Иоланта Ариковна Сержантова
Лесные сказки
Я еду домой
Я еду домой. Столб линии электропередач издали похож на безопасную бритву…
Собака, покрытая клоками свалявшейся шерсти, словно прошлогодней травой, стоит и смотрит на этот столб. Рядом – два понурых щенка. Им совсем плохо от дыма сгорающей неподалёку травы. Дым почти прозрачен, слегка похож на пар вечерней земли. Но это не он. Притворство всегда ядовито…
Малышам отойти… бы. Слегка! В сторонку. Но они так малы, к тому же, -не знают пока, что и от мамы можно…
В воронку заката, пеной грязных облаков утекают последние мгновения дня. Всё вчерне. Набело только дни. А ночи? Ночи… Хитрые бестии. Поджимают ступни в дырявых носочках, обнимают в тени под ступенями, степенно кивают, надеясь заполучить не своё. И получают, и спешат, и бегут… Чтобы до третьих петухов. Как …тать? Да что вы! Какое оно ТАТЬ?! Так,– пакостник, мелкий…
А столб уже выбрил часть неба. До розовой кожи. И собака устала глазеть, облизала детей и дала им по чашечке какао. (Мамино молоко для щенков слаще любых шоколадных бобов!) Соседский барбос забежал, поприветствовал заднею лапой участок чадящей травы… И стало чисто, тепло и уютно. Только филин – вдогонку скользящему к краю небес Ориону, так громко кричал, что охрип…
Часы
Не многим понятно, зачем живут часы…
А они просто ждут кого-то… и считают свои небольшие шаги… пос– то– ян– но…
Прелесть ожидания в познании самого себя… Вот, в этом замечательном состоянии мы и проводим свою жизнь…
Вороны
ВоРоны пришли подкоРмиться на свалку
И мне их, пРедставьте, нисколько не жалко
СтРелки, стРелки птичьих лапок.
БРодят без пальто и шапок.
Сонный хРиплый голосок.
В клюве – кость, в ноздРях – песок…
Мать обучила меня грамоте довольно рано. Первым словом, которое заставили прочесть, было не "мама" или "папа", а фамилия первого космонавта планеты, в которой так много сложного рычащего звука. Он был основным, воинственно настроенным против меня, и моего непослушного языка.
Логопед, к которому обратилась за помощью мать, постаралась на совесть. Показала как можно сворачивать язык в трубочку. Заставила повторить великое множество цоканий и прищёлкиваний. Но извлечь из моих уст искомый звук, с помощью все этих нехитрых приёмов, ей так и не удалось. Однако дефект речи был исправлен. Легко и случайно. Что неизбежно сформировало веренность в том, что у каждой проблемы, помимо массы сложных и утомительных решений, есть одно—единственное, необременительное и правильное.
Неким прекрасным ясным, летним, прозрачным и весёлым утром, я в совершенном одиночестве шла к бабуле. Отец опаздывал на работу, и потому не повёл меня за руку до нужного дома, а просто высадил на остановке.
– Сама дойдешь? – с надеждой спросил папа.
– Дойду! – радостно подтвердила я.
В предвкушении вкусного сытного завтрака без понуканий и нотаций, беззаботной прогулки до обеда, я шла и пела песенку из «Бременских музыкантов». О том, как пролетают мимо нестрашные дороги… И тут, в самую верхнюю ноту, чистым воспроизведением которой я особенно гордилась в ту пору, вторгся чей-то смех:
– Ха-ха-ха!
Я остановилась и покрутила головой. В этот утренний час, когда весь советский народ, как один стоял у станка, прилавка или кульмана,рядом со мной просто физически не мог никто находится.
–Странно…– произнесла я негромко, но предательская согласная исказила до неузнаваемости даже такое простое слово и… Смех раздался вновь… Обшаривая взглядом листву близстоящего дерева, в поисках источника оскорбительного звука, я увидела… ворону, которая укоризненно смотрела на меня с ветки, своим красивым чёрным глазом. Одним! Она не стала тратить на какую-то маленькую картавую девчонку, блеск двух, подозрительно умных глаз, одновременно.
– Зачем ты дразнишься? Я не могу выговорить эту проклятую «ры!». Не могу!
– Кар!
– У тебя-то получается, как надо…
– Кар!
– Что «кар»?! – вскричала я, внезапно ощутив во рту неведомое доселе волнение языка.
– Кар– р– р– р! – крикнула истошно ворона, и наклонила голову пониже так, что я не просто УВИДЕЛА, а почувствовала, как вибрирует её острый язык.
Ворона даже и не думала смеяться надо мной. Она просто решила помочь маленькой девочке, которая так весело напевала, направляясь к дому своей бабушки.
