Инна Тронина
Дух неправды

– Вы называетесь чужим именем, сэр. Вас зовут не Райдер Миррен. Как я могу вам верить? – Санкар закусил губу и опустил ресницы.

– Это псевдоним. Писатели часто берут себе чужое имя. Я так подписываю статьи и книги. Если угодно, называйте меня Невил Оуэн. Или вообще никак не зовите. Но лучше обращаться по-старому.

– Хорошо, сэр.

Индиец несколько раз вдохнул особым образом – глубоко, закрыв глаза. Он пытался справиться со своими эмоциями старым, проверенным способом. Но Миррен видел, что внешне спокойный аристократический отпрыск близок к панике, и пот градом катится по его совсем потемневшему лицу. Миррен втянул воздух чуткими, как у пса, ноздрями – этот обильный пот пропах страхом.

Санкар Никкам не видел иного выхода, кроме как рассказать Миррену о драке в черёмушкинском дворе, и в очередной раз заявить о собственной невиновности. Если рассердить американца, Миша попадёт в неловкое положение. Люди не любят, когда им не доверяют. Этот американец сказал верные слова – их встреча была устроена самой судьбой. Не Миррен же послал пьяную ораву громил в кожаных куртках. И не он заставил потрясённого совершившимся убийством, совершенно обезумевшего Санкара Никкама бежать именно к Печерскому, а не куда-то ещё.

Пусть узнает, как всё случилось. Хуже не будет, и погибшего к жизни не вернёшь. Как-то глупо это, по-детски всё скрывать, прятать голову под подушку, надеясь, что никто о твоих проказах никогда не узнает. Если Мирен-Оуэн уважает дади, может, согласится втайне сообщить матери и отцу. Объяснит им, что произошло предновогодним морозным вечером на Воробьёвых горах. Официальное сообщение из Москвы, из посольства, не должно оказаться неожиданным для них, как бы потом ни сложилась судьба самого Санкара…

Он пошарил в карманах джинсов, достал плоский футляр змеиной кожи и вынул из него воздушные, почти невидимые очки с прямоугольными линзами. Миррен только сейчас заметил, что парень держится из последних сил и сейчас делает быстрые глубокие вдохи-выдохи. Он то задерживает дыхание, то внезапно словно выбрасывает из себя отравленный страданиями воздух. Да, Санкар ещё и близорук – кроме того, что невысок ростом, подавлен и опустошён. Но его нельзя оставлять таким на ночь. С ним нужно работать до того времени, пока не ослабеет давление стресса на организм. Вряд ли дыхание Капалабхати здесь поможет. Это эффективное йога-упражнение сейчас даже может причинить вред. Санкар загоняет эмоции внутрь, а ему, напротив, нужно просто выговориться.

За окном пошёл густой снег. Даже в наступившей темноте было видно, как белые хлопья заметают подоконник. Санкар вдруг почувствовал себя ненужным и чужим в стране, о которой слышал столько доброго. Ему нравилась Диана, жена брата Лала – высокая гибкая женщина с газельими глазами и светящейся, будто фарфоровой кожей. Они с Лалом играли в сериалах разлучённых влюблённых, и вот теперь смерть разлучила их по-настоящему. Диана обещала назвать свою девочку Кальпаной, и Амрита горячо поддерживала невестку в этом желании.

Санкару захотелось сейчас оказаться в их огромном роскошном доме, обнять мать, отца, сестру, несчастную Диану, которая приехала к ним из Сибири два года назад. Вдохнуть запах хушбу,^[18] роз, базаров, кизячных^[19] костров, смешанный с густым автомобильным смогом. Сказать невестке, что он видит её девочку живой и здоровой. Что она обязательно вернётся в Болливуд, и опять будет сниматься. А Лал в ином мире будет рад за них. Для чего-то появился этот американец, опять назвался чужим именем. Вправду ли он был знаком с дади Кальпаной? Чем он в силах помочь сейчас, когда нет пути к спасению? Может быть, дади послала внуку возможность отстоять своё доброе имя?

