В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры – Ирина Каспэ

Сборник откровенно разнородных эссе, объединенных волей автора и мало прослеживаемой тенью утопии, понимаемой сколь угодно широко. Автор купается в птичьем языке, сыпет ссылками на разнообразных теоретиков, каждый из которых предлагал свою теорию, жонглирует английскими и полуанглийскими терминами (вроде utopian studies и pastеризация). Вроде бы все предельно скучно. По стандартному современному шаблону гуманитарных исследований, от которого стороннего читателя (меня, по крайней мере) обычно воротит. Однако интересная тема и некоторые (уподобимся автору) case studies интересны (чего скрывать, купил я эту книгу в магазине-складе НЛО, увидев главу о «позднесоветском чтении Стругацких», чтобы это не значило).Собственно, среди самых интересных рассмотренных сюжетов явными лидерами для меня стали а) очерк о промежуточной фантастике (между 1953 и 1956) б) надуманный и выспренний, но интересный анализ «Туманности Андромеды» в) болтовня о Стругацких. Надо понимать, что автор и сама (порой) трезво оценивает свои спекуляции именно как спекуляции, красивый псевдонаучный треп об идентичностях, модальностях и прочих увлекательных темах современного дискурса. Да, треп, да, непроверяемое натягивание совы на глобус и обратно (мне почему-то все время вспоминался пелевинский Брежнев, открывающий мрачные тайны ленинской теории отражения), но порой (и достаточно часто) выверты увлекательные, дающие повод для интеллектуальной эквилибристики.В большой плюс автору нужно записать именно переработку большого массива данных. Она читала (по крайней мере, так это выглядит) заметную часть той простой, архаичной фантастики, что выходила в СССР в начале 50-х. Она вся потом была списана в утиль под ярлыком ущербной «фантастики ближнего прицела» в начале 60-х новым поколением авторов. Однако при пристальном взгляде и среди этих текстов обнаружились образы далекого будущего, несмелые, то оформленные как стандартные попаданцы, то как репортаж о ВДНХ 2500 года. Автор делает глубокие выводы о проблемах нарратива при позднем Сталине, о непонимании – куда же нам плыть из идеальной застывшей утопии, уже вроде бы достигнутой. Интересно было почитать и о Втором съезде Союза писателей, где говорили почти то же самое, что и на Первом, когда соцреализм только создавался, но вкладывали в эти слова явно другой смысл. Автор делает простой и логичный вывод – при работе с советскими источниками надо всегда учитывать контекст, без оного практически нельзя ничего сказать о содержании оного источника. Тут я вспомнил недавнюю пикировку с DeadHerzog , который отстаивал право историка не интересоваться контекстом создания источника, с которым он полемизирует. Гуманитарии и любители инсинуаций на моей стороне!Впечатлил и очерк о Третьей программе КПСС, той самой, которая предполагала построение коммунизма к 1980-му. О полемике, об образах, о реакции творческой интеллигенции, о преломлении планов и реальности, о том, как быстро все забыли. Тут же рядом стоит упомянуть и молодежные журналы («Смену и прежде всего „Юность“), которые, оказывается, с середины 50-х создавали шестидесятников (с отсылкой к знаменитому поколению шестидесятников XIX века), прямо прописывая это в своих текстах.

Про Стругацких автор пишет много, но интереснее всего замечание, что заметная часть их творчества пришлась на период, когда ИТР начали искать в тексте скрытое. Отсюда, мол, и параноидальные попытки восстановить «авторский текст», бесконечные правки, новые и новые собрания сочинений в дополненном виде и т.д.Очерк о предперестроечных фильмах интересен, хоть и довольно банален. Автор, на мой взгляд, несколько искусственно называет позднесоветским все, что после 1956. Это делает анализ недейственным. Хотя умелые находки, вроде «длинных семидесятых» есть и здесь.Раздел о восприятии блокады – самый спорный. Автор, на мой взгляд, ходит по тонкому льду, занимаясь разгоном мифа о «молчащих ветеранах». Заметно, что ей с трудом удается сдерживать себя, говоря об ответах одной из интервьюируемых – дамы из Кривого Рога, русскоязычной, отстаивающей «правильную историю», т.е. советскую интерпретацию событий Второй мировой (заметим, что автор использует кавычки). Тут вопрос даже в некоей экзальтации тех, кто откликнулся на запрос об интервью, многие такое городят, что неловко читать.Если говорить в целом, автору легко и непринужденно удаются частности, а нарратив рассыпается. Все ссылки на Джеймисона, Добренко и Фицпатрик хороши, но культура, как широко ее не определяй, не самостоятельна, она так или иначе связана с политикой и экономикой (и позвольте старому экономисту утверждать, что экономикой она определяется в первую очередь). Поэтому вопросы о дискурсе, о несовпадении официальной и внутренней идентичностей, об открытии «частной жизни» и прочее повисают в вакууме, не будучи связаны с объективной реальностью. Поэтому это все так шатко и зыбко, и каждую интерпретацию можно опровергнуть и оспорить.