Ирина Львовская
Трудный выбор. Сборник рассказов
Как-то вечером Алле потребовалось сбегать к одной знакомой домой, они вместе там кроили и шили новый костюмчик для Алены. Она предупредила, что побежит на час, и выскользнула из дома. Ходьбы до знакомой всего ничего: пересечь парк и дорогу, но летний вечер уже стал сгущаться, темнеть, а Аллы все не было. Андрей, с тревогой посматривая на часы, стал нервничать. А потом не выдержал и пошел встречать Аллу. Сестры нигде не было, Аллина знакомая сказала, что та забрала костюмчик и уже давно ушла домой. Он кинулся по окрестностям, по парку, обежал ближайшие дворы, ее нигде не было. Сильный шальной безумный страх завладел сердцем Андрея. Он, не зная зачем, бросился на пустырь за домами и там услышал слабые стоны. Андрей побежал на еле уловимые звуки. И тут увидел оглушенную, ничего не видящую, ползущую на четвереньках Аллу, она бессознательно прикрывала руками, держа в кулаке две неровно разорванные на груди половинки простого платьица ниже колен. Его грязный низ был испачкан кровью, и тут Андрей все понял. Алла пыталась встать и не могла.
– Алла, – голос Андрея подвел, он дрожал, – Алла!
Она вскинула голову и только тогда заметила его и тихо заплакала.
–Алла! – он опустился перед ней. – Кто?! Алла, кто это сделал?! Кт-о-о?!
– Не надо, Андрей, ничего не надо! – полушепотом сказала она.
– Кто?! Я тебя спрашиваю: кто?! – заорал он и с силой встряхнул ее.
– Тарас из пятнадцатого дома, – пытаясь встать, ответила Алла.
Андрей подхватил испачканную в земле, с ободранными коленями сестру и понес на руках домой, а она машинально держала на груди разорванное платье и беззвучно плакала.
– Я не буду жить, – тихо, как дыхание, произнесла Алла.
– Я убью его, – пообещал брат.
– Нет, не надо, – шептали ее бескровные разбитые губы.
Он принес Аллу домой и передал ее на поруки Аленке, хорошо, что Игорь с Машей уже спали.
– Алена, присмотри за Аллой, глаз с нее не спускай, – наказал Андрей.
– А ты куда? – ее руки испуганно скользили по его рубашке, – Андрей, пожалуйста, не уходи!
Он убрал ее руки и резко отодвинул.
– Не оставляй Аллу одну, – напоследок распорядился старший брат, а сам рванул в глухую черную ночь.
Так же как и тогда, руки Андрея неосознанно сжимались. Предутренний холодок тянулся из приоткрытых окон поезда. И Андрей, мягко ступая, стараясь никого не потревожить, снова пошел в тамбур. Густая ночная темень начала постепенно рассеиваться. А вот об этих событиях он никогда не забывал в тюрьме и миллионы раз мысленно возвращался к ним. Спустя девять лет он до сих пор чувствовал злость и тупую давящую боль в области груди. И снова вырисовывалась растерзанная взлохмаченная Алла. Андрей, прислонившись головой к дверям поезда, на которых виднелась полустертая надпись «Не прислоняться», вновь вглядывался в зачинающийся рассвет свободной жизни. Там, в неволе, рассвет совершенно другой, как из другого мира. И то, что случилось девять лет назад, тревожило душу Андрея…
Та ночь девятилетней давности была теплая. Сколько Андрей ждал обидчика около дверей его квартиры, он не знал. В темном подъезде не горели лампы, и человека, стоящего на несколько ступеней выше, было не видно, именно поэтому Тарас не заметил Андрея. Но только щелкнули замки открывающейся двери, как каратель втолкнул обидчика в квартиру, не дав ему опомниться. Тарас захрипел.
– Кто тебе дал право так с ней? – захлопнув дверь, Андрей подхватил противника за грудки.
– Красивая очень и сладкая, – омерзительно улыбаясь, ответил Тарас.
