Иван Быков
Сказки фея Ерофея

Глава 4. В путь

Антон даже развеселился по такому поводу.

– Ты же не птица говорун, – весело сказал он собаке и хотел потрепать псину между ушей, но не решился: Ерофей все-таки теперь не просто породистый маламут – в этот вечер, в эту ночь он существо, обладающее природой метафизической. Можно ли вот так, запросто, трепать меж ушей таинственного покровителя дома на Кисельной восемь, или, как он сам о себе говорил, «фея умелого и опытного»?

– Почему говорун? – фей повел ухом, как будто почуял порыв юного хозяина. – Потому что говорить умею?

– Не читал Булычева? «Девочку с Земли»? Ну, или другие повести – те, что про Алису Селезневу? – пришел черед Антона взглянуть на собеседника, как на двоечника, с улыбкой «чуть сверху», и не просто потому, что человек выше собаки. Сам-то Антон всего Кира Булычева перечитал еще лет в десять, если не раньше.

– Мы, феи, книг не читаем, – терпеливо разъяснил Ерофей.

– Читать не умеете? – тут же «выстрелил» Антон.

– Мы живем на стыке, как бы на горном хребте, – фей не обратил на мальчишеский укол никакого внимания, – где один склон – мир реальный, физический, а другой – мир, созданный вашими снами, фантазиями.

– Нашими снами и фантазиями? – переспросил Антон. – Нашими – это чьими?

– Человеческими, – Ерофей вильнул хвостом – откликнулась собачья натура, добродушно привязанная ко всему человеческому. – Мир нельзя разложить по полочкам, упрятать в коробочки всевозможных наук и логически выстроенных понятий. Сны и фантазии позволяют вам словно бы сгладить шероховатости, помогают «объять необъятное»…

– Вот! – радостно зацепился за слова собеседника начитанный Антон. – «Объять необъятное» – это же из Козьмы Пруткова. А говоришь, что феи не читают.

– Нам не нужно читать, – вздохнул Ерофей. – Мы лишены этого удовольствия. Все написанное, все сказанное, все подуманное – уже часть нас. Так же, как и мы – часть написанного, сказанного и подуманного вами.

– Говорун, – смирился Антон, решив пояснить, – это птица такая, с двумя клювами…

– Да, знаю я, – Ерофей перевалился на бок, сев в «позу дворняги». – Говорю же: любое слово – уже часть нас. Я лишь хотел уточнить, почему ты меня сравнил с говоруном.

– Эти птицы способны летать между звезд. Ну, или планет, – Антон вспомнил поправку Ерофея по поводу Венеры. – Феи тоже так умеют?

– Нет, – Ерофей покачал тяжелой мохнатой головой. – Драконы умеют. Они все умеют. А нам-то зачем? Наш мир здесь – у каждого фея, так сказать, свой шесток. Мой – рядом с тобой, на Кисельной восемь.

– Значит, на Венеру нам слетать не получится, – как будто бы с огорчением, а на самом деле облегченно вздохнул Антон; он уже начал переживать – вдруг псина, пользуясь неожиданно вселившейся «фееричной» силой, действительно решил запустить в космос собственного хозяина.

Ерофей вдруг залился то ли лаем, то ли смехом. «Смеялся» так, что чуть не свалился с крыльца, – видимо, попытался покататься спиной по траве, как делают обычные собаки в порывах собачьего счастья, да забыл, что до газончика целых четыре ступеньки, выложенные коричневой плиткой. Так что пес ограничился лишь тем, что улегся на бок и уморительно дергал лапами до тех пор, пока к нему не вернулось серьезное настроение. Фыркнув в последний раз и выдержав паузу, фей посмотрел Антону прямо в глаза – так посмотрел, что Антон почувствовал, как утопает в этом необъяснимо мудром взгляде.

– Почему же нам? – спросил Ерофей, вовсе не ожидая ответа. – Насколько я помню, попасть на Венеру – мечта твоя, не моя и не наша. Разве я не говорил, что могу лишь указать путь? И лететь не придется. К мечте не летают. К мечте идут. Идут, преодолевая препятствия, падая и вставая, проигрывая и побеждая, отчаиваясь и ликуя. Сложный путь, захватывающий путь. Путь длиною в жизнь.

И тут Антон вдруг осознал, что все происходит не понарошку, – всерьез, да еще в какой серьез!

