полная версия

Иван Николаевич Азанов
Записки русского солдата

Курская дуга

Тут же, на этих днях произошло сокращение штата. Вместо батареи управления оставили взвод управления КАД. Людей осталось совсем мало. Подполковника Заботина от нас взяли и перевели командиром артиллерийской бригады. Командующим артиллерии назначили командира 830-го артиллерийского полка, майора Журавлёва Александра Николаевича (далее – «Батя», прозвище, присвоенное Журавлёву А. Н. солдатами в знак уважения – примечание А. М.).

Появился молодой лейтенант на должность нашего командира взвода. Зам. нач. штаба, тоже новые люди. Нас, стариков, от батареи, осталось около десятка человек, и в связи, и в разведке, и в радистах. Мы, связисты, объединились около Кумы, в одну, дружную семью. Не стали, по договорённости, его брать на всякие очередные работы. Стали пользоваться его талантом. Он, правда, был отличным телефонистом, работал и на коммутаторе. В районе станции Огульцы немцы зацепились, и с ходу их сбить не смогли. Пришлось разворачивать боевые порядки дивизии по всем правилам боевого искусства. Мы получили приказ наладить связь со всеми командирами артиллерийских частей и подразделений, а народу нет! Даже по одному человеку на направление не набралось.

Что же делать? И решили действовать самовольно, брать в армию местных мужичков. Несколько человек взяли в Огульцах. Делу помогло. Приказ был своевременно выполнен. Немцев сбили, Погнали дальше. Через несколько дней снова такая же ситуация: в деревне Кисивка, взяли ещё пять человек. Опять приказ выполнили своевременно. Людей зачислили на довольствие, всё нормально. Нам нагоняя за самовольство не было, но и похвалы тоже. Обошли молчанием. Так дошла наша дивизия до села Валки, в Харьковской области. Вернее, штаб дивизии стоял в Валках, пехота же клином вошла в немецкое расположение, до пятнадцати километров западнее Валок. Соседи слева и справа поотстали, и были их передовые части на линии Валок.

Нам, отделению связистов, с командиром отделения Козловым, был отдан приказ, ночью проложить линию кабеля к передовым частям, к командиру артиллерийского дивизиона, и к командиру пехотного полка. Часов в девять-десять, мы уложили на сани весь наличный кабель, и подали конец дежурному телефонисту, и начали тянуть линию. Мы заранее знали, что кабеля на такое расстояние не хватит, но нам приказали всё-таки тянуть. Размотали мы всё наличие, оказались в пологой балке. В чистом поле, одним словом, и где, кого искать, не соорентируемся. На дворе такой туман, что в пятидесяти метрах ничего не видно и днём. А тут ночь. Остановили мы лошадок, покурили, сидя на санях, что делать, не решимся. Подключили аппарат, доложили телефонисту обстановку.

Говорим, разбуди кого-нибудь из начальства, свяжи с нами. Тот отказался иметь дело с начальством. Мы ему сказали: пеняй на себя. Мы будем сматывать линию, к утру будем в части. Причина такого решения вот в чём: вправо и влево от нас, и впереди километра два с половиной, три от нас населённые пункты. Их обстреливают танки прямой наводкой. Наши пехотные полки только назывались – полки, а народу в них было по двадцать-тридцать человек, со всеми поварами, писарями и т.д. Танков наших впереди не было, это мы знаем точно. Пехоту, если собьют немцы, она отойдёт по дорогам. А мы в поле, и знать не будем, там она, или ушла. Да и кабеля нам ждать не от кого. Начали мы сматывать линию, катушки кладём на повозку. Почти подошли к шоссе Валки – Коломак. Слышим немецкие команды. Вначале ушам не хотелось верить. Остановили лошадок, подошли вдвоём поближе к дороге, залегли в бурьяне. Прошла колонна пехоты, наверное, до роты числом, видимости нет, не посчитаем. Да не далее тут другая идёт, примерно такая же.