Ведь, как оказалось, Санкар Никкам одинок в Москве. Он чужой, непонятный. Его оклеветали и предали. То же самое говорила и Диана, когда приехала в Дели. Ей всё время снилась сибирская деревня. Среди роскоши и праздности, в обществе расторопных слуг, предупреждавших любое её желание, невестка толковала и с умилением вспоминала, как они с матерью по осени копали картошку. Потом Диана уехала учиться в город, прошла кастинг, стала фотомоделью. Получила контракт в Индии, где и познакомилась с братом Лалом. Санкар плохо её понимал, даже прожив три года в России. А вот сейчас понял…

Миррен расстегнул пиджак, ослабил узел шейного платка. Сел слева от Санкара на диван, вполоборота к нему, свободно бросил руки на колени. И само собой случилось так, что молодой человек невольно подался к нему. Припал к плечу Миррена своим плечом, как бы ища защиты. Миррен без труда вторгся в личное пространство собеседника, и тот не отпрянул, не загородился. Напротив, он даже обрадовался, как-то сразу поняв, что на сдержанного, серьёзного Миррена можно положиться в решении любой проблемы.

Шумный, легкомысленный, переменчивый Миша Печерский способен был спрятать Санкара от милиции на время праздничных каникул. Но точно так же мог куда-нибудь умчаться, даже позабыть о своём госте, который через несколько дней превратился бы из развлечения в обузу. Шансонье не любил чем-то надолго грузить себя. И потому, то ли намеренно, то ли интуитивно, передал право разбираться в деле Санкара Никкама своему американскому другу…

Санкар не помнил, как начал говорить – сперва неуверенно, запинаясь, хоть превосходно знал английский. Он только видел перед собой зелёные умные глаза в густой сетке морщин, в которых читал сострадание и понимание. Как давно, с тех пор, как приехал в Россию, Санкар не видел таких глаз. Не чувствовал, что сидящий рядом человек не просто медленно кивает, слушая сбивчивый, эмоциональный рассказ, но действительно сострадает. Слушает не для того, чтобы развлечься, как большинство людей здесь, не от скуки или желания потешиться чужим горем, а из каких-то иных соображений, которые пока неведомы Санкару.

Индиец знал, что он может говорить хоть всю ночь, и его визави^[20] не станет ёрзать, смотреть на часы и зевать. Он пробудет рядом столько, сколько нужно, потому что умеет терпеть и ждать, слушать и говорить. Его жёсткая узкая ладонь с длинными узловатыми пальцами уже давно лежала на плече Санкара. И тому вдруг почудилось, что не чужому человеку говорит он всё это, и не в подмосковной вилле сидит он сейчас, а в родном доме, в своей комнате. И рядом – его отец.

Гопал Никкам, как всегда бывало, держит сына тёплой большой рукой за плечо. А там, внизу, хозяйничают мать е сестрой, которая вернулась в семью после смерти своего мужа. С ними Диана, так не уехавшая к себе в Сибирь. Всё получилось так, как хотел Санкар. Отец не гневается, не упрекает, а внимательно слушает сына. Дома всё спокойно, а, значит, ничего страшного не произошло…

* * *

– Я не хотел идти в ресторан, мне нужно было заниматься. В обще shy;житии трудно найти такую возможность, и я ходил в библиотеку. Там всё время пьют, гуляют, водят чужих девушек на ночь. А наши девушки тоже уезжают куда-то спать. Надо мной всё время подшучивали, дразнили «ботаником», хоть я и не понимаю до сих пор, чем так плоха эта наука. Каждый день я удивлялся, зачем мои сокурсники вообще пошли учиться. Они приползали в общежитие с похмелья, днём отсыпались, вечером снова собирались в компании и выбирали новый ресторан или клуб. А потом скачивали рефераты из Интернета или покупали их по объявлениям, в той же сети или в газетах. За них работали другие люди. Да ещё приходилось приплачивать экзаменаторам, чтобы те закрывали на это глаза. Когда я удивлялся, мне отвечали, что главное – не попасть в армию. На это родителям никаких денег не жаль, отдадут последнее.

