Ирина Якубова
Полёт в ночи
Григорий сильнее прижал Ваньку к себе и начал успокаивать, как мог:
– Не боись. Найдём мы твою сестру. Вот только подрастёшь немного, сейчас ничего у нас не получится. Ты маленький, какие у тебя права? Нет у нас ничего, и её всё равно тебе не отдадут. Ну сам подумай, она сейчас в безопасности. И в приютах добрые воспитатели бывают. Я сам детдомовский. Я своих родных вообще не помню. Вот мне почти шестнадцать. А в годик я в приют попал. Воспитатели хорошие были, рассказали мне, что у меня большая семья была, десять нас у мамки было. И все умерли от тифа в 1919-м. Я один остался. Тогда такой голод был, ещё хуже, чем сейчас. Люди друг дружку ели в деревнях! А в тринадцать лет я сбежал.
– А чё сбежал, если там хорошо так было? – заинтересовался Ванька. Он понемногу стал успокаиваться. Здесь, среди этих незнакомых и, на первый взгляд, враждебных к нему пацанов, он чувствовал себя лучше, чем в собственном доме в деревне, где всех с детства знал. Его стали считать сыном врага народа уже давно, а что плохого он или другие члены его потерянной семьи сделали советскому народу, Ваня искренне не понимал.
– Я свободы хотел. Нас трое друзей было, мы бежали вместе. Стали жить сперва на вокзале, потом к местным примкнули. Жили по разным деревням, долго нигде не задерживались. Нельзя было. Могли арестовать или в приёмник-распределитель забрать, или на принудительные работы. А друганы мои… Митьку в драке зарезали, а Васька заболел какой-то заразой, его в больницу пристроили, да умер он там вскоре. Здесь за главного я. Скоро собираемся уходить отсюда. Хотим на правобережье переправиться, поближе к городу. А там поглядим.
Ваньке понравился сильный и смелый Григорий. Чувство уверенности на миг овладело им, и его осенило: "Спалить надо хату. Как батя тогда хлев спалил. Пусть думают, что я сгорел и искать не будут". Ваня вспомнил, как председатель колхоза глазел на его избу, одну из лучших в селе. Изба была бревенчатая, добротная. Не мог он представить, что его родной дом приберут к рукам эти гады, которые у него семью отняли и дом хотят отнять. Не бывать этому. Бабку Прасковью он презирал. Это она сдала Лидочку инспекторам. Она! Чтоб избавиться от них, чтоб не кормить. Пусть бабку совесть мучает, что из-за неё Ванька сгорел. Так им и надо! Пусть он ребёнок, пусть он слабый, но он не успокоится, пока не отомстит им!
Ванька выдал на духу то, что думал. Ребятам понравилась эта идея. Он заметил, как главарь Григорий смотрел на него с уважением, когда тот рассказывал о том, что пришло ему в голову. Видно было, что одобряет. И Ване приятно было, что здесь к нему прислушиваются.
На дело решили пойти немедленно, тянуть было нельзя. Утром может быть поздно. Григорий велел мальчику оставаться в овраге и ждать, никакие протесты не принимаются. Мал ещё. Ближе к полуночи, когда Старецкое погрузилось в кромешную тьму, трое самых взрослых парней бесшумно вошли в Ванькину хату. Григорий зажёг три лучины. Пацаны пошарили по углам, поняли, что брать было нечего. Под лавкой Григорий заметил небольшой жёлтый предмет. Это была куколка. Старенькая, потрёпанная тряпичная кукла в желтом платьеце. Две чёрные бусины на месте глаз. Гришка бережно поднял её и припрятал в карман. Затем мальчишки сгребли солому и сухую траву, на которой в доме спали, в центре комнаты. Тряпьё порвали на лоскуты и с пучками травы рассовали в щели между брёвен по стенам и под крышей. Развели два костерка. Подождали. Когда огонь занялся и перекинулся на стену, быстро покинули избу и бегом вернулись к своим. Алое зарево поглотило родную Ванькину хату уже через пять минут целиком, но этого ребята-беспризорники уже не увидели. Каждая минута была на счету. Ванька вскоре почувствовал запах дыма. До боли жалко было свой дом, место, где родился и рос, где когда-то был счастлив. Будто половина сердца осталась там. Теперь это – прошлое, которое навсегда останется в памяти. Григорий сказал:
– Уходим сейчас же. Все готовы?