Андрея захлестнула волна гнева, он первым ударом снес недруга на пол. Тот хотел было подняться на ноги, но Андрей не позволил ему. Он крушил и бил насмерть, пинал, не слыша стонов и мольбы о пощаде, не слыша и не чувствуя, как оседает тело обидчика его сестры. А перед глазами Андрея чавкала мокрая от дождя земля около пяти ровных одинаковых могил родителей, потому что впервые за все лето тогда пошел проливной дождь, а на следующий день вновь вернулось нестерпимо жаркое лето. Перед его глазами возникала уставшая бабушка с невысказанной болью при жизни, витал дядя Антон со слабыми цепляющимися руками. Руки Андрея ныли от тяжелой второй работы грузчиком ночами, чтобы заработать младшим на одежду, а еще сильнее давил позор Аллы, он чувствовал его острее, чем кто-либо, как будто это его самого, Андрея… И он продолжал наносить тяжелые сокрушительные удары, не слыша и не чувствуя сдавленных хрипов обидчика Аллы.
Андрей опомнился тогда, когда Тарас лишь тихо стонал в луже собственной крови. Он сам вызвал «скорую» и дождался ее.
– Ты за что его так? – ахнули врачи.
– За дело, – ответил Андрей и тогда впервые в жизни закурил.
– Тебе бежать надо, парень, – сказал доктор.
Но Андрей сам открыл дверь приехавшей по сигналу милиции. Как воспитали его честным до безумства и учили жить по совести, так и не смог он уйти и сбежать. Его связали и доставили в отделение, а дальше все развивалось как в самом страшном сне. Не приходя в сознание, Тарас умер на вторые сутки.
– Так и не скажешь, за что ты убил человека? – спросил следователь, приведенного на допрос Андрея.
– Почему убил?
– Потому что все, умер твой страдалец, не приходя в себя умер, – заорал мужчина в погонах, – мне его мать пороги слезами обливает!
– Как умер? – Андрей отшатнулся. Этого он не ожидал, никак не думал, что так все случится, и только тогда понял, что наделал. Оставил семью без него. Но так и не поведал, за что избил Тараса.
– Молчать будешь? Ну и молчи, – разозлившись, махнул следователь. И никто не стал разбираться в мотивах.
«Как они надоели! – думали про Андрея. – Тут страна разваливается, не до них, а эти убивают друг друга ни за что, ополоумели уроды, озверели. Туда их всех, подальше от общества».
На судебный процесс, который состоялся очень быстро, потому что все было ясно и так, Андрей запретил приходить родным, была лишь Алла с его другом Валерой. Осужденный так и не рассказал, за что убил Тараса, поэтому получил десять лет тюрьмы общего режима. Когда его уводили конвоиры, Андрей попросил Валеру:
– Ты помоги им, пожалуйста, чем сможешь.
– Обязательно помогу.
Машина с маленьким зарешеченным окошком увозила наголо остриженного Андрея от семьи и прежней жизни, а за ним с безумно красивой косой долго бежала, спотыкаясь и падая, Алла.
– Андрей, Андрей! – кричала она. За ней не поспевал бежать Валера, а брат не в силах был отвернуться от унизительной погони сестры. Их разлучали надолго-надолго, на целую немыслимую эпоху. Андрей отвернулся тогда, когда Алла с Валерой стали едва различимы. Друг все-таки догнал упавшую Аллу и повел домой.
На следующий день ее роскошной косы не стало, вместо нее появились сиротливые малопривлекательные короткие волосы в мальчишеской стрижке. С тех пор Алла стрижется по-мальчишески коротко. Спустя несколько месяцев она вышла замуж за Валеру. Без любви, конечно, так сложились обстоятельства. Она чаще других приезжала к нему на свидание, при любой возможности. Приезжали и Игорь, и Алена. Все, кроме Машки, потому что ее берегли. Андрей вышел на свободу через девять лет, отсидев почти от звонка до звонка…
…Разбуженные утренним рассветом, пассажиры поезда заходили туда-сюда, в вагонах началась обычная возня, люди заваривали и пили утренний чай. Андрей стоял в тамбуре и ловил лучи восходящего летнего солнца. Потом вернулся на место и собрался. А за окном мелькали родные пейзажи, и поезд, сбавляя скорость, останавливался на долгожданном вокзале его любимого города. Андрей самый первый двинулся к выходу и вдруг увидел через открытую форточку всех своих. Сердце тревожно зашлось в груди.
