Ирма Витт
Свободный вечер в Риме
Есть те, кто почти что не пьет молока, а если оно прокисает, они выбрасывают его в мусор, вместо того, чтобы лить на землю и камни,
Есть те, кто не жжет дома свечей и благовоний, ни зверобоя, ни ладана даже, боясь отравить свою душу тем, что никогда не испытывал в жизни,
Есть те, кто отвергает дар лозы виноградной, употребляя спирты и спиртные настойки, веря в то, что крепкий напиток дает забвенье и не вреден нутру, нежному, как моллюски,
Есть те, кто читает одну лишь священную книгу, а все остальные он отвергает и смешно говорит при этом – «я выбор свой сделал»,
Есть те, кто может пытаться предпочитать луну или солнце, как те неразумные крохи, что выбирают меж мамой и папой.
Вскоре все спуталось и, выйдя на ночные римские улицы, я слушал голос, что звал и искушал, еле уловимый шорох лап по асфальту, совпадающий с моими шагами, и стук небесных капель, смешанных со слезами, бегущими по белому от дождевой воды лицу. Под утро животное исчезло, ведь и не было его вовсе, в дом я вошел босой, скинув где-то промокшую обувь.
28 год новейшей эры
4 мая 28 года новейшей эры
Сегодняшних детей уже не учат писать. Образование сократилось до 3 лет, большую часть которых уходит на развитие физической силы и выносливости, в том числе у девочек – иначе им просто не справиться с 14-часовой работой в полях или на производстве на столь скудном белковом пайке. Я – из последнего поколения, нас еще учили писать на обрывках листочков, читать, и складывать цифры. Мы приходили в классы с учебниками. Сейчас из употребления их изъяли. Кое-где по отсекам сохраняются еще книги старых лет, подмокшие от грунтовых вод, особенно у пожилых людей. Неделю назад я нашел странную книгу – без букв, желтые страницы ее были пусты. 50-летний старик из крайнего отсека объяснил, что это – блокнот, что пустые книжки предназначались для личных записей, и подарил мне ручку. Такими мы писали в школе, чернила внутри, казалось бы, засохли, но я нагрел ручку на свече и провел многократно по листу – появился тонкий извилистый фиолетовый след. К утру становится дышать тяжелее —количество нагнетаемого воздуха сокращается, выгоняя людей из жилых отсеков на работы. Моя старшая сестра уже встала и, натершись защитным жиром, готовится к подъему на поверхность. Как только она вышла на работы в поле, кожа на ее белом чистом лице быстро испортилась, покрылась сыпью и нарывами. Сестра плачет, боится, что из-за этого Саш передумает жениться на ней, тогда ее заберут в солдатский бордель, как всех девушек, не вышедших замуж до 21 года. До солдата мне не хватило 1 см роста, и со дня на день я жду распределения. Один из последних образованных, я имею представление о химии и физике и надеюсь избежать заводских и полевых работ, моя мечта – попасть в Лабораторию.
2 июля 28 года новейшей эры
Из лабораторного состава я самый молодой, но ко мне относятся хорошо. Единственные, помимо беременных женщин и детей до 7 лет, мы имеем право на один фрукт в день. Мы из тех везунчиков, которым разрешено подниматься на поверхность только лишь на полуденный Указ, когда объявляются новые законы, вершатся судьбы людей и сообщаются новости государства. Потому сотрудники лаборатории выглядят удивительно молодо. Миш уже 38 лет, его лицо довольно гладкое, как у киноактеров на старинных снимках, а мой отец в этом возрасте имел совсем уже дряблую, покрытую сетью морщин кожу и выцветшие глаза. Миш – наш начальник, каждое утро он открывает спускаемые по пневмопочте конверты с заданием. Уже несколько дней задание спускается одно и то же: мы должны создать химикат, позволяющий защитить картофельные посадки от цветных жуков. К химикату, исполненному Лабораторией в прошлом году, насекомые уже адаптировались. В полдень мы, как и положено всем, поднимаемся на скрипящем лифте на поверхность. На главной площади уже не протолкнуться, в небе гудят охранные вертолеты, по коридору из военного оцепления мы проходим к кругу. Лица собравшихся на площади блестят от толстого слоя защитного жира. Ровно в 12 по полудню круг приходит в движение. Этот процесс всегда завораживает меня. Огромный конус медленно выкручивается из-под недр земли, закрывая полнеба, земля под ногами дрожит. Соприкасаясь с разогретым солнечным воздухом, его охлажденная поверхность покрывается мелкими капельками воды. Вот и сейчас зрелище кажется мне впечатляющим, вызывающим священным трепет. В конусе открываются круглые сетчатые окна – динамики – и с шипением провозглашают: «Внимание, гражданские и военнообязанные лица! Правительство Великого Головного Государства Империи Белого Взрыва приняло закон о сокращении нормы хлебного пайка жителям старше 40 лет на 200 грамм в день для распределения освободившихся пищевых ресурсов среди представителей армии и правительственной охранной службы». Люди на площади глухо охают, но тут же зажимают рты руками – солдаты в оцеплении все как один кладут правую руку на приклады. Это первое и последнее предупреждение.
