, непременно найдет в них и доказательства в пользу правдоподобности этого – весьма недавнего – события: оно не только правдоподобно, не только не исключительно, но увы, носит на себе знакомые, родные нам – типические черты!
Где бы ни случилось, когда бы ни случилось это происшествие, но оно было, – и что еще хуже – оно возможно, и возможность эта не отвергается общественным сознанием. Триста человеческих жизней Петровых, Ивановых, Семеновых, безвестных, подневольных жизней, выброшенных за окно, растерянных по дороге ради чиновничьей трусости; наконец наша вера в сбыточность этого явления, наше внутреннее сознание, что оно не есть исключительный и одиночный случай, – вот что наполняет душу стыдом и безотчетным страхом. Кто виноват в этих трехстах смертях?.. Многие, конечно, охотно бы свалили вину на правительство, но это едва ли было бы справедливо: никакое правительство, как правительство, не может ни желать, ни терпеть подобных распоряжений, – но виноваты люди, общественная среда, воспитывающая таких людей, виноваты мы все, все общество, на всех нас лежит этот грех!.. Эти грехи, к сожалению, обыденное явление в нашей общественной жизни, эти люди – наши сограждане, члены нашего общества, эта трусость нам понятна и не возмущает нашей общественной совести, и не омрачает наших радужных гражданских надежд!.. Но мы не для того взялись за перо, чтоб писать дифирамбы гнева и негодования; мы хотим отнестись к занимающему нас вопросу с наивозможно меньшим раздражением и со всею тою серьезностью, которой он заслуживает.
