Иосиф Антонович Циммерманн
Чужбина

Они называли себя “ИСИ”, по аббревиатуре заглавных букв трех фамилий. Односельчане же прозвали их “братья Исины”. Молодчики запугали всех аккемирчан: отбирали у них все, что хотели, заставляли и стар и млад работать лично на них, а несогласных просто избивали.

Особенно пострадали выезжающие в Германию немцы. Зачастую чуть ли не под угрозой смерти им приходилось отдавать бандитам свои сбережения, нажитое добро и даже дома. Да и остальное, не казахское население Аккемира страдало. Насиловали девушек. Вымогали деньги у парней. Известны даже случаи, когда несколько подростков наложили на себя руки, не выдержав притеснений.

Досталось от братьев Исинов и самим казахам. Но это уже позже, когда аул почти опустел от не казахов…

– С ума сойти, – горестно вздохнула Татьяна, – куда мир катится?

Автомобиль областного начальства подъехал к высокому под шиферной крышей белому кирпичному дому Хабхабыча. Рядом ютились маленькие юрта и мазаный сарай.

– Ты же говорил, что высоким забором двор огородили, – толкнула Виктора в плечо супруга.

– Так только со стороны вокзала и поселка. А с задней стороны бате, видишь ли, нужен открытый вид на Илек.

– Да уж, ему никогда не угодишь.

Родители были искренне рады неожиданному приезду детей. Отец Яков даже засобирался сбегать за водочкой в магазин.

– Да спрячьте вы свои пенсионные гроши, – невестка остановила Алтын, которая было протянула супругу мятые рубли, – я сама схожу. Куплю что понормальнее, а не эту вашу дешевую бормотуху.

Таня вообще любила магазины. Но сейчас ее больше всего радовала возможность сбежать из дома Хабхабыча. Она просто хотела улизнуть от кухонной стряпни, которыми свекровь ее обязательно бы загрузила.

Местный продуктовый магазин в этот час принадлежал ей одной. Продавщица в цветастом халате и в белом пушистом платке из ангорской шерсти лениво листала газету. Зоркие глазки Татьяны сразу заметили иностранный шрифт.

– Вы немка? – догадалась, но любопытства ради все же спросила Таня.

– Ну и что? – не поднимая глаз от газеты ответила кассирша.

– Я невестка Шмидта. Знаешь, которого у вас тут называют Хабхабыч?

– Так тебя в поселке уже все заочно знают, – женщина через прилавок протянула руку, – я Ида. Моя мама учительница немецкого языка в здешней школе. А с твоим мужем Витей мы в классе за одной партой сидели.

– Татьяна. – хотела было добавить отчество, но вовремя передумала городская гостья. – Немецкая газета твоей маме по работе положена?

– Да нет. Тут к одной сын в отпуск приехал, московский журналист. Уговаривает, чтобы мы подписку на нее оформили. Кстати, сегодня собирает в клубе односельчан. Будет нам про партию советских немцев рассказывать.

– А что, есть такая?

– Че только не придумают, – отмахнулась Ида, – ты то зачем пришла?

– Дай хорошего портвейна.

– У нас только один сорт.

– А кто у вас в поселке продает копченое сало и колбасу?

– Старик Ляйбрант, – продавщица замерла на миг в раздумье и уже полушепотом продолжила, – но они в этом году точно не коптили. Собираются в Германию. Еще в сентябре весь скот продали.

– Вот те немец-перец-колбаса! – выпалила Татьяна. – Не везет же мне в этом году с закуской.

На прощание она протянула Иде свою ладошку в кожаных перчатках на меху, но вместо “до свидания” неожиданно спросила:

– А когда собрание?

– Вон, там, – Ида показала на вход, – в объявлении все написано.

На выкрашенных в синий цвет дверях на четырех кнопках был приколот яркий плакат:

– Новая жизнь, “Neues Leben” – 10 ноября 1990 года, в 15.00 в Доме культуры состоится выступление корреспондента центральной газеты немцев СССР. Приглашаем всех желающих.

– Пойдешь? – спросила Таня Иду.

– Делать мне больше нечего?! Ладно бы в воскресенье, а то в субботу, в банный день решил собрание устроить.

– Да и позже вечером было бы больше смысла, – согласилась Таня с Идой.

– Нее, не разрешили бы. После шести в клубе фильмы крутят.

Таня вернулась в дом свекра, когда Алтын уже приготовила куырдак и накрыла стол.

