Ирина Костина
10 дней в уездном городе Че. история, которая вполне могла бы произойти

© Ирина Костина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор: Ирина Костина

День первый

Над городом стоял туман. Господин Новоселецкий лениво вылез из открытого экипажа, на заснеженную привокзальную площадь. Подошёл к одинокому фонарю, вынул из внутреннего кармана часы и вгляделся в циферблат: половина девятого.

Запахнул плотнее пальто и шагнул к зданию. У крыльца поскользнулся, нелепо взмахнул руками и чуть не упал, выкрикнув крепкое словцо.

Разозлившись, ввалился, держась за поясницу, внутрь вокзала и уверенно толкнул дверь коменданта.

– Чего у тебя крыльцо не чищено? – заявил с порога.

Фёдоров чуть не поперхнулся чаем. Подскочил из-за стола:

– Митрофан Иванович! Доброго здоровья.

– Будешь тут здоров; спину вот потянул, – проворчал тот, супя брови.

– Сию минуту. Всё исправим, – засуетился комендант, выглядывая за дверь, – Митька!…

Отдав распоряжения, вернулся с оправдательным выражением лица:

– Весна нынче больно пакостная. Всё, что за день водой берётся, ночью льдом оборачивается. Не успеваем уследить.

– Ладно зубы-то мне заговаривать. Скажи-ка лучше, московский скорый у тебя в девять прибывает?

– Без шести минут, – уточнил комендант.

– Не опоздает?

– Шутить изволите, Митрофан Иванович? – захихикал тот, – Когда это у нас скорые поезда опаздывали? А Вы встречать кого изволите?

– Изволю.

Фёдоров облегчённо выдохнул, повеселел:

– А я думаю, чего бы это к нам с самого утра господин полицейский исправник пожаловал?

– Испужался? – коварно прищурил глаз Новоселецкий. – Знаю, рыло-то в пушку.

– Да, ну что Вы, Митрофан Иванович! – оскорбился тот, – Ей-богу обижаете.

– Будет, юлить-то. Раз время есть, давай-ка, Семён Григорьевич, чайком меня напои.

– Вот это завсегда с удовольствием!

Новоселецкий снял шапку, пригладил пышные усы. Кряхтя, уселся на стул, придвигая к себе стакан с дымящимся чаем. Потянул носом:

– Душистый у тебя чай. Хороший.

– Индийский, – гордо уточнил Фёдоров, – Мёд берите; алтайский. А может, наливочки?

– На службе не употребляю. И тебе не советую.

Семён Григорьевич, потянувшись было под стол, быстро ретировался и перевёл разговор в другое русло:

– Ну, тогда халву кушайте. Сладкая! Митрофан Иванович, а кого из Москвы встречаете? Родственника?

– Помощника. Направлен на службу ко мне в управление по рекомендации самого господина Столыпина. По осени мы с Александром Францевичем прошение в Петербург писали. Город растёт, как на дрожжах. Шестьдесят тысяч жителей! А у меня на всё про всё – один помощник, четыре надзирателя, четыре урядника, да пятьдесят городовых! Где ж это видано-то, чтоб на такую ораву, да всего четыре полицейские части? Тюрьма переполнена ссыльными. Людей толковых в полиции нет. А преступность гремит на весь уезд, и сладу никакого. Число лиц, умерших насильственным образом, превышает даже губернский город Оренбург.

– Да-да. Ох, не говорите, Митрофан Иванович, – закивал комендант, – Страшное дело.

– Уж ты бы помолчал, – осадил его Новоселецкий, – Твоя Пригородная Слобода – мне, как кость в горле! Проходной двор! Преступного сброду в ней, как г… на за баней! Окопались тут; кнута на вас нет!

Фёдоров оробел:

– Ваше высокородие. Я-то при чём?

– А-то я Вашего брата не знаю! Гляди-ка, чай у него индийский, мёд с алтайских гор. Халва, небось, с самого Пекину! Заворовался, Семён Григорьевич!

– Господь с Вами, Митрофан Иванович, голубчик, – побледнел комендант.

Их речь прервал паровозный гудок.

– Московский? – встрепенулся Новоселецкий.

– Он самый. Прибывает.

Митрофан Иванович схватил шапку и, уходя, пригрозил коменданту пальцем:

– Гляди, доберусь я до тебя.

