Иван Карасёв
Любовь нужна всем

16

Илона вся светилась от счастья. Мама – от гордости за свою дочь. Она пыталась расспрашивать Илону об экзамене, но та обходилась отговорками – всё прошло по плану, вытянула билет, почти не готовясь, пошла сдавать и всё. «Так и всё?» – не унималась мама. «Так и всё!» – уверяла Илона. Она ведь твёрдо решила не рассказывать родителям о несостоявшемся провале. Ещё чего, потом бы долго пришлось выслушивать мамины нравоучения, вроде такого: «А я ведь предупреждала – мало занимаешься, и смотри – один раз повезло, второй – не повезёт!» Когда мама оказывалась права, то всякий раз всерьёз и надолго. Лишь одному человеку Илона горела желанием выложить всю правду о происшедшем, поведать о том, как она уже не просто перестала надеяться на «пятёрку», но и почувствовала витавший совсем рядом призрак «двойки». Человек этот – Никита, но он уехал на дачу, его позвали на помощь – пришло время копать раннюю картошку. Очень не вовремя она попёрла, но у всех есть некоторые обязанности по отношению к родителям. У Илоны – подстраиваться под маму, у Никиты – вкалывать на даче. Тогда Илона не выдержала и позвонила Анжелке, та тоже сдала первый экзамен, и им было о чём потрещать.

Подруги встретились около метро, они не виделись с того самого вечера у Серёги. Памятного вечера для Илоны. Каждая пришла со своей стороны: Анжела – из микрорайона стоящих в ряд хрущёвских девятиэтажек, одинаковых, возведённых скоростным способом из грязно-серых блоков, Илона – из своего квартала, застроенного утопающими в зелени «дворянскими гнёздами» для совпартработников, ответственных чинуш из министерств и ЦК. Жёлтый, отделочный кирпич сразу выделял их из общего ряда советского жилищного строительства. Дома подруг разделяло метров шестьсот-семьсот, не больше, они ходили в одни и те же магазины, учились в одной школе, но жили словно в двух разных мирах. Анжела всегда восхищалась домом Илоны: и внешним видом, и чистотой подъезда, и даже наличием дежурной в просторном вестибюле. Илоне тоже до поры до времени нравилось их башня, особенно по сравнению с Анжелкиным мрачно-серым зданием, напоминающим карточный домик. Нет, не домик, а домину из старых, затёртых до неузнаваемости, карт. Нравилось, пока не побывала в Париже, в гостях у папиного знакомого. В том здании стиля «модерн» с ковром и лакированными деревянными панелями на лестнице. Насколько справедливо утверждение, что всё познаётся в сравнении!

Около метро было небольшое столпотворение, что редко случалось на этой периферийной станции. Но прикатили один за другим три автобуса, и почти все их пассажиры ринулись к лесенке рядом с большой красной буквой «М». Илона едва рассмотрела Анжелку в почти одинаковой сине-джинсовой толпе, в которой лишь изредка мелькали платьица, юбочки или выглаженные брюки. Анжелка, конечно, снова напялила свои дешёвые джинсы, сшитые в каком-нибудь подвале, и синюю курточку с самодельной бахромой. Убогонько, хоть и с претензией. Что же Павлик её не приоденет поприличнее? Порой Илоне было жалко подругу, но не сейчас. Сейчас её переполняли другие чувства. Сама Илона сегодня надела ту, привезённую из Парижа стильную юбку «Ecossaise». Ярко-красные квадраты, обрамлённые бело-чёрными с вкраплениями зелени полосками и светло-бежевая югославская сорочка с длинными рукавами. И новая золотая цепочка изящно выглядывает из-под расстёгнутого воротничка. Анжелка не выдержала и первым делом восхитилась:

– Классно выглядишь, молодец! Это как называется? – повела рукой в сторону юбки.

– «Ecossaise». По-французски значит шотландская юбка, шотландский стиль, короче, в мае из Парижа привезли. Он вообще-то в Европе раз в десять лет, говорят, входит в моду, вот и в этом году снова. Ты не представляешь, там заходишь в магазин, а этих юбок, платьев в шотландском стиле – десятки, и все разные, у одних полоски многоцветные, у других одноцветные, квадратики в основном красные, но бывают и белые, и чёрные, а то и вперемежку – ряд красных, ряд чёрных, глаза разбегаются!