Следующей пока не слышно, посылаю товарища к своим. Советую, чтобы все уселись на сани и галопом промчались, проскочили через дорогу. Сам вытащил из маск. канавки кабель и пешком через дорогу. Проскочили дорогу нормально. Кабель смотали до метра весь. На шоссе обнаружил следы немецких средних танков. Часа в четыре, или около пяти прибыли в часть. В части все спят и начальство и рядовые. Сашку Козлова посылаю доложить обстановку командующему. Тот руками, ногами отмахивается, нет, я не пойду, да мне и не доложить всё, как надо. Ну а время идёт, не ждёт, докладывать надо. Пошёл я. Часовому доложил, что иду будить командующего. Имею важные сведения, до утра ждать нельзя. Тот пропустил. В прихожей горит свет, и все спят. Стучу в комнату. Слышу: «Да, да, сейчас открою». Майор открыл дверь, зажёг свет, сел на койку в нательном белье.

«Товарищ майор, говорю, у вас карта под рукой есть?» Показывает на тумбочку, где лежит его планшет. Взял я планшет, расстегнул, развернул, в нём карта данной местности. Сориентировал её с местностью. Нашёл Валки, нашёл дорогу на Коломок. Прикинул, где примерно были мы. Он сидит, чешется, и на меня посматривает. Что, думает, за дурак, забрался ночью к майору, карту посмотреть. Но пока молчит. Я начал докладывать: «Товарищ майор, мы тянули связь вот этой балкой, примерно до этой точки. Вот населённые пункты. Вот в этот мы намеревались сделать связь, но кабель здесь вот и кончился. В населённых пунктах, или около их идёт бой с участием танков. Танки бьют прямой наводкой. Насколько я знаю, наших танков там нет, то можно полагать, что танки немецкие. Пехотные полки малочисленные. Не исключено, что они могут отойти. Но это только мои догадки, их во внимание можно не брать. Пока хуже другое: под селом, где находимся мы, накапливается немецкая пехота с танками. Вот здесь мы пересекли дорогу и обнаружили следы танков и своими ушами слышали разговоры и команды двух немецких колонн, численностью до роты каждая. Сколько их прошло до нас, и сколько после нас, как мы ушли в часть, мне не известно. Думаю, что с рассветом они атакуют село. Вот, кажется, у меня всё, товарищ майор».

Он снимает трубку, звонит командиру дивизии, гвардии полковнику Даниловичу. Тот быстро отозвался. Между ними состоялся следующий разговор в моём присутствии. «Данилович, где твоя пехота?» Ответ: «На прежних рубежах. Связь есть. Три часа по радио. Сейчас должна быть следующая, но не отвечают». «Так они у тебя на ходу, потому и молчат. Там их атакуют танки и пехота. Вот у меня солдат, говорит, что под нашим селом накапливаются немцы. Вот-вот атакуют, скорее всего, с рассветом. Готовь всё, что можно собрать для отражения атаки, или к отходу». Той порой он был уже одет. Меня отослал поднимать народ. Потом дал команду запрячь лошадей, поторопил повара с завтраком, чтоб до рассвета все были накормлены. Немцы пока молчали.

Дошло дело до завтрака. Повар начал раздачу. Я получил в числе первых. Сунул котелок в снег, мёрзлый хлеб в котелок, и за десять-пятнадцать минут управился. В дома в то утро я не заходил вообще. После завтрака же, встал в воротах, около столба. Привалился к столбу и так ждал развития событий. Мало кто знал обстановку, потому и всё шло спокойно, своим чередом. Командующий дал команду завести машины, прогреть и не глушить. Шофера же завели их, погоняли и заглушили. Я так и стоял в воротах и наблюдал. Вдоль по селу стало рассветать. Видимость увеличилась уже до полукилометра в радиусе видимости по улице люди ходили спокойно. Потом вдруг забегали вдоль и поперёк улицы. Ну, думаю, начинается! Стрельбы ещё не слышно, Что же, думаю, там происходит? Стараюсь уловить что-нибудь новенькое, что беспокоит людей? Ну и несколько минут смотрел внимательно вдоль улицы. Потом бросил взгляд в противоположную сторону, и увидел немецкий средний танк по огородам за домами, идёт к окраине, куда нам надо отходить, чтобы отрезать нам пути отхода.