8 июля 28 года новейшей эры
Сегодня радостный день – моя сестра выходит замуж. Ее подруга Нат стоит с мертвым лицом – через две недели ей исполнится 21 год, и ее заберут в бордель. Армия огромна, физиологические потребности солдат надо удовлетворять, чтобы не было гомосексуализма и внутренних мятежей. В борделях женщина, в комнату которой входит солдат, должна закрыть лицо специальной сеткой, чтобы он не испытал лишних чувств при виде ее глаз, и чтобы не допустить эмоционально сближающих поцелуев в губы. У Нат нет приятеля, она некрасива, и мне жаль ее, так сильно, что, если бы мне уже было 18, я бы взял ее в жены, чтобы спасти. Но как спасти остальных? Хоть им и внушают, что бордельный труд такой же труд, как и все остальные его виды, женщины боятся такой участи, и многие из них кидаются в темные шахты лифтов, лишь бы избежать службы. По Кодексу они все преступницы, ведь наши тела не принадлежат нам, они принадлежат государству, что поит и кормит нас, что дало нам шанс выжить после Белого Взрыва, открывшего планету под солнечное излучение и сгубившего миллионы людей.
21 августа 28 года новейшей эры
Прекрасный день, сестра выиграла талон на ребенка, теперь они с мужем будут встречаться в специальной комнате, где будут зачинать дитя. Если все получится, она на время беременности и кормления не будет выходить в поле, но будет получать фрукты, полный хлебный паек и половину полевого заработка! Омрачает мою радость за нее только новое задание, которое имеет поистине государственную важность. Влага на железе государственного Аппарата стала повреждать его, ведь частично он омывается грунтовыми водами, а частично из-под земли выходит на солнце, и потому на нем образуется конденсат, а бункер центрального Управления, где проживает Правительство, залег вообще в самых глубинах земли, где помимо влаги металлу угрожают еще и особые черви, которые с недавних пор стали грызть листы обшивки. Я наблюдаю под микроскопом катализированную реакцию металла на влагу и вижу образование оранжевого налета, изъязвляющего твердую структуру. Миш смотрит в мой микроскоп и произносит: «ржавчина». Он беспорядочно ходит по лаборатории и несколько раз повторяет это слово.
1 сентября 28 года новейшей эры
Миш пугает меня в последнее время. Он озвучивает мысли, которые могут привести его прямиком под пресс на главной площади. Когда мы идем на полуденный Указ, я специально задерживаюсь и смотрю в его микроскоп. Увиденное поражает меня: он запустил генерируемый процесс репликации ржавчины. На следующий день я увидел, что он подкрасил полученную высокоактивную субстанцию купоросом, придав ей ярко-голубой цвет. Я посмотрел на свои руки – они затряслись.
14 сентября 28 года новейшей эры
Накануне Миш отчитался о выполненном задании. Сверху спустили контейнеры для наполнения их средством для защиты металла Аппарата от влаги. Послезавтра Миш и еще один человек из Лаборатории поедут на лифте глубоко вниз, в Механизированный Центр, где выльют содержимое контейнеров в огромный механизм, подобно паутине пронизывающий город, чьи железные трубчатые отростки управляют подачей воздуха, воды и питания в Управление, обеспечивают отвод отходов и полностью контролируют работу заводских конвейеров, механических касс по выдаче заработков, генераторов случайных чисел, что выдают бланки на отдельные отсеки, права на зачатия детей, талоны на одежду, пропуски в бордели и прочие социальные блага.