– Мои, мои! – и, спрыгнув с подножек вагона, он побежал им навстречу с шальной радостной улыбкой.
Они пробирались друг к другу сквозь тесный поток чужих людей, а добравшись, на секунду остановились, осознавая, что все осталось позади, а потом разом обнялись и рассмеялись. Здесь были все: Алла, Алена, Игорек, Валера и Маша. Они все здорово изменились: Алла сильно повзрослела, по глазам Игоря было сложно прочесть охватывающие его эмоции, Аленка вытянулась, друг Валерий заметно возмужал, а вместо маленькой девочки Машки стояла хорошенькая, модно одетая молодая девушка. Она единственная испуганно отпрянула от него и неловко изучала лицо давно забытого человека. В своих холеный ручках Машка держала букет цветов.
– Здравствуй, Маш, – Андрей улыбнулся ей. Он, конечно, видел ее на фотографиях, и она его, но действительность для них оказалась совсем другой. – Какая ты стала!
– Здрасте, – Машка растерянно протянула ему цветы.
– Привет, – старший брат обнял ее и подумал, как же много он пропустил!
Обнимая всех по очереди и обмениваясь приветственными фразами, Андрей был счастлив, и ему казалось, что все беды и несчастья остались позади. Но он еще не знал, что уезжая девять лет назад из одной страны, он вернулся совершенно в другую, где одни человеческие ценности подменились другими. Жизнь круто изменилось не только внешне…
И с этим ему еще придется столкнуться. А пока они были одним счастливым целым…
Предатель
Вся семья, состоявшая из четырех человек, в привычное для себя время собралась за ужином. Самая младшенькая кареглазая Олеся над чем-то весело смеялась, сын Костя сосредоточенно читал газету, а жена Люда накрывала на стол. Последним в кухню вошел глава семейства Яков Петрович и окинул взглядом происходящее.
– Все пляшешь, стрекоза? – нежно спросил он у дочери.
Олеська подскочила со стула и чмокнула отца в щеку. Она была студенткой медицинского института, почти врачом, двадцати двух лет от роду. Простодушная, искрящаяся, глазенки так и бегали, улыбка не сходила с ее лица.
– Добрый вечер, папочка. – И было непонятно, то ли она действительно рада его видеть, то ли иронизирует. Он всегда пытался прочувствовать неугомонную, вечно двигающуюся Олесю.
– Добрый вечер, отец, – Костя, не опуская газету, протянул руку отцу. В свои двадцать шесть лет он наконец-то настроился жениться и вскоре должен был покинуть отчий дом.
– Привет, садись за стол, – ставя тарелку с нарезанным хлебом, потому что все остальное уже стояло на столе, произнесла жена. Она двигалась по кухне плавно, с достоинством неся свое невысокое тело. Кстати сказать, она почти за тридцать лет их совместной жизни со спины казалась все такой же, какой была при первой встрече. Люда никогда не была стройной, но и полной ее нельзя было назвать. И за долгие годы ее фигура почти не изменилась. Если только чуть-чуть. А вот девичья миловидность уступила место женскому очарованию.
Яков Петрович сел на свое законное место, что находилось в центре стола, и вся семья приступила к ужину.
– А Костик нам билеты в театр купил. Представляешь? – не удержалась Олеся и рассмеялась.
– В театр? – удивленно переспросил глава семейства.
– Ага, нам троим. Тебе, маме и мне, – доложила младшая.
– Я вчера видел этот спектакль, – сказал Костя. – На самом деле, стоящая вещь, стоит сходить. Постановка уже нашумела во многих городах. – Он посмотрел на родителей.
– Конечно, пойдем, – согласно закивала жена.
– И как фамилия режиссера? – просто так, как будто был театралом, спросил Яков Петрович.
– Ляпчик, – без запинки ответил Костя.
