Ирина Лобусова
Пять минут до любви

Я существовала в собственном замке, прочные бронированные стены которого были специально построены им для меня. Яне знаю, как объяснить то чувство, которым я сумела срастись с ним в первое же мгновение. Физически я еще не принадлежала ему, но от обыденного прикосновения его рук в душе моей словно открылся второй клапан. Это было в тот самый момент, когда я заглянула в бездонную, черную впадину его удивительно фальшивых и до бесконечности искренних в своей фальши глаз. Глаз, похожих на застывшие, холодные озера. Я не знаю, как объяснить, но ощущение полного родства наших душ было в точности как фантастический сон. И долго, очень долго я не могла оторвать от себя эту боль (отрывая, я фактически теряла сознание от болевого шока), намеренно калеча себя тем, что не увижу его – больше никогда.

В тот вечер я приняла горячий душ и легла на диван с какой-то интересной книжкой. Было уже довольно поздно. В квартире раздался телефонный звонок. Я взяла трубку.

– Привет, узнаешь?

– Кто это?

– Я. Я звоню по мобильному, поэтому не могу говорить долго. В 11 подъезжаю к твоему дому. Пока.

Я успела крикнуть:

– Куда мы поедем?

Он вскипел:

– Какая тебе разница! – и швырнул трубку. Вся его сущность отражалась в этом звонке. Во – первых, он был настолько скуп, что жалел копейки за разговор по мобильному. Во – вторых, он абсолютно не интересовался моим мнением. Он привык делать все так, как сказал. А я? Обычная мебель! Спросить меня – значить, унизить себя.

Я хорошо помню один наш телефонный разговор (после очередного расставания, разговор был примирительный). Мы помирились, я была счастлива и от полноты чувств сказала в конце «я тебя целую». Что ответил бы нормальный мужчина? Наверное, сказал бы – «я тебя целую тоже». Что же ответил на эту реплику мой кошмар? Он сказал очень резко, рассерженным тоном:” нет, это я тебя целую!» и швырнул трубку.

Но в тот вечер я спешила на первое наше настоящее свидание. На сборы оставалось мало времени, и я перерыла сверху донизу весь свой шкаф. Я вываливала одежду кипами на диван, не зная, что мне одеть. Наконец я остановилась на облегающей короткой черной юбке и нарядной зеленой блузке. В тот момент, когда я закончилась наряжаться, с точностью до секунды подъехал к моему дому он. Окно выходило на улицу, поэтому я увидела его сразу. От пяток до макушки я сразу преисполнилась насыщенным чувством гордости. За мной приезжает такая машина! От зависти все соседи умрут! И все будут смотреть, когда я выйду из дома и усядусь в эту роскошь! А потом такое важное событие будет обсуждать целый двор! Я раздулась от гордости, как индюк. Бросив перед выходом взгляд в зеркало, я нашла себя обворожительной. Еще бы: туфли на шпильке, облегающая юбка, открывающая мои ноги, прическа, хороший макияж. Под взглядами бабок – сплетниц нашего двора я вышла из дома и села в его машину. Бросив ему свою самую ослепительную улыбку. Он, не сказав даже «привет», еще до того, как мы отъехали, быстрым, тренированным движением (так, что я не успела даже предотвратить) схватил меня за плечи и впился губами Потом отъехал от дома. Мы устремились в каком-то совершенно неизвестном направлении, и я спросила:

– Куда мы едем?

– К морю. Я устал.

Я почувствовала разочарование. Наверное, в глубине души я ожидала ужин при свечах. Но это быстро прошло. Мы неслись сквозь тишину этой ночи, залитые сиянием мерцающих ночных огней, и я чувствовала его дыхание рядом со своим дыханием. Мы о чем-то говорили (не помню, о чем), но, полностью поглощенная атмосферой, я упивалась огромным, свалившимся на меня ниоткуда счастьем, благодаря Бога за эти чарующие минуты. Это свидание было самым счастливым из всех. Я храню его в памяти, как ослепительную, прекрасную драгоценность. Оно согревает мою кровь в глубинах нахлынувшей тоски. Это единственное, короткое, неуловимое мгновение моего быстрого, внезапно оборвавшегося счастья – самое светлое из всего, что он успел мне подарить.