Вокзал. Вид с площади

Железнодорожная платформа кишела пассажирами. Мужики, бабы с детишками, с чемоданами, корзинами и узлами, бурлящим потоком двигались сквозь туман к привокзальной площади, чтобы через четверть часа раствориться в городском пейзаже.

Новоселецкий грустно поглядел на это шествие. Каждый день к ним в Челябинск прибывает огромное число народу. Вся эта толпа, явно, сейчас обоснуется в Переселенческом пункте. И кто знает, с какими помыслами приехал каждый из них? Надолго ли задержится? Что от него ждать?

Митрофан Иванович поправил шапку и двинулся к вагону первого класса. Ещё издали он заприметил молодого человека с саквояжем. Пассажир стоял, вглядываясь в лица прохожих; вероятно, ожидал встречающего. Новоселецкий по мере приближения скептически отмечал про себя: «Уж больно молод; совсем мальчишка. К тому же, франт. Гляди-ка, пальтишко у него из дорогого сукна. Перчатки белые. Шляпа из модного салона. Какой из него полицейский? Может, не он?»

Исправник поравнялся с пассажиром. Тот доверительно взглянул на него:

– Господин Новоселецкий?

«Ах, чёрт, выходит, он» – разочарованно пронеслось у того в голове:

– Так точно. Митрофан Иванович.

Гость учтиво приподнял шляпу:

– Аладьин Василий Кириллович. Направлен приказом министра внутренних дел на должность помощника уездного исправника в Ваше полицейское управление.

Новоселецкий кисло улыбнулся. Кого присылают? Прости, господи. Небось, сразу со студенческой скамьи. Одеколоном от него разит, как от барышни. А на ногах ботиночки лаковые. Это по нашей-то погоде!

Юноша заметил направление взгляда исправника и зябко поёжился:

– Признаться, не ожидал, что уральская весна так сурова. В Москве нынче уж ручьи бегут.

– Да, – буркнул Новоселецкий, – Вот на будущей неделе масленицу отгуляем, и у нас ручьи побегут. Да так, что мосты на реке посрывают.

Вокзал. Вид с платформы.

Они прошли с платформы через крыльцо, уже спешным порядком очищенное ото льда, и сели в экипаж. Туман опустился к земле, и по обе стороны от дороги стали видны редкие берёзы и тополя.

– Простите, Василий Кириллович, сколько Вам лет? – не удержался Новоселецкий.

– Двадцать пять, – ответил тот и смущённо улыбнулся, – Понимаю Ваш вопрос. Я выгляжу моложе своих лет. Мне и маменька об этом всегда говорит. Я вот и усы отрастил, нарочно, для виду, так сказать. Чтобы старше казаться.

Митрофан Иванович жалостливо взглянул на его усы, тоненькие, аккуратные, затейливо закрученные на концах; баловство одно, а не усы.

– Учились?

– Непременно. Юридический факультет в столице, – не без гордости сообщил Аладьин, – А курс сыскного дела нам читал сам господин Филиппов! Рассказывал про расследование самых громких преступлений. Но выдающейся личностью в сыскном деле я считаю Ивана Дмитриевича Путилина. Его «Записки начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции» я читал пять раз. Помните, дело о «душителях»? А как он выслеживал «парголовских чертей»? А дело «о безумной мести», когда суд присяжных плакал? Ух, вот это жизнь! – и неожиданно добавил, – Знаете, Митрофан Иванович, я ведь к Вам в уезд сам напросился.

Новоселецкий приподнял в изумлении бровь.

– Да, – с жаром подтвердил юноша, – Ведь у Вас в городе такая статистика убийств! Я читал.

Исправник скис:

– Это верно. Статистика у нас удручающая.

– Ну, что Вы! Напротив, как должна быть интересна здесь работа сыщика! Ух, мне так и не терпится скорее взяться за какое-нибудь расследование в Вашем городе! – с запалом воскликнул Аладьин и огляделся по сторонам, – Кстати, а где же город? Сколько едем, а всё лес…

– Сейчас будет, – пообещал Митрофан Иванович. А про себя подумал: «Эх, больно наивен да горяч! Сбежит через месяц. Опять останусь куковать вдвоём с Ванькой Лепихиным.»

– Церковь! Вон, справа, за лесом! – разглядел Василий.

– Это кладбище, – пояснил исправник, – Подъезжаем. Я Вас, Василий Кириллович, в «Дядиных комнатах» размещу. В центре, и до места службы недалеко.

