Ирина Верехтина
Исчезнувшие
Неплохо устроились
Они неплохо устроились. Вещи сбывали на блошиных рынках, которых много, и на всех продают старьё. А у Мариты костюмы лыжные, красивые, куртки новые почти, анораки фирменные.
Лыжные ботинки тоже можно бы продать, да приметные больно. Да и покупателей обыщешься. Ботинки жгли в костре. Кишок на бойне – бери не хочу. Иван и брал. Кишки набивали фаршем, который Марита крутила на промышленной электрической мясорубке «FAMA», позаимствованной Мунтянами в кухонном блоке (второе разбитое окно, которое видел Гордеев). Одной оказалось мало, и Иван припёр вторую, не сомневаясь в безнаказанности содеянного: не украл, на время взял, да и спрашивать не с кого будет, долго здесь оставаться опасно. Вышак отменили, зато пожизненку оставили, будут с Марюткой супчик из килек хлебать. Суп Иван любил наваристый, с мясом.
Коптильню он смастерил из железной бочки. Колбасу поставляли в частный ресторанчик на станции, на лыжах идти два часа. Осенью-то хуже приходилось: через болото по вешкам, потом по ручью до железки, потом по шпалам до самой станции. А куда денешься? По дороге не пойдёшь, примелькаешься, с коробом за плечами. По болоту да ручью – оно, конечно, маетно, с поклажей-то. Зато спокойнее: из леса явился, в лесу растворился. И нет тебя.
Весной по болоту не пройти, но весной их здесь уже не будет. Иван по Киевской дороге такой же лагерь присмотрел, туда и переберутся брат и сестра Берёзы.
Из дневника Нади Рыбальченко
3 января 2019. Они неплохо устроились, эти отшельники Лыковы. И не похоже, что брат и сестра, наверное, муж и жена. А зачем тогда врут? Типичные маргиналы, но доброжелательные, и в доме чисто.
Новогоднего похода не было. Гордеев сказал, что пить всю ночь, а потом на лыжах ёлки лбом считать – неспортивно. Никто и не спорил. Так что отмечали кто где. Гордеев со своей Антониной, я с родителями, мы всегда так отмечаем новый год, Юлька с Любой на даче, с мальчишками своими и с родителями. Им там воли не дают, всё под контролем. Леру спрашивать бесполезно: молчит и ничего не говорит. И улыбается. А глаза шальные какие-.то.
Лось с Виталиком махнули в горы, на Чегет, и Васька с ними. На две недели. Так что Старый новый год будем отмечать без них. Наш первый поход в 2019 году будет праздничным, и это символично: как встретишь год, так его и проведёшь.
Часть 14
Знай наших!
Гордеев воспрянул духом: даже при отсутствии троих всё равно получается восемь человек. Непотопляемая группа.
Юлины-Любины мальчики вели себя как завзятые походники: нашли и распилили сухостоину, развели костёр, прикатили «диваны» (брёвна, на которых сидеть), вместе с Гордеевым натянули трос, котлы набили снегом и подвесили на крючьях.
– Суп сегодня отменяется, зато чай будет со стационарным тортом, – сказал Гордеев (прим.: стационарный торт – купленный в магазине и чудом донесённый до привала в рюкзаке, попробуйте на лыжах ехать в темпе и с тортом, узнаете). И водрузил на расстеленную на снегу скатерть коробку с «Наполеоном» и бутылку шаманского. И ещё одну. И ещё одну.
Лера потянулась за бутылкой, обхватила длинными пальцами, как гитарный гриф. Изучила этикетку и радостно объявила:
– Это ж сдохнуть можно! «Ив роша»! Я думала, дрянь какая-нибудь отечественная. Это я буду. И вот это. – Голубева извлекла из рюкзака квадратную бутылку, по виду двухлитровую. «Мэйкерс марк, виски бурбон», знай наших.
Любины-Юлины мальчики оживились, поглядывали на Леру с уважением. Они принесли водку «Хаски» и ликёр для соболюшек, как они звали девчонок. Водку Гордеев велел убрать (бурбон с водкой мешать неспортивно). Мальчишки подчинились без слова: бурбон никогда не пробовали, он стоит запредельно. Сегодня попробуют.
Накрыли на стол, развесили на ёлках хлопушки и «дождик», и праздник получился хоть куда.