15 сентября 28 года новейшей эры
Ночь я не сплю. Я привык принимать мир как должное, потому что у меня никогда не было выбора, кроме пресса на главной площади за отказ выхода на работу или лифтовой шахты. Я покрываюсь мелкими солеными каплями, они раздражают тело. Согласно Кодексу, я должен сообщить представителям власти, что созданная в Лаборатории жидкость – не спасение от ржавчины, а, наоборот, ее усовершенствованная вариация, которая способна за несколько дней вывести из строя весь Аппарат. Но в глубинах души мне все равно. Я понимаю, что в этом, наверное, и заключается несовершенство государственной пропаганды: сколько бы нам ни внушали, что мы должны быть благодарны Правительству за то, что в трудные годы оно уберегло нас, спрятав в подземные норы и дав возможность выжить, но заставить всех до одного беспрекословно подчиняться прописанному в Кодексе так и не получилось. Я смотрю вперед и вижу себя на одном и том же месте, выполняющим одни и те же по сути действия, так имеет ли значение, сколько еще дней, месяцев или лет все это продлится. И потому между имеющейся упорядоченностью и потенциальным хаосом я выбираю… ничего. Я отказываюсь делать выбор и отхожу в сторону. Но выбор сделал Миш.
16 сентября 28 года новейшей эры
Утром в Лаборатории я узнаю, что с начальником к Аппарату поеду я. Мы долго идем по узкому коридору к нижним лифтам. Перед входом наши бланки тщательно осматривает охранная служба. Их лица даже в тусклом свете выглядят аномально бледными, но моложавыми: они не поднимались к солнцу много лет. Мы спускаемся вниз на дребезжащем лифте, у меня кружится голова и закладывает уши от перепадов давления. Миш поддерживает меня за локоть. Потом мы долго идем с охранной службой к Механизированному Центру и, наконец, я вижу то, о чем так много слышал. Невероятных размеров зал, внизу которого находится блестящий и шумный округлый механизм, чьи щупальца отходят от главного тела и исчезают в подземных вырытых для них туннелях. Говорят, все они усыпаны костями тех, кто строил их. К мостику, где стоим мы, снизу протянута огромная воронка – обычно сюда льют смазочное масло, но сегодня мы должны залить сюда нечто совсем иное. Контейнеры уже сгружены на мостик. Один за другим, держа их за четыре угла четырьмя руками, я и Миш опрокидываем их содержимое в воронку. Миш бормочет что-то, его глаза лихорадочно блестят, а влажные руки то и дело соскальзывают с углов. Зачем-то я произношу: «Я знаю, что мы делаем, я знаю, что это вещество, в контейнерах, по сути – высокоактивный концентрат ржавчины». Он замирает и еле шевелит губами, потрясенный: «Почему же ты им не сообщил?». Отвечаю: «Потому, что мне все равно». Он долго молчит и произносит: «Да, я знал… я знал, что человеческое уходит с каждым новым поколением, что ты по сути уже не совсем человек, сознание деформировано, эмоции постепенно редуцируются, чувства отмирают, мы все медленно превращаемся в двуногих червей, потребляющих и производящих». Он замолкает, и мы, контейнер за контейнером, продолжаем опрокидывать жидкость в воронку. Потом долго идем назад.
28 сентября 28 года новейшей эры
Сегодня на полуденном Указе конус медленно выкручивался из движущегося круга, но вдруг замедлился и остановился. Динамики, открывшись наполовину, извлекли из себя искаженные выкрики, нечленораздельные из-за неестественно замедленного голоса. Миш, стоящий рядом, сказал: «Я давно подозревал, что все Указы озвучивались в записи».
30 сентября 28 года новейшей эры
Люди громили кассы и прорывались на хлебные фабрики, солдаты бездействовали, потому что приказа стрелять им не приходило, они бросали оружие и тоже устремлялись к фруктовым хранилищам и складам с белковым концентратом. Группа вооруженных лаборантов, учителей и врачей из санитарной службы под руководством Миш приняли решение идти вниз, в Управление. Несколько людей осталось наверху, чтобы крутить механизмы остановившихся нижних лифтов вручную. Миш сказал нам надеть кислородные маски, так как воздух в Управление больше не нагнетался. В коридорах в страшных выкрученных позах лежали задохнувшиеся люди из охранной службы. Мы ломали двери и входили все в новые и новые пустые залы, где жило и функционировало само Правительство. На полах и столах лежала густым слоем пыль, душевые были сухи, в кухнях не было еды и воды, постели были заправлены. Везде царила тишина и запустение. Никого из представителей власти мы так и не обнаружили. Может быть, их никогда и не было.