Ребята засуетились. В несколько больших мешков из дерюги уже был сложен нехитрый скарб. Ребята похватали мешки, тот, что с провизией взял Григорий. Затушили костёр и отправились в путь. Больше четырёх часов шли по просёлочной дороге до бывшей Покровской слободы, которая разрасталась и развивалась быстрыми темпами и недавно стала именоваться городом. Большую часть пути, Григорий нёс Ваньку на спине, лишь изредка снимая, чтоб отдохнуть. Ванька был самым младшим в группе. На руках у Гришки он чувствовал себя как за каменной стеной и так крепко ухватился за его шею, что тот аж закашлялся. Шли тихо, слышно лишь было, как шелестит кое-где пожухлая листва под ногами. Когда забрезжил рассвет вышли к берегу Волги. Григорий знал эти места. На пустынном деревянном причале стояла одинокая хлипкая лодка. Гришка спустил Ваньку с затёкшей спины и скрылся в посадках. Вернулся через минуту с мужиком в высоких резиновых сапогах. Лодочник окинул взглядом всю компанию и сказал, что лодка мала. Почесал репу. Исчез снова в густых зарослях, затем свистнул. Гришка метнулся в кусты, и вскоре оба парня волокли ещё одну лодку, настолько захудалую с виду, что Ванька очень засомневался, что на ней можно плыть. Друзья- беспризорники залезли в лодки, устроились кто на сиденьях, кто на полу, тесно прижавшись друг к другу. Холодный осенний ветер продувал насквозь, и худые детские тела сотрясались от мелкой дрожи. Одну лодку подтолкнул лодочник, другую, ту, что с Ванькой – Григорий. Гришка, в отличие от лодочника, который был в резиновых сапогах, промочил ноги по колено, так и текло с его штанин пока плыли. Но он не обращал на это внимания, интенсивно работая вёслами. А вот у Ваньки сжалось сердце, от этого. Он запереживал, что тот заболеет, и что тогда? Понимал, что жизнь его сейчас от него, Григория, зависит. Немного погодя за вёсла сел Фёдор, а Гришка подсел к Ваньке, обнял его и сказал: "Я тебе вот это взял…", и отдал найденную у него в хате сестрёнкину куколку – всё, что у Ваньки осталось от Лидочки. Любимой, милой сестрёнки. Мальчик тихо заплакал, и так и уснул на коленях у Гришки, всхлипывая и тяжко вздыхая.
Глава девятая
Обосновались в городе недалеко от железнодорожного вокзала. Половина группы сразу отпочковалось, и их осталось шестеро пацанов и одна девчонка. Нашли место за железнодорожным вокзалом в заброшенных конюшнях. Буквально в пятидесяти метрах на запад от конюшен находилась извилистая дорога, ведущая на холмы, гордо именуемые здешним городским населением горами. Беспризорники, после обустройства своего нового пристанища, принялись за дело. Трое взрослых ребят нанимались грузчиками на вокзале, работали за еду, которую приносили младшим. Те, в свою очередь, попрошайничали на улицах города. Ванька догадывался, что Григорий с Фёдором и Василием иногда промышляли грабежами, но точно этого не знал. Просто бывало, что у старших иногда появлялись деньги, на которые тут же закупались тёплые вещи на зиму. Старшие ребята, как Ваньке казалось, даже выглядели более или менее прилично в новой одежде. Каждый раз, когда взрослые парни уходили на два-три дня, мальчишка места себе не находил. Он предполагал, что те отправлялись на "дело" куда-нибудь подальше, возможно за город. Боялся, что их поймают, и их, малышей, заберут в детские дома. Слава богу, парни всегда возвращались. Приносили иногда сладости даже. А спросить, откуда у них появляются деньги, Ванька стеснялся. Сам он ежедневно занимал своё место у входа в вокзал и попрошайничал. Он слышал, что Гришка кому-то дорого заплатил, чтоб ему разрешили тут "работать". Ведь вокзал, как и другие людные места имели своих "хозяев" из местных бандитов. Ванька ужасно стеснялся стенать и плакать перед прохожими, вымаливая копеечку. Просто стоял с шапкой, опустив глаза. И зарабатывал он, естественно, меньше всех. Ну не мог он себя пересилить, не мог. Когда приносил свой заработок, ребята лишь вздыхали, а он извинялся и обещал, что в следующий раз у него получится заработать больше. С утра выходил снова на перрон и опять молча протягивал шапку приезжим и отъезжающим в надежде, что над ним сжалятся. Так и продолжал приносить друзьям жалкие крохи и не знал, что ему противнее: просить деньги у людей или смотреть потом в глаза ребятам, которые приютили его и спасли…