Лера наделала «ёлочных» канапе, заворачивая квадратики сыра в листья салата и протыкая шпажками. Надя принесла отварную картошку (каждая картофелина в фольге), бросила на угли, будет горячее блюдо. Юля с Любой придумали делать гирлянды из конфет, нанизывая их на нитки. Гордеев удивлялся, как у них хватает сил веселиться: привал с согласия группы устроили в конце маршрута, накатавшись на лыжах до состояния лёжа, как выразилась Надя.
Гордеевский маневр был своеобразной проверкой: залежались за новогодние праздники, на диване с телевизором в обнимку, так вот вам разминочка, получите-распишитесь. От «разминочки» все нагуляли аппетит и стол соорудили скоропалительно. И объелись так, что не могли уже идти. А идти и не надо – станция за лесом, от силы пятнадцать минут хода, и можно ещё посидеть.
Этот поход был последним «нормальным походом», по выражению Гордеева, а дальше всё покатилось под откос.
Из дневника Нади Рыбальченко
21 января 2019. Старый новый год прошёл по классу «всё включено». Мне понравилось, если не считать, что я встать не могла после Леркиного бурбона. А она мне: «Не можешь, не вставай, посиди, потом встанешь». Так и оказалось, но что я пережила… Ноги вообще не слушались. То есть совсем.
Ребята не приехали ещё, были только Юлины-Любины мальчики. Танцевали со всеми по очереди.
А вчера не было ни Натальи, ни Леры, могли бы позвонить, сказать, что не придут. Не сочли нужным. Зато наши приехали с Чегета, Лось, Виталик и Васька. Васька сказал, что в следующий раз мы с ним вместе поедем.
Опять нас было девять человек. Гордеев сказал, непотопляемая группа. Весело было. Виталик врал опять, и Лось, по-моему, тоже врал – про какие-то чёрные трассы, на которых можно голову сломать, но он не сломал. Жаль, Голубевой не было. Она бы ему сказала – жаль, что не сломал.
Олежка с Витей (я так и не поняла, кто Юлин, кто Любин, и все тоже не поняли) откололи номер, водку принесли опять. Они в группу в конце декабря пришли, и сразу на Натальин день рождения попали, а в январе первый поход 13-го числа, на старый новый год. Вот и подумали, что у нас всегда так. Гордеев им велел водку убрать и больше не носить, иначе, говорит, больше ко мне не придёте. Они ему – не хотите, не пейте, нам больше достанется.
Что было! Гордей орал, аж лес трясся. А Люба с Юлей и говорят: «А давайте, к Мунтянам поедем, пирогов поедим». Вот наглые девчонки! Я всегда пирожки приносила, вчера первый раз не принесла, у нас концерт отчётный был, поздно кончился, а поход в субботу. Был бы в воскресенье, я бы напекла. И главное, все молчали, а эти малолетки рот открыли. Я им не спустила, сказала, вам здесь не буфет. И Гордеев сказал. И они прямо с привала уехали, все четверо. Такой демарш. Ну и – скатертью дорожка. Их в группе прозвали «соболиная охота». Шкуры они соболиные, больше никто.
Из воспоминаний Лося
2019-й год начался «не с горы», по определению Димы-Лося. Впрочем, как раз с горы, потому что новогодние праздники они с Виталей и Васькой-гитлером провели на Чегете, на горнолыжной базе, Виталик достал путёвки, а так им фиг бы обломилось, на праздники-то. У него знакомых половина базы, помогли по старой дружбе. Васька юзал по склону для новичков и от гордости лопался, а Лось с Виталиком покатались, вспомнить страшно.
Тринадцатого пили-отмечали, Надя набралась под шумок вискаря и зависла, а остальные ничего. Говорят, что тринадцатое несчастливое число. Для гордеевской группы оно было последним счастливым днём в январе, поскольку уже в следующую субботу, девятнадцатого января, «соболиная охота» отколола номер, все вчетвером.
Глазами автора
Юлины-Любины мальчики отличились: принесли водку, мотивируя тем, что – праздник же, Крещение! Надо отметить. Водка ледяная, в лучших народных традициях. Гордеев озверел, сорвался, мог бы потише орать. Мальчишки такого не ожидали: ждали что их поддержат, а никто не поддержал. Посовали в рюкзак бутылки и переговаривались шёпотом, чтобы Гордеев не услышал и не добавил к сказанному.
И всё бы ничего, всё бы обошлось, но Юля с Любой, обидевшись за своих, возжаждали сатисфакции. Иными словами, удовлетворения за оскорбление чести. И сделали три ошибки. Первая заключалась в том, что девчонки плохо знали Гордеева, и поэтому решили, что по их просьбе он изменит маршрут. Вторая ошибка заключалась в предложении поехать к Мунтянам на заимку (как прозвали в группе «лагерную» избушку). Третья – в том, что они всё-таки поехали туда, не спросясь Гордея, который бы им запретил, не отпустил, и они остались бы живы – все четверо.