– Мне, право, неловко, – растерялся помощник, – Не хотелось бы стеснять Ваших родственников. Я не прихотлив, и с удовольствием разместился бы в меблированных комнатах.

– Каких родственников? – не понял Новоселецкий.

– Как «каких»? Дядю…

Митрофан Иванович вдруг напыжил усы, крякнул и расхохотался:

– Дядин – это фамилия! – пояснил он сквозь смех, – Купец наш местный. Доходный дом недавно отстроил. Мы его «Дядины комнаты» зовём. Кстати, одни из лучших в городе.

Аладьин понял свою ошибку и рассмеялся в тон начальнику. Под дружный хохот они въехали на Южную площадь.

Ул. Скобелевская. Дом купца Дядина.

Возница остановился перед парадным крыльцом двухэтажного каменного дома.

– Ну, вот, Ваше жилище, – указал Новоселецкий, – Управляющий предупреждён о Вашем приезде. Ступайте. Располагайтесь. А мой дом тут неподалёку, через квартал. Когда желаете приступить к службе?

– Да хоть сегодня! – откликнулся помощник, – Вот только ванну приму и переоденусь с дороги. Буду готов через пару часов.

– Завидное рвение, – покачал головой Митрофан Иванович, – Так и быть. Заеду за Вами через пару часов.

С румянцем на щеке, гладко выбритый, в свежей хрустящей рубашке и нарядной жилетке, в шёлковом узорчатом галстуке на булавке с жемчужной головкой, предстал Василий Кириллович перед начальником, спустя два часа, когда тот зашёл к нему в комнату.

«Вырядился на службу, точно петух», – фыркнул про себя Новоселецкий и поставил на пол высокие сапоги с галошами:

– Вот. Держите. Это Вам подарок для возможности передвижения по нашим улицам.

– Спасибо! – обрадовался тот. И, живо скинув лаковые ботинки, переобулся. Оглядел себя, – Чудно как-то. А галоши зачем?

– Галоши у нас – первое дело, – пояснил исправник, – Челябинская грязь особенная. Она на дорогах пребывает восемь месяцев в году. Оттого и галоши не простые; Вы такие нигде не купите. А, заходя в помещение, будете их снимать.

– Уяснил, – кивнул Аладьин.

Уездное полицейское управление располагалось в одноэтажном деревянном доме на улице Уфимской позади Народного дома. Новоселецкий радушно распахнул перед помощником скрипучую дверь:

– Добро пожаловать на службу!

Василий пригнул голову, чтоб не задеть балку низкого дверного проёма, и осторожно переступил порог. Миновав тёмный квадратный коридор, через следующую дверь, они проникли в комнату, имеющую весьма захламлённый вид.

В ней было два окна с серыми занавесками. В углу – кирпичная белёная печь. Рядом подпирал потолок огромный двустворчатый шкаф. Вдоль стен хаотично стояли стулья и деревянные тумбы, нагруженные кипами бумажных папок вперемешку с газетами. В остальное пространство были втиснуты три дубовых стола. За одним из которых сидел взъерошенный молодой человек лет двадцати семи в синем форменном кафтане. Он тут же подскочил и приветствовал исправника.

– Рекомендую, – сообщил Новоселецкий, – Ваш коллега, мой помощник Лепихин Иван Павлович.

– Аладьин Василий Кириллович, – представился новичок и пожал Ивану руку, перепачканную чернилами.

– Вот Ваш стол, – повелительным жестом указал начальник, – Можете приступать к своим обязанностям.

– А-а…, – в растерянности попытался произнести что-то Василий, но Новоселецкий его опередил:

– Первое задание: наведите порядок в бумагах. Заодно и ознакомитесь с делами. У меня нынче заседание у ротмистра Никитина. Буду поздно. Господин Аладьин, остаётесь за старшего.

И исправник удалился.

Молодые люди уставились друг на друга. Наконец, Лепихин нарушил молчание:

– А Вы из самого Петербурга?

– Да. Учился в столице, – пробормотал тот, скучно оглядывая помещение, – А родом из Тулы; там имение родительское.

Он продвинулся к окну, заглянул за пыльную занавеску:

– А кто у вас тут убирает?

– Так никто, – весело откликнулся Лепихин, – Когда я веником пройдусь. А Вы, господин Аладьин, водку пьёте?

– Что? – не понял Василий, – В каком смысле? Нет. Не употребляю.