– Интересно, – качнул седой головой отец. И в эту секунду ему вспомнился один человек, который носил точно такую же фамилию. Совпадение? Однофамилиц? Конечно же, да. Это воспоминание было из далекого прошлого. Он так давно запретил себе думать об этом человеке, более того, он не хотел его вспоминать и совершенно не желал знать, как сложилась судьба того Ляпчика. Ничего хорошего из его судьбы не могло получиться. Интересно, что было бы, если бы они вдруг встретились? Яков Петрович едва заметно мотнул головой. С этим человеком ему не хотелось встретиться. И, наверное, никогда они больше не встретятся.
Спустя сутки, Яков Петрович с женой Людочкой и дочерью Олесей сидели на самых лучших местах в зале в предчувствии грандиозного представления. Костя не поскупился на билеты и не ошибся в непередаваемой зрелищности происходящего на подмостках театра. Первые минуты спектакля сюжет развивался просто, как все гениальное. Дружили два парня с сильными, заряженными энергией спорта телами, с зоркими умными глазами и одухотворенными лицами, ища в силу своей молодости наиболее уютного места под солнцем. Все понятно, так и должно быть. С этого момента сюжет приобрел неожиданное направление. Учась на одном факультете, занимаясь любимым делом, каждый выбрал свой путь заработка денег. Наиболее талантливый, как окажется впоследствии, стал удачно подфарцовывать. Этот актер играл так замечательно, что невольно хотелось встать со своих мест и приобрести у него какую-нибудь вещь. Его глаза улыбались и звали зрителей. Он так красиво балансировал на шаткой грани дозволенного и недозволенного.
О, это время запретов, отрицания потребностей советских людей! Поколение старших зрителей содрогнулось при столь правдоподобной атмосфере тех лет. И не ошиблось в зарождающихся неприятных предчувствиях. Гром грянул, как всегда, неожиданно. Его ждали, предвидели, чувствовали, но надеялись на благополучный исход. Наиболее талантливого из друзей поймали, и началась кропотливая работа в органах дознания. Пришли к его другу, что спокойно плыл по течению, умудряясь сворачивать, как того требовала толпа, проявляя колоссальную приверженность идеалистическим установкам. Ему доходчиво объяснили, что если он не напишет заявление на друга, то забудет про любимую профессию, а соответственно, про институт, которому посвятил почти четыре года. Тот, кто жил, как требовали установки, ничего не имел против того, кто умел зарабатывать деньги. Требовала жизнь, и требовали из органов. И он написал заявление под диктовку. Зал заклокотал, резко осуждая второго актера, негодуя и ненавидя, презирая за трусость. Перед зрителями провели первого актера в небрежно заправленной рубахе и мятых брюках, с синяком под глазом, привязали. Взгляд его беспокойно бегал по лицам зрителей, актер трепетал. Происходящее на сцене выглядело настолько естественным, что зрители втянули головы в плечи. Провинившегося начали бить. Он натурально вскрикивал, падал, стонал, терял сознание.
– Не могу больше, – прошептала чуть слышно жена.
Олеся молчала, кусая пухлые алые губки, а Яков Петрович сидел, схватившись за подлокотники кресла. Умом все понимали, что актер физически не страдает, оставалось только догадываться, какие приемы использовали постановщики театра, чтобы все казалось таким настоящим! Когда этот молодой парень вышел к концу спектакля, будто после освобождения, исчезнув за кулисами на одну минуту, это был замученный человек, жадно дышавший воздухом свободной жизни. Его взгляд пробирал каждого сидевшего в зале до самой глубины души. Актер играл неистово, мгновенно перевоплощаясь из молодого везунчика в побитого судьбой почти старика, казалось, прошла целая жизнь на подмостках театра. Не выдуманная, а самая настоящая.
Толпа уходила, бурля, унося с собою тягостное ощущение. Людочка держалась за мужа и дочку, боясь отпустить их. Втроем они подошли к гардеробу.
– Папа, зачем тот, второй, написал донос? – наконец спросила Олеся. Она стояла в очереди за одеждой и, по-видимому, еще не отошла от спектакля.