Но в тот день мне, как казалось, повезло. Наш стол в комнате остался свободным – за ним не выпивали приятели Серёжи Ганина и не закусывали многочисленные родственники другого моего соседа, китайца Лю. Сергей учится вместе со мной на факультете, а где занимается Лю, я не знаю. Похоже, что его просто за деньги поселили к нам в комнату. Он и его семья – приверженцы учения Фалунъгун,^[21] запрещённого в Китае. Им пришлось бежать, чтобы не оказаться в тюрьме. Лю рассказывал нам страшные истории – будто в лагерях у последователей учения забирают внутренние органы на продажу. Вся их семья – врачи невесть в каком поколении. Лю говорил, что его бабушка с дедушкой лечили людей не только с помощью иглоукалывания и массажа, но даже толчёными змеями, ящерицами и лягушками. Дядя Лю снимает в Москве большую квартиру, потому что пользует богатых людей. Но для Лю там места не нашлось – слишком тесно. Ему и самому не хотелось слушаться дядину жену, которая заправляла всем в доме, пока муж целыми днями работал.

В тот вечер Ганин и Лю, каждый со своей девушкой, собрались в японский ресторан. Платил за все Лю – ему как раз исполнилось двадцать три года. Ганин всегда любил… как это по-русски… халяву! И я его угощал, и другие. А он говорил, что нас угостить не может, потому что у него нет отца. Он и у своей девушки, у учительницы, тоже всё время брал деньги. Я бы так никогда не смог, даже если бы умирал с голоду. Серёжа мне на это сказал, что богачам бедняков никогда не понять. Всё это – красивые слова, а жизнь устроена по-другому. Раз дают – надо брать, иначе будешь лохом. Я уверен, что из Сергея, никогда не получится геолог. Он пошёл на факультет только потому, что там был недобор. Сейчас никто не хочет тяжкой работы – всем нужны лёгкие деньги. Но у Ганина не было возможности хорошо устроиться в офисе. Поэтому он рассказывал всем на этажах слезливые истории о своей бедности, а его жалели, кормили. К их компании присоединились ещё две девушки – Таня и Катя. Одна была «эмо»,^[22] такая вся чёрно-розовая, со слезами на глазах. И молодая совсем – лет пятнадцать. Катя была постарше, как сказать… гламурная. Она тоже не имела денег, но хотела красивой жизни. Присоединялась к разным компаниям, которые ехали в рестораны.

Они все уже едва не закрыли дверь комнаты, как вдруг вошла Вика! Это моя невеста, из Петербурга. Мы оформляли документы, чтобы летом сыграть свадьбу. Вернее, две свадьбы – русскую и индийскую. Это совсем не похожие обряды. Так было и у брата Лала с Дианой. Она наполовину татарка, но гуляли они в Сибири так же, как русские. Мои родители долго думали, прежде чем благословить Лала на этот брак. В Индии ещё очень сильны обычаи и предрассудки. Брахманы живут замкнуто, невест для своих сыновей выбирают сами, даже не спрашивая мнения молодых. И, конечно же, очень людям не нравится, когда приводят в дом белых, иноверцев. Даже если молодая жена принимает индуизм, это мало что меняет. Индуистом нельзя стать в один день, говорят у нас, как мусульманином или христианином. Индусом надо родиться и долго прожить, соблюдая обряды и совершенствуя душу. Индуизм – не только внешние атрибуты, но целая философия, которую не постигнуть быстро. Даже про такую почтенную, женщину, как Соня Ганди, всё время помнят, что она – итальянка. Это, по-моему, очень плохо, но это так. Она сделала для нашей страны куда больше, чем иной индиец, но прав всё равно больше у него – не по Конституции, а в сознании людей. Но дади Кальпана и тут пришла на помощь своим внукам. Её второе завещание гласило: все мы должны жениться и выходить замуж по любви. В этом вопросе неуместно никакое насилие. Кем бы ни был избранник – нельзя разлучать эту пару, нарушая волю Всевышнего. Её выдали замуж в восемь лет, и она знала, о чём говорила… Для моей матери и её сестёр завещание дади Кальпаны дороже мнения общины. Но, кроме нас с Лалом, только мой двоюродный брат Балабх привёл в дом малайку. Все остальные нашли своё счастье в Индии.