– Это хорошо. А то до Вас тут работал Гаврила Деевич; уж он-то закладывал за воротник, будь здоров! По три дня в запой уходил. Шишига терпел-терпел, да и вытурил его взашей.

– Кто это «Шишига»?

Лепихин засмеялся:

– Да это я Митрофана Ивановича за глаза так зову.

– А-а.

– Только Вы ему не говорите; осерчает. Он – мужик строгий. Но справедливый. Его в городе боятся, то есть уважают, – Иван поманил Василия ближе, – По секрету, я заметил за ним одну особенность: он становится добрым и разговорчивым, когда ест.

– И, судя по комплекции, поесть он любит, – лукаво подметил Аладьин, – Иван Павлович, а где нынче ваши остальные агенты? Выполняют поручения?

– Какие агенты? – Иван удивлённо заморгал, – Нас двое. Теперь с Вами – трое.

– Как это? – пришла очередь удивиться Аладьину, – А как же вы преступников выслеживаете?

– Выслеживаем? – усмехнулся Лепихин, – Как в книжке про сыщика Путилина?

– Читали? – обрадовался Василий.

– Читал. Всё-то у него гладко да ладно; и агенты ряженые, и улики сами в руки плывут, и убийцы в раз находятся. А на деле-то оно не способно выходит. Вон они, не раскрытые преступления. Глядите, полная комната.

Аладьин удручённо оглядел беспорядок и решительно хлопнул в ладоши:

– Что ж, тогда начнём с уборки! Скажите-ка, господин Лепихин, а чей это дом?

– Капаруллина купца.

– Он здесь проживает?

– Нет. Сдаёт.

– А кто-то ещё здесь обитает?

– С внутреннего крыльца прачка живёт с дочерью Акулькой; превредная, скажу Вам, девица.

– Ясно, – кивнул Василий, приглядываясь к лежащим в беспорядке папкам, – А почему бы не убрать их аккуратно в шкаф?

– Извольте.

Аладьин подошёл к шкафу и решительно распахнул створки; оттуда на него лавиной обрушился ворох бумаг, пребольно ударив по затылку, и заполонил пространство комнаты. Лепихин расхохотался:

– Полагали, Вы – самый умный, да?

Аладьин не обиделся. Усмехнулся, потирая ушибленную макушку:

– Вот что, Иван Павлович…

– Можно просто Иван, – любезно разрешил тот.

– Хорошо, Иван, – Василий обнял коллегу за плечо, – А можешь ты мне найти живо хорошего плотника? И, чтобы с материалом.

– Запросто!

Когда, спустя час, Иван вернулся в управление с плотником, он от неожиданности раскрыл рот. Все папки с делами стояли ровными стопками на столах, перевязанные бечёвкой. А на подоконнике крутилась девица, намывая оконные стёкла.

– Вот, – радостно сообщил Василий, завязывая узел на очередной стопке, – Акулина Антиповна любезно согласилась помыть нам окна. Уж не знаю, как её и благодарить!

Акулька кокетливо хихикнула. Закрыла помытое до солнечных зайчиков окно, спрыгнула с подоконника и, улыбаясь Аладьину во весь рот, сладко заворковала:

– Василий Кириллович, я занавесочки-то уже замочила. К вечеру принесу отутюженными.

– Ну, Акулина Антиповна! – восторженно воскликнул тот, – Ну, что бы я без Вас делал? Кудесница!

– Да, ладно Вам, барин! Скажете тоже.

И Акулька, подхватив тазик, вприпрыжку умчалась, оглушая сенцы задорным хохотом.

Обескураженный Лепихин проводил её взглядом и, наконец, пробормотал:

– Что Вы с ней сделали? Сколь я её знаю, слова доброго от неё не слышал…

– Странно, – пожал плечами Аладьин, – А по мне так весьма милая девица.

И тут же переключился на мужика:

– Иван, это и есть плотник?

– Да.

– Тот самый? Как я просил, лучший в городе?

Лепихин растерялся с ответом. А плотник на эти слова выпрямил спину и задрал кверху бороду.

– Как Вас величать, уважаемый? – спросил его Василий.

– Кузьмой.

– А по батюшке?

– Да, полно, барин. Мы к тому не привыкшие, – смутился он.

Аладьин шустро подхватил плотника под руку и заговорил:

– Понимаешь, Кузьма. Дело очень ответственное и секретное. Нельзя поручить абы кому. Только мастеру.

– Ага, – кивнул плотник, распираемый гордостью.