Много позже вещи, восхищавшие меня в ту волшебную ночь, предстали в натуральном, несущем в себе страшную правду, свете. Во – первых – почему он повез меня именно в то место, на дикий пляж? Потому, что у «новых русских» нашего города существовала традиция: «дешевых» девочек (в смысле, не проституток, тех девчонок, на которых не нужно было тратиться, ведь девочки предполагали о серьезных отношениях) везли именно в это место – трахать. Место было абсолютно безлюдным, у моря, на песке, удобный съезд вниз, а если девчонка не согласится – ее можно просто выбросить из машины, трасса рядом, пусть добирается свои ходом. Много позже я слышала как знакомые девчонки, пытающиеся подцепить бизнесменов, делились впечатлениями. Всех, абсолютно всех различные владельцы роскошных иномарок возили именно туда, на дикий пляж. И первый раз занимались сексом именно там. Традиция. Очень удобно. Ничего не поделаешь.

Второе. В середине пути я сказала:

– Я не только учусь в институте, но еще работаю на телевидении. Это тебя не смущает?

Он безразлично ответил:

– Нисколько. Человек обязательно должен иметь свое дело, заниматься хоть чем-то. Кто ты и чем занимаешься – мне все равно.

От его ответа я пришла в дикий восторг. Мне казалось: впервые в жизни я встретила человека, который меня понимает! Какой он добрый! Какой он умный! Вообщем, полный бред.

Много позже, когда на моей работе сложилась тяжелая ситуация, мне пришлось уйти. Мне не заплатили всех причитающихся денег. Я страшно переживала по этому поводу. В тот период жизни я очень нуждалась в деньгах. Я позвонила ему и попросила хотя бы пятьдесят долларов. Это унижение было подобно смерти, но другого выхода у меня не было. В конце концов, я довольно долго спала с ним. И вот что он мне ответил:

– У меня нет денег. (Это один из самых богатых людей). И потом – что же это такое? Почему ты не можешь заработать сама? Как это ты уволилась с работы? Надо было держаться там изо всех сил и получать хотя бы копейки. Пусть мелочь, но что-то же ты должна получать? Ты что, собираешься сидеть на моей шее? Иди работать дворником! Ты не можешь не работать и ничего не получать! Поэтому делай, что хочешь. Для тебя у меня ни копейки нет.

У меня был друг. Просто друг и ничего больше. После этого разговора я, рыдая, ходила по улицам. Так, случайно, забрела на работу к своему другу. Я совсем не могла говорить. Наконец, когда он отпоил меня водой и прошли слезы, ко мне вернулся дар речи и я смогла ему рассказать… Он не сказал ни единого слова. Не задал ни одного вопроса. Я никогда не была его любовницей и никогда не собиралась ей быть. Все наши отношения сводились к деловым дружеским встречам. Но он открыл бумажник, вынул двести долларов, отдал мне и сказал:” никогда не смей возвращать».

Два года я безуспешно пыталась понять, что так влечет меня к этому человеку. Непреодолимая потребность испытывать унижения? Настоящий мазохизм? Неискоренимое стремление пить собственную боль как самый сладкий сок на земле? Позже, много позже, рассказывая подругам и знакомым, иногда даже профессиональным психологам в задушевных беседах, все откровенно недоумевали, что могло меня в нем привлекать. Что могло привлекать меня в этом откровенно мерзком существе? Он никогда не приглашал меня в ресторан, никогда не дарил подарков и ни разу за все два года не преподнес пусть самый дешевый букетик маленьких, обыкновенных полевых цветов. На этой части моего рассказа все женщины обычно поражались и сразу же загорались огромным удивлением:

– Как??!! Ни разу за два года он не подарил тебе цветов?! И ты два года смогла прожить с этим человеком?!