Вика Веретенникова – особенная девушка. Она закончила единственную в Питере школу, где изучают хинди, нашу культуру и обычаи, этикет и кухню. Вика танцует много лучше наших девушек, а внешне очень похожа на них, только кожа светлее. Сари она носит так естественно, будто никогда не надевала ничего другого. Я сказал родителям, что она будет им хорошей невесткой, дочерью, и они согласились. Кроме того, Вика – дворянка, в её старой петербургской квартире на стенах висят портреты предков. А старый прадедушка ходит величаво, как английский лорд. Её предков-девушек вывозили на выпускные балы лицеистов и кадетов. На красавиц не жалели денег, шили им великолепные наряды, покупали украшения. А сколько было дуэлей из-за девиц Веретенниковых! Одна из них протянула ухажёру веер ручкой вперёд, что означало разрыв, и он застрелился прямо на лестнице особняка. Завидные невесты общались с поклонниками посредством мушек, наклеиваемых то на правую, то на левую щёку. У них была целая азбука – как у разведчиков. Я видел там портреты воспитанниц института благородных девиц, юношей и девушек в военной форме – уже при Советской власти. Викина бабушка кончала школу в начале шестидесятых, и в ней тоже угадывалась порода. Милая скромная девочка с «взрослой» причёской, в белом платье, которую я знал уже доктором технических наук! После помолвки родители Вики подарили нам икону святых Петра и Февронии муромских, покровителей всех влюблённых. Это – их семейная традиция, строго соблюдаемая даже во времена атеизма. Мои отец и мать прислали статуэтки-бога любви Камы и богини счастья Лакшми. Казалось, что уже никто не сможет разлучить нас, кроме смерти. Но я узнал после драки с бритоголовыми, во время которой Вику избили и едва не надругались над ней… узнал, что она на допросе дала показания против меня. Добросовестно вспоминала адреса, по которым можно было бы меня найти. Вспомнила даже сквот^[23] в центре Москвы, где мы с ней побывали однажды. Мог бы и о Михаиле ей рассказать, но как-то к слову не пришлось. И это спасло меня, пусть даже на время.

Днем я ещё не знал, что будет вечером, и чуть не сошёл с ума от счастья. Вика вошла в нашу прокуренную комнату, прекрасная, как Урваши.^[24] Маленькая красная сумочка на цепочке, такие же сапожки и перчатки, шубка из черно-бурой лисицы, распущенные по плечам чёрные волосы! И в ушах – наши фамильные серьги с рубинами, мой подарок! «Наконец-то в городе настоящая русская зима! – радостно сказала она. – И я могу показать тебе шубу! Проклятое потепление климата – рождественская ель стоит на зелёном газоне, почки лопнули на деревьях, как во Франции какой-нибудь! Поедем с ребятами в ресторан, Санкар! Поиграем в снежки, поваляемся в сугробах, а потом будет что вспомнить в Дели!»» Я попробовал увернуться: «Может быть, вдвоём, завтра? Я не одет сейчас, не готов…» Вика тут же рассердилась: «Значит, мой приезд для тебя ничего не значит? Отметить не хочешь? Новый год через два дня, а ты в конспектах закопался, как червяк! Если не любишь, то так и скажи! Я уеду к родственникам, но только потом не обрывай мой мобильник – всё равно не прощу!»