– Глупости! Не хочу я ни на какую Венеру! – почти закричал Антон. Ему очень захотелось в дом – подальше от этой говорящей собаки, от этого невозможного лохматого фея. Растопить камин, стащить из папиного бара (авось и не заметит) бутылочку вина, включить телевизор… Да все что угодно, лишь бы вырвать, выдрать, вытащить себя из этой пугающей сказки братьев Гримм!

Но пес продолжал смотреть; пес молчал, и молчание это пугало сильнее всех леших, что беснуются в Ерофеев день. Антон быстро поднялся с крыльца, буквально вскочил на ноги и бросился к двери. Дверь оказалась закрыта, хотя быть этого не могло – Антон не запирал дверь, незачем было, ведь он просто вышел покормить собаку. В отчаянье парень обернулся, чтобы приказать этому зловредному псу немедленно прекратить свои колдовские штучки; крикнуть фею «Не сметь!», так, как приказывал собаке «Сидеть!» или «Лежать!». Но Ерофея на крыльце не оказалось – он бегал кругами по траве газона, весело виляя хвостом.

Сперва Антон ощутил несказанное облегчение: поела себе собака и радуется. Не было никаких бесед о феях, леших, мечтах и планетах. Пес просто резвится, как и положено сытому и здоровому псу. И действительно: собака, носилась по кругу как бы в погоне за воображаемой дичью и даже весело погавкивала и подвизгивала, сама себя подзадоривая. Пес то замирал, припадая на передние лапы, то вновь пускался лошадиным галопом, практически врезаясь в забор, но каким-то чудом умудряясь в последний момент резко менять направление кавалерийской атаки.

Антон наблюдал за этой привычной картиной почти умиротворенно. В лунном свете резвящийся пес, травяной газон, очерченные серым фоном забора, казались феерией, ожившими кадрами какой-нибудь ретроспективной картины черно-белого кинематографа или даже – глубже в прошлое – ожившими картинками волшебного фонаря.

– Ерофей! Догоню! – крикнул Антон, подначивая пса. Жизнь возвращалась в привычное русло. Смущала разве что запертая дверь за спиной, но и с этой проблемой, несомненно, можно будет справиться без труда. Может, просто выскочила и запала в паз «собачка» замка. Ничего, есть и другие способы вернуться в дом. Например, через окно или… В общем, Антон был уверен, что сейчас обязательно что-нибудь придумает. Стоит только захотеть. Еще пару минут поиграет с собакой и отправиться спать, предварительно включив какой-нибудь развлекательный телеканал. Или, наоборот, какой-нибудь фильм поскучнее, чтобы не задерживать приход спасительного сна. Может быть, даже черно-белый фильм. Может быть, даже немой. С Чаплином, например (правда, Антон больше и не помнил других актеров немого кинематографа).

– Ко мне! – приказал Антон собаке, и через мгновение маламут статуей замер перед крыльцом. – Сидеть! – распорядился хозяин, выкинул руку во властном жесте и пес тут же послушно сменил позу.

– Вот и молодец! – похвалил юный хозяин своего питомца. – Умеешь же быть нормальной собакой, когда захочешь.

– Могу! – согласился Ерофей. – И собакой могу, и кошкой могу, и даже мышью. Кем угодно могу. Разве что змеей – нет, не умеем мы змеями, это не из нашей компетенции. Ну, и людьми тоже – это и так понятно.

Все ухнуло, все оборвалось, мороз побежал по коже и сердце екнуло в груди Антона.

– Что ж ты так?! Что ж ты?.. – только и смог выговорить юноша.

– Спокойствие! Главное спокойствие! – сказал фей голосом Василия Ливанова, что озвучивал Карлсона в известном мультфильме по сказке Астрид Линдгрен.

– Где уж тут спокойствие? – Антон обреченно присел на верхнюю ступень крыльца. – Я надеялся, что ты хороший пес, а ты – вредный, несносный фей.

Ерофей радостно завилял хвостом в подтверждение сего тезиса.

– Будешь отправлять в космос? – смирился хозяин. – Скафандр хоть дашь? С минимальным запасом кислорода? Проинструктируешь? Ты ж пойми, я вот так, по вертикали, только на самолетах – из города в город. И то не часто. Не люблю я путешествовать. Только с родителями, по их настоянию. А так, чтобы с крыльца родного дома сквозь все слои атмосферы – на вторую планету солнечной системы… Нет у меня такого опыта. Или все же сумеем договориться? – спросил Антон с робкой надеждой. – Может, я это, перемечтаю как-нибудь?