Яков Петрович молчал, он прокручивал в уме одну и ту же фамилию: Ляпчик, Ляпчик. Неужели тот самый Ляпчик? И не мог многого объяснить дочери, что так терзало его душу.
– Смотрите, режиссер идет! – сказал кто-то из зрителей в фойе театра. И очередь мгновенно перетекла от гардероба к величественно вышагивающему и улыбающемуся мужчине в темном костюме, в умных глазах которого затаилась хитрая усмешка. Никого не удивило, что делает этот легендарный человек, поставивший замечательный, нашумевший во многих городах спектакль, рядом с гардеробом. Об этом подумал только один Яков Петрович.
– Пойдемте к нему, – страстно зашептала Олеся. – Папа, давай возьмем у него автограф!
Яков Петрович стоял, не в силах сдвинуться с места, и слышал, как противно стучит сердце. Он повернулся к гардеробщице и протянул номерки. Потом получил легкие осенние куртки.
Режиссер дал несколько автографов разгоряченной публике, и взгляд его случайно остановился на полупустом месте около гардероба. Яков Петрович, получив одежду, поднял глаза, и их взгляды встретились. Они узнали друг друга. Режиссер двинулся навстречу.
– Здравствуйте, – он остановился в трех шагах от них.
– Здравствуйте, – в один голос произнесли Людочка с Олесей. На их лицах застыли удивленно-счастливые улыбки, которые спрашивали, за что им такая честь.
– Вы, наверное, вторая жена Якова? – Ляпчик говорил просто, будто не был обласкан славой и не было минуты назад раздачи автографов боготворившим его зрителям и поклонникам.
– Откуда вы знаете? – опешила Люда.
– Как вам спектакль? – словно не расслышав вопроса, мягко спросил режиссер.
– Шут, ты, Слава, шут! – лицо Якова сделалось злым. Он долго не мог попасть в рукав куртки, потом отшвырнул ее и посмотрел прямо ему в глаза. – Вот так ты считаешь? Да?! – он, разгоряченный и задетый неожиданной встречей, которой боялся столько лет, старался не поддаться искушению и не надерзить давнему другу. При воспоминании о первой жене Ольге у него загорелись уши.
– Да, я так считаю! – Слава Ляпчик стоял и насмешливо рассматривал Якова. Полоска маленького света, что плохо освещала этот угол, пролегала между ними.
– Вы знакомы? – спросила Люда, переводя вопросительный взгляд с одного на другого.
– Людочка, нам пора домой, – Яков наконец попал в рукав куртки, раздраженный, он застегнул пуговицы и, не прощаясь, пошел прочь. За ним заторопились ничего ни понимающие дочь и жена.
– Я не понимаю, что случилось? – Людочка остановилась и преградила путь мужу. – Откуда он знает твою первую жену?
– Я тебя прошу, оставь меня в покое, – разгневанно сказал Яков и, не удержавшись, смачно добавил про Ляпчика: – Шут!
Людочка знала характер мужа и в такие минуты старалась не лезть к нему в душу. Приумолкла даже любительница съязвить Олеся. Домой они вернулись с испорченным настроением.
– Как прошел спектакль? – искренне полюбопытствовал Костя, он только вернулся со свидания и пребывал в замечательном расположении духа, поэтому ему хотелось обсудить увиденный спектакль.
– Хороший спектакль! Душещипательный! Спасибо, Костя! – процедил сквозь зубы Яков. Пройдя в свою спальню, он ничком упал на кровать и больше не проронил за весь вечер ни одного слова.
Всю следующую неделю Яков был замкнутым. Он по-прежнему ужинал вместе с семьей, смотрел телевизор, читал журналы, но взгляд его блуждал в другом измерении, часто глава семейства упускал нить разговора, потом переспрашивал и вновь терял к теме интерес. Яков Петрович приходил с работы позже обычного, иногда бесцельно колесил по городу, останавливаясь в любимом кафе недалеко от дома.
Он спорил с самим собой и доказывал себе, что поступил тогда правильно, потом соглашался, но успокоения от этого не чувствовал.