Зиму пережили очень тяжело. Ванька и Алёнка много болели и кашляли, как сумасшедшие. Гришка покупал какие-то микстуры и лечил их. Когда у девочки был сильный жар, Гришка укутал её в дырявый ватник и ночью отнёс к дверям местной больницы, позвонил в звонок и убежал. Больше Алёну никто не видел. Часто в сильные морозы грелись в здании вокзала или в подъездах домов. Однако, Ванька заметил, что в городе всё же легче прожить, чем в деревне. Каждый вечер Ванькой с товарищами тщательно проверялись мусорные баки на их территории (все мусорки были поделены между разными сообществами бездомных, к чужим нельзя было подходить), там находили объедки. Изредка возле баков добрые люди оставляли старую или дырявую обувку и одёжу. Так и держались. Главное не попасть в поле зрения социальной инспекции, иначе – всё. Приёмник-распределитель или трудовая колония для старших. А там порядки, как в тюрьме. Это рассказывали ребята, которые периодически примыкали к ним после побегов из разных исправительных учреждений города. Со временем Ванька научился за километр чуять опасность, и, завидев подозрительных людей из числа тех, кто устраивал на них облавы, уносил ноги.
Григорий привязался к Ваньке. Тот часто тихо плакал, вспоминая мать, сестру и брата. Григорий несколько раз по-честному пробовал что-то узнать про Ванькиных родственников. В городе было порядка тридцати крупных предприятий, ещё фабрики и заводы поменьше. Он караулил возле этих учреждений, после окончания смены подходил к некоторым из возвращавшихся домой рабочих и расспрашивал о Ваниных матери и брате. Мало кто желал разговаривать с бездомным. Несмотря на то, что Гришка был одет получше, чем другие беспризорники-оборванцы, и был как минимум умыт, люди каким-то образом узнавали в нём бездомного, и сторонились. Но те, кто осмеливались поговорить, ничем помочь не могли. Никто таких женщину и молодого парня, которых описывал Гришка, не встречал. Сам он понимал, что они могли перебраться и в любой другой город, но он обещал Ваньке, что будет искать, и искал. Даже подходил к трём городским приютам и приёмникам-распределителям, отирался рядом, пытаясь хоть что-то узнать о Лидии, спрашивал дворников, местных жителей. Но тоже безрезультатно. Узнать что-либо у руководства этих учреждений он не мог, боялся сам попасть в поле зрения органов. Через 2 месяца бесполезных хождений Григорий прекратил поиски Ванькиной родни. Понимал, что скорее всего нет их в городе. Иначе, хоть кто-нибудь нашёлся, кто слышал бы о них. А какой смысл искать Ванину сестру? Только травить мальчишке душу. Не факт, что его самого определят в тот же приют, что и сестру. А если и определят, то разлучить могут в любой момент. "Пусть он лучше один раз переболеет. Сейчас. Потом будет тяжелее. Да и она маленькая. Забудет его, возможно у неё ещё и семья настоящая появится", – рассуждал про себя Гриша. А Ванька всё спрашивал и спрашивал каждый день у него, с надеждой заглядывая в глаза, не узнал ли он где его родные. Ну что оставалось делать? Григорий отводил взгляд в сторону, а Ванька убегал в слезах и долго потом молча лежал лицом к стене. У Гришки сердце кровью обливалось от переживаний за мальчишку, и однажды он усадил Ваньку напротив, велел слушать внимательно и твёрдо сказал:
– Иван! С этой минуты ты – мой названный брат. У меня никого кроме тебя нет. Обещаю, что буду оберегать тебя и заботиться о тебе, как родной брат. И любить тебя буду, пока жив. – Гришка обнял Ваньку и долго не отпускал, давая ему время вникнуть в услышанное.