– Какое нежное и вкусное мясо получилось, – облизывала пальчики невестка, – такое даже жевать не надо. Само тает во рту.

– Это прошлогоднее. Я его в морозилке выдерживаю. Там оно лучше старится.

– А вяленого не осталось?

– Нет. Давно не делала.

– Жаль, у нас скоро большое застолье намечается.

– Витя говорит, что ты колбасу ищешь. Могу дать хорошую казы…

Не успели еще допить портвейн, а Таня собралась уходить.

– Вить, у тебя есть ненужный блокнот или тетрадка? И авторучку дай мне. Только не спрашивай зачем. Вернусь к ужину.

До двухэтажного Дома культуры Аккемира было рукой подать. Неказистое сооружение из сероватого кирпича смотрелось убого. Разношерстным материалом: горбылем, штакетником и различных размеров и форм ДСП – были залатаны дыры выбитых стекол больших окон. Клуб, по привычке продолжали его называть поселковые, окружали низкорослые, поздней осенью уже голые посадки карагача. Бардовой ржавчиной окрасило время стоящий у входа конусообразный голубой памятник с красной звездой на верхушке павшим односельчанам.

Обшарпанные и погнутые двери здания были заперты на большой висячий замок. Под ржавым навесом стояла группа женщин. Среди них Таня узнала Иду. Поздоровавшись со всеми, она подошла и удивленно произнесла:

– Ты же не хотела приходить.

– Так мама побоялась одна идти.

Перед входом стоял молодой мужчина. Лет так двадцати пяти. В строгом длинном черном пальто, в норковой шапке и клетчатом мохеровом шарфе, он нетерпеливо посматривал по сторонам.

– Клуб нам не откроют, – как-то уверенно и громко заявила пухленькая девушка, – ты начинай уже свое собрание, а то мы здесь зря мерзнем.

– Ты права, Вера, – московский корреспондент достал из внутреннего кармана пальто свернутую в трубку газету, – странно, в сельском совете мне официально разрешили провести встречу с немцами Аккемира. Но соседи потом видели, как председательша собственноручно срывала мои плакаты.

– Казахам или русским сейчас бы здесь красную дорожку постелили, – с обидой сказала одна из женщин, – а немцев можно как баранов на морозе подержать.

– Мы сами в этом виноваты, – подала голос мама Иды, – неорганизованные, прячемся в своих землянках. Глянь, сколько нас тут собралось. На пальцах можно пересчитать. А вот если казахи кинут клич, сразу вся степь поднимется.

– Давайте не будем перебивать москвича, – распорядилась Татьяна.

Все недоуменно посмотрели на невестку Хабхабыча. Хотя она и появлялась в поселке редко, но своенравную жену бывшего агронома здесь знали все.

– Циммерманн, ты че от нас хотел-то? – спросила, поеживаясь, Ида.

– Так тоже призываю, чтобы объединялись. У нас есть люди, которые не побоялись сразу же после войны обратиться к самому Сталину с просьбой восстановить республику немцев Поволжья. Уже тогда зародились ячейки общества “Возрождение”. Сегодня мы зарегистрированы почти в каждой области. В Москве планируется всесоюзный съезд советских немцев. Поддержите и вы нас! Подписывайтесь на немецкие газеты, вступайте в общество “Wiedergeburt”.

– Газеты, это хорошо, – поддержала учительница немецкого языка.

– Да брось ты, мам! – тяжело вздохнула Ида. – Бумагой былую смелость уже не воскресить. Ты, Циммерманн, зря сюда приехал.

– А как можно выехать в Германию? – неожиданно прервала рассуждения Танечка.

Толпа оцепенела. Все разом замолчали. Десятки глаз сверлили женщину в белом модном берете. На лицах собравшихся застыл легкий испуг. Как будто сейчас о чем-то запретном спросили.

– У нас на людях про это не говорят, – шепнула Ида.

– Почему? – громко недоумевала Таня. – Что я такого запретного спросила?

– Братья Исины узнают, враз и дом, и скотину у твоего Хабхабыча отберут. Не посмотрят, что его сын в обкоме работает, – процедила сквозь зубы женщина в кроличьей шубе и, развернувшись, быстро ушла.

– Да хватит страх тут наводить! – вновь подала голос румяная Вера. – Здесь же все свои и у каждого, я знаю, только это и на уме. Ёся, что конкретно надо для выезда за бугор?

Группа тесным кольцом окружила московского агитатора. Журналист терпеливо объяснял, где можно достать немецкие бланки и как потом заполнить это тридцатипятистраничное заявление, какие документы необходимо будет приложить, где получить визу, как поменять деньги и оформить билеты на самолет.