Ну, тут увидели его многие, закричали: «Танк! Танк!» Он же следует дальше, не ведя огня. Скрылся из моего поля зрения за домами, и я не знаю его судьбы. Начался переполох у нас во дворе. Лошадей-то запрягли, по Батиной команде, но поставить их по ходу к воротам, ума не хваило. То у кого-то вещи в хате. Один намылился выезжать. Другой убежал за вещами. Повозка на дороге. Ругань, крик! Шофера кинулись заводить машины – не заводятся! На машинах штабные бумаги, а повозки уже ускакали! Как всегда, в таких случаях тарарам, неразбериха. Я так и стоял у столбика, пока в ворота не проскочила первая повозка. Молодая лошадь, впряженная в кошёвку. В ней старший лейтенант Гольдштейн и его ППЖ («полевая жена»), и ездовый. Ну и я к ним на запятки привстал. Лошадка молодая, бежит резво, воз не тяжёлый, дорога накатанная. Несколько минут – и мы уже в полукилометре от села. Тут старшой оглянулся, видимо посмотреть, что позади? Увидел меня, зло его взяло. Кричит: «Слезь! Слезь сейчас же!» Я молчу.

Он стал расстегивать кобуру. Ну а я свои меры предпринял: зубами сдёрнул рукавицу, вытащил из-за спины автомат, поставил на боевой взвод. Он ещё раз обернулся, ствол моего автомата оказался у него под носом. Он увидел его, видимо, оценил обстановку, положение вещей, и забыл про свой пистолет, притих, как и нет его. Так мы доскочили до первой деревушки. Я слез с запяток и погуливаю вдоль деревни. Потом подъехали обозы, пошли и пешие люди. Смотрю, едет и наш Батя на паре своих лошадей, запряжённых в лёгкую телегу, с корзинкой, тоже втроём. Он и ППЖ. В корзинке ямщик на козлах. Позади корзинки два чемодана привязаны. Подозвал меня жестом, я подошёл, говорю: «Слушаю вас, товарищ майор». «Садись-ка, говорит, сзади на дрожки, вместе поедем».

Сам улыбнулся одним уголком рта. «Есть ехать с вами», – говорю. Уселся, и поехали. Вечером, пока не подошли остальные, я у его дверей пугалом торчал. Потом, когда меня сменили, я подался в другой конец деревни, хорошо отоспался. Утром, думаю, я не полезу к нему на глаза. Пусть без меня трясётся. Так он днём разогнал всю шарагу, меня искать: «Найдите мне того солдата, что вчера со мной был!» Нашли, передали приказание, чтоб явиться к командующему. Пришлось топать к нему. И опять: «Садись-ка на дрожки, вместе поедем». Да так и повелось. Потом я уж и сбегать перестал, всё равно разыщут! И так, потихонечку, да полегонечку, оказались около Белгорода. В дивизии народу было мало, пополнения не давали. Материальная часть тоже неполного состава, боеприпасов мало. Подготовлений к позиции для обороны не было, так они нас и толкали до Белгорода.