– А я тебя никому не отдам! – ответил Ванька, просияв.
Так и уснули новоиспечённые братья обнявшись и накрывшись с головами старой рогожей. Сейчас они оба были счастливы и улыбались во сне.
Глава десятая
Прошло три года. Город разрастался всё больше и быстрее, Григорий с Ваней и другими ребятами не раз меняли место обитания, всё новые дети появлялись в их рядах, иные уходили или погибали от голода и болезней. Кого-то арестовывали, кого-то забирала инспекция. Ванька вырос. В отличие от статного Григория, обладающего атлетическим телосложением, Ванька был долговязым, худым, да и роста небольшого, для своих десяти лет. Кожа у него была смуглая, но часто покрытая мелкой зудящей сыпью. Он расчёсывал её, от чего на сгибах рук и под коленками, на животе видны были множественные царапины. Некоторые из них воспалялись от грязи и даже гноились. Тогда мальчик прикладывал к ранкам листы подорожника, и это помогало. Иногда, очень редко, когда волосы на голове отрастали и шея сильно потела, брат водил его к цирюльнику стричься. Тот обрабатывал голову от вшей и всё уговаривал бриться наголо. Но Ванька не давался, потому что лысым он выглядел смешно и некрасиво, как настоящий глист! Так он сам себя окрестил, когда однажды был побрит, и увидел семя в зеркале с большой блестящей головой, неестественно крупной для его худого тела. От природы у мальчика был лёгкий характер, и чувство юмора было ему свойственно. Обожал изображать всех и вся, говорить чужими голосами, точно актёр. "Ему бы в театр!" – поговаривали ребята.
Жизнь текла своим чередом, и Ваньку, в принципе, всё устраивало. Он был не один, одет, и чаще сыт, чем голоден. Григорий же, напротив, стал озабоченным и молчаливым. Ванька не понимал, в чём дело. Боль от утраты родных потихоньку стихла, к нему постепенно вернулся весёлый нрав и естественное детское озорство. Он пытался как-то растормошить брата, шутил и веселил его, как мог, но всё напрасно. Неведомая никому тоска поедом ела дорогого ему человека.
На улице был разгар лета. Лето в среднем Поволжье обычно жаркое и засушливое, точно в Азии. Почти каждый день дули жаркие ветра, от чего город был покрыт серой пылью, которая оседала на листьях деревьев, крышах и стенах домов. Она была на дорогах, тротуарах, везде. Ноги через пять минут после выхода из дому становились пыльными по колено, в волосах оседал песок, разносимый ветрами с берега Волги. Постоянно хотелось пить. Люди старались не выходить без надобности из своих домов, где хоть и не было прохлады, но была хотя бы тень.
И в этот жаркий полдень погода была такой же. Над головой бирюзовое небо без облачка. Мальчишки искупались в тёплой бирюзовой воде неподалёку от городского пляжа и разлеглись на мягком сером песке. Июльский ветерок ненавязчиво обдувал их мокрые худые тела. Ванька интенсивно закапывал в песок свои ноги, чтоб потом с силой вырывать их из песочного плена.
– Глупо всё это, – сказал вдруг Григорий задумчиво.
– Почему? Я же так, для смеха, – откликнулся Ваня. Он выглядел обескуражено.