Да, не дарил. И я жила с ним. Ну и что? Я не знаю… Потребность искать отца? Но с отцом у меня было все в полном порядке. У нас были хорошие родственные отношения, и мой отец никогда не делал попытки уйти из семьи. Тем более, что мой кошмар не внешне, не внутренне не был похож на моего отца. Совершенно другой (противоположный) тип мужчины. Мой отец был честным, добрым и очень порядочным человеком. Мой кошмар был бесчестным, злым и плохим. Что еще? Общественное положение? Но он никогда не афишировал наши отношения перед обществом. Это было тайной – тайной, длившейся на протяжении двух долгих лет. Для утверждения в обществе мне никогда не требовалось посторонних доказательств, кроме моей работы. Что же тогда? ЧТО??!!

Ответ был прост, неприятен и напрашивался сам собой. Я просто его любила. Таким, какой он есть. Ни питая на этот счет никаких иллюзий. Я знала твердо и точно: я приняла бы его в любом состоянии – бедным и больным, без денег, без машины и без квартиры, потерявшим в своей жизни абсолютно все. Я приняла бы его нищим, подзаборным бомжем. А если бы он заболела, ухаживала бы как верная и преданная сиделка. Я не подпустила бы к себе ни одного другого мужчины, кроме него… Иногда мне самой было все это смешно. Я не верила, что буду хранить ему верность. И я не верила, что долго смогу так его выносить. Но… Но я хорошо знала разницу между сексом, происходящим просто так, и сексом по огромной, всепоглощающей, всеобъемлющей любви. Мне стоило только легонько коснуться рукой его кожи, чтобы к моему горлу подступил кипящий, клокочущий во мне поток, готовый в любое мгновение вырваться наружу.

Впервые я ощутила это там, на диком пляже, в тот незабываемый вечер. Он остановил машину в месте возле прибрежных скал. Вокруг не было ни одного человека. Не было даже ночных огней. Тол ко море дышало возле самых ног – холодное и огромное.

– Давай пройдемся, – мы вышли из машины.

Возле самой воды было холодно и грязно. Дул сильный ветер. Ледяные струи воздуха резали мое лицо словно бритвой, и я не ощущала приятности такой прогулки – под ветром и брызгами ледяной соленой воды. Мы вернулись в машину, ничего не сказав друг другу, и я отдалась ему сразу, так просто и легко, словно готовилась сделать это давно. Помню, как с замирающим сердцем падала в скользящую пустоту, которую я не могла проконтролировать или заметить. Несмотря на ледяной ветер снаружи, с нас обоих градом катил пот. Словно эта странная гармония происходящего давным – давно была заготовлена для нас на этом свете. Отдаваясь собственным ощущениям, я упивалась дробью разрозненных обрывков фрагментов, секунд, минут… Это было чем-то невероятным… Больше мне никогда не приходилось испытывать такого странного слияния двух различных людей, у которых совпадали не только пульсы, но и оттенки дыханий.

Позже, многократно прокручивая в собственной памяти оставшуюся в моей душе пленку, я понимала, что, скорей всего, у него давно не было женщины, именно поэтому он был так нетерпелив, так страстен и яростен. Уже познакомившись с его образом жизни, я поняла, что моя первая догадка была правильной. Этот мужчина мог очень долго обходиться без женщины. Для него не нужен был частый секс. В его характере эта черта была странным парадоксом. Он легко пускался во все тяжкие, предаваясь закоренелому разврату, но так же легко мог годами не прикасаться к женщине – особенно если в тот период был занят зарабатыванием больших денег. Тогда всю его энергию поглощали дела. Деньги стояли для него намного выше любой из женщин. И ни за что на свете ему бы не пришло бы в голову поставить два этих понятия (деньги и женщина) рядом.