– Вот здесь, во всю стену должен встать стеллаж.

– Чего? – не понял мужик.

– Полки, – пояснил Аладьин, – Вот по этому чертежу.

И он протянул плотнику бумагу, где карандашом был сделан его собственный набросок. Кузьма внимательно поглядел на рисунок, затем на стену и заявил:

– Это можно!

– А доски у тебя есть?

– Имеются.

– Отлично. Но, учти уважаемый Кузьма, что по этому чертежу делаются стеллажи во всех полицейских управлениях Европы.

– Сделаем, барин, не хуже, чем в Европе, – разошёлся плотник, засучивая рукава.

Аладьин обернулся к Лепихину и незаметно подмигнул:

– Один известный итальянский мастер собрал этот диковинный стеллаж всего за два дня!

– Тю! – пренебрежительно бросил Кузьма, – Тоже мне, «мастер»! Да я Вам, господа хорошие, его до заходу солнца соберу!

– Неужели, превзойдёшь итальянца? – лукаво поддел его Аладьин.

– Да что они, фрязины, понимают в плотницком деле!

Иван тихо усмехнулся в кулак. Василий оставил Кузьму и переключился на Лепихина:

– Ну, а пока наш мастер будет занят работой, мы с Вами, Иван Павлович, приведём в порядок документы. Знакомо Вам такое понятие – каталог?

Лепихин в недоумении сморщил лоб.

– Ничего. Сейчас узнаете, – пообещал Аладьин.

В самый разгар дня, когда Иван с Василием были заняты составлением каталога, в комнату ввалилась тётка в шерстяном цветастом платке. И прямо с порога заголосила:

– Да что ж это делается? Ведь ограбили, подчистую, черти окаянные. Ничего ж во дворе оставить нельзя!

Лепихин, не долго думая, «перевёл стрелки»:

– Гражданка, у нас теперь новый помощник исправника – Василий Кириллович. Он нынче за старшего. Обращайтесь к нему.

– К Вам что ли? – переметнулась потерпевшая к Аладьину.

– Да.

– Ой, а хорошенький какой! – воскликнула она, прищурив глаза и расплылась в улыбке, – Не уж-то нынче у нас такие полицейские?

– Назовите себя, – попросил её Василий.

– Так Ращупкина я! – сообщила тётка, – Служу в доме купца Кузнецова. Постирать там и прочее по хозяйству.

– И что у Вас украли? – деловито осведомился тот, приготовившись писать.

– Так верёвку со двора увели!

– Какую верёвку? – растерялся Василий.

– Так с под белья, что во дворе висела.

Лепихин фыркнул:

– Ращупкина, ты бы ещё из-за потерянной катушки ниток сюда пришла!

– А чего? – возмутилась та, – Верёвка-то новая была; только на прошлой неделе куплена. Аж восемь аршин! Хозяин у меня из жалованья, сказал, взыщет. А я чем виновата? Кто ж знал, что ночью уведут?!

– А украли ночью? – уточнил Аладьин.

– Как пить-дать, ночью! Я ж с вечера бельё замочила. А по утру прополоскала, выхожу во двор, а её – нет! Что ж выходит? Кто хошь, во двор ночью шастай! Бери, чего хошь! И никакой на их управы?!

– Ладно, – вздохнул Василий, – Напишите заявление и опишите подробно, как всё было.

И придвинул Ращупкиной лист бумаги и чернильницу. Та скисла:

– Ваше благородие, так мы грамоте-то не обучены. Вы бы сами написали, а я крестик поставлю.

Аладьин вздохнул и сам составил заявление. Затем деловито одёрнул жилетку:

– Иван Павлович, я – на место преступления.

– А можно и мне с Вами? – подхватился Иван; ему стало любопытно поглядеть, как новый помощник будет расследовать пропажу верёвки.

– Хорошо, – разрешил Василий. И обратился к плотнику, – Кузьма. Остаёшься за старшего. До нашего возвращения никого не впускать и никого не выпускать!

– Как скажете, барин, – радостно откликнулся тот.

Угол улицы Исетская с улицей Большой

Поймали экипаж, доехали до угла улиц Исетской и Большой. Ращупкина повела их к дому хозяина.

– Вон! Вон там она висела, между столбов! – указала она пальцем на пространство, примыкающее ко двору.

– Гражданка Ращупкина, покажите мне Вашу обувь. Подошву, – попросил Аладьин.

– Пожалуйста…, – та робко приподняла ногу.