– Да я не об этом, – продолжал Гришка. – Будущего у нас с тобой нет, братишка. Надоело мне бродяжничать. Надоело. Не считают нас за людей. Да и правильно. Какую мы пользу приносим? Для чего землю топчем? Каждый раз ем эту невкусную несвежую пищу из помоек и думаю: "Ради чего свою жалкую жизнь поддерживаю?" За тебя тревожусь. Тебе учиться надо. А в школу тебя не возьмут. Жизни достойной, сытой нам не видать, если будем продолжать бродяжничать. Документы нам нужны. Понимаешь?
– Ты ж сам говорил, что свобода – важнее всего. Мы с тобой, брат, как птицы вольные. Сами себе хозяева!
– Так-то оно так. Но дурак я был, когда думал, что свобода – это на улице жить, куда хочешь ходить и ничего не делать. Думал, свобода – это когда над тобой никто не командует, и ты сам по себе. Однако ж другие люди смотрят на нас, как на отбросы. Сторонятся. Я сам себе становлюсь противен, когда замечаю брезгливые взгляды прохожих. И не только в этом дело. Вот скажи, у тебя есть мечта?
– Конечно. Мамку найти, Павла и Лидочку. И чтоб дом у нас был большой, и чтоб отец из лагеря вернулся. И ты бы с нами жил. И всё бы у нас было.
– Вот именно. Дом сам по себе с неба бездомному не свалится. А моя мечта…, – начал объяснять Григорий, уставившись в одну точку, – стать моряком! На корабле служить на Черноморском флоте.
– Что за флот такой? – заинтересовался Ванька.
– Великий Черноморский флот. Я о нём в газете читал. И фотографии кораблей видел. Эта газета у меня в мешке лежит, я тебе покажу. На море я хочу, каждую ночь во сне его вижу.
– Братец! Зачем тебе это море? Разве наша Волга хуже? И корабли есть! – выпалил мальчишка, вскакивая на ноги.
– Да какие это корабли? Так, баржи да судёнышки торговые. А на флоте настоящие корабли. Военные!
Ванька замолчал и сел. Давно забытое чувство тревоги защемило сердце. Неужели Гришка хочет уехать и оставить его? Повисло напряжённое молчание. Настроение у Вани испортилось.
Григорий развернул Ивана к себе лицом и, улыбаясь, ласково сказал:
– Знаю, о чём думаешь, брат! Никогда я тебя не брошу, веришь? Куда ж я без тебя? Мы же братья! Никогда во мне не сомневайся. Просто пойми, я беспокоюсь о нашем будущем. Не хочешь же ты, чтоб мы до старости скитались, объедки ели, в лохмотьях ходили и так и померли на помойке, как собаки? Ведь не хочешь?
– Не хочу, – ответил Ванька срывающимся голосом.
– Ну вот! И я не хочу. Поэтому, будем действовать, Иван , – заключил Григорий.
– А где же мы достанем документы?
– Пока нигде. Доберёмся сперва до моря. А там я взятку дам. Добро?
– Ты хочешь отдать крест?
Григорий согласно кивнул. Он однажды показывал Ваньке своё единственное сокровище – золотой крест с рубинами, украденный ещё в 1932-м. Григорий тогда сказал мальчику, что крест он нашёл в одной из брошенных деревенских хат, которая осталась после раскулачивания и отправки на спец.поселение хозяев. На самом деле было всё не так. Гришке было всего четырнадцать, когда он впервые пошёл на "дело" в составе банды беспризорников. Средь бела дня в лесополосе напали на обоз с зерном, который два большевика вывозили из деревни. Официально коллективизация и раскулачивание считались законченными, но комитетчики творили беспредел на местах, продолжая вывозить хлеб из сёл и изымать имущество уже у крестьян-середняков. Ребят было пятеро. Избили и связали тех двоих, забрали их сумки, раздели и забрали вещи. Также смогли унести мешок с зерном и мешок с мукой. Так и оставили сидеть представителей советской власти голыми, привязанными к дереву. Убегали быстро, на пару недель решили рассредоточиться по разным деревням, украденное спрятали в лесу до поры до времени, решили делить позже, когда уляжется шумиха. Гришка как раз нёс вещи ограбленных, и, когда ещё бежали, нащупал в одном из карманов что-то твёрдое. Незаметно для других вытащил вещицу и спрятал во рту, от греха подальше. Так у него оказался старинный драгоценный крест. Он берёг его, знал, просто продать или обменять не получится, сразу поймут, что вещь ворованная. Прятал его Гришка, как умел. На себя напялить боялся, вдруг когда-нибудь арестуют, отнимут крест да ещё выяснять начнут, где взял. Последнее время хранил его в лесу в тайнике – вырытой ямке под старым каштаном, примерно в двухстах метрах от протоптанной тропы. Раз в неделю ходил проверять тайник, где кроме драгоценности хранились ещё несколько десятков рублей, скопленных за годы скитаний. И вот теперь Григорий понял, как использует крест.