– Отец, давай поговорим, – как-то поздним вечером, после ужина, Костя подошел к Якову Петровичу. Буднично горели огни в противоположном доме, и пахло уходящим летом.
– Давай поговорим, – согласился глава семьи и приготовился слушать сына. Мало ли какие проблемы у парня.
– Я никогда у тебя не спрашивал, почему ты ушел от первой жены. Сначала было не интересно, потом неудобно. Но все чаще я ловлю себя на мысли, что думаю об этом, выдвигаю разные версии и так и не знаю всей правды. – Костя стоял с умным и серьезным лицом, расправив широкие плечи.
– Причина, Костя, банальная, мы не сошлись с ней характерами, – хмыкнул Яков Петрович. И вновь, как тогда в театре, у него зарделись кончики ушей.
– И тебе никогда не хотелось прийти к ней, попить чаю, просто посидеть рядом и выкурить сигарету? Спросить наконец про сына? – отблески от телевизора и света люстры неровными пятнами отражались на лице Кости, поэтому в зависимости от падения лучей его лик то просветлялся, то тень закрывала правую щеку.
– Костя, что за глупости? С чего к тебе лезут эти мысли? – Яков Петрович ощутил досаду.
– Я же вижу, что ты мучаешься, – отозвался Костя.
– Что ты еще видишь? – съязвил Яков Петрович.
– Я наблюдаю за тобой со спектакля. Отец, что случилось в театре?
– Да ничего не случилось! – взорвался Яков Петрович. – Встретил старого знакомого и больше ничего не случилось!
– Как хочешь, отец, я хотел тебя поддержать. Только всегда ли ты прав? – С мерцающего экрана телевизора яркая полоска осветила Костин силуэт.
– Что ты хочешь этим сказать? – вскинулся Яков Петрович, но сын развернулся и скрылся из гостиной.
С этого момента Яков Петрович по-новому посмотрел на свою жизнь.
Слава Ляпчик был не просто знакомый из далекого прошлого, он был его лучшим другом еще со школьной скамьи. Ляпчик сидел за первой партой, Яша – за второй, друг за другом – паровозиком. Школьные годы ничем особым ему не запомнились. Вместе учились на крепкие четыре-пять, вместе читали одни и те же книжки, спорили, влюблялись в одних и тех же девчонок, вместе участвовали в спортивных соревнованиях. Но был в Славке один пункт, который Яков недолюбливал. Ляпчик умел неординарно мыслить, иногда в своих рассуждениях он заходил в такие дебри, что находиться рядом с ним становилось опасно. Он плевать хотел на все идеологические устои и пытался объяснить это Якову.
– Яша, многое из того, что ты считаешь за истину, не подлежащую сомнению, – вранье, – любил повторять Слава и смотрел на него, чуть не падающего в обморок, Якова, посмеиваясь. Еще слова такие находил умные.
Яков злился на Славу, он не то чтобы безоговорочно верил, он робел перед той системой и уважал ее за могущество, в нем жил перед ней трепетный первобытный страх.
Несмотря на столь существенную разницу во взглядах, их дружба продолжалась. Они вместе поступили на один факультет. И тут, как в злополучном спектакле, что так долго не давал Якову покоя, каждый сам выбрал свой путь заработка денег. Веселый, озорной Славка занялся спекуляцией, закупал и продавал своим многочисленным знакомым, что непонятно откуда брались, разные вещи. Впрочем, все однокурсники одевались у него.
Яков подрабатывал грузчиком, летом отправлялся проводником в поездах. В общем, крутился как все. Этим он гордился, потому что все делал правильно, как повелевала партия, за что хвалила общественность. Занимался культмассовой работой и слыл честным, идеологически устойчивым студентом. И по-прежнему они были со Славкой лучшими друзьями. Он любил Славку, поражался его изворотливости, но тайно считал себя правильным, морально крепким и надежным. Ведь не сломался же он, как его друг, не погнался за легким рублем. И не рисковал, не бросал тень на своих родителей. Потому что сколько веревочке не виться… А он спокойно, натруженный после института и работы, ложился спать. Как чувствовал, что так просто у Славки не пройдет. Однажды, сидя вечером в выходные в гостях у Славы, Яков в который раз спросил у друга:
– Слава, не понимаю, что тебя гонит заниматься этим?