Вика была какая-то слишком взволнованная. Наверное, ей было неловко за меня перед всей компанией. Чжан, невеста Лю, тоже стала просить меня, потому что чем больше группа, тем безопаснее ходить по улицам. Они тоже боялись скинхедов,^[25] как и я. Серёжке, Лене, Тане и Кате было всё равно, но их могли избить и ограбить за компанию. Пришлось соглашаться, раз все наперебой уговаривали. Я быстро переоделся, и мы поехали. На метро, до центра, потому что все в одну машину такси не влезли бы, а вызывать две – дорого. К тому же я люблю московское метро и не считаю его прибежищем криминальных элементов, как другие. Некоторые станции – просто дворцы, ими можно подолгу любоваться. Вообще-то Вика обожала ризотто^[26] с трюфелями и белым вином, но в тот вечер всё же выбрали японскую кухню. Добрались благополучно, Лю заранее заказал столики. Вика была неотразима в своём нарочито скромном, мягком сером платье. Оно, впрочем, даже с излишней откровенностью облегало стройную, высокую фигуру. Все другие женщины, обнажившие плечи, спины и ноги, выглядели безвкусно, дешево по сравнению с ней. Мы ели суп с яичными хлопьями, ростбиф по-японски, темаридзуси – маленькие шарики с рыбой, креветками и огурцами. Конечно, пили сакэ. Вика болтала по-французски с каким-то любвеобильным туристом, и я не мешал ей. Мне нравилось просто сидеть в полутёмном зале, есть палочками и смотреть на свою невесту. Армянская кровь сделала её похожей на кашмирку. Там, в горах, женщины выше ростом, светлее кожей, прекраснее лицом, чем другие индианки. Неру-Кауль – кашмирцы. Это мои родственники по матери, но я пошёл не в их родню.

Неожиданно Таня-эмо заговорила со мной, спросила про наших йогов. Правда ли они могут улетать из своего тела, видеть прошлое и будущее, умирать по внутреннему приказу. Я отвечал, что могут, но не все. Навыки зависят от степени могущества йога, а их всего три. Йоги второй ступени, это вполне могут выполнять, но только не ради развлечения окружающих. Ясновидение, телепатия, способность долго не стареть, сохранять великолепную физическую форму – набор тех качеств, которыми должен непременно обладать йог. Пока мы с Таней обсуждали эту тему, остальные ушли танцевать. Мою невесту Вику пригласил француз, ужинающий за соседним столиком. Она умела щебетать на многих языках мира. Специально отправлялась в туры, предусматривающие изучение иностранных языков. У неё способности к этому проявились ещё в школе, когда нужно было выучить хинди.

Вика спросила у меня разрешения на танец, и я позволил. Сергей Ганин танцевал с Леной, Вика – с французом, Лю и Чжан – друг с другом. Катя нашла себе, кажется, литовца или латыша. А когда Таня вышла покурить, ко мне подсела прелестная гейша^[27] – в золотом кимоно,^[28] с выбеленным лицом, со шпильками в замысловатой причёске. Она попыталась меня развлечь беседой, даже спеть. Сказала, что зовут её Момо, персик. В руках у неё была бива^[29] – японская лютня. Вообще-то мне интересно было пообщаться с гейшей, раньше я никогда с ними не разговаривал. Причём это была полукровка, имеющая отца-японца и мать-кореянку, что само по себе ценно и редко встречается в московских ресторанах.

Но тут вернулась Вика. Она была почему-то не в духе, много пила сакэ.^[30] Потом вдруг сказала, что ей здесь надоело, тем более что в баре не готовят её любимый коктейль – «Белая леди» с джином и «Куантро». Когда нам принесли мандзю, пирожки со сладким бобовым тестом и какое-то блюдо из листьев папоротника, Лю позвонил на мобильный дядя и попросил его срочно приехать на съёмную квартиру. Естественно, Чжан сопровождала жениха. Сергей и Елена собрали со стола остатки кушаний и отправились следом за китайцами. Денег у них никогда не было. Всегда подбирали объедки с тарелок и жевали их по дороге.

Момо-сан,^[31] стуча деревянными асида,^[32] отправилась нас провожать. Зал был украшен цветами, там курились ароматные палочки, звучала волшебная музыка кото^[33] и бива. Я почему-то запомнил именно одну картину, украшающую стены, хотя там их было множество. Тэнгу, крылатое чудовище с длинным носом, которое живёт в горах. От прикосновения веера Тэкгу и у человека вырастает такой же. Смеясь и подшучивая друг над другом, мы вышли на улицу. Шёл искристый снежок, и кривые улочки старой Москвы казались мне добрыми, приветливыми. Прямо английская рождественская открытка! Хотя всем нам, имеющим неславянскую внешность, обязательно следовало носить при себе документы.