Путешествие к морю длилось два месяца. Ванька не без сожаления покидал свой, ставший родным, волжский город, своих друзей, таких же обездоленных ребят- беспризорников. Здесь навсегда осталось Ванькино детство, с собой он забрал лишь память о своей потерянной семье. Мама, любимая сестрёнка Лидочка, старший брат Павел, которому теперь должно было исполниться восемнадцать. Где они теперь? И помнят ли его? А отца Ваня уже почти не помнил. Отца и брата в одном лице заменял ему он – Григорий. Любил его Ванька без оглядки. Ведь нормальному человеку, тем более ребёнку, всегда нужен объект для любви, для обожания. Тот, в ком души не чаешь. На кого хочешь быть похожим, кому веришь на все сто. Всю свою нерастраченную любовь Ванька изливал на Григория, но не в открытую конечно. И, так же как он, собирался стать моряком. Гришина мечта стала и Ваниной мечтой. Свою давнюю мечту стать музыкантом или актёром он на время оставил. Привык он жить жизнью брата, его чаяниями. А на самом деле Ванька любил петь, рассказывать разные истории, и мечтал научиться играть на баяне. Представлял себе, как он сидит посреди сцены в большом зале, на коленях – баян. Как играет и поёт, а полный зал зрителей рукоплещет ему. О своих мечтах Ванька никому не рассказывал, знал, что Гришка посчитает это дело несерьёзным и не мужским. Да что там говорить, мечты мечтами, а он кто? Всего лишь неграмотный бездомный пацан.
От города к городу добирались то на повозках, то на обозах, иногда на телегах. В некоторых городках задерживались на несколько недель. Тогда Григорий подрабатывал чернорабочим на вокзалах или складах, нанимался за мизерные деньги. Так они накопили на взятку проводнику и ехали остаток пути на поезде в тамбуре, потом в товарном вагоне. Путь Григорий сверял с потёртой картой, которую бережно хранил, завёрнутой в тряпочку. Климат и растительность постепенно менялись по мере продвижения на юг. Но так как двигались братья медленно, эти изменения им не очень-то бросались в глаза. Однажды лишь, после ночи, проведённой в поезде, Ванька, проснувшись, удивился тому, что увидел за окном вагона: местность с небольшими песчаными холмами за ночь сменилась довольно живописным гористо-лесным ландшафтом. Внимание привлекла сочная зелень трав и неповторимый запах полевых цветов, ударивший в нос после выхода из поезда. И вот, последняя часть пути – паромная переправа. Затем недолго на автобусе и, наконец, прибыли в Севастополь. На стоянке автобусов купили пирогов у местной бабки-торговки и узнали у неё же как пройти к морю. Спустились по склону на дикий песчаный пляжик, где никого не было. В начале октября было тепло. Море встретило дружелюбно наших путешественников. Правда оно не произвело на Ваньку такого впечатления, как на брата. Григорий же стоял на берегу заворожённый этой бескрайней мощной стихией. Он вдыхал полной грудью морской воздух, стараясь выдохнуть не сразу, а задержать его в груди как можно дольше. Он буквально не мог надышаться свежестью после привычного пыльного сухого воздуха своей родины. Ваньку же море пугало своей огромностью и неуправляемостью, но в то же время будто манило ласковым шелестом сине-зелёных волн, гоняющих ракушечник на берегу.