– И все же наше общество призывает вас остаться жить здесь и добиваться восстановления немецкой республики.

– Поздно, – махнула рукой учительница немецкого языка, – у нас половина родных уже в Германии.

– Вы, как хотите, а мне домой пора, – попрощалась Вера.

За ней дружно последовали остальные. Московский агитатор с сожалением смотрел вслед уходящим сельчанам. Оглянувшись на опустевшие ступеньки Дома культуры, Таня радушно подхватила журналиста под руку. Никто это не увидел, но в темноте обессвеченных улиц Аккемира ее глаза уже светились лучами неоновых огней реклам европейских метрополий. Скорее всего это была столица Германии. О Берлин!..

– Мы тоже немцы, – представилась она, – мой свекор военнопленный. Как вы думаете, это помешает нам оформить бумаги для выезда в Германию?

– Напротив! Вам повезло. Я уже моей бабушке Амалии объяснял. Хабхабыч – немецкий военнопленный, а значит, все еще подданный Германии. Вам нужно только об этом сообщить в немецкое посольство.

– А я совсем не знаю языка, – сокрушалась Таня.

– У вас в Актюбинске общество “Возрождение” организует курсы немецкого языка.

– А что мне нужно сделать, чтобы на газету подписаться?..

В понедельник Виктор согласился на должность рядового сотрудника отдела земледелия.

– Кабинет вам придется сразу освободить, – распорядилась секретарша начальника управления, выхватывая из рук Виктора подписанный им листок договора о трудоустройстве, – сегодня здесь начнут делать ремонт.

Виктор остался на какой-то момент один в кабинете. Перед ним треугольным шалашиком высился настольный перекидной календарь. На ноябрьской страничке на тринадцатом квадратике была запись из трех букв – ПАЭ. В этот день была запланирована проверка Аккемирского элеватора. Эта и остальные записи и планы теперь уже были бессмысленны. Бывший начальник отдела со злостью схватил со стола календарь и начал его рвать. Плотная бумага с трудом, но поддалась. А вот проволочная металлическая пружина нет. Виктор швырнул полуразорванный численник в мусорное ведро. Ему отныне будет нечего по работе планировать. Им теперь станут управлять другие.

У дверей послышалась возня и шум дрели. Рядом с дверью кабинета технический персонал уже менял табличку отдела развития сельскохозяйственных территорий на «отдел земледелия». Вместо фамилии Яковлев на новой табличке теперь уже красовалось имя его бывшего заместителя – Сагына Жупалаева.

– Подсидел, пройдоха, – со злостью сплюнул Виктор.

На день работников сельского хозяйства к ним в гости никто не пришел. Весь отдел земледелия гулял на вечеринке у нового начальника. Яковлевых туда не пригласили.

В этот вечер они сидели на кухне, и Виктор подробно рассказывал супруге о печальном исходе его многолетней карьеры.

***

Новый год они тоже впервые встретили лишь вдвоем. Как и последующие праздники. Приближался май. На работе и в переполненных маршрутках всерьез поговаривали о том, что демонстрацию солидарности и парад Победы хотят вообще отменить.

Вернувшись с работы усталым и голодным, Виктор к своему величайшему удивлению застал Танечку, сидящей на диване с книгой. Он даже перекрестился, когда разглядел, что это был учебник. Курс немецкого языка.

– Вот те здрасьте! – он демонстративно потрогал лоб супруги. – Вроде нормальная. Зачем это тебе?

– Хочу понимать, что в немецких газетах пишут.

– В каких?

– Я выписала московскую “Neues Leben” и алма-атинскую “Freundschaft”, – не отрывая глаз от учебника промолвила Татьяна.

– Зачем? – еще больше удивился Виктор.

– Чтоб не выглядеть дурочкой на собраниях нашей партии.

– Какой партии? – Виктор медленно присел на стул. Слова Танечки загнали его в тупик.

– Всесоюзной партии советских немцев.

– Ты что, вступила в общество “Возрождение”?

Таня кивнула и, поднявшись, вышла в кухню. Вернулась с тарелкой супа.

– Извини, вчерашний. Меня сегодня весь день не было дома. Кстати, и тебе надо оформить членский билет. Взносы у них как у комсомольцев – копейки.