– Можно и перемечтать, – неожиданно легко согласился фей, но легкость эта оказалась обманчивой. – Вот вернешься с Венеры – и мечтай себе снова на здоровье. А первую свою мечту предавать нельзя. Иначе вся жизнь потом насмарку. Так что я тебе расскажу сейчас что к чему, посидим на дорожку, и – в путь. Начнем инструктаж?

– Начинай, – и Антон вновь отыскал в ночном небе желтую точку «звезды» Венеры, которая отныне стала его мечтой.

Глава 5. Vade mecum (Иди со мной)

Отправляться в далекий путь к собственной мечте – дело непростое, новое, незнакомое. Не начинать же его сломя голову или, как говорил отец, аллюром в три креста. Антону нравилось это выражение – «аллюром в три креста». В детстве оно ассоциировалось с крестиками, которыми своего сына научила вышивать мама Нина. Нравилось брать тонкую острую иголку, продевать черную нитку сквозь игольное ушко, протыкать разноцветные лоскуты ткани и выводить по ним таинственные крестообразные знаки, пусть неровные, не всегда похожие на кресты, но зато сделанные собственными детскими руками. И только много позже Нестор Иванович, отец, пояснил, что три креста – это знак на конверте, обозначавший скорость доставки депеши. Получив конверт с тремя крестами, курьер пускал лошадь в карьер, стремясь передать послание в кратчайшие сроки.

Антон твердо решил изучить вопрос досконально, от доски до доски, от корки до корки. Раз уж Ерофей посылает беззащитного ребенка к желтой планете через миллионы километров безжизненного вакуума, то пусть будет добр и снабдит путешественника всеми необходимыми сведениями.

В школе Антон и его одноклассники знали тысячу и один способ увести учителя от темы урока. Школьные учителя – люди увлекающиеся, немного не от мира сего; стоит лишь дознаться, каков конек преподавателя, – и все, любой урок можно направить в нужное русло. А какое русло любой старшеклассник считает нужным? Такое, что ни в одном учебном плане не прописано, ни в одном методическом пособии не предусмотрено. Школьная наука, по ученическому разумению, – штука абстрактная, а потому в реальной жизни малопригодная. Так что будь то опрос, эвристическая беседа, тематический доклад или обычная лекция – тем милее ученическому сердцу общение с учителем, чем меньше общение сие соответствует годовому тематическому плану.

Географ может часами говорить о рыбалке на озере в Барабоях; англичанка на чистейшем русском языке будет рассказывать о летней поездке в Барселону с подругой; учитель химии напрочь забудет о коэффициентах и валентностях, если позволить ей похвастаться выращенной рассадой помидоров и болгарского перца; учительница русского продиктует подробные рецепты приготовления закруток на зиму; историк, если попросить, даже принесет на урок часть коллекции средневековых монет, и тогда тоже будет история, да совсем не та.

У каждого педагога свое увлечение, а значит, своя слабость, своя «кнопка». Жми на кнопку и обязательно получишь нужный результат: увлекательный рассказ «про жизнь», вместо нудного повествования в рамках записанной на доске темы урока. Стоит лишь правильно задать вопрос – с заинтересованным видом, в нужное время, обязательно так, чтобы учитель ничего не заподозрил. И тогда даже самый проницательный, самый подкованный в области детской психологии специалист самой высшей категории сам превратится в ребенка и всю душу свою распахнет благодарным слушателям – лишь дай понять, что слушаешь внимательно. И ведь ничего не поделаешь с этим: только такие педагоги – способные учить и жить нараспашку – и вправе работать в школе учителями.

Правильно задавать вопросы Антон умел, пожалуй, лучше многих в классе. Актером тоже был неплохим – давно уже постиг искусство «превращаться в слух» и «есть взглядом». Наживку умел подбирать так, что редкий учитель «срывался с крючка» и распознавал манипуляцию. Как правило, именно подросток оказывался ведущим игроком, а взрослый профессионал с высшим педагогическим образованием получал роль ведомого. Или, как сказала бы учитель русского языка, ученик становился субъектом манипуляционного действия, педагог же – всего лишь объектом.