– Да, нам бы такое, – мечтательно произнесла Анжела и, будто опомнившись, оглянулась по сторонам и предложила, – ну, что, по мороженому?

– Давай, – согласилась Илона.

Они взяли по эскимо и двинулись в унылый парчок за станцией метро. Болтали без остановки, взахлёб, перебивая друг друга. Тем хватало. Но главная – экзамены, Анжела сдала свой не без труда, но сдала, это главное. «Тройку» по математике она считала успехом, не готовилась ведь практически, ей оставалось не завалить остальные три предмета, «добыть» одну «четвёрку», и дело в шляпе. В том, что это удастся, она была уверена почти на сто процентов.

– Слушай, там такие дубы порой встречаются, ты не поверишь! Особенно те, кто после армии или с производства. Я могла бы и на «четвёрку» вытянуть, но с задачей подкачала.

– А меня пытались утопить, серьёзно! А ведь у меня английский лучше всех в нашем классе был, и, честное слово, утопили бы, да тут, видимо, – Илона запнулась, мысленно взвешивая все «за» и «против» – признаваться ли Анжелке о неожиданной поддержке в лице того толстого, что ворвался в аудиторию, всё же решила промолчать, – тут, видимо, у них совесть проснулась, особенно у второй, женщины, что рядом сидела. А первый как узнал, что я черновик не писала, так обрадовался, сволочь!

– Ты что! – не удержалась Анжела. – Черновик обязательно писать надо. Это же твой документ, доказательство: слово-то к делу не пришьёшь.

– Да я знаю, но уверенной себя чувствовала, вот и не писала ничего. Да и как ты себе представляешь – у меня только статья из этого долбаного «Морнинг стара» страниц на пять убористым почерком! А этот гад меня топит и топит! Я уже расстроилась: ну, думаю, не везёт мне, на физике майорша, здесь этот хлюст с бородкой.

– Ну ладно тебе, не везёт. Повезло же в итоге. Да и в школе, вспомни, как на математике тебе наша классная молча пальцем ткнула в ошибку. Нет, ты везучая, видишь, и в этот раз повезло всё-таки. Ерунда какая, пытался придраться, но ведь не посмел в итоге. Если не тебе, кому тогда «пятаки» ставить? Подумать только: «МГИМО». Нет, сто̀ит это дело обмыть.

– Да, – согласилась Илона, – но не сегодня. Слушай, если я с выхлопом домой заявлюсь, ты не представляешь, что произойдёт. Нет-нет. Сегодня – мороженое. Для мамы мне положено быть пай-девочкой. Не дай Бог прознает она про Никиту, ух, – Илона задрала лицо к небу, будто старалась там разглядеть что-нибудь, кроме редких облаков, – не представляю, как я ей когда-нибудь расскажу о нём.

– С твоей мамой будет нелегко, – согласилась Анжела и замолчала, внезапно нахмурившись, – мне тоже объяснение с моей далось непросто, но разобрались, она в курсе всего.

– Молодец, как я тебе завидую, а сама вот не знаю, с какого конца приступить. У неё свой мир, она в нём живёт, и ничего другого видеть или представить не желает.

– А что Никита говорит?

– А что он? Он ничего не говорит, у него свои проблемы: бабушка, картошка на даче.

– Чё-то я про дачу не слыхала от Павлика, а они ведь вроде старые приятели, – от удивления Анжела совсем неэстетично вытянула губы вперёд, – что-то новое. Но это же мысль! Слушай, а без мамы если дачей воспользоваться, в рабочий день? – Анжела хитро подмигнула своими киргизскими глазами.

– Ну там такая дача: халупа и у чёрта на куличках, чуть ли не в Ивановской области, электричка три часа ползёт, потом на автобусе трястись, – отмахнулась Илона, – это не вариант, он даже не предлагал, всё звал на какие-то чужие квартиры, но я так не могу. Когда мои в выходные отправляются на нашу дачу, тогда только.

– Не густо, – кратко резюмировала Анжела, – и это пока лето, а зимой как?

– Ой, Анжелка, – всплеснула руками Илона, – до зимы ещё столько времени! Разберёмся.

– Разберёмся, – хмыкнула Анжела, – ты взрослая уже, в МГИМО поступила, студентка, не школьница, имеешь право на личную жизнь, пора и родителям понять это.