– Стойте здесь, не двигайтесь! – скомандовал Василий Кириллович.

Сам крадущимися кошачьими движениями перебрался через грязь на обочине и проник на площадку. Покрутился возле каждого столба, в одном месте что-то подобрал. Затем обошёл весь двор, наклоняясь лицом до самой земли. Приблизился к низенькому щербатому заборчику, оглядел все плашки. В одном месте перелез с трудом, перекинув ногу. Пошёл на дорогу. Кружился там, перепрыгивал через лужи, приседал. Затем выпрямился и поманил к себе Лепихина с Ращупкиной.

– Что ж, мне всё ясно. Воров было двое. Мужчины. Вот здесь у забора чётко видны их большие следы. Один, я думаю, он был помоложе, перелез через заборчик в этом месте; видите серый клочок сукна – он зацепился кафтаном за зубец. Отчего я делаю вывод, что роста он невысокого, примерно с меня. Торопился, поэтому верёвку срезал ножом. Вот, я нашёл верёвочный узел возле одного из столбов. Обратите внимание, срез очень ровный, следовательно нож хорошо отточен. Затем оба вернулись на дорогу. Здесь, к сожалению, за утро проехало много телег и экипажей – следы теряются.

– Здорово, Василий Кириллович! – восхитился Иван.

– Но есть один интересный факт…

Аладьин повёл их через дорогу и указал на кучку земли возле обочины:

– На этой земле есть отпечаток того же следа. Видите, характерный скос на каблуке и зазубрина. Ни в ту, ни в другую сторону дороги дальше следов нет. Из чего я могу предположить, что грабители не ушли пешком, а уехали. Если они ехали на телеге, то вряд ли с намерением украсть Вашу верёвку, мадам Ращупкина. Скорее всего, она им понадобилась неожиданно, по дороге. Но для чего?

– Для чего? – хором переспросили Лепихин с Ращупкиной.

– Вопрос, – Аладьин потёр лоб.

– Василий Кириллович, а что, если они хотели связать жертву? – предположил Иван.

– Для этого верёвку готовят заранее, а не ищут по дороге, – заметил Аладьин, – Обойдёмся без жертв. Всё было гораздо проще. Ночь. Два мужика везут на телеге груз. Телегу трясёт, груз рассыпается. Нужно его связать. Но нечем. И тут они замечают висящую между столбов верёвку! Крадут её. Перевязывают ею поклажу и уезжают.

– Блестяще! – воскликнул Лепихин.

– А мне-то что теперь делать? – возмутилась Ращупкина.

– А Вам, уважаемая, впредь не оставлять верёвок без присмотру.

– Тоже мне, умник нашёлся! – насупилась она и обиженная пошла в дом.

– Ух, лихо Вы всё раскрыли, Василий Кириллович! – радовался Иван, – Можно возвращаться в управление.

Аладьин почесал подбородок:

– Если честно, меня смущает эта куча земли. Она не вписывается в общую грязь на дороге. Словно её просыпали здесь. И сделали это именно ночью, поскольку на ней отпечатался след вора. А, может, она просыпалась из их груза?

– Что ж Вы полагаете, что мужики землю везли? – удивился Иван и рассмеялся, – Да на чёрта бы она кому сдалась! Вон её кругом сколько!

– Может быть, она какая-нибудь особенная? – Аладьин присел и начал разгребать землю руками.

Кое-где в ней попадались мёрзлые комочки, глинистые прожилки и крошечные крупинки, похожие на чешуйки слюды. Аладьин вынул из кармана платок и завязал в него горсть земли. Выпрямился, отряхнул руки и сказал:

– Едемте в управление.

Плотник Кузьма встретил их широким жестом руки:

– Ну, господа полицейские, принимайте работу.

– Ух, ты! – восхитился Иван, разглядывая новый стеллаж во всю стену от полу до потолка.

– Молодец, Кузьма, – Аладьин уважительно пожал плотнику руку, – Не подвёл. Мастер!

– На том стоим, барин, – гордый собой задрал бороду плотник.

– Мы сюда теперь все папки разложим? Да? – догадался Лепихин, – А шкаф куда?

– А выбросим эту рухлядь, – предложил Аладьин, – К чему он теперь? Столько места занимает.

– Да что Вы, барин? – всполошился плотник, – Шкаф-то хороший. Старый, добротный. Лаком покрытый.

Василий наклонился к Ивану:

– А чей шкаф?