Собственно, Антон решил положиться именно на это свое умение – отвлечь от темы, увести от цели. Фей обещал перед «полетом» провести инструктаж. Что ж, пусть только начнет. Антон станет самым внимательным слушателем, потребует как можно более подробных и обстоятельных инструкций, будет задавать уточняющие и наводящие (вернее, уводящие) вопросы. Другими словами, постарается затянуть беседу с мохнатым наставником на несколько часов. А там, глядишь, и солнце встанет.

Начнет светать, и, стало быть, Ерофеев день и Ерофеева ночь сойдут на нет. Уснут беспокойные лешие, охранять дом и его хозяев станет не от кого, а потому духи-покровители вернуться в свои таинственные обители, недосягаемые элизиумы, вышние кущи. И Ерофей перестанет быть требовательным назойливым феем, вновь станет собакой – лохматым маламутом, очень большим, очень страшным и очень добрым. А главное, Ерофей снова начнет гавкать от радости и выть от тоски. Гавкать и выть, но ни в коем случае не разговаривать. И тогда можно будет вернуться в дом, включить телевизор и уснуть на диване – под теплым пледом и со свернувшейся калачиком кошкой Ка-Це в ногах.

Антон помнил сказки, которые перед сном рассказывал ему отец, которые, когда чуть подрос, читал сам. Помнил, что с любым сказочным существом можно договориться, а в крайнем случае, если сказочное существо проявляет злобу и агрессию, его можно даже обмануть. И вообще, «добра молодца» нужно сперва напоить, накормить, в баньке попарить, спать уложить, а лишь наутро в космос отправлять. Юный хозяин уже хотел было озвучить мудрую мысль сию своему четвероногому питомцу, но Ерофей заговорил первым. Точнее сказать, не заговорил вовсе, а запел. Да как! С танцами и спецэффектами!

Пес вновь метнулся вскачь по траве, по вытоптанному кругу, набирая скорость с каждым новым витком. Антону даже показалось, что маламут увеличился в размерах, что расстояние от забора до забора он преодолевает всего одним гигантским прыжком. Вот Ерофей уже размером с пони, вот – с теленка, а вот уже и тесно ему стало на участке, потому что крутится он на месте здоровенным боевым скакуном. Крутится-вертится, толстенными лапами вырывает кусищи мокрой после дождя земли с дерном, оставляя на газоне свежие раны, и припевает-подвывает-заклинает, по одной строчке с каждым оборотом:

 
Через десять дверей в родном дому,
Через десять теней в десяти зеркалах,
Через десять тропинок в темном лесу,
Через десять пещер в могучей горе,
Через десять холодных подземных ручьев,
По десяти хрупким лучам
Дорога твоя к далекой мечте.
 

Трижды пропел пес-великан эту жуткую песню, и с каждым разом звучало заклинание не громче, но как-то глубже, как будто в акустической системе кто-то постепенно прибавлял басов. Все глубже и глубже, пока не загудело все не только вокруг, но и внутри Антона, пока мурашки не побежали по его коже. Парень уже хотел было в отчаянье закричать «Хватит!», но тут песня неожиданно оборвалась на самой глубокой ноте, а Ерофей так же неожиданно вновь оказался у ног хозяина, развалившись в демократичной позе дворняги.

– Все запомнил? – весело спросил пес и тут же совершенно по-собачьи вывалил набок язык, который казался серым в ночной полутьме.

– Нет, – честно признался Антон. – Я вообще не понял, что это было.

– Путеводитель, – с готовностью пояснил фей. – Проводник, указатель, вадемекум, бедекер.

Некоторые слова были Антону совершенно непонятны, но он догадался, что все они обозначают одно и то же: руководство, которое указывает верную дорогу.

– Во-первых, – Антон пожал плечами, – я все равно ничего не запомнил. Во-вторых, все эти твои фейские песенки для меня – темный лес. Ну, или темный космос. В-третьих, я не знаю, что такое «вадемекум».

– Нет причины для кручины! – сообщил Ерофей. – Все вспомнишь, когда придет время. А «вадемекум» – слово латинское. Вернее, два латинских слова: vade mecum, что в переводе означает «иди за мной».

– Так я буду не сам взбираться за атмосферу? – обрадовался Антон. – За тобой буду идти? Будешь мне дорогу указывать? Отлично! Вдвоем же веселее.