– Слушай, моя мама никогда, наверное, не поймёт! Ну что тут поделаешь, не уходить же из дома? И куда? – Илона впилась взглядом в лицо подруги, как будто именно в нём искала ответ. – Куда?

– Хрен знает, это вопрос, – Анжела покачала головой, – да уж, однако, надоело шляться по этому задрипанному парку. Меня Павлик позавчера в одно кафе сводил, оно недавно открылось, давай там, без коктейлей, но хоть присядем. Там классно: такая атмосфера, как бы это сказать, вот, располагающая к общению. Давай завалимся туда? Рабочее время, народу немного будет. Отсюда всего штук пять остановок на автобусе.

Илона посмотрела на часы. Во времени её никто не ограничивал, почему бы нет? В случае чего звякнет маме. Да и вообще, она ведь, действительно, уже взрослая, студентка, пора перестать постоянно оглядываться на маму.

Автобуса прождали минут пятнадцать, но в разговорах время летело быстро, вот он подъехал. Скрипя тормозами, хлопнули створчатые двери, перед ними долго пыхтела на ступеньках одна толстуха, она с трудом протискивала своё тело в правую часть узкого прохода, а согнутая в локте левая рука загораживала путь слева от поручня. Подруги уже намылились бежать в заднюю дверь, но, наконец, вход освободился.

Прокомпостировали талоны, удобно устроились на задней площадке – народу не набилось под завязку, как частенько случалось. Рядом прилично одетый мужчина демонстративно помахал проездным. Анжела подмигнула Илоне: «Какой честный!» Илона лишь пожала плечами, не понимая, что в этом такого. Тогда Анжела на ушко ей передала рассказ Павлика, как тот в былые годы, ещё пацаном мелким, кидал в кассу три копейки вместо пяти. «Жалко, теперь компостеры, не сэкономишь. А две копейки – почти стакан газировки с сиропом. Учись! Впрочем, тебе это ни к чему, и мне тоже. Я, как перебралась к Павлику, так поставлена на полное социальное обеспечение, вроде пенсионерки, только в собес ходить не надо! – хохотнула Анжела. – Чего так смотришь? Жизнь надо весело принимать! А Павлик вообще в этом плане изобретательный. Представляешь, рассказывал такую штуку. Умереть не встать».

И Анжела, едва не давясь от смеха, поведала Илоне, как Павлик зайцем катался на электричках в былые времена и обводил контролёров вокруг пальца. Илона тоже смеялась. Им было весело, они были довольны, они собирались хорошо провести время в классном кафе. Люди оборачивались, их лица выражали недоумение, но подружки не замечали ничего. Жизнь прекрасна!

В кафе на самом деле сидело немного народа: два столика у входа занимала одна большая компания и ещё несколько пар в глубине зала. Илона рассматривала интерьер помещения: его отделали декоративным красным кирпичом, как бы под старину. В Париже Илона видала нечто подобное, но там оголили обработанную чем-то многовековой давности кладку и создавалось полное впечатление старой таверны. Здесь же больше попахивало дешёвой подделкой.

Вдруг Анжела, шедшая немного впереди, развернулась и загородила ей дорогу.

– Нет, не пойдём: здесь чем-то воняет, не чувствуешь разве? Пойдём отсюда!

Ошеломлённая внезапным поворотом, Илона втянула носом воздух, но ничего не почувствовала, и тут её взгляд упёрся в пару за последним столиком. Сдвинув стулья, они целовались, целовались чувственно, слившись в долгом поцелуе, не обращая внимания ни на кого больше. Руки молодого человека лежали на голых, еле прикрытых короткой юбчонкой бёдрах партнёрши. Эти руки заползали всё глубже, прячась под тёмной материей. И это были руки Никиты, и это Никита целовал другую, страстно, безбожно, безотрывно, взасос. Так же как он целовал Илону.