Первым делом мальчишки стянули портки с рубахами и с разбегу бросились в воду. Ваньку сразу волна накрыла с головой, от чего он поначалу даже испугался. Плавали ребята хорошо, но в волнах им плавать ещё не приходилось, поэтому было страшновато. Но уже через полчаса нахождения в воде, они научились держаться на волнах и подныривать под них и лежать, покачиваясь. Наконец, вдоволь накупавшись, вылезли и закутались в свою единственную тёплую вещь – длиннополый стёганный кафтан, который возили с собой в мешке на случай холодов. У Ваньки зуб на зуб не попадал, он дрожал. В носу и горле у него клокотала солёная вода, немножко пощипывая.
– У-у! Ну я и замёрз ! – проговорил он. – Всё-таки море с Волгой не сравнить, да, братец?
– Да, – согласился Гришка и задумчиво стал вглядываться вдаль. – Здесь всё другое. Гляди налево, во- о- н туда. Там порт. Видишь, корабли стоят?
– Вижу, – ответил Ванька, стуча зубами.
В порту Григорий сразу заприметил большой белый пароход и сказал Ваньке:
– Вон она – моя мечта. Как устроимся и сделаем документы, наймусь туда матросом.
– А я? – спросил Ванька встревожено.
– Тебя в школу устроим. Но, прежде всего, надо определиться с жильём. Чтоб иметь паспорт, нужна прописка.
– А где же мы пропишемся?
– Есть у меня некоторые соображения на этот счёт, – сказал уверенно Григорий. – А сегодня здесь заночуем, под вон той насыпью, в кустах.
Ванька согласился. Устроились на ночлег, но обоим братьям долго не спалось. Во- первых, посасывало в желудке от голода (но к этому они привыкли), а во-вторых, от новых впечатлений. Каждый думал о своём, так и уснули перед рассветом, мечтая.
Глава одиннадцатая
Ранним утром Григорий проснулся от Ванькиных стонов. Мальчик ворочался и что -то бормотал с закрытыми глазами. Гришка пощупал его лоб – он огнём горел! Гришка готов был заплакать от обиды. Столько дел, столько планов – и на тебе! Сам виноват, разрешил мальчишке столько купаться в море, ведь понимал же – нельзя! Что теперь делать в незнакомом городе, когда и деньги-то на исходе!? Григорий был сильный духом человек. Он быстро взял себя в руки, закопал в камнях поглубже свой мешок и взвалил на плечи спящего брата. Пошёл вдоль берега моря и вскоре набрёл на рыбацкий баркас, мерно качающийся у пристани.
– Эй, есть здесь кто живой? – заорал Григорий, подойдя вплотную к воде.
– Чего орёшь? – отозвался коренастый бородатый мужик неопределённого возраста, кряхтя вылезая на палубу из рубки.
– Здрасте. Мне помощь нужна. Вот, мальца, надо в больницу. Где-то у вас здесь есть лазарет? Мы не местные. Подскажите, Христом богом молю! – кричал Гришка с отчаянием в голосе. Каждое слово он старался прокричать как можно чётче и громче, так как по утру волны стали больше и шумели сильнее, заглушая Гришкин голос.
– Да не ори ты так! – ответил мужик, спрыгивая с лодки и направляясь к Григорию. – Я тебя провожу к госпиталю. Но идти долго. Кто такие? Откуда прибыли?
Григорий шёл рядом с рыбаком и рассказывал ему о себе и о Ваньке, о своём городе на Волге, как скитались и как попали сюда. Зачем рассказывал – сам не знал. Гришка всегда был благодарен за неожиданную помощь кому бы то ни было, ведь бездомным и грязным оборванцам, таким как они, мало кто помогает, их чураются. Поэтому Гришка сразу проникся к доброму мужику, который, казалось, искренне пожалел ребят. По дороге Гришка даже города не успел рассмотреть, лишь когда остановились у высоких деревянных ворот, заметил, что отошли далеко от моря. На прощанье мужик сказал, что его зовут Миколой, его дом находится в рыбацком поселении в пригороде.