Мы были как два безумных, безудержных, ошалевших от избытка собственных эмоций зверя. Забыв обо всех и обо всем. Я целовала соленую кожу его лица. Капельки его пота застывали на моих губах как горькие, соленые слезы… Разжав объятия, я почти повисла на его шее. Вокруг разливалась тишина, и это было так странно… Я отчетливо слышала, как бьется его сердце, заглушая мое. Биение его сердца, резкие, хриплые точки, словно в своей ладони я сжимала тоненькую ниточку его жизни. Это было удивительно – в разлившейся ночной тишине слышать целый мир, огромный, оглушительный, ослепляющий мир…. В тот миг за это прерывистое биение я могла бы отдать всю свою жизнь. Это был настоящий пик духовной, нравственной, физической любви. Я много ошибалась и много страдала. Я видела жизнь и знала ее такой, какая она есть. Но, несмотря на всю страдания и горечь – я любила. Я любила. И тот вечер подарил мне целое море огромной, прекрасной любви.

Так, прижавшись лицом к его обнаженной, заросшей жесткими волосами груди, я слышала дыхание моря одновременно с встревоженным биением его сердца. Это был самый прекрасный и чистый миг. Он легонько гладил ладонью мои волосы. Мне не было холодно – наоборот, все мое тело резкими толчками прошибал и будоражил раскаленный, горячий пот. Я готова была заняться любовью еще, но меня останавливала только мысль о том, что он больше не сможет. Все – таки ему не двадцать лет… Наконец, когда его сердце стало биться более ровно, я оторвалась от него и решила, что мне нужно одеться. Он первым нарушил молчание:

– Надеюсь, ты теперь понимаешь, что всегда будешь моей?

– Что?

– Быть моей – означает делать то, что я говорю. Поедем ко мне.

Все прошло – и экстаз, и восторг, и, до сих пор этим оглушенная, я с удивлением ловила себя на мысли, что все это уже действительно прошло. И вместо светлых чувств я испытываю только какую-то странную грусть, и именно из – за этой грусти я сижу так скованно, ровно и молча.

– Я сказал – поедем ко мне.

– Нет. Очень поздно. Меня ждут дома.

– А мне какая разница?

– Думаю, никакой.

– Правильно думаешь.

– Но, тем не менее, меня ждут. И я никуда не поеду.

– Кто ждет?

– Родители.

– Подождут! Неужели теперь ты не можешь поехать ко мне и остаться на всю ночь?

– Не могу. Я иначе воспитана.

– Я видел, как ты воспитана.

– Еще одно слово в таком роде – и я выхожу.

– Ну и как ты доберешься домой?

– Остановлю машину!

– У тебя нет денег!

– Почему же – есть!

Резко развернувшись, он попытался выхватить мою сумку – но я была быстрее. Обеими руками я прижала сумку к груди. Он насупился.

– Ты ведешь себя очень странно! Твое поведение я пока не могу объяснить!

– А я – твое!

– Даже более того – мне не нравится этот независимый тон!

– Почему же?

– Сначала ты легко и просто соглашаешься на всё, а потом начинаешь что-то там демонстрировать!

– А тебе не приходило в голову, что, кроме тебя, в этой машине есть кто-то еще?

– Кто? Что ты морочишь мне голову! Кроме меня, здесь больше никого нет!

Я промолчала. Вдруг почувствовала, что здесь очень холодно. Жутко холодно – вдоль моего позвоночника появился холодный пот.

– Это всё означает, что ты никогда ко мне не приедешь?

– Почему же? Я обязательно приеду к тебе-только в другой раз!

– Неужели я не нравлюсь тебе – хоть немного?

– Ты мне очень нравишься. Даже больше… Я могу быть с человеком, только испытывая к нему какие-то чувства. Я была с тобой – значит, ты мне не безразличен. А что будет, если я в тебя влюблюсь? Ты об этом не думал?

Дальше он произнес фразу, вспоминать которую мне было суждено очень много раз. Он резко обернулся и, глядя прямо мне в глаза, сказал раздраженно и серьезно:

– Если когда-то еще раз в своей жизни ты заговоришь о женитьбе или любви, я исчезну и больше никогда не появлюсь! Ничего серьезного мне не нужно! Никаких серьезных отношений! Ты меня поняла?