Я остановилась прямо под деревом, и задрала голову:
– Кар! – привычно уронила раскатистую согласную в серый песок у ног.
– Кар– р! – возобновила свой урок ворона.
– Кар! – повторила я послушно, и не поверила собственным ушам, – Кар-р-р! Р-р-р!
– Кар-р-р-р! – возликовала моя блестящая преподавательница, и захлопала крыльями.
– Я умею говор-р-рить «р-р-р»! Спасибо! Вор-р-рона! – закричала я, что есть мочи, и побежала к бабушке, повторяя на ходу удивительный урок, который преподала мне замечательно мудрая птица, холодея от ужаса, что потеряю этот звук по дороге…
– Кар-р! Кар-р-р! Кар-р-р-р-р! Бабушка! Ба-буш-ка-а-а! ВоРона! Научила меня говоРить букву Р-Р-Р-Р-Р!
– Ну, что ты выдумываешь, – грустно вздохнула бабушка,пропуская меня в квартиру.
– Ну бабусечка, ну, пожалуйста, ну давай я тебе скажу!!! Любое – пР-Р-Р-елюбое слово!!!
– Тихо. Не шуми, пожалуйста, не раздражай дедушку. Он плохо себя чувствует.
Я помню то дерево, с которого ворона учила меня правильно выговаривать самый ребристый звук русского алфавита. Я помню и саму птицу. Но на том дереве я не видела больше ни единой вороны. Ни разу! За сорок с лишним лет.
Время от времени я встречаю похожих птиц в иных местах. Обычных ворон вокруг всегда довольно много. Но тех необыкновенных птиц, со ЗНАЮЩИМ проницательным взглядом, так же мало, как хороших и умных людей.
Райская птица с чёрным крылом… Лет через тридцать, или даже немногим больше, мне показалось, что я сумела отплатить добром за добро.
Однажды утром, в лютый мороз я увидела ворону, которая медленно замерзала на ветке. Потускневшие перья местами обледенели. Казалось, пройдёт совсем немного времени, и птица превратится в нечто, похожее на кусок промёрзшей древесной коры. У неё явно не было сил справится с многочисленными останками январских обильных трапез. Быть может, ворона недавно перенесла на крыльях ангину, или просто была уже недостаточно молода для утомительной и кропотливой работы над ледяными скульптурами из неряшливых объедков. В ту пору я могла позавидовать сытости церковной мыши, и сто пятьдесят граммов «крабовых» палочек,что лежали у меня в пакете, были для нашей семьи весьма ценной добычей. Но, как бы там ни было, я шла в теплую квартиру,а ворона жила на улице… Недолго думая, я достала из пакета одну «крабовую» палочку, сняла с неё целлофан, и протянула вороне…
– Ворона! Возьми, пожалуйста!
Птица очень медленно подняла голову, взглянула на меня, на еду, зажатую в руке. С огромным трудом раскинула в сторону крылья,и оттолкнулась от ветки. Ворона была так слаба, что мне пришлось практически заталкивать угощение в её приоткрытый клюв…
Наутро мороз махнул на нашу местность рукой, и отправился сдерживать порывы жителей иных регионов. Ворона же, к моей огромной радости, выжила. И в течение нескольких лет, пока обитала неподалёку, каждое утро бросала под ноги моей собаке куриные кости, добытые из помойки. И я опять осталась в долгу…
Законы физики
Божья коровка сидела на подоконнике, хрустела сушками из мошек, которыми угостил её паук и смотрела, что происходит по ту сторону прозрачных полотен стёкол, натянутых на рамы окна. А там…
Утро наградили золотой медалью солнца. Нестерпимый цвет его сиял, крича о богатстве, оценить которое до весны не было суждено никому. Светило «дало прикурить» продрогшей за ночь земле и всему, что на ней. Пар, как выдох. Долгий и влажный. Холодный воздух жадно вдыхал его, тянул на себя и плёл немыслимые полупрозрачные косы.
По пустому утреннему шоссе неба, не соблюдая разделительных полос, с лёгким посвистом крыл мчался ворон. Вопреки обыкновению, он не дразнил собак своим хриплым лаем и не пугал сонных двуногих. Он летел молча. Со стороны могло показаться, что его клюв выпачкан чем-то розовым. Но, несмотря на его далеко не миролюбивый характер, на этот раз он не был причиной чьей-либо боли.