Гришка стоял у ворот больницы в нерешительности, Ваньку спустил с затёкших рук и усадил на пень поодаль ворот. Слева от ворот заметил калитку, которая со скрипом отворилась. Вышла девушка с тележкой, на которой возвышались три огромных мешка. Она была маленького росточка, в синем ситцевом халате и белом платке, из-под которого свисала толстая русая коса до пояса. Черты лица у неё были какие-то мелкие, глубоко посаженные глаза, лицо будто старушечье. Девушка, не обращая внимания на ранних посетителей, прошествовала мимо, с трудом толкая тележку на двух колёсах перед собой. Григорий кинулся к девушке, ловко перехватил ручки телеги и быстро-быстро покатил её вперёд.
– Да не туда же, – возмущенно сказала девчушка, – за угол заворачивай, там мусорка.
Гришка завернул, подкатил к четырём железным бакам и выбросил пакеты с мусором.
– Спасибо, – буркнула девчонка и быстрым шагом стала удаляться в сторону калитки, схватив за ручки полегчавшую тележку.
– Подожди, красавица! – начал тараторить Гришка, забегая вперёд телеги. – Там сидит мой братик. У него жар. Мы приезжие, вчера только в город прибыли. В море перекупались, вот он и слёг. Ему помощь нужна. И лечение.
Девушка бросила телегу, подошла к Ваньке и пощупала щекою его лоб. Затем прощупала пульс на запястье. Потом оголила тощую Ванину грудь и прильнула к ней ухом. Через пару минут выдала вердикт:
– Значит так. У него хрипы, кажется, в лёгких, температура. Без лечения ему не поправиться. Сейчас поведём его в приёмный покой оформлять. Я здесь санитаркой работаю по ночам, и на медичку учусь. А мой отец в больничке – главный врач в детском отделении. Я ему сообщу, а вы следуйте за мной и готовьте документы.
– Нет у нас ничего, никаких документов, девушка, – промямлил Григорий. – Мы не местные. Приехали на море, чтоб на моряков обучаться и на корабле служить. В дороге украли у нас все документы…
Девушка метнула в Григория подозрительный взгляд. Тот, тем не менее, взвалил Ваньку на спину и побрёл за санитаркой. Прошли через пустынный больничный двор и зашли в двухэтажный белокаменный корпус. На первом этаже и был приёмный покой. Девушка, которую, как оказалось, звали Зоей, куда-то сбегала и привела седовласого сухонького доктора в очках и ещё какую-то даму в белом халате. Григорию велела сидеть на лавке в коридоре, а Ваньку отвела в комнату для осмотра. Мальчонку, трясущегося не то от страха, не то от высокой температуры и озноба, обступили доктора, раздели и стали обследовать. Гришка ещё подумал, что слава богу, они вчера в море вымылись и одёжку простирнули, и не стыдно: ведь Ванька чистый. Затем пригласили Григория и стали расспрашивать с пристрастием, откуда приехали, где живут, чем мальчик ранее болел, как теперь заболел и когда стал высоко температурить, и ещё много неудобных вопросов. Гришке пришлось наврать, что живут в рыбацком поселении у дяди Миколы, а родителей у них нет. В конце- концов Гришку отпустили, а главный доктор, отец Зои, велел срочно получить новые документы и принести в ближайшие дни. Ванька пробудет на лечении десять дней. Гришка на прощанье обнял и поцеловал брата, наказал поправляться как можно скорее и ушёл с тяжёлым сердцем. Было не по себе. Впервые за последние три с половиной года он разлучился с Иваном. Он вдруг понял, как сильно любит его и не хочет потерять. Выйдя за ворота больницы, вспомнил, что забыл поблагодарить Зою. Но решил сегодня не лезть на глаза, а придти сюда завтра и подождать её.