– Вдвоем веселее, – согласился Ерофей. – Только мне с тобой нельзя. Я же фей, genius loci, дух места. Этого места – на Кисельной восемь. Мне далеко от дома никак нельзя. Но если буду нужен, так ты только позови – тут же приду.

– Как позвать?

– Просто подумай обо мне, и я тут как тут, – Ерофей даже вскочил на лапы и завилял крученым хвостом, показывая, как быстро он окажется рядом. – Но ты не думай – самого бы я тебя не отпустил. Будут у тебя помощники.

– Помощники? – решил уточнить Антон. – Кто же?

– Увидишь, – Ерофей снова сел и почесал лапой за ухом. – Вот только помни, что мечта – твоя и путь к мечте – твой. Спутники могут дать совет, на вопросы могут ответить, но решения принимать только тебе. И от этих решений зависит, доберешься ли до цели или…

– Или? – насторожился Антон.

– Или застрянешь где-то по дороге, – беззаботно предрек Ерофей. – Одно неверное решение и – прощай, Венера.

– И тогда я вернусь домой? – спросил Антон с надеждой.

– Все сложнее, все гораздо сложнее, – вздохнул Ерофей и, чуть склонив голову набок, глянул на юного хозяина взглядом настоящего фея – глубоко мудрым и еле уловимо грустным.

В общем, не вышло у Антона затянуть беседу с феем-инструктором до спасительного утра.

Глава 6. Двери

Но утро было уже близко, на подходе. Восток начал сереть, а это значит, скоро снизу, от земли и моря, начнут наползать серо-багровые тени, которые незаметно сольются в один пламенеющий цветок и неожиданно взорвутся над горизонтом солнечным диском. Антон часто наблюдал рассветы: пространство за окном его комнаты пересекала наискосок желтая дорога, уводящая к морским пляжам. И там, над соленым серым покрывалом, изо дня в день поднимались кулисы одного и того же представления в багровых тонах.

На каникулах строгий школьный режим летел ко всем чертям (или к лешим), и Антон нередко просыпался как раз в эти, предрассветные, часы. Не вставая с кровати, наблюдал он игры красок за окном. Всякий раз он пытался отследить этот неуловимый момент рождения зари, но всякий раз тщетно. Миг ускользал – вот горизонт горит багрово-алым, а вот уже почти полдиска умылось морской водой и небо залито желтым кадмием. Все это казалось Антону странным и нелогичным, он обижался на солнце и тихо засыпал от этой невысказанной, бесформенной, неясной обиды.

Меж домами весело зашелестел опавшими листьями бриз. Предутренний ветер разнес смолистый аромат древесного дыма – такой, от которого хотелось в еловые горы, где над ледяным журчанием реки дымит паром тяжелый сруб душистой бани. Видимо, кто-то из соседей уже проснулся и затопил печь.

Антон улыбнулся собственной архаичной мысли. Откуда же печь в маленьком пригороде, что сложен из частных домиков, как из цветных кубиков детского конструктора? Вряд ли на сотни километров в округе сумеешь сыскать настоящего живого печника. Вовсе не печи топят теперь дровами, а твердотопливные котлы. Многие домовладельцы перешли на твердое топливо – экономят неимоверно подорожавший газ. Еще мангалы топят дровами, но кто же будет разжигать мангал в полпятого утра? Камины тоже топят, но от камина запах больше идет в дом, а не в трубу и на улицу – это Антон знал наверняка, потому что в доме на Кисельной, 8 камин был и топили его довольно часто – «под сыр и вино», как любил говорить отец. А сыр и вино в доме были всегда.

Фей Ерофей тоже учуял приближение утра – потянул носом свежее дыхание осени, дрогнул ухом, когда заголосили третьи петухи. Антон как-то пропустил пенье первых и вторых – не до того было, как-никак – говорящая собака во дворе. Тут Антон вполне предсказуемо вспомнил булгаковское «Собачье сердце», вспомнил странницу, пришедшую посмотреть на «собачку говорящую» и вновь улыбнулся сам себе.

– Весело тебе? – тут же заметил Ерофей. – И правильно: в дорогу нужно отправляться радостно, с задором, с энтузиазмом. Кстати, тебе пора. Должен выступить до первых солнечных лучей.