Глазами очевидцев
– А почему нельзя? Мы же в прошлый раз ездили, и раньше к ним ездили. А давайте каждый раз! – предложили Люба с Юлей. И встретили дружный отпор:
– У нас походная группа, а не гостевая.
– А совесть есть? Мы их два раза обожрали, слопали всё что смогли. Налетели как тля на посевы, девять человек.
– Восемь. Восемь человек и один руководитель.
– У нас своя кухня не хуже, и пироги свои.
– А у них вкуснее! У них с мясом! – протестовали Юля с Любой.
Сакраментальное «Вас что, дома не кормят?» всё же прозвучало, и девчонки обиделись.
– Кормят. И в институте кормят, в столовой и в буфете.
– Вот и езжайте в буфет, кто мешает-то? – предложила Надя, обидевшись за выпечку, которая отнимала время и силы, а им, оказывается, не нравилась. Начинка не та. У Мунтянов вкуснее.
– Так, всё, хватит с нас. Мы уходим, – заявили Витя с Олегом, в свою очередь обидевшись за девчонок. Молча надевали рюкзаки, вытаскивали из снега воткнутые вертикально лыжи.
Девчонки жалобно смотрели – то на ребят, но на группу. Надя невозмутимо спросила:
– Суп на сколько человек варить, на пятерых? Я не поняла, вы остаётесь или уходите? Или собираетесь, но остаётесь.
Васька-гитлер расплылся в улыбке: ему понравилась Надина формулировка. Ему вообще всё в ней нравилось. Так ловко перевела рельсы. Ребята поторопились, а сейчас как раз можно дать задний ход.
Витя с Олегом поняли намёк, как по команде перестали собираться. Но Гордеев демарша не простил.
– Хотят, пусть едут. Насильно никого не держу. И алкоголя в группе не будет, иначе сопьёмся. Двадцать пятого Татьянин день, потом февраль: десятого – Кудесы, день домового; четырнадцатого – день Святого Валентина; пятнадцатого – Сретение; двадцать третьего День защитника Отечества, двадцать четвёртого Велесов день, потом сразу масленица, потом сразу пасха, а через неделю Красная горка…
– Не сразу. Пасха в апреле. А Красная горка вообще пятого мая, – сказала Надя. – Все поняли? В следующий поход всем принести «Алка-Зельтцер».
– Да ты чего, Надёк? Шипучку пьёшь? И часто? – удивился Лось. – Отстаёшь от жизни. Пей лучше Bayer, состав аналогичный, но… в общем, сама поймёшь.
Надя отчего-то покраснела. Представила, наверное, как пьёт «шипучку». И снова все умирали со смеху…
Четвёрка молча надевала лыжи.
– Дорогу-то найдёте? – не выдержал Гордеев.
– А чего её искать? По лыжне доедем. Юлька с Любой знают.
– Ну, не буду вас уговаривать, вольному воля. Идите-ка сюда. – Гордеев вытащил карту и показал «отъезжающим» ориентиры, где и куда сворачивать. Лыжней в лесу много, а он хотел, чтобы ребята дошли до станции и сели в электричку. Если им приспичило.
Проехав метров пятьдесят, все четверо не сговариваясь свернули на поперечную лыжню. На станцию они всегда успеют, светло ещё. И чего Гордей привязался, дорогу показывал… Ясно же, что они больше к нему не придут. И девчонки.
– Соболятники отбыли на зимний промысел, – прокомментировал Васька-гитлер. И оказался как никогда прав.
Часть 15
Зимний промысел
После того, как четверо демонстративно покинули группу и не остались даже обедать, в группе они больше не появлялись: ни Люба с Юлей, ни Витя с Олегом. Телефоны девчонок у Гордеева были, но он не звонил. Кланяться ещё соплюхам.
Дорогу он им объяснил-растолковал, по лыжне доедут нормально. Да и светло, темнеть не скоро начнёт. Гордеев не предполагал, что «соплюхи» решили компенсировать мальчишкам неудавшийся поход и потащили их к Мунтянам. Дорогу они помнили не очень хорошо, но там лыжня есть, доберутся.