Я остолбенела. Потом взяла себя в руки.

– Ладно. Тогда я в тебя не влюблюсь. Так будет даже легче. И гораздо приятней для меня.

Он рассердился еще больше.

– Опять говоришь глупости! Говорить о чувствах можно только тогда, когда для этого есть основание! Когда оба их взаимно испытывают! А я ничего к тебе не испытываю! И, надеюсь, ты ко мне тоже!

Я ничего не успела ответить – потому, что в этот момент зазвонил находящийся в машине телефон. И он поспешил снять трубку. Я не слышала ни единого слова, ничего. Пока он разговаривал, я отвернулась к темному стеклу, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

Всю обратную дорогу до моего дома мы болтали так, как будто ничего особенного не произошло, как два старинных приятеля, встретившихся после долгой разлуки. Он что-то рассказывал о своем офисе, о бизнесе, о продаже какого-то товара.

Возле моего дома он не стоял и двух минут. Внезапно он стал резким и грубым. Попытался поцеловать меня – я отстранилась. Тогда он произнес весьма недовольным тоном:

– Наслаждайся жизнью и пользуйся всем, пока ты молода! Вот стукнет сорок – и тебя уже никто не захочет ласкать! А ты будешь сидеть и жалеть о том, сколько потеряла в молодости!

Я не выдержала:

– Любить можно и в сорок!

– Сомневаюсь!

– Но ведь тебе почти сорок, а я бы не сказала, что ты сильно страдаешь от отсутствия женской ласки!

– Для мужчины это совсем другое. А женский век заканчивается в 25 лет.

– Для тех сопливых шлюх, с которыми ты, наверное, общаешься, женский век заканчивается раньше, в палате вендиспансера – в 20.

Он рассмеялся и поцеловал меня в губы:

– Молодец! Мне нравятся девушки с характером!

В тот момент впервые он показался мне глупым. Я не ответила на его поцелуй. Открыла дверцу. Он схватил меня за руку раньше, чем я успела выйти:

– Я обязательно тебе позвоню!

Выскочив, я громко стукнула дверцей его машины.

Через несколько дней после нашего первого свидания я поймала себя на одной очень интересной и свежей мысли. Эта мысль пришла мне в голову, когда спал первый восторг, и жизнь вернулась в естественное привычное русло, которое у всех других людей называется словом будни. Для всех, кроме меня. Дело в том, что за все годы моей жизни у меня не было еще двух одинаковых похожих друг на друга дней. Каждый день приносил с собой неожиданность, и постепенно я привыкла к тому, что, просыпаясь утром, не знала, где буду вечером. Иногда даже доходило до крайностей. В этой череде событий и была вся моя жизнь. И вот после шока такого странного первого свидания (шока, в полной мере прочувствованного мной) все вернулось в привычное русло. Я зажила также – как и всегда. И вот однажды утром ко мне пришла эта мысль. Мысль, что я ничего (ну абсолютно ничего!) о нем не знаю! Ни его фамилии, ни отчества, ни места работы, ни номера домашнего или рабочего телефона. Я знала только его имя – Леонид. И номер его машины. И всё. Я понятия не имела о том, как его найти. В большом городе тысячи Леонидов. А из всего этого следовало только одно: то, что с этим человеком я увижусь еще раз только в том случае, если он сам захочет меня увидеть. Если же он не захочет меня увидеть, я больше никогда его не найду.

Обнаженная откровенность этого неприятного открытия повергла меня в шок. Шок, который не имел ничего общего с порывами страсти. Если он не оставил мне даже номера своего домашнего телефона, значит, он не так сильно заинтересован в продолжении наших отношений. Я пыталась оправдывать его тем, что он просто забыл. Но сама же прекрасно понимала, что это исключено. Люди его положения не страдают склерозом. Какого положение? Я догадывалась, что не простого. Что же тогда? Выходит, он просто не захотел. Очевидно, он планировал меня на роль очередной девочки в будний день недели для развлечений. Но это было не столь обидным, и не это причиняло такую сильную боль. Боль причиняло другое. Нестерпимую, словно надсадную зубную. То, что я могу больше его не увидеть, если он сам не захочет меня найти. Я могу больше никогда его не увидеть!