Виктор сидел и играл ложкой с картошиной в тарелке. Он, кажется, позабыл, что ему очень хотелось есть. Татьяна села напротив и с помощью словаря пыталась перевести какую-то газетную статью. По напряженным морщинам лба супруги можно было понять, что это не просто обыденное времяпрепровождение типа разгадывание кроссворда.

– И что говорят на ваших собраниях?

– Хорошего мало. Сам же видишь, Казахстан переделывают под казахов.

– Имеют право, это их исконная земля.

– Да! А нам куда прикажете податься?

Виктор все же стал есть суп. Ему действительно нечего было ответить супруге. Этот вопрос уже давно и постоянно вертелся в его голове.

– Возьмешь у родителей свое настоящее свидетельство о рождении, пойдешь и восстановишь национальность и фамилию, – сказала вдруг Таня, делая себе пометки в блокноте.

– Чего это вдруг? У тебя действительно все с головой в порядке?

– Твой отец настоящий немец, и нам будет легко свалить в Германию.

– Меня сегодня вызывал Жупалаев, – отбросил ложку Виктор. Перед его глазами всплыла ухмыляющаяся рожа бывшего заместителя, а теперь непосредственного начальника, – к началу лета мы обязаны освободить эту квартиру.

– Как? Куда? – Таня даже вскочила из-за стола.

– Ума не приложу, – понурил голову муж.

– Вот! – подбежала к нему супруга. Широко растопырив локти, упираясь ладонями в бока, она нагнулась над Виктором: – Нас теперь точно здесь уже ничто не держит.

С Таней или без, но Виктор стал почти каждые выходные наведываться к родителям. На поезде. Простому работнику отдела служебный автомобиль был не положен.

– Ты че слепой? – покраснев от негодования, как маятник махала рукой перед глазами Виктора его мать. – Я казашка. Какая там шайтан Германия? Мне на семейном кладбище в Шубар-Кудуке уже и место рядом с твоей нагашы аже²¹ приготовлено. Не поеду я на чужбину и больше меня об этом не спрашивай.

К удивлению сына отец тоже был категорически против эмиграции.

– Батя, у тебя же там поди еще родные есть. Неужели ты не хочешь вернуться на родину?

У Якова были весомые аргументы против переселения в Германию. Но он хорошо понимал, что сейчас не время и сын еще не готов к этой правде. Поэтому Хабхабыч лишь отнекивался и ссылался на то, что хорошо или плохо, но он уже привык к жизни в Казахстане, имел свой дом, небольшой огород и пару коров.

***

Наступающий 1992 год Виктор и Татьяна снова встретили вдвоем. Но впервые как семья Шмидт. На праздничном столе стопкой лежали новые паспорта.

В зимней спячке под метровым январским снегом сейчас дремали уставшие от прошлогоднего посева и жатвы целинные поля. Виктор без проблем оформил на месяц отпуск и объявился в Аккемире уже среди недели.

С хмурым и задумчивым лицом он попросил отца поговорить с глазу на глаз.

– У нас в семье секретов друг от друга нет, – не поворачиваясь, грубо бросил Хабхабыч.

Яков сидел лицом к окну за большим столом посреди просторного зала. Он пил чай из кисайки и читал газету.

Алтын молча поднялась со стула и как вдоль пустого места прошла мимо своего ребенка в кухню.

Виктор схватил одной рукой освободившийся мамин стул и подсел ближе к отцу.

– Германия объединилась, – сообщил он полушепотом.

– Два года назад, – подсказал отец, – каждый малец в поселке об этом поди знает.

– Дай договорить, батя! – повысил голос Виктор. – Восточные гэдээровцы поперли сейчас в западную часть Германии. Там теперь уж точно скоро не до советских немцев будет. Нам надо поторопиться с выездом. Пока не поздно.

– Нет! Мы с тобой по этому поводу уже много раз говорили.

– Ну что ты за человек такой! – со злостью хлопнул рукой по столу Виктор. – Сам всю жизнь бесправным прожил, хочешь, чтобы мы твою судьбу повторили? Нет будущего у нас в этой стране! Здесь не только жить, скоро выжить станет невозможно. Половина Аккемира уже уехала в Германию, только мы все еще ждем у моря погоды.

– Здесь твоя Родина.

– Оставь ты к черту свои патриотические лозунги. Поезжай-ка лучше в Актобе, полюбуйся сам на современные призывы. Вчера плакат вывесили: “Русские вон из Казахстана! Немцы оставайтесь – нам нужны рабы!”

– Это брехня! – вскочил старик. Его тюбетейка слегка коснулась абажура висящей над столом лампы.

– Я лично видел.