Исчезнув из поля зрения группы, сделали круг и вернулись, и нашли ту лыжню – занесённую снегом, едва заметную, но разглядеть всё-таки можно. Два раза сворачивали не туда и возвращались назад, третий раз пропустили поворот, и снова пришлось вернуться. На вопрос: «Долго ещё идти?» Люба и Юля отвечали уклончиво: «Не очень».
Когда наконец добрались до лагеря, ребята сильно устали: не привыкли столько ходить, да и рюкзаки тяжёлые, а у девчонок лёгкие. Марита хлопотала, всплёскивала руками, стаскивала с гостей куртки, не знала куда посадить, чем угостить. Водку они отдали Ивану, он взял, одну бутылку откупорил, поставил на стол. Девчонки достали бутерброды, Марита замахала на них руками: «Кто ж с мороза холодное ест? У пе́чи погрейтеся пока, я мяска нажарю».
За занавеской зашкворчало-зашипело раскалённое масло, вкусно запахло.
– Ну, за встречу! – Иван налил стаканы на четверть, девчонкам плеснул на донышко. Они выпили, поморщились, заулыбались.
– За молодёжь! За вас! – Иван налил стаканы снова.
Марита вынесла из-за занавески поднос с дымящимся мясом.
– За хозяйку дома! За Марютку!
Откусывая от отбивной (Марита ножей не дала и гарнир не дала, но так даже вкуснее), девчонки рассказывали, как их оскорбили в группе, сказали, что у них нет совести и много чего сказали, и как они уехали от них.
– Уехали, и ладно. И будет вам.
– Гордеев на нас наорал, за водку. Не нравится, не пей, а орать-то зачем? А все молчат. Слушаются его, как бараны.
– Бараны это хорошо, с баранами всегда договориться можно. Или не договариваться, просто зарезать. Он не поймёт ничего, баран-то.
– Иван! Оставил бы ребят в покое, не видишь, устали, – остановила брата Марита. – Две рюмки выпьешь, а языком метёшь как с двух вёдер.
Иван махнул рукой, замолчал. Налил себе ещё, зажевал мясом. Посмотрел сочувственно на ребят.
– Загнали они вас… Сами едут не торопятся, а вы, значит, вперед всех прибежали?
– Мы не бежали, мы нормально шли… И никто за нами не едет, они вообще не знают, что мы к вам… Мы Гордею сказали, что домой поедем, иначе бы не отпустил. Царёк какой нашёлся. Мы с ним больше не пойдём, сами кататься будем.
За разговорами не заметили, как Иван откупорил вторую бутылку. Все четверо говорили одновременно, перебивая друг друга, торопясь высказать то, что лежало на душе и давило чудовищной несправедливостью:
– За что они так с нами? Что мы им сделали? И смеялись ещё, аж пополам сгибались.
– Смеялись – это нехорошо, – подытожил Иван. – Вы давайте, отдыхайте, пейте чай, я пошёл работать.
Марита всплеснула руками:
– У меня ж там чайник! Выкипел, наверное! – И убежала в кухоньку. За занавеской что-то стукнуло и резко запахло травой.
Размякнув в тепле, объевшись мясом и уговорив с хозяевами две бутылки «Хаски», ребята сидели осоловелые, глупо улыбались. Юля с Любой испугались: как обратно поедут?
– Нам, наверное, домой пора, чай дома попьём. А то темнеет уже.
– Это в лесу, а на дороге светло, темнеть часа через два начнёт. Тут недалеко, с той стороны, – Марита махнула рукой. – Машину остановите. Деньги-то есть у вас? А то, хотите, одолжу. Потом заедете, вернёте.
Девчонки успокоились. И долго пили чай – густой, крепко пахнущий мятой, с листиками брусники. К чаю Марита подала клюквенное варенье, присела к столу, налила себе чашку.
– Закрутилась я. Посижу маленечко с вами.
Ребята спохватились, доставали из рюкзаков хлеб, сахар, печенье. Варенье намазывали на хлеб.
– Вы в чай его ложьте, мешайте ложечкой, с вареньицем-то вкуснее. Допивайте, отдыхайте, а я пойду.
Спинки у табуретки не было, и Люба положила голову на Юлино плечо. Хотелось спать. Пересесть бы на диван, но диван заняли ребята. Умучились. А варенье какое-то приторное. Ладно, съедим, дома и такого нет, здоровый образ жизни.
И кушать хочется, ребята мясо почти всё съели, им с Юлей мало досталось. Люба взяла хлеб, ложкой намазала на него варенье и откусила сразу половину: «За здоровый образ жизни!»