Разумеется, я не собиралась целыми днями сидеть, как прикованная к месту и зачарованно ждать звонка. Я вознамерилась вести прежний образ жизни. Просто, сама того не зная, я приобрела на плечи огромный моральный крест так, как приобретают венерическую болезнь. Крест гораздо более неприятный потому, что его не лечат. Крест сравнения. Отныне я была обречена всех остальных мужчин сравнивать с ним. В ту или совершенно другую сторону. Раньше я думала, что сравнивать можно только в том плане, что он всегда был лучше всех. Позже я поняла, что это не правда, бывают и лучше. Время тоже сыграло свою роль. В том, что у других мужчин я стала находить черты, совершенно не присущие ему. Например, внимание, доброту, благородство. И снова сравнивать – насколько он хуже. Где бы я не находилась, я всматривалась в лица окружающих меня людей и против собственной воли находила неискоренимые черты для сравнения. Я видела либо сопливые детские мордочки молоденьких мальчиков, либо уже потерянные для общества, наглые рожи. Печать откровенного умственного и физического вырождения с избытком присутствовала и на тех, и на тех. Мне всегда было не интересно общаться со своими сверстниками потому, что, окунувшись в телевизионную журналистику с пятнадцати лет постепенно, к своих двадцати годам, я научилась воспринимать этот мир без иллюзий. Я всегда была занята бурной светской деятельностью, много видела много читала, посещала презентации, выставки и концерты, постоянно куда-то ездила… О чем мне было говорить с мальчишками, глупыми мальчишками 20 лет? Эти мальчики не могла мне дать ни положения, ни денег, ни уверенность в завтрашнем дне. Кроме того, они почти ничего не умели в постели. У меня был обширный сексуальный опыт – начавшийся в четырнадцать лет. Меня совершенно не прельщали детские любовные истории. Не привлекала молодость и свежесть потому, что я сама была молода и свежа! Меня тошнило от детской глупости. Вообщем, мои товарищи по институту и по работе были милые друзья, приятные «подруги» мужского пола, все, кто угодно – но только не мужчины.

Не мужчины. Я увидела перед собой мужчину в тот незабываемый вечер. Я видела перед собой сильного человека, которому не были свойственны искристые переливания детских соплей. Передо мной был сильный человек. Мужчина. Мне так казалось. А, раз так показалось мне один раз, я уже не могла смотреть на окружавших меня детей. Но мне приходилось смотреть – и по – неволе я принялась сравнивать. Я заставляла себя смотреть, чтобы искать малейшие оттенки, притягивающие смутные сомнения, ясные и явные черты о том, что он – лучше. Лучше. Я была так зациклена, что даже на улице видела его черты в каждом встречном лице, и оттого мне казалось, что он постоянно идет мне навстречу. Так же стала хронически прогрессировать невротическая «болезнь», заключавшаяся в том, что я не могла пройти по улице, не оставив без внимания любую темную иномарку, не взглянув на ее номер. Мимо меня незамеченной не могла проскользнуть ни одна темная машина иностранного производства. Особенно доставалось от меня мерседесам. Когда я видела впереди темный мерседес, я бежала за ним следом только для того, чтобы взглянуть на номер. Иногда это выглядело очень смешно – для меня самой. А иногда кто-то ловил меня на этой пагубной страсти, и мне спешно приходилось выдумывать какие-то правдоподобные объяснения. Сказать правду было нелепо и смешно.

Он позвонил мне ровно через две недели – в среду. Это была третья среда, и третья встреча с ним. Раздался телефонный звонок, и на втором сигнале я сняла трубку.

– Привет. Я должен кое-что тебе сказать.

Все внутри болезненно замерло.

– Что?

– Ты только не волнуйся…. Меня, наверное, посадят.

– Куда?

– В тюрьму.