– Какие-то недоумки пытаются нас поссорить. Я сорок лет хабе с казахами душа в душу здесь прожил.

– Ты не одноглазый, батя, ты полностью слепой, – с досадой смотрел сын на отца, – вы ведь мне даже обрезание сделали. И что? На моем кресле начальника отдела сидит теперь настоящий казах. Этот балабан кроме арака и бешбармака на казахском ничего не знает. Зато у него правильный разрез глаз. А мне столик в углу дали и зарплату уже полгода не платят. Теперь даже и квартиру отобрали.

– Как?

– Вот так! Сказали освободите. Для руководства понадобилась. А ты говоришь недоумки.

– А где вы с Таней теперь живете?

– Нашу квартиру дали Курманиязову. Он тоже из аккемирских. Ему вроде как не к спеху, разрешил нам еще пожить.

– Есть же хорошие люди, – отец положил руку на правое плечо Виктора, – нельзя всех мерить под одну гребенку. Мне лично казахи хабен по жизни больше помогли, чем все русские и немцы вместе взятые. Покойный Шукенов знал же, что я военнопленный, но не побрезговал, не постеснялся свою дочь мне в жены отдать.

– Да они в степи от одиночества и с волками не прочь породниться были, не говоря уже о немецкой овчарке.

– Halt deine Klappe²²! – гневно потребовал отец и резко убрал свою руку от сына: – Ты что, меня хаб за собаку считаешь?

– Нет, – тоже прокричал, вскакивая со стула Виктор, – я хочу, батя, чтобы ты наконец-то понял: пока мы преданно молчим, нас здесь не трогают, а попробуй повысить голос – прибьют как собаку. Русские, украинцы, греки и евреи уже бегут из Казахстана. Нам, немцам, сам Бог велел!

– А какой ты к черту немец? – сквозь зубы прошипел старик. – Товарищ Яковлев! Хаст забыл, что у тебя в паспорте «русский» записано?

– Я снова Шмидт. Мы с Таней поменяли документы.

– Когда? – медленно присел на край стула Яков. – Разве так можно?

– У нас получилось.

Виктор рассказал отцу всю историю многомесячных мытарств по кабинетам бюрократии. Он не стал скрывать, что на взятки и подарки сотрудникам паспортного стола Оренбурга и ОВИРА Актюбинска ушли все его импортные костюмы, кожаные сапожки, норковые шуба и шапка Татьяны. Даже сервант и телевизор пришлось продать.

– Зато быстро управились. У нас у всех теперь имеются заграничные паспорта. Маме мы фамилию тоже на Шмидт поменяли. Ей так будет проще в Германии. Осталось только съездить в немецкое посольство…

Хабхабыч еще долго сидел неподвижно за столом. Он давно и лишь в пол-уха слушал то, о чем рассказывал его сын и как попросил отца еще раз хорошо подумать. Старик явно упустил тот момент, когда и как Виктор ушел, отправившись в клуб проведать одноклассников. Он, кажется, даже не заметил, как супруга взяла из его рук пиалу с недопитым остывшим чаем.

Несомненно, Яков очень обрадовался, что его сын снова носит отцовскую фамилию и не стесняется быть немцем. Вот если можно было бы вернуться на семнадцать лет назад, он бы сказал тогда молодой, с высоконачесанной прической невестке, что она еще пожалеет о том, что записала супруга русским. Хотя и так уже видно, что она одумалась, сама учит немецкий язык и пишется теперь Шмидт. Свекор вспомнил сейчас, как Таня недавно договорилась до того, что если бы немцы выиграли войну, то весь СССР сейчас бы пил вкусное баварское пиво. Яков тогда наорал на сноху. Он никогда не воспринимал шутки про войну.

– Да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон! – подумал Яков и с улыбкой дотронулся до шрама на левой стороне лица.

Лишь только маленькая частичка его сердца была заполнена сейчас чувствами отцовского и национального эго. По большому счету ему было не до радости. И не только от того, что рассказал ему сегодня Виктор, не от того, что писалось в газетах и показывалось по телевизору. Последние годы сильно изменили жизнь и людей степного Аккемира. Очень многие из старожил уехали. В их домах теперь жили оралманы – казахские переселенцы из узбекской Каракалпакии. Не самый дружелюбный народ. Они при встрече на улице даже не всегда отвечали на приветствие. Яков и Алтын по жизни крайне редко выходили на люди или в гости. Но сейчас даже им стало как-то пусто в Аккемире. Отец в этот момент полностью согласился с Виктором – жить, как раньше, здесь будет уже невозможно.