У немцев же полноценные дивизии подошли, те, что в Африке воевали, потом во Франции формировались двадцать две немецких дивизий. Так, что какая-то часть из них оказалась перед нами. Нам не давали ни пополнения, ни замены, видимо потому, что в это время подходила к концу Сталинградская операция. Основное внимание было сосредоточено туда. Потом мы остановились в деревне Пушкарное, это южнее Белгорода, километрах в двух, на правом берегу Донца. Немецкие самолёты усиленно бомбили Белгород. Летали почти всё через Пушкарное. Выныривали из-за горы ближе, чем за полкилометра. Потом, вначале апреля, нас заменила другая дивизия. Нашу же отвели на формировку в Корочу. Мы стояли в деревне Казанка, под Корочей. К концу апреля опять переместили. Наш штаб КАД стал в хуторе Петровка. Пехотные полки стали готовить долговременную оборону. Копали траншеи. Строили дзоты, блиндажи и землянки. До пятого июля несколько раз перестраивали, да строили, углубляли, усиливали перекрытия. Я же всё это время дежурил на ЦТО, на коммутаторе, по двенадцать часов в сутки.

Пятого же июля немцы перешли в наступление. Мы стояли около сорока километров от передовых частей, но канонаду было хорошо слышно. Девятого июля нашу дивизию сняли с насиженных мест и двинули вперёд. Сначала мы развернулись в боевые порядки во втором эшелоне обороны. Но через сутки, части, что были впереди нас, отвели, и мы оказались в соприкосновении с врагом. Оборона наша была слабовата, на живую нитку была схвачена. Даже командного пункта, как следовало бы, не было. Ну и это не замедлило сказаться: сразу понесли значительные потери в живой силе, и материальной части. И тринадцатого июля немцы смяли нашу оборону, не многим удалось уйти. Командующий пункт Бати был в лесу. У него даже окопа не было. Был сделан шалаш, где сидели помощник начальника штаба и писарь. У меня ЦТС была около дерева, за которое мы вязали кабеля, и окоп, где я мог хорониться от осколков и шальных пуль. Батя же ходил туда, сюда, задумавшись. Связь поминутно прерывалась, все люди были на линиях и не управлялись вязать порывы. На каждом метре два-три узла. Вот какими были условия работы. Много и людей вышло из строя.

Часов около двух дня тринадцатого июля связи не стало ни с кем. Батя поминутно требовал то одного, то другого командиров, а я никого не могу дозваться, и признаков жизни на линиях нет. Потом стали рваться пули на деревьях. Автоматная трескотня подвигалась к нам всё ближе. Батя отослал на машину писаря с папкой, потом отослал капитана Андреева. А мне говорит: «Вызови мне того-то, то другого». Потом отошёл от меня, проговорил: «Ну, видно, отвоевался Александр Николаевич». Посмотрел мне в глаза и пошёл. Автоматная трескотня раздавалась уже в лесу, метрах в двухстах от нас. Я отключил аппараты и катушку повесил на себя. Взял в руки автомат и за Батей к машине. Но пока я собирал своё имущество, отстал метров на сто пятьдесят. Он подошёл к машине, сел в кабину, машина пошла. Мне же до неё метров сто пятьдесят, я бегу бегом, но и машина в лесу идёт медленно. Я пробежал метров восемьсот, а то и километр, пока догнал. Уцепился одной рукой за задний борт, скидал в кузов свои пожитки, забрался сам.

Отъехали мы от леса метров шестьсот-семьсот, из леса вышла цепь немецкой пехоты. Проехали по мосту через ручей, поднялись на бугорок, тут очередной пояс нашей обороны. До села Казачье осталось километра полтора. В воздухе появилось много самолётов, мы постучали в кабину, он остановил машину, разошлись по полю. На дороге кроме нас никого не было. Самолёты прошли мимо нас и стали пикировать на Казачье. Но там войск не было, мало, кто пострадал. Но село развалили основательно. Потом мы с трудом проехали через него. Мы приехали в Петровку. Батя зашёл к командиру дивизии и там остался. Начальник штаба, майор Иванов, меня послал на Батиной машине за Батей. Я его отыскал, но он меня отослал обратно, сам остался ночевать у командира дивизии. На второй, или третий день, нам подошло пополнение «из мест не столь отдалённых», человек около полтысячи. Потом ещё подходили, более мелкими партиями. Сменили конную тягу на «студебеккеры» и «доджи». Пополнили и материальную часть. Подбросили и боеприпасов по три и более боекомплектов. Дивизия полнокровная стала на хорошо подготовленную линию обороны. Командный и наблюдательный пункт, хорошо оборудованный, был в боевых порядках пехоты, чуть позади траншей, но имел ход сообщения с пехотными траншеями. Не помню числа, когда немцы подошли к нашей линии обороны.