– А если опоздаю? – лукаво спросил Антон.

– Тогда прощай, мечта, – честно ответил Ерофей. – Нельзя откладывать – рискуешь закончить путь, даже не начавши. Так что добро пожаловать домой. Иди. Дверь открыта.

– Домой? – удивился Антон, который меньше всего ожидал именно такого старта к Венере.

– Поторопись! – кивнул Ерофей. – Чтобы я тебя успел проводить.

– Ну, тогда добро пожаловать, – Антон поднялся по ступеням крыльца и распахнул входную дверь. Жестом пригласил фея в дом.

– Мне в собачьей шкуре в дом нельзя, – произнес Ерофей с должным пиететом. – Я же дворовой пес. Ты не медли, иди. За меня не беспокойся.

После этих слов Ерофей гавкнул. Антон вздрогнул от неожиданности – он уже привык к человеческой речи. Пес снова гавкнул и завилял хвостом. Genius loci, дух места, улетучился. На то он и дух. Перед хозяином вновь ждал команд, еды и развлечений его четвероногий питомец. Антон только теперь понял, как утомила его эта сказочная ночь. Пора в постель. Срочно! Безотлагательно!

Антон торопливо переступил порог и, оказавшись в прихожей, радостно скинул куртку и сменил уличную обувь на домашние тапочки. Оставалось через небольшой холл добраться до дивана, взбить подушку, натянуть плед по самый подбородок и включить телевизор. На ватных ногах полусонный Антон решительно зашлепал к цели. Вот он холл, а вот и кошка Ка-Це – лениво щурится на хозяина у порога кухни. Сколько ей сейчас? Десять? Двенадцать?

Разве вспомнишь теперь, когда появилась Ка-Це в доме на Кисельной, 8? Уже взрослым животным трехцветной масти материализовалась она на той самой, уходящей к морю, желтой дороге – маршировала меж лужами, высоко, чтобы не испачкать, поднимая лапы. Папа сказал тогда по-немецки: «Die Katze marschiert». Шестилетний Антон услышал «Ка-Це» вместо «Katze». Так и пристало это странное прозвище к маленькой, «куцей» кошечке, которая так и не выросла за прошедшее без малого десятилетие. Странно совпало (да совпало ли?), что первая встреча хозяев с Ка-Це произошла в тот самый день, когда папа Нестор, мама Нина и сын Антон только вселялись в уютный дом на Кисельной, 8. Вот и обитала с тех пор кошка не столько на правах простой питомицы, сколько на правах хранительницы домашнего очага. И если Ерофей был духом всего участка – с садом, газоном и беседкой для посиделок с гостями, то Ка-Це оберегала исключительно внутренние помещения, на улицу выходя лишь изредка – подышать свежим воздухом. Пес и кошка как бы разделили сферы влияния, единожды и навсегда.

Ка-Це на пороге кухни – явление обыденное, привычное. Антон лишь мельком взглянул на кошку, что была похожа на трехцветную плюшевую игрушку. Его внимание привлекло другое: холл изменился. Раньше это было небольшое проходное помещение, через которое можно было попасть на кухню, в столовую и в гостиную. Деревянная лестница в два пролета по шесть ступенек вела на второй этаж, где размещались спальни и кабинет-библиотека; такая же двухпролетная лестница, только декорированная керамической плиткой, вела в прохладный погреб с наклонными полками, где пылились папины коллекционные вина и прятались по шкафчикам разнообразные спиртные напитки. Тут же, в погребе, мама хранила закрутки. В отдельном подвальном помещении пыхтел газовый котел, снабжая дом теплом и горячей водой. Под Новый год, до которого оставалось всего-то месяца полтора, в этом уютном проходном зале появлялась великолепная елка. Ну и пусть елка была искусственной – стараниями мамы, умевшей виртуозно размешать на зеленых пластиковых ветвях огромные шары, мишек-зайчиков, снежинки и гирлянды, это изделие вездесущей китайской промышленности превращалось в яркое украшение зимнего праздника.

Так было раньше.