Таня удивлялась, как у японцев и китайцев получается так ловко есть двумя палочками. Вика обещала непременно научить её так есть, потому что всегда может пригодиться. Лю вспомнил, что в этом ресторане поёт комусо – бродячий певец в шляпе, скрывающей всё лицо, и в следующий раз мы просто обязаны его послушать. Кроме того, здесь выступает несравненная Айко-сан с игрой на сямисэне.^[34] Я рассказываю так подробно, чтобы ещё раз прожить тот вечер. Счастье не вернётся никогда, и я более не буду прежним.

Приехал «Мерседес», забрал китайцев. Мы же спустились в метро – в машине всем не хватало места. Поднялись, проводили домой Катю, которая жила неподалёку от ДАСа. Остались мы с Викой, Сергей с Леной и Таня-эмо. Она всё время болтала, и в её языке сверкала серёжка. Таня рассказывала, как прокалывала язык и чуть не истекла кровью, а мы слушали, начисто позабыв об опасности. На улицах и проспектах, во дворах и переулках было много народу. Люди торопливо несли ёлки, пакеты с едой, громко переговаривались, смеялись. Праздничная реклама огненной рекой затопила Москву. Мы свернули во дворы, чтобы сократить дорогу. Вика приглашала меня встретить Новый год у её родственников, и я соглашался. Думал, что всё сегодня сложилось удачно, не пришлось предъявлять документы, а в прошлый раз нас останавливали трижды. А потом я подумал, что лучше бы и теперь остановили, даже забрали в милицию, потому что…

Это произошло внезапно. Только что дети катались с горок, бегали собаки. А тут сразу – никого, как в страшной сказке. Они приехали на джипе «Ниссан-Армада». Десять человек – пьяных, невероятно агрессивных. Взвизгнули тормоза, и молодчики выскочили из джипа. К несчастью, первым попался им на глаза именно я. С криками «Бей чурбанов!» и «Дави крысятник!» они окружили нашу компанию, хотя прекрасно видели трёх девушек. Я пытался объясниться, но, как видно, зря. Ответом был град ударов – по спине, по голове. Я не успел даже моргнуть, как оказался лежащим на льду, и мой подбородок задирал кверху носок высокого шнурованного ботинка на толстой подошве.

Я уже не думал ни о чём, кроме одного: где Вика? Что с ней? Сергей Ганин истошно закричал: «Я русский, ребята! Мы русские!» Он повторял эти фразы раз по двадцать. Но его выключили электрошокером. «Ты, карлан, порежь черножопого!» – крикнул один из нападавших другому. Я перекатился на спину, вскочил на ноги, поняв, что миром тут явно не разойтись. Таня-эмо с визгом улепётывала к проспекту и громко звала на помощь. Её преследовали двое парней в чёрных куртках, но, по-моему, не догнали. Она очень быстро бегала – занималась когда-то в спортивной секции. Все нападавшие орали что-то вроде: «Слава воинам белой расы!» В руке мальчишки в бейсболке, которого назвали карланом, я увидел десантный нож. Потом Таня сказала, что так называют начинающих скинов, которым нужно доказать свою силу и верность идеям.

Все были пьяны, все без исключения. Вид у парня в бейсболке был совершенно безумный. Он наступал на меня, глядя прямо в глаза. А я пятился от него и прикидывал, какой из приёмов, изученных в шаолиньском монастыре, нужно сейчас применить, чтобы рассеять толпу. Я уже знал, что их человек десять, – это много для нас с Ганиным. Вика, закрыв руками уши, ползла по сугробам куда-то за кусты, и по её пальцам текла кровь. Два юнца поспешно сдирали с неё украшения, приняв не за русскую, а за иностранку. Я уже говорил, что Вика – наполовину армянка, и потому её били тоже. Разорвали мочки ушей, отняли кольца и браслеты, дорогой телефон. Серёжка Ганин говорил не раз, что занимается капоэйрой, это смесь танца с дракой, и никакие скины ему не страшны. Но он уже лежал лицом вверх, у помойных бачков, тоже весь в крови, а один из бритоголовых волок за вывернутую руку, кричащую от боли и страха Елену. Похоже, им было безразлично, что Елена и Сергей – славяне. Раз ходят в компании с «чёрными», значит, тоже виноваты, смешивают кровь, портят породу.