Сходу стали атаковать, предварительно обработав нашу линию обороны авиацией и артиллерией. Но обратно почти не отходили, а ложились тут. На их место шли новые цепи в пьяном виде. Позади немцев сидел власовцы с пулемётами. Им был отдан приказ расстреливать немцев, если они побегут назад. Атака следовала за атакой с утра до ночи, вперемежку с бомбёжками и артналётами. Нашей же дивизии было придано двенадцать артиллерийских полков. И таким образом, насыщенность артиллерией была триста стволов на один километр фронта. Немецкие танки шли по сто, сто пятьдесят, двести штук пачками в одно направление. Наших танков было больше. Наша авиация беспрерывно висела над головой. Одни идут туда, другие обратно. Когда привалишься к стенке окопа, то чувствуешь себя, как на телеге. Трясёт, трудно говорить. И вот такой ад продолжался дня четыре или пять. Перед нашими траншеями были горы трупов. Наступил новый день, рассвело, взошло солнце, поднимается, час идёт за часом, и – тишина! Как бы и не было войны! Поют птички, порхают бабочки, гудят шмели, и не единого выстрела!

Вначале тревожно ждали, вот-вот начнётся. Дальше тревога нарастала. Что же будет дальше? Почему молчат? Что они задумали? И так весь день. Когда горела земля, когда гудело всё вокруг, когда вокруг летало железо, всё было ясно. Теперь же вопрос вставал за вопросом, а ответа пока не было. Все эти дни я сидел на командном пункте, дежурным на коммутаторе, по двенадцать часов, вдвоём. Все остальные наши люди бегали на порывы, не спали по трое, четверо суток, питались на ходу, и в основном ночью. Мы, зато, были в курсе всех событий.

Я, особенно ночами, ловил разговоры по индукции, и прямые. Понял, что наши готовят что-то серьёзное, что немцы выдохлись, что они что-либо серьёзное предпринять не в состоянии. Потому притихли. Зато наши развернули кипучую деятельность. И ночью, и днём все разговоры идут о прибытии людей, техники и боеприпасов. Срочно всех крупных командиров собрали на военный совет. Решение его ещё пока не было известно, но всё вокруг было в движении. Было ясно, что готовится серьёзная операция. Но мы об этом старались не говорить никому. И между собой говорили по секрету, на ушко. Потом стало известно, что на утро назначена артподготовка трёхчасовая, из трёхсот стволов на один километр фронта, что снарядов по три боекомплекта, что танки сосредоточены на исходных рубежах. Появились представители от авиачастей. Что сигнал для начала артподготовки залп РС (реактивных снарядов) И опять нарастает тревога, как-то всё получится? Всё ли хорошо пойдёт? У меня в такие минуты почему-то было такое ощущение, будто все мои внутренности лезут в грудную клетку, там им тесно, их усиленно давит, а они всё-таки лезут туда.

Настала минута артподготовки. Загремели «Катюши», но, секунда – их не стало слышно. Залаяли отдельные выстрелы, но миг! И они слились в сплошной гул! Из общего гула выделялись отдельным лаем только близко стоящие орудия. Земля-матушка, опять заходила ходором. Немецкая артиллерия ещё сильно огрызалась, но её действие казалось мало заметным. В это же время засекались их огневые позиции, накалывались на карты и тут же готовились данные для подавления их огневых средств. После начала нашей атаки истекли три часа. Артиллерия перенесла огонь по тылам. Пошли вперёд танки. На них, и за ними пошла пехота. Авиация буквально на малой высоте висела над немецкой территорией. И бомбардировщики, и штурмовики, и истребители утюжили их передовые части и тылы одновремённо.