Моя рука замерла, заледенела, словно из нее навсегда ушла кровь. Прошло время, и я поняла простую истину. В нашей стране большие деньги всегда заканчиваются одним из двух: могилой либо тюрьмой. Позже оказалось, что я возникла в критический период его жизни. Период, когда он потерял практически все. Его действительно могли посадить, и было за что: он не платил налоги, проворачивал темные операции и хищения. Каждый день его вызывали либо к следователю, либо в налоговую полицию, либо в прокуратуру. Каждый допрос я пережила с ним.

Его не посадили. Дело закончилось. Но я пережила с ним два реальных кошмара. Первый: его могут посадить. Второй: его могут убить. Я содрогалась каждый раз, когда слышала про убийство какого-то бизнесмена в нашем городе. Я реально переживала все это вместе с ним. В наших отношениях был период (в то, самое тяжелое время) когда мы не виделись с ним месяцами только потому, что он боялся подставить меня под удар вместе с собой. Он боялся, что вместе с ним меня могут убить случайно. Потому, что когда убивают бизнесменов, рядом с ними часто находятся их жены или подруги. Несчастных женщин убивают тоже. Но мне было все равно. Я не боялась смерти. Я боялась только его потерять – для меня это было страшнее, чем смерть. Может, потому, что я реально не представляла себе всей угрозы и опасности, ничего не зная об его темных делах. Он никогда не посвящал меня в свои дела, а я не спрашивала, зная, что в незнании жить проще. Скорей всего, на его совести было не одно преступление. Но мне было на это плевать. Мне было плевать даже на то, что меня могут убить вместе с ним! Он был лучшим! А от лучших не отступаются, их не судят.

Забегу немного вперед, сказав, что неприятности его прошли – не дойдя до тюрьмы. Он лишился заграничной недвижимости и очень значительных сумм. Все это отразилось на его характере еще хуже. Для него было легче удавится, чем расстаться с лишней копейкой. После этого характер его стал еще более невыносимым. Он оплакивал потерю денег так, как оплакивают безвременно ушедшего близкого человека. Это показалось бы мне смешным, если б не было таким страшным. Но это произошло намного позже.

Тогда, во время телефонного звонка (перед нашей третьей встречей) я еще не знала, что всё это пройдет.

– Понимаешь, меня могут посадить в тюрьму…

Я как стояла, так и села, с присохшей к руке телефонной трубкой. Потом выдохнула:

– Нет…

– Ничего страшного… успокойся… Все будет в порядке. Я выкручусь.

– Это серьезно?

– Очень.

– Сколько грозит?

– Семь или восемь лет.

– С конфискацией?

– Полной.

– И всю собственность?

– Всю собственность. Сейчас принято бороться с частными предприятиями – с теми, кто обеспечивает людей работой и зарплатой. По их мозгам, лучше, чтобы все не работали, чтобы люди не получали зарплату годами, но зато ничего не отдавать в частную собственность. Вообщем, я идиот.

– Почему?

– Потому, что вкладывал деньги в бизнес! Надо было давно свалить из этой страны! Мне все говорили: какого хрена ты это делаешь?! Вкладываешь деньги?! Нужно бежать! А я никого не послушал, и вот теперь…

– Значит, надо отдать всё, чтобы не сесть в тюрьму.

– Ну да, тебе легко говорить! Чем больше им даешь, тем больше они хотят. Особенно, когда узнают, что у тебя есть еще… разденут до нитки. Вообщем, ладно. Все эти разговоры только портят настроение. Ну их всех к черту! Я очень хочу тебя видеть! Одевайся, к девяти я подъеду.

Я очень сомневалась в том, что он был невинной белой овечкой, которую обижают несправедливо. Я прекрасно понимала, что на его совести немало темных грехов. Но говорить на эту тему не имело никакого смысла. Да я и не хотела продолжать этот разговор. Я верила, что все обстоит не так страшно, как он рисует – скорей всего, он просто давил на мою жалость. Мне было достаточно того, что очень скоро он приедет за мной. В этот раз я выбирала наряд еще более тщательно, чем в первый. Я остановилась на желтом платье, которое очень мне шло.