Я не помнил, сколько времени прошло. Из окон домов что-то кричали люди, ругали всех нас вместе, обещали вызвать милицию, но не вызывали. А, может быть, те не хотели ехать. Я уже плохо понимал, что делаю. Несколько раз я отшвыривал от себя парня с ножом, а он поднимался и снова кидался на меня, как фанатик. В конце концов, ему удалось разрезать кожу на моём запястье. В меня издали стреляли из газовых пистолетов. И после каждого выстрела кричали «Слава России!» и «Зиг хайль! Когда я упал, на меня кинулись уже трое. И среди них – высокий плечистый – атлет в камуфляжной форме, которому все орали: «Вождь! Вождь!» Он приехал на чёрном джипе, но вышел не сразу. Зато несколько членов их компании, включая ярко накрашенную девушку, снимали всё на камеры мобильных телефонов.

Операторов было трое, и они увлечённо работали. Сергея били нотами, а Лену, похоже, полоснули по липу ножом. Вику гоняли по детской площадке, сверкая сполохами электрошокером. Она металась между песочницами и качелями, а эти все хохотали. Потом Вика увидела меня, тоже всего в крови, валяющегося у них под ногами и закричала: «Санкар! Санкар!» Тогда какой-то тип поймал её, задрал сзади шубу и стал расстёгивать брюки… Раздался восторженный рёв.

* * *

Я уже получил по почкам, по лицу, по рёбрам, и голова гудела от ударов. Тот, кого называли Вождём, стоял надо мной, как победитель, и его нога всё сильнее давила мне на грудь. Когда я увидел, что собираются делать с Викой, отбросил последние сомнения. Я изучал целых три года боевые искусства не для того, чтобы говорить мерзавцам о чести и совести. Их дубинки с сумасшедшей скоростью мелькали в морозном воздухе, и всё происходящее казалось кошмарным сном. Красная Викина сумочка валялась под занесённой снегом скамейкой, там же я увидел одну из перчаток. Каблук пробегавшего парня с хрустом раздавил тюбик губной помады, выкатившейся из этой сумочки. И звук, который я в тот момент услышал, показался похожим на небесный гром. Я закрыл глаза.

Знаете ли вы имя буддийского монаха Бодхи Дхарма, который жил на юге Индии и в шестом веке? Перейдя через Гималаи в Китай, он посвятил монахов монастыря Шаолинь в тайны индийских единоборств. Я применил один из приёмов калариппаайятту, включающей элементы йоги и гимнастики. Сергей всегда сомневался, что я способен оказать хоть какое-то сопротивление нападавшим. Ганин называй себя «мастером уличных драк» и всегда покровительственно сопровождал меня во время поездок по Москве. Он действительно хорошо танцевал, но в тот вечер очень быстро был выведен из игры. Его били смачно, шумно выдыхая воздух. А Лена, скорчившись у помойного бачка, только кричала, как заведённая при каждом ударе: «Не надо! Не надо!»

Поняв, что её хотят изнасиловать, Вика начала сопротивляться, кусаться, царапаться и кричать. А эти нелюди хохотали над ней, свистели и подначивали насильника. У меня не было времени сосредоточиться, в бой пришлось вступить совершенно неожиданно. И никакой возможности сконцентрировать энергию, кроме как тихо полежать под ботинком Вождя, не оставалось. Я смотрел вверх, на зимние звёзды, и пытался воспламенить свой дух с помощью волевого импульса, сосредоточить его в кончиках пальцев. Я вложил всю душу, всю страсть в этот прыжок и этот удар – совершенно неожиданный для Вождя, который свысока поглядывал на меня брезгливо, как на раздавленную лягушку. Стоявший рядом держал бутылку с бензином, другой приготовил зажигалку. У меня была минута…

