Иван Николаевич Пальмов
Боженька
На речку мы ходили каждый день и бывали дни, когда почему-то без всякого сговора мы не обходили фермера, а шли прямо. И ведь никогда ничего такого не случалось, было пару раз, что собаки выбегали, но тут же приходил кто-то из взрослых и быстро их прогоняли обратно. Вот и на этот раз мы пошли прямо. Вдруг, собаки, выходят и рычат. Кругом никого и мы встали. Не знаю почему, то ли потому что так правильно, то ли ждали, что кто-нибудь выйдет. Собаки все ближе, никого нет, и я испугался. Я первым побежал, и уже Уле пришлось бежать следом. Собаки лают, бегут, можно было ждать, что они перестанут гнаться, но они бегут. Нам страшно, я знаю, что нам обоим страшно. Я не мог ни о чем думать, но даже ребенком понимал, что они нас порвут. Перед нами была одна только церковь, а дальше ничего. А даже если и успеть, в церкви никого нет, двери открыты и нас самих они загонят как коз, только обедать будут здесь же. Мы все равно вбегаем, собаки следом. Бах! Удар эхом отдает на всю церковь. Они убежали. Собаки убежали. Мы сидим, ревем оба, уже и нечего вроде, а мы плачем. Тут вдруг снова шум, человек идет. Чего-то мы испугались, что нас тут увидят, и сами не зная как, зашли в алтарь. Внутри никого, пусто, а на полу ежик лежит, и тарелка рядом перевернута, молоко разлито.
– Эге, живы, – дед Шурей крикнул и глядит улыбаясь.