А потом я сидела в его машине, вдыхая знакомый запах его одеколона, и мы тряслись на ухабах, подъезжая к его дому. В этот вечер он безапелляционно заявил, что везет меня к себе домой. Потом он несколько смягчил резкость своего тона. Мол, он очень устал, а ему просто нужно с кем-то поговорить, кто его понимает, а ему так хорошо говорить со мной. А если я не хочу более близкого общения сегодня, то и не надо, просто посидим, поговорим по – дружески, ему нужно излить душу, ведь так плохо, когда не с кем даже поговорить. А всё, что ждет его в квартире-только одиночество. Нет ничего страшнее, когда только одиночество встречает с работы по вечерам. Я расчувствовалась. Как только он это увидел, то сразу перешел на резкость: если это меня не устраивает, в смысле, поездка к нему домой, то он махнет рукой, высадит на полдороге, и все наши отношения будут считаться полностью законченными. Я сказала, что с удовольствием поеду к нему. Он немного успокоился. Даже голос его изменился, стал мягче. Он не выносил, когда ему противоречили, и не терпел, когда кто-то отказывался делать так, как он говорил.

Я решилась на полдороге. В тот момент, когда наступила редкая минута молчания. Обычно он все время болтал за рулем, не глядя на дорогу. Два раза мы из – за этого чуть не попали в серьезную аварию. Почему? Потому, что на оживленной трассе, на скорости сто километров в час, среди потока летящих на такой же большой скорости машин он вздумал… Отпустить руль и меня поцеловать. Тогда мы чуть не убились. Но наступила «минута молчания» и я решилась. Я сказала:

– Может, мы хотя бы познакомимся? Если ты, конечно, не против?

– Что ты имеешь в виду? – в его голосе прозвучал металл. Он не любил удивлений.

– Я ничего о тебе не знаю.

– Меня зовут Леонид! Что еще тебе надо знать?

– Твое отчество!

– Леонид Валерьевич.

– А как твоя фамилия?

Ответ, последовавший за этим невинным вопросом, меня поразил. Он резко крутанул руль и шины с искрами заскрипели по гудрону шоссе. Потом насупился, сжал зубы и произнес так, как будто я страшно действовала ему на нервы:

– А какое тебе дело? Свою фамилию кому попало я не говорю!

Я растерялась:

– Но ведь я тебе свою тоже скажу…

– А какое мне дело до твоей фамилии? Зачем мне ее знать? Что с того, что ты ее скажешь? Ты – никто. Таких, как ты, на каждом углу миллион. Обычная смазливая девчонка. С тебя мне даже нечего взять. Ты живешь в паршивой маленькой квартире с родителями. Работаешь на разоряющемся телеканале и учишься в посредственном институте. Ты – никто! Какое мне дело до твоей фамилии?

Обида была настолько сильной, что в первый момент после болевого шока я даже не сообразила, что он все обо мне знает, а, значит, наводил справки. Я схватила руль и попыталась крутануть к себе. Он заорал:

– Идиотка, что ты делаешь! Собралась на тот свет!

– Останови машину! Я сказала – останови!

– Какого черта?

– Я выйду! Я не хочу иметь с тобой ничего общего, я не хочу больше тебя видеть!

– Здесь остановка запрещена. Если хочешь, я отвезу тебя домой и все наши отношения будут полностью закончены.

Он произнес это таким тоном, что я поняла: он не шутит. Он действительно решил покончить со мной. Я так перепугалась, что даже забыла про свое унижение. Он молчал.

Остановил машину в глубине своего двора. Это был обыкновенный узкий двор с обязательными провинциальными верандами друг на друге. С веревками посередине двора, завешенными сохнущим бельем. С серой отвесной стеной. С кошкой возле мусорного ведра. Двор обычный, похожий на сотни тысяч других дворов. Он остановил машину. Обернулся. Улыбнулся краешками губ.

– Извини, я не хотел тебя обидеть. Сорвался. Извини.