Это был их обычный разговор. Один пытался образумить друга, считая это своим долгом, но тот только смеялся.
– Жить хочу хорошо. Это нормальное явление, но в нашей стране этого не дают, – Ляпчик закинул ногу на ногу и посмотрел на друга.
– Даже ценой собственной свободы, исключения из института?! – вскинулся Яков. На столе стояло хорошее вино, которое невозможно было приобрести в гастрономе, и он, разгоряченный разговором, одним глотком осушил бокал с бордовой жидкостью.
Слава проследил за его жестом.
– Нравится?
– Неплохое вино, – согласно кивнул Яков и, не удержавшись, причмокнул губами, наслаждаясь превосходным вкусом.
– Вот и мне нравится, – подытожил Слава. – Ты на свою зарплату его никогда не купишь.
– Как знаешь, но есть вещи, которые дороже, чем твое вино! – Якова задело замечание друга, и он в тот вечер быстро ушел домой. – Только смотри, Слава, по лезвию ножа ходишь.
Почему этого разговора не было в спектакле?
«Ляпчик, Ляпчик, все по-своему перекроил! Я, значит, негодяй, а ты хороший?» – устало подумал Яков Петрович.
В последний раз они встретились на его, Якова, свадьбе. Ольга была замечательной девушкой. Она давно положила на него глаз, а Яша все ходил, присматривал подходящую жену. Критериев отбора было много: красивая, надежная, преданная, чтобы никто пальцем не показывал в ее строну. Ольга подошла по всем параметрам.
Слава тогда подарил им импортный проигрыватель. Ольга обомлела, как и все гости, что присутствовали на свадьбе. В тот день она, кружась в танце, веселилась, смеялась.
– Это тот друг, о котором ты мне рассказывал? – спросила она после поцелуя. С Яковом они познакомились в дружине, куда Слава, естественно, не ходил.
– Понравился? – с подозрением спросил Яков, борясь с неприятным чувством. Неужели ошибся в ней?
– Что ты, дурачок, просто интересно. Сделать такой подарок! Твой Славка необычный и, кажется, неплохой.
– Конечно, он хороший, только самоуверенный, – у Якова отлегло от сердца.
На прощание Ляпчик сказал:
– Хорошая у тебя жена. Непонятно, как такому зануде такая девушка попалась?
– Выбирать нужно, – с гордостью произнес Яков. Гости начали расходиться далеко за полночь, виновников торжества штормило от усталости. И Яков очень быстро распрощался с другом, даже не поблагодарив за неожиданный подарок.
В тот день он видел Ляпчика в последний раз. Злосчастный приемник! В спектакле о нем не было ни слова. Быть может, Слава об этом не знал? Яков Петрович в который раз поразился, как точно были подобраны актеры. Сколько Ляпчик их искал? Как натренировал, довел до такого мастерства? Что в нем есть такого, чего нет в Якове? Был фарцовщиком, стал режиссером. И всюду преуспел, нашел благодарных зрителей, из собственной трагедии сделал продаваемое зрелище. А Яков думал, что ничего путного из Славы не получится. Так плохо тогда для него все сложилось.
Однажды зимним красивым утром Ляпчика поймали на спекуляции импортной техники. Звенели морозы, и на стеклах деревянных окон каждую ночь выводились замысловатые узоры, которые не под силу изобразить ни одному мастеру из людей. Стыли трамваи и ломались автобусы, поэтому вызванному по повестке Якову пришлось добираться долго, он торчал, подпрыгивая, на остановках и чувствовал, как вместе с телом в страхе леденеет душа. Когда он пришел в соответствующие органы, его долго не приглашали, но встать и уйти он не мог. С каждой минутой кровь все медленнее и медленнее циркулировала по венам. В казенных учреждениях всегда холодно. В тот день было еще холоднее. Наконец Якова пригласили в серый угрюмый кабинет под стать хозяину, который походил на упитанного борова.