Командиром дивизии к этому времени стал майор Васильев. В воспоминаниях Георгия Константиновича Жукова это имя упомянуто только один раз среди других командиров. Как раз в боях на Курской дуге, и за город Белгород, для нас же это – человек, который стоял во главе такой боевой единицы, как дивизия, которая к этому времени сложилась в очень дружный, гибкий коллектив, способный выполнять любую боевую задачу. Что особенно наглядно проявилось в этих боях на Курской дуге. Командир дивизии и командующий артиллерией дивизии находились на одном командном пункте. Связь была у того, и у другого своя. Получилось, что две линии в одну точку. Командир дивизии с командиром артиллерийского полка вторая линия. А командир стрелкового полка и командир артиллерийского полка на одном командном пункте. И т. д. Когда одна линия оборвана, то по другой могли разговаривать оба наши начальника.

Таким образом, связь работала всё время очень чётко. Решения принимались обычно после некоторых дебатов, т. е. посоветовавшись, потому были наиболее оптимальны и своевременны. Так, что всё шло гладко, без нервотрёпки и без лишних потерь. Командиры были в хорошем настроении, веселы, порой шутили между собой, и с нами, солдатами. Лёгкая артиллерия двигалась вместе с пехотой, поддерживала пехоту огнём и колёсами. Но немцы не бежали панически. Отходили, можно сказать, планомерно, цепляясь за всякий удобный для обороны, рубеж и опорный пункт. Каждый клочок земли отбирали с бою. На каждых пяти, шести, восьми километрах новая линия обороны. Приходилось разворачивать боевые порядки дивизии, изучать огневые точки противника. Планировать артиллерийскую обработку. Штабу артиллерии работы было по-уши, разведке и того больше, да и нам доставалось досыта.

Где тянули связь, где бегали с пакетами, подобно челноку в ткацком станке. Но толкали, беспрерывно толкали на запад, не давая закрепиться основательно. Подошли к Белгороду. Атаковать в лоб не стали. Пошли в обход. Наша, 305-я дивизия – с севера, а наш левый сосед, 107-я дивизия, с юга, обошли Белгород, вынудили немцев покинуть Белгород. За взятие Белгорода нашей 305-й дивизии было присвоено наименование Белгородской. 107-я дивизия была переименована в Гвардейскую, не помню номера. Мы продолжали наступательные бои в направлении Харькова. Теперь уже силами своей дивизии и двух-трёх артполков, и одного миномётного полка под командой майора Заикина. Кое-когда подкидывали дивизион «Катюш».

Сильные опорные пункты немцев Буды и Гуки, за них топтались по несколько дней. Но упорно двигались к Харькову. Харьков брали тоже обходным маневром: наша дивизия двигалась с севера от Харькова, три раза передвигались мы по радиусу от Харькова, но фронтом на Харьков. Первый раз развернулись по шоссе Белгород – Харьков, второй раз со стороны мединститута, третий раз со стороны Залютина Яра. И четвёртый раз – с запада по шоссе Харьков – Полтава. Не соединились с южной группой километра два, два с половиной. Немцы не выдержали, ночью пошли наутёк. Часов около двух ночи появились пожары в Харькове. Мы закричали: «Ура! Немцы бегут!» Батя окрысился на нас: «Откудов вы взяли?» Мы ему говорим: «Раз жгут город, значит бегут!» Так и вышло! Мы той порой стояли в лесу, готовились разворачивать связь. Готовились к бою. Батя связался по радио с соседями, наше предположение оправдалось. Связь тянуть не понадобилось. Пошли преследовать противника в направлении Полтавы. Но в Полтаву нас не пустили, прошли южнее Полтавы, через Санжары, Карловку, и на Кременчуг.