Теперь же холл избавился от лестниц, уводящих вверх и вниз, зато приобрел по периметру дополнительные двери. Теперь дверей в холле было десять, не считая той, из прихожей, на пороге которой замер Антон. Двери были закрыты, понять, куда они ведут, было невозможно. Причем закрыты были все двери, и потому возникали вполне обоснованные сомнения: можно ли, как прежде, беспрепятственно проникнуть в столовую, в гостиную или на кухню. Антон остановился в замешательстве, не рискуя покидать прихожую, что не подверглась никаким трансформациям, а потому казалась местом наиболее безопасным. Он растерянно озирался и никак не мог решить, стоит ли делать шаг в это незнакомое, чужое, непредсказуемое пространство, где единственной опорой, единственным связующим звеном с миром логики и здравого смысла оставалась трехцветная кошка Ка-Це. Да и та, честно говоря, вела себя как-то подозрительно.

Кошка смотрела на хозяина лукавыми глазами и… улыбалась. Потом подмигнула. Первое, что вспомнилось Антону, первое, что пришло в голову, – улыбка Чеширского кота из сказки Льюиса Кэрролла. Но Ка-Це улыбалась иначе. Конечно же, Антон никогда не видел живого Чеширского кота – только в парочке экранизаций да в нескольких мультфильмах, снятых по мотивам «Алисы». Сравнивать улыбку обычной кошки и легендарного героя из Страны чудес можно было лишь умозрительно, в, так сказать, философическом аспекте. Но Антон тем не менее был уверен: Ка-Це улыбалась иначе, не так, как Чеширский кот.

Как известно, Чеширский кот улыбался всегда, а когда телепортировался, растворяясь в воздухе, то оставлял лишь призрак улыбки – без рта, без зубов. Ка-Це ранее никогда не улыбалась, так что ее нынешнее мимическое действо не столько располагало к доверительному общению, сколько настораживало и даже пугало. При этом все обязательные атрибуты улыбки – и кошачья пасть, и маленькие острые кошачьи клыки – все это было на месте. Очень реальная была улыбка – не призрачная улыбка Чеширского кота, не загадочная улыбка Джоконды – вполне себе человеческая улыбка, которая на кошачьем «лице» смотрелась дико и неестественно.

Антон вздрогнул. Может быть, потому что, войдя с осеннего холода в теплое жилище свое, набирался тепла, отдавая холод. Кошка подмигнула другим глазом и повела улыбающейся мордочкой слева направо, вдоль стен холла – то ли сама была удивлена странным переменам, то ли, наоборот, приглашала выбрать одну из дверей, открыть ее и войти в неведомое.

– Через десять дверей в родном дому, – внезапно вспомнил Антон слова песни-заклинания, что пропел ему во дворе фей Ерофей. Антон произнес эти слова неслышно – даже не шепотом, одними губами, но Ка-Це, казалось, все-таки разобрала беззвучный лепет и согласно кивнула головой. Либо Антон попросту потерял связь с действительностью и теперь наделял обычные движения животного неким человеческим значением.

Закончилась Ерофеева ночь, но не закончились чудеса с восходом солнца. Не лежать Антону на диване, не натягивать плед под самый подбородок, не смотреть телевизор, потихоньку забываясь спасительным сном. Да и взошло ли солнце? Или время замерло в тот самый миг рождения зари, в то неуловимое мгновение между сумерками уходящей ночи и светом наступающего дня? Антон почувствовал, что подкрадывается такая знакомая, такая неясная обида. Выглянуть бы в окно, убедиться бы, что ночь позади, но не было больше в холле окон, чтобы узнать, а были двери, одни сплошные двери. «Десять дверей в родном дому».

– Мне в одну из них? – обреченно спросил Антон.

Ка-Це снова кивнула – по-прежнему молча, но зато отчетливо – так, что не оставалось больше сомнений: все она понимает, хоть не произнесла до сих пор ни слова.

– В какую из них? – Антон обвел двери взглядом. Все они были одинаковы, не различались ни размером, ни цветом, ни фактурой. Как сделать выбор?

Ка-Це покрутилась на месте, как делала всегда, стараясь умоститься поудобнее на теплом пледе в ногах у кого-нибудь из хозяев. Покрутилась и замерла – мордочкой к той двери, что прежде была у нее за спиной. В том доме, в котором привык жить Антон, эта дверь, первая слева, вела на кухню. Куда она вела теперь, одной Ка-Це было известно.

– Ну что ж, – пожал плечами Антон, – первая так первая. Ничем не лучше других. Но и не хуже.

И, быстро проследовав в предложенном кошкой направлении, решительно взялся за ручку.