Когда хочется жить
Лера не понимала, что с ней творится. В последнем январском походе, 26 января, когда они, по выражению Виталика, просвистели мимо Татьяниного дня (Татьян в группе нет, студенты не явились, значит, нечего и праздновать), она равнодушно выслушала упрёки, впрочем, шутливые: «Тренировки пропускаешь, Голубева? Кататься разучишься». Суп съела с хлебом, как все, выхлебала миску до донышка и потянулась за бутербродом. Улыбалась, когда Виталик читал вслух газету «Оракул». И ни с кем не разговаривала. «Голубица сегодня сама не своя, как подменили» – шепнул Лось Гордееву.
Она и вправду была сама не своя. Хотелось летать, хотелось жить, будущее виделось в солнечном свете, а работа больше не казалась последней-распоследней, а казалась престижной. Вот бы Иван её увидел – не в куртке с красными штанами, а в топе в стиле «хоррор». Или в кожаном платье и гранжевой накидке. Или в длинном пальто с кейпом. С ума бы сошёл.
Может, это и есть любовь, когда всё время хочется, чтобы он был рядом. Слышать за спиной его дыхание, обмирать от его похвалы: «Молодец. Хорошо идёшь. Палки вперёд выноси! Толкайся! Вот так. Молодец».
Может, это и есть…
Зачем она сюда пришла? Поехала бы лучше к Ивану.
Лера купила эксклюзивные духи «Мальмезон унисекс» за четырнадцать тысяч рублей и поехала к Мунтянам. До лагеря доехала за два часа, сказалась школа: Иван Мунтяну учил серьёзно. И ни разу не предложил остаться, вообще не прикасался к ней, только целовал, взяв в ладони её лицо и не торопясь отпустить.
Свернула с дороги в снег и пробиралась между берёз и ёлок тихо матерясь: лыжи проваливались в снег, приходилось их вытаскивать, и продвигалась она довольно медленно. Ничего, зато приедет «сюрпризом», никем не замеченная: «А это я! Приветик! Не ждал?» Это называлось – идти по целику, Иван её зачем-то научил такому способу лыжной ходьбы, и Лера не понимала, зачем: она не собиралась кататься по целику, собиралась по лыжне.
К сараю она вышла с другой стороны, запыхавшаяся, с розовыми щеками. Отстегнула крепления, сняла лыжи, села на корточки у стены и привалилась спиной к шершавым доскам, которые показались ей тёплыми. Жарко. Когда идёшь по целику, жарко даже если сильный мороз.
Из сарая доносились мерные удары – Иван рубил дрова, громко хакая: «Хак! Хак! Хэк!» Лера не хотела мешать, ждала, когда он выйдет, а он всё не выходил. Ничего, она подождёт. Ей не холодно, после такого пробега. «Пробирается медведь сквозь лесной валежник», сказал бы Иван. Лера улыбнулась. Они поженятся, наверное. И купят дом в элитном закрытом посёлке. В самом лучшем. И машину. У Леры есть, но Ивану ведь тоже нужна. И Марите. Они будут жить все вместе, с Маритой. А квартиру сдавать.
В сладких мечтах о доме у неё затекла спина. Лера встала, походила взад-вперёд. И увидела лыжи. Зачем их сюда поставили, к задней стене? Раньше у двери стояли. Как же они называются?.. Забыла. А вторая пара «мадшус», Виталик ещё рассказывал про Бьорндалена. А эти совсем другие, и цвет другой. «Марпетти Бользано», а вторая пара – наши. Дураку понятно, что наши. Но откуда они взялись? А те, что были, куда делись? Лера наморщила лоб, вспоминая, на каких лыжах катался с ней Иван. Он всё время шёл сзади, поэтому не вспоминалось…
«Хак! Хак! Ха!»
В голове что-то щёлкнуло – топор! У него же электропила, и генератор в пристройке, вон провод к сараю протянут. Зачем же он рубит дрова топором?
Дверь тяжело бухнула («Это в доме, у сарая дверь лёгкая» – механически подумала Лера).
– Олежа! Я долго ждать должна? («Какой ещё Олежа? Гости у них, что ли? Вот не вовремя она приехала…»)
Скрипнула дверка сарая.
– Не хочешь ждать, сама иди руби! – отозвался невидимый Олежа голосом Ивана. – Да уйди ты отсюда! Не суйся под топор. Иди, налью. Сюда иди. На, жри, прорва.
Совсем близко, за стенкой из горбылей, звякнула дужка ведра, послышался плеск и жадные лакающие и чавкающие звуки.