В этот день Ворон проснулся поздно ночью. В гнезде он был не один. Рядом, подвернув под себя сломанное крыло, спала подруга. Накануне скандалил ветер, отшвыривая прочь всё, что поддавалось этому. С упорством злого ребёнка, гнул вершины деревьев до тех пор, пока те не выдержали и стали ломаться. Канонада их обрушения вызывала неподдельный ужас леса в юной его части. Молодым стволам вполне было под силу пережить этот сезонный скандал. Если бы дело касалось их одних. Но падали гиганты. Не выдерживали самые высокие и стойкие. Пытаясь сохранить равновесие, хватались за тех, кто рядом и погибали все. Рушились, подобно строю костяшек домино. Только выходило намного больнее. Страшнее. Земля гудела, подставляя себя под их удары. Но увернуться не выходило никак.
Под влияние декаданса от механики попала и подруга Ворона. Не успела осознать, как всё произошло. А, расслышав хруст, не поверила, что его источником явился перелом опахала её собственного крыла.
Конец иссиня-чёрному отливу идеально подогнанных друг к другу перьев. Вместо него – мелкое крошево костей в границах кожаного мешочка по правую сторону. Сосна, орудие злой ветреной воли забывшей себя стихии, одним из своих бутонов защемила окровавленный сосуд. Остановила скорое истечение жизни, пытаясь искупить то зло, которое причинила невольно.
Ворон не пострадал, так как оказался более проворным, но собственная ловкость огорчала:
«Лучше бы я сам… Лучше бы вместе…» – отчаяние приводило его в исступление. Невозможность подставить своё плечо, сравнимая сложности решения задачи по обращению времени вспять… Ворону было больно смотреть на изувеченное крыло, самый незаметный взмах которого заставлял его сердце биться чаще положенного.
Когда Его Птица пришла, наконец, в себя, Ворон попросил:
– Никуда не уходи, я принесу тебе попить.
Она попыталась ответить, но не смогла даже кивнуть.
– Не тревожься, я скоро.
Ворон слетал к ручью, набрал воды и вернулся. Понемногу, как маленькой, капал подруге на язык, нежно дотрагиваясь, смачивал потускневший клюв. Летал туда-обратно несколько раз.
– Говорить можешь?
– Могу…– едва слышно отозвалась она.
– Чего тебе хочется?
– …
– Не молчи! Скажи, чего ты хочешь?! Я сделаю всё, что смогу!
Отыскав в себе последний заряд сил, чтобы не пугать Ворона немощью, она почти обычным голосом сообщила:
– Я хочу увидеть рассвет,– и, обесточенная, уронила голову на здоровое крыло.
– Заснула. Бедняжка…
Ворон в полудрёме охранял сон подруги, время от времени дотрагивался до её каменеющего лба, а после измерял температуру ночи. Если бы он был в состоянии, то взлетел бы на шар земли и покатил его по арене небосвода. Чтобы скорее наступило утро. Но этого он не мог. И продолжал ждать. Когда понял, что пора, вылетел навстречу солнцу.
Его ещё не было видно, но приглушённый свет из-за угла горизонта давал надежду на скорое явление. Ворон знал, для чего парит здесь и, едва показался первый лепесток солнечного пламени, ухватился за него, потянул на себя и оторвал.
– Легче лёгкого! – обрадовался Ворон.
– На здоровье! – Солнце промокнуло место, где был один из его лучей, салфеткой облака и оставил его висеть над лесом.
Если бы кому-нибудь в ту пору пришла охота поглядеть выше своей головы, то ему было бы видно, как летит Ворон. Высоко и рано. Упрятав в роговой чехол рамфотеки1 искру рассвета, он торопился туда, где нужен больше всего на свете.
Прошло полгода. Ворон немного постарел и довольно сильно устал. Ему приходилось охотиться вдвое больше, чтобы прокормить себя и подругу. Поначалу она пыталась есть поменьше, ссылаясь на отсутствие аппетита, но Ворон заметил уловку:
– Прекрати заниматься ерундой. Ешь!
– Но тебе же тяжело. Если я буду мало есть, тебе не надо будет так надрываться.
– Если будешь так безответственно себя вести, то погибнешь! И всё, что я уже сделал для тебя, потеряет смысл. Ты обо мне подумала? Когда я возвращаюсь домой, мне нужно знать, что здесь ждёшь меня ты. Понимаешь?!
– Понимаю,– счастливо вздыхает она и обнимает его своим единственным уцелевшим крылом…
А что же божья коровка? Она так и сидит у окна, да хрустит сушками из мошек, которыми угощает её паук. Каждое утро следит за тем, как Ворон несётся вдоль железнодорожного полотна, обгоняя скорый поезд. В зубах – кусок лесного сыра, очередная зазевавшаяся мышка. Ни жива не мертва. Её хвостик свисает из клюва, поднимается и опадает, переча взмахам жёстких крыл…
– Как безжалостна жизнь.– думает мышь.
– Как жалостлива она.– размышляет божья коровка.