Я схватил его обеими руками за ногу и вывернул её, лишив Вождя возможности вскочить. А потом, когда он, отъехав назад по льду, закричал своим: «Кончайте его, суку!», я ребром ладони ударил его по груди, в которой колотилось сердце. И мне показалось, что оно разорвалось. Красно-синий скользкий комок величиной с кулак брызнул кровью и обмяк. Я, ещё не успев сообразить, что произошло, ощутил на своей спине потную горячую тяжесть, вдохнул давно уже ненавистный мне запах перегара и сгруппировался, превратившись в шар. Перекатившись под животом набросившегося на меня сзади бритоголового, я вылез между его ног, вскочил и ударил его по спине точно так же, как Вождя по груди. Но этот не умер – он разжал руки и, скорчившись, застыл на закапанном кровью снегу. В меня из темноты кинули нож, но я увернулся, ударил ногой в живот ещё одного нападавшего и остановился, приглашая желающих вступить в бой со мной.

Однако, «наци» не ринулись на меня, а, наоборот, пустились наутёк. Во дворе внезапно стало тихо, только урчал мотор джипа, в котором никого не было. Тот самый карлан, который хотел меня проткнуть ножом, хромал позади всех. Мне почему-то захотелось раскланяться. Я взглянул на балконы, в открытые, несмотря на зиму окна, и увидел, что схватку снимали ещё и оттуда. Многие действительно зааплодировали, как будто посмотрели увлекательный спектакль. Потом я узнал, что это у «наци» называется «акция». Раз они действуют так нагло, не боясь милиции, значит, чувствуют свою власть и силу…

Окна светились так мирно, так тепло, что мне вдруг захотелось плакать. И я пошёл со двора, сам не зная, куда. Меня уже не интересовало, что происходит с Викой, с Сергеем, с Леной. С каждым шагом я всё яснее осознавал, что убил, по крайней мере, одного из скинов, а второго искалечил, повредив ему позвоночник. Теперь нацисты стали жертвами. Драка покажется невинной шалостью на фоне того, что сотворил я. Сотворил в чужой стране, принявшей меня на учёбу. В стране, которую почитали в нашей семье. Я должен был просто сбить Вождя с ног, но не наносить решающий удар по рёбрам. Надо было поступить как-то иначе. Надо было… А что надо?.. Всё кончено, и мне придётся жить с этим.

Я шёл и, изредка нагибаясь, зачерпывал в горсть снег, мыл им лицо. Крови на нём уже не было. Осталась лишь ссадина на скуле, да ещё резаная рана на запястье. Я замотал носовым платком эту рану и сначала направился в сторону нашего общежития. Но после рассудил, что надо всё-таки не сразу там появляться, а немного позже, когда картина более-менее прояснится. И сам не заметил, как оказался у Катиного дома, откуда совсем недавно мы выходили, беззаботные и счастливые. Я запомнил номер Катиной квартиры, и потому, не задумываясь, нажал кнопку с этой цифрой на щитке домофона. Мне в тот момент больше всего хотелось выпить горячего и сладкого чаю, а после хоть ненадолго расслабиться.

Я слышал, как по проспекту проехала машина с сиреной, но даже не взглянул в ту сторону. Когда услышал Катин голос, сказал: «Открой, это Санкар. Я всё объясню». Заиграла трель, я толкнул дверь и поднялся к лифту. Через пять минут я предстал перед испуганной Катей, которую, похоже, вытащил из ванны. Она была одна дома – мне опять повезло.

Катя открыла мне дверь, и я сразу понял, что она слышала о драке. Она была в жёлтом махровом халате, на голове – тюрбан из полотенца.

– Господи! Что с тобой? Где остальные! Танька позвонила, закричала, что вас там скины убивают… У нас дворника кокнули недавно… А ты сбежал?

Я закрыл за собой дверь, чтобы Катя не простудилась, и спросил:

– Ты одна? Можешь меня послушать?

– Конечно, могу! Танька сказала, что звонила в ментовку…

– Я слышал сирену, когда шёл к тебе. Но они уже убежали, кроме двоих. Вику, Сергея, Лену сильно избили. Мне тоже досталось. Но речь сейчас не об этом. Мне нельзя возвращаться в общежитие…