– Ну, хватит, иди уже, не ровён час, лапу тебе отрублю. Лезешь под топор, дурья башка.
Дверь снова скрипнула. В Лерины пальцы ткнулся мокрый нос. Шаря! Она погладила тёплую морду, ухватила пальцами широкий нос, потискала. Шаря громко чихнула, посмотрела укоризненно («Не понравились духи. Ну извини, собака, я не для тебя душилась, для твоего хозяина»), встала на задние лапы и оказалась одного роста с Лерой. Хлестанула хвостом, жарко задышала в лицо – радовалась. От железистого острого запаха подкатило к горлу, и она отпихнула собаку. Шаря не стала навязываться с дружбой, повиляла хвостом, убежала.
Лера поводила перед лицом ладонью, прогоняя запах. Но он не проходил – приторно-тяжёлый, пахнущий медью. Ффууу… Лера с удивлением уставилась на свои пальцы: измазанные чем-то красным, липкие, пахнущие… кровью! Собачья морда! Она трогала морду…
Попятилась от сарая в снег, наступила на что-то и упала. Лыжи! Ещё одна пара! Куда им столько? И почему они закопаны в снегу? Это же… Это же Юлины! Или Любины, их не отличишь, лыжи и те одинаковые, Лера видела, как девчонки втыкали их в снег – четыре зелёные лыжины, это показалось ей смешным. И вот они: одна, другая, третья… и четвёртая. Присыпаны снегом. Лера думала, тут сугроб, а оказалось… Чёрт!
В голове кружилась чёрная воронка, втягивая мысли, которые Лера не успевала додумать, не успевала понять. Как ей быть? Как ей теперь жить? Уехать по тихому, и сразу в полицию!
– Эх, голуба… Дотумкала всё-таки. – Иван появился неожиданно, словно из ниоткуда. Походка у него неслышная, звериная. И звериные безжалостные глаза.
– Я сюрприз хотела сделать, – выговорила Лера охрипшим голосом.
– Сделала. А чего хрипишь? Горло болит?
Лера не ответила. Что отвечать?
– Не совала бы свой нос куда не надо, цела бы осталась. Нравишься ты мне. Дерзость твоя нравится, капризы твои нравятся. Отпустил бы я тебя, не тронул. А теперь не получится. Извини.
Иван взял её за руку, Лера потянулась за лыжами.
– Лыжи оставь, никто не возьмёт, никуда не денутся.
Да, никуда. Вот и соболюшки – оставили, и эти две пары за сараем тоже кто-то оставил. Никуда не денутся. Лера покорно шла за Иваном вдоль стены сарая, стена была очень длинной. Или просто они медленно шли? Или это остановилось время, чтобы дать ей ещё немного пожить.
– Не бойся. Больно тебе не будет.
– А… как?
– Да никак, уснёшь просто. И будешь спать. А я с тобой посижу. И за руку подержу, хочешь? – У Ивана задрожал голос. – А хочешь, женой мне будешь? Весной оторвёмся отсюда, я место приглядел, по Киевской дороге, Крекшино. Красивое место! Земляники-грибов полно. Ты землянику любишь собирать?
– Собирать не люблю. Есть люблю.
– Ну, видишь, как хорошо! – обрадовался Иван.
Подумал, что она согласна? Напрасно так подумал…
–С работы уволишься, скажешь, другую нашла. А друзьям скажешь, что уезжаешь, далеко. Не соврёшь, – воодушевился Иван. Посмотрел на молчавшую Леру. – Или тебя искать будут?
– Не будут. Не в том дело. Я не хочу… так. Я не смогу. Я лучше… засну. – Лера замолчала. Молчал и Иван.
– Ты… посидишь со мной? И за руку подержишь.
Она ещё любила его, даже такого. Можно ведь всё изменить. Можно ведь – жить. Гаснущим разумом Лера цеплялась за жизнь, за надежду на новый поворот плоскости, которая – легла плашмя и не хотела подниматься, и не было сил её поднять, а Иван не помогал.
Она уже не понимала, что происходит: сознание разорвалось, как разрывается мышца от чрезмерной нагрузки, жутко больно. Мозг не выдержал боли, заблокировал всё лишнее (знание, познание, мысли, эмоции) и включил аварийный режим. Сработала программа защиты – "только выжить". Лера послушно села за стол, покрытый клетчатой весёлой клеёнкой, послушно выпила чай, цокая зубами о стакан. И до самого конца не верила в происходящее.