– Жаке, убирай свои газеты, – Алтын стояла у стола с тарелками дымящегося паром куырдака.

– А, это в самый раз! – старик потер от удовольствия руки. – Но вам, госпожа Шмидт, теперь придется научиться готовить штрудли.

– Да что угодно, – Алтын протянула мужу ложку, – я все смогу. Только че ты меня вдруг решил перекрестить? Забыл, что ли, что я Шукенова?

– А вот и нет, – ухмыльнулся Яков и поведал супруге последние новости.

Мясо с картошкой в тарелках давно остыли, а родители говорили и говорили. В их доме никогда до сих пор не обсуждалось столько событий сразу.

– Дети могут к нам переехать, – предложила было Алтын, – но совхоз же практически развалился. Работать в поселке совсем негде.

– Таня и Виктор никогда не согласятся, – резюмировал Яков, – им теперь только Германию подавай.

Так и не поевши, пошли спать…

В полночь у привокзального дома появились молодчики. На мотоциклах. Некоторые на лошадях. Палили из ружей в небо.

Напуганная Алтын спешила включить в каждой комнате свет.

– Они не посмеют нас здесь тронуть, – она умоляла Якова не выходить во двор.

Грабители забрались во двор со стороны мусульманского кладбища. Вывели из сарая коров и овец. Погнали скот в сторону реки Илек.

Исчезли так же внезапно, как и появились. На прощанье подожгли юрту. Утопая в снегу, прыгали и неистово кудахтали перепуганные ярким пламенем полуслепые куры.

Через дорогу спешила на помощь с двумя ведрами, полными водой, соседка Амалия. Со стороны вокзала с огнетушителем в руках бежал новый начальник станции, на ходу крича:

– Я многих из них запомнил. Если надо, могу на допросе показать.

– Это были братья Исина, – от волнения задыхалась старая соседка.

– Рахмет, корши²³! – Яков остановил начальника станции. – Пожалей казенный инструмент. Тут уже ничего не спасти.

У дома Хабхабыча остановился УАЗик участкового.

– Немыс ага, ваш сын пару часов назад устроил драку в клубе. Материл и обзывал казахов узкоглазыми. Я запер его пока в комнате вытрезвителя. Потом разбираться будем.

– А че не спрашиваешь про пожар? – раздраженно поинтересовалась Алтын. – У нас ведь и скот украли. Когда уже Исиных на место поставите? Когда с ними разбираться начнете?

Участковый молча прошел во двор дома, делая вид, что рассматривает последствия ночного грабежа.

– Земляки нам этого никогда не простят, – как-то обреченно снял с головы белую тюбетейку Хабхабыч…

На чистом зимнем небосводе загоралась заря. День обещал быть солнечным.

По улице, ведущей к зданию вокзала Аккемир, шел одинокий, покачивающийся в разные стороны мужчина.

– Не ругай его, – попросила Алтын, сидя рядом с супругом на скамье у нового высокого забора отчего дома. – Поздно перевоспитывать.

Виктор подошел и молча сел рядом с матерью. От него несло перегаром. Правый глаз затек синевой от ушиба. Губа была разбита. Белый ворот полушубка бесчисленным бисером покрывали брызги крови. Сердце матери сжималось от боли. Но она не подавала виду.

– В три часа дня из Кандагача отходит московский скорый поезд, – нарушил молчание отец, – к сожалению, хабен только дорогие билеты в купейном вагоне.

– Ты, значит, согласен?! – спросил или воскликнул, вскакивая с места сын.

– Я сам говорил с диспетчером. Плацкартных мест нет.

– Да я не про билеты. Я имел в виду выезд в Германию!

– Пойдем на трассу, – не счел нужным отвечать на заданный ему вопрос глава семьи, – на попутке доберемся до Кандагача.

– Хорошо! – послушно кивнул головой сын.

Он чмокнул в щеку даже не пошевелившуюся мать и поспешил открыть перед отцом калитку. В тот же момент замер как вкопанный на входе. На белых силикатных кирпичах дома во всю стену сажей был нанесен фашистский крест. В тот же момент до него дошел острый запах гари. Юрта сгорела до основания.

– Кто это сделал? – кровь негодования прильнула к лицу Виктора.

– Ты виноват! – сказал как отрезал отец.

Впервые в доме Хабхабыча в этот день остался не оторванным листок календаря.

Суббота, 25 января 1992 года – Татьянин день.