Глава вторая

1

После июня дни стали на удивление прохладными, не по сезону: с конца августа и вовсе зарядили длинные, тягучие осенние дожди. Лето, за исключением одной недели, оказалось серым, холодным и мрачным. Стоило солнцу выглянуть из-за облака, как тут же накатывали другие, стоило прекратиться мокрой погоде, когда казалось, ещё чуть-чуть и подсохнут наконец надоевшие лужи на тротуарах. Исчезнет противная, липкая грязь в парках и во дворах, как там, наверху, снова собирались чёрно-серые тучи и снова вываливали на землю потоки холодной воды. В общем, лета не случилось, хотя где-то южнее Москвы стояли жаркие недели и месяцы, а счастливчики, свалившие по путёвкам или дикарями на черноморское побережье, возвращались тем более довольные, чем больше народ жаловался на ненастную погоду в Подмосковье, где так и не успевшие загореть дачники копали полусгнившую картошку, а в колхозах стоговали непросохшее сено. Зато грибники ликовали, появляясь на примеченных в былые годы полянках и просеках – их жатва, в отличие от настоящей, полевой, получилась невиданно изобильна.

Илона не любила грибы, особенно в этом году, и её абсолютно не привлекали длинные ряды уличных торговцев с корзинками, напоказ заполненными привлекательными шляпками всех оттенков бурого и красного да на крепких белых, слегка кургузых ножках. Они зазывали прохожих, демонстрировали свои самые внушительные трофеи, и многие не выдерживали, подходили, торговались, покупали, доставая из карманов или сумочек смятые авоськи. Рядом стояли цветочницы с астрами, гладиолусами, пионами или флоксами. Илона стремилась быстрее пробегать такие места. Грибы ей незачем, а цветы напоминали о прошедшем лете, о первых настоящих букетах в её жизни, о первой любви, о Никите, которого требуется забыть. Забыть поскорее, вычеркнуть, вырвать как листок календаря. Он был, приходил и уходил, брал её тело, её любовь, пользовался ею так же, как и другими. Она для него стала лишь одной маленькой галочкой в длинном списке его безудержных приключений или, как пишут в книгах, побед. «Побед» – слово какое дурацкое! Только в книжках его встречаешь в таком смысле. Как будто она сдавалась на его милость! Не сдавалась ему, она себе сдавалась. Но этот свой внутренний плен Илона ещё не совсем победила. Его только предстояло одолеть.

Он звонил, просил позвать её позвать, пытался что-то сказать, оправдаться, передавал через Павлика записки, которые Анжелка ей читала по телефону. Подруге было неудобно, она предлагала принести, на что следовало категорическое «нет». И Анжела читала, она ошибалась, путала слова и буквы, запиналась, но Илона настаивала: «Читай». А когда звонил, Илона, ни слова не говоря, трубку клала сразу, как только раздавался его голос. Он звал, манил своей бархатной приторностью, оживлял в памяти минуты незабываемого блаженства, но Илона пересиливала себя. Мама заподозрила неладное. Да и как не заподозрить? Никогда раньше общения с дочерью не добивался один и тот же человек. Только Анжела, подружка. Да, бывало, звякнет кто-нибудь из одноклассников по учёбе или какому другому вопросу, мало ли их возникает? Но такого, чтобы всё тот же молодой мужской голос просил, упрашивал, заклинал едва ли не умолял дать трубку Илоне, такого ещё не случалось.

Александра Евгеньевна замучила дочь расспросами: кто, да что, да почему? Илона сначала уходила от ответа, потом раскрыла часть правды: мол, познакомилась через Анжелку, и он теперь ей проходу не даёт. Мать не то, чтобы поверила, но сопоставила факты: со школьной подругой последний месяц дочь, действительно, вроде не встречалась. Да она ни с кем не встречалась, даже на улицу не выходила, как некоторое время назад. Её уговаривали вдвоём с отцом: «Выйди, прогуляйся, подыши свежим воздухом!» А она отказывалась. Дома лучше: книги, музыка, вы и Руфина, мол, ничего дороже и ближе для неё нет, а там и погода никакая, и одноклассницы все, кроме Анжелы, рассосались по разным ВУЗам. Придёт время – находится ещё в институт, насидится на лекциях, а сейчас дайте же последнее лето детства провести так, как я сама хочу! И родители отступались. Мать, конечно, в некотором недоумении и не без сверливших мозг вопросиков.