– А бес его знает, – развёл тот руками, – Сколько служу, он всё тут стоит.

– Слушай, Кузьма, а забирай его себе! – широким жестом разрешил Аладьин.

Плотник оробел:

– Как, забирай?

– Считай, что это оплата за твою работу.

– Что ты, барин, я столько не наработал. Шкаф-то, почитай рублей десять стоит!

– Забирай, Кузьма, – настойчиво повторил Василий, – Пока я не передумал.

– Заберу! – тут же согласился плотник и засуетился, – Вот спасибо-то! Славный барин. Век не забуду! Такой добрый шкаф… Я только за подмогой сбегаю; одному-то мне с им не совладать. А ты, барин, точно, не передумаешь?

– Сказал, забирай.

Вечером прибежала Акулина. Принесла выстиранные занавески.

– Надо же, – поразился Лепихин, – Оказывается, они белые!

– Руки у Вас золотые! – похвалил её Аладьин.

Она зарделась, прикрывая лицо кончиком платка. И вдруг достала из-за спины миску:

– Я тут пирожков Вам принесла, Василий Кириллович. А то Вы цельный день весь в работе. Голодный, небось.

– А с чем пирожки-то? – потянул носом Иван.

– С картошкой.

– Душа моя, Акулина Антиповна! Благодетельница!

И он галантно взял прачку за руку и поцеловал ей запястье.

– Ой, что Вы, Василий Кириллович…, – она прикусила губу и, растрогавшись, убежала.

Василий с Иваном обосновались за столом и принялись уплетать пирожки.

– М-м, вкуснятина какая! – произнёс Иван, – А молодец Вы, Василий Кириллович, ничего не скажешь! У нас в управлении такой чистоты отродясь не было. Окна помыты, занавески чистые. Полки новые. Документы все по буквам расставлены – любо дорого посмотреть. Пироги на столе горячие. И за всё это мы ни копейки не заплатили! Как это Вы так смогли?

– Учись, Иван, с людьми разговаривать, – поделился Аладьин, – Для сыщика – это первое дело.

Поздно вечером Новоселецкий возвращался домой в одном экипаже с городским головой господином Бейвелем.

– Что, Митрофан Иванович, как новый помощник?

– Поживём-увидим, Александр Францевич, – пожал плечами тот, – Уж больно молод, да начитан, оттого гонорист. Эх, столичное воспитание.

– Отсутствие опытности часто бывает основанием храбрости, – заметил Бейвель.

– Это верно, – кивнул Новоселецкий, – Храбрости ему не занимать. А ещё, знаете ли, в одежде уж больно хорохорится. Вырядился нынче в белую рубашечку с запонками, жилетку узорчатую, галстучек шёлковый, замысловато завязанный. Усики напомадил, волосы прилизал.

– Не придирчив ли ты, Митрофан Иванович? – покачал головой тот, – Аккуратность в одежде и хороший вкус ещё никто в пороки не определял.

– Так я, Александр Францевич, его заставил в этом наряде уборку в управлении произвести! – сообщил исправник и зашёлся громким булькающим смехом.

Бейвель усмехнулся в усы:

– Суров ты, братец, в воспитании молодого поколения!

– Ничего! Работать в полиции – не цветочки срезать! Это грязная работа, пущай привыкает!

Проезжая через Южную площадь, Бейвель толкнул Новоселецкого в бок:

– Глянь-ка, Митрофан Иванович, а в управлении у тебя свет горит. Помощники-то до ночи работать взялись? Видать, задал ты им задачу.

– И вправду. Чегой-то они? – растерялся исправник, – Эй, стой! – скомандовал извозчику, – Вот что, Александр Францевич, езжайте домой. А я пойду, проведаю этих горе-работников!

Новоселецкий застал помощников поедающими пирожки.

– Вот, значит, как! Я думал, они в поте лица работают. А они – брюхо набивают! – зычным голосом заявил исправник с порога и вдруг опешил, – Что это? Новые занавески?

– Нет, Митрофан Иванович. Это старые, только постиранные, – ответил Лепихин.

– Однако…, – удивился он, – Светло как стало, просторно. А эт-то что-о?

Новоселецкий тихо опустился на стул, во все глаза уставившись на огромный стеллаж, заполненный папками, на переплёте которых пестрели буковки.

– Это называется каталог, – гордо сообщил Иван, широко улыбаясь на реакцию начальника, – Глядите, Митрофан Иванович, как удобно – все дела расставлены по годам и по буквам алфавита. Ничего искать не надо. Это Василий Кириллович придумал.

– Молодца-а! – уважительно протянул Новоселецкий, – Не ожидал! Вот за это спасибо; порадовал.

Аладьин скромно улыбнулся в ответ. Исправник потянулся к миске:

– Пироги с чем?

– С картошкой.

– М-м, вкусные. Откуда?

– Акулька испекла.

– С чего это вдруг? – у Новоселецкого подпрыгнули брови.

– Для Василия Кирилловича, – елейным голосом доложил Лепихин, подражая Акульке.

Исправник покосился на нового помощника:

– А ты ловок, брат, как я погляжу! – рассмеялся и дружески хлопнул Аладьина по плечу.

Уплетая пирожки, Новоселецкий разговорился:

– А доводилось ли вам слышать про грабителя по кличке «Оборотень»?

– Нет, – Лепихин с Аладьиным насторожились.

– Эх, темнота. А ещё в полиции служите, – упрекнул их начальник, – Слушайте, оболтусы. Откуда он взялся и кто таков – неизвестно. Всякий раз он меняет внешность и имя. Оттого никто не знает, как его зовут и как он выглядит. Одно известно – что мужчина средних лет, высок и худощав. Страдают от него купцы и дворяне, потому как ворует он исключительно ювелирные украшения, золото и деньги. Ничего другого не берёт. И действует больно изощрённо; никогда не повторяется. Подолгу в одном городе не живёт. Выпотрошит три-четыре дома и – на дно. Уходит незаметно и в неизвестном направлении. Может не появляться полгода, а то и год. И опять всплывает где-нибудь неожиданно. Пять лет назад впервые появился он в городе Томске. Наделал там шума и исчез. Через год возник в Тобольске. Украл бриллианты самой губернаторши. И – как воду канул. После был след его проделок в Перми. А недавно наш герой побывал в Екатеринбурге.

– Ух, ты! Совсем близко, – прошептал Лепихин.

– Сегодня ротмистр Никитин нас целый день на совещании продержал, – продолжал Новоселецкий, – Из Оренбургской жандармерии посыльный прибыл; они подозревают, что Оборотень свой путь держит на юг. И может направиться либо в Оренбург, либо… к нам.

– Хоть бы к нам! – радостно воскликнул Аладьин.

У исправника нервно дёрнулась щека:

– Ты что, Аладьин, переутомился?

– Так ведь это настоящее дело, о котором я мечтал! Поймать не какого-то пьяницу-ворюгу, а самого «Оборотня»!

– А я поддерживаю Василия Кирилловича, – вдруг поднялся Лепихин, – Верно. Вот бы мы прогремели на всю страну, если бы схватили этого «Оборотня»!

– Обалдели совсем! – рассердился Новоселецкий и стукнул широкой ладонью по столу, – Отставить болтать всякую ерунду!

И неожиданно заметил на столе исписанные листы бумаги:

– А это что?

– Заявление гражданки Ращупкиной о краже в доме купца Кузнецова. И протокол осмотра места преступления.

– Ни дня без происшествий! Что опять украли? – проворчал Новоселецкий, углубляясь в чтение. И вдруг растопырил гневно усы, – Восемь аршин бельевой верёвки?! Да вы что, белены объелись?! Ещё верёвки мы не искали!

– В сыскном деле мелочей не бывает, а вдруг это душители? – вкрадчиво произнёс Аладьин и незаметно подмигнул Лепихину.

– Какие «душители»? – опешил исправник.

– Ну, помните, в «Записках» у Путилина убийца-душитель поднял с полу верёвочку и говорит: «Бечёвка – вещь пользительная; из бечёвочки можно петельку сделать».

– А из восьми аршин, я так полагаю – дюжину петелек! – с сарказмом выплюнул Новоселецкий, – Чтоб сразу, кучами душить! Да?!

Аладьин улыбнулся:

– С «душителями» я, конечно, пошутил. Но, всё-таки, присмотрел бы за домом купца Кузнецова. Там у обочины подозрительная куча земли.

– Что?! – взвинтился исправник, – Куча земли?! Вы, господин Аладьин, погуляйте по городу. У нас таких «подозрительных куч» на каждом углу, – и вдруг осёкся, испуганно закрутил головой, зашарил глазами по стенам, – А где… где? Куда подевался мой фамильный шкаф?!!!