Но в конце концов и она перестала беспокоиться, тем более, что у самой забот, что называется, полон рот: надо обновить часть гардероба, а это требовало уйму времени – собрать информацию, обзвонить всех знакомых, что где почём можно достать, просто объехать все более-менее приличные магазины города, хватало хлопот и с ювелиром, он никак не мог довести до ума, то бишь до соответствия пожеланиям Александры Сергеевны новый серебряный перстень с огромным лазуритом в белых, синих и желтоватых прожилках, сделать так, чтобы и в глаза бросалось и чтобы без лишней нажористости. Короче, чтобы ни у кого такого не было. То камень не подходил, неинтересный, то, наоборот, слишком изобиловал лишними вкраплениями, то сам эскиз не нравился. «Не всё так просто у нас! – восклицала Александра Евгеньевна, рассказывая мужу о своих мытарствах. – Ты же гордишься, что твоя жена выглядит лучше других?» – вопрошала она, разглядывая в зеркало свою стройную фигуру в новом костюме: всюду хорошо, только предплечья начинают полнеть, появляется дряблость, и таз при внимательном рассмотрении чуть широковат, но от этого не уйдёшь – природа.

Муж соглашался с женой: естественно, ему доставляло немалое удовольствие находиться со своей молодящейся супругой в кругу потерявших все формы жён коллег: «Конечно, Сашенька, ты у нас молодец!» На что Александра Евгеньевна отвечала: «У нас все молодцы: Илоночка, студентка наша, ты тоже, вон договорился, и всё как по маслу!» От слова «договорился» Виктор Сергеевич морщился, тёр пальцами свой крупный нос, любое воспоминание о «договорном» процессе ему было неприятно. К тому же жене он-таки ни сном, ни духом не обмолвился о реальной цене поступления Илоны, а аппетиты супруги не уменьшались. И не до конца обновлённый гардероб, и золотая цепочка, которой они поздравили дочку с первыми настоящими успехами, и тот перстень, что заказала себе жена – всё это стоило немалых денег. А их вот и не было уже! Ещё не успел расплатиться с кредитом за машину, всегда держал тысячу на чёрный день, и её сожрал Коля Вершинин со товарищи. Теперь во сколько обойдётся Сашин перстень? Только небольшой задаток за него уплачен, а на остальное уже свободных рублей нет. С зарплаты едва удавалось отложить сотню, так она уже вся истрачена, опять придётся одалживать и в этот раз втайне от жены, противно! От таких мыслей голова шла кругом, а тут ещё на работе проблемы – реорганизации, пертурбации – появились слухи, что на самом верху подумывают об отмене монополии на внешнюю торговлю. В стране растёт кооперативное движение, ему тоже часть пирога подавай! Что там ещё надумают, и что будет с их министерством в этой перестроечной чехарде? Свели два года назад кучу министерств в один Госагропром, а что толку? Только масса людей места свои потеряла. Виктор Сергеевич стал осторожно прощупывать почву в МИДе на предмет перехода, благо далеко бегать не нужно – под одной крышей сидят они на Смоленской площади. И уж что-что, а это учреждение вечно. В общем, временами чувствовал себя Виктор Сергеевич, как тот богатырь на картине Васнецова, на распутье, только вместо камня на дороге у него каша в голове варилась. Куда пойти – никто не подскажет, а месиво скоро начнёт закипать.

И только один обитатель их квартиры не ведал забот, только у него, точнее, у неё ни о чём не болела голова. Руфина, как и прежде, приходила ласкаться, тёрлась о каждого обитателя квартиры, но лежать предпочитала по-прежнему рядом с Илоной. С ней она слушала битлов, к ней возвращалась с кормёжки и бегательного моциона после неё. Все так же её любили, гладили, и она по-прежнему от одного движения рукой по тёплой пушистой головке задирала кверху свою остренькую, как будто вышедшую из-под руки знаменитого ваятеля, мордочку, закрывая от удовольствия глаза. И спала она, развалившись на кровати своей младшей, но любимой хозяйки, в невозможных позах, даже лапами кверху порой. Ничто не мешало ей наслаждаться спокойной жизнью с полной миской рыбы, в которую ей, правда, пытались зачем-то всунуть мелкие кусочки варёных овощей. Это Александра Евгеньевна подсмотрела во французских кошачьих консервах: там говорят, что полезно, и она пыталась имитировать, как могла, эту моду. Руфина с недоумением обнюхивала чужеродные вкрапления в рыбу, оставляла их нетронутыми, но порой, набросившись от жадности на свежую порцию салаки, не замечая, проглатывала несколько кусочков. И Александра Евгеньевна оставалась довольна: хоть что-то. Впрочем, кажется, из всех членов семьи Ивановых только она и была довольна: всё шло по намеченному плану в этом году. И у мужа на работе, и поездка во Францию, и МГИМО. Всё хорошо!