Илья Леонидович Кушнер
Мрак
Старик
Солнечный свет пробивается сквозь шторы в школьный класс. Жарко. За окном маленькие дети играют в мяч.
«Я так не хочу учиться!» – думал Валера. Сегодня на уроке дети проходили… впрочем, какая разница что?
Вскоре урок завершился, и мальчик выбежал на улицу. Ему нужно было посетить занятие в музыкальной школе.
Он проходил мимо детской площадки. На ржавой горке лежал ободранный собаками плюшевый мишка. Один его глаз отсутствовал, а другой будто светился красным. Из уха будто вытекал мокрый плюш.
Валера взял медвежонка к себе в карман: благо, игрушка была небольшой.
На полпути к музыкальной школе произошло нечто странное: медвежонок заговорил.
«Валера – так тебя звать? Я древний дух, который может исполнять желания!»
От удивления паренёк открыл рот и застыл на месте. Спустя пару секунд, заикаясь, Валера спросил: «Ах, а ты не мог бы сделать так, чтобы мне не пришлось ходить в музыкальную школу?»
«Да, конечно! Но тебе придется почесать мое пузико…»
Мальчик почесал шершавый, грязный живот медведя.
Вдруг вокруг него будто закружились тысячи и тысячи звезд! Он закрыл глаза на пару секунд – и очутился около школы.
«Ух ты! Мне и правда не пришлось идти в эту скучную музыкальную школу…» – подумал Валера.
Его глаза загорелись: в голове созрел гениальный план! Он схватил медвежонка сильнее и начал с остервенением тереть медвежье пузо.
«Я не хочу ходить в школу! И на спортплощадку тоже! Да и дома убираться! Не хочу, не хочу!»
Целая галактика закружилась вокруг Валеры: свет обжигал кожу, а пыль царапала глаза. Пришлось в очередной раз закрыть их.
Мягкая простыня коснулась его спины. Мальчик почувствовал сильное расслабление и спокойствие.
«Ух ты! Многонько я пропустил, стало быть…» – прошептал он вслух, тихо поднимаясь с постели.
Парнишка обошел маленькую, неуютную комнатку и увидел стоящее у стены большое зеркало. Как и любой уважающий себя Валера, он не удержался и взглянул на себя.
Адреналин защекотал низ его живота и поднялся вверх, остановившись комом в горле.
Перед ним, в отражении, стоял старик, морщинистый и уставший.
«Что? Что со мной произошло?..» – сказал мальчик и кинулся к медведю, неподвижно сидевшему в углу.
Мишка отвечал ему: «Ты захотел пропустить все возможности в этой жизни, что доступны молодым. Так зачем тебе молодость?»
Пух на стёртом животе мишки скомкался и почернел. В единственном алом глазе появилось очертание Валеры среди других ребят. «Я не один такой…» – подумал старик и ужаснулся. – «Много же в мире в пожилой оболочке – детишек…»
Губы игрушки растеклись в широкой улыбке. Раздался смех.
Пила
Одинокий домик лесничего стоит среди заснеженных осин. Тусклый огонь камина горит в нем, выделяясь. В доме крики: истерика дочери.
«АААА! Не-э-ет… не-икх-икх-т!» – истерила девочка. – «Папа! Он ушел… ушел…»
Пытаясь говорить слишком быстро и громко, малышка вскоре захлебнулась в своих слезах – и замолчала.
Мама сидела рядом с ней и смотрела сочувственно. Тусклый огонек камина, казалось, потух, но женщина подкинула туда последние кусочки дров, помешала их кочергой – и языки пламени вновь показались.
«Милая, этого стоило ожидать: он изменял мне – постоянно – вот и ушел.»
Дочь, еле-еле жуя сопли, выкрикивала: «ТЫ! Ты пилила его! Пилила!»
«А он кричал!» – сердито отрезала мать и смотрела на дочь уже осуждающе.
«Да! Да! Крича-ал! А ты пилила! Зачем??! Из-за тебя он ушел от нас! Ааах, ааах!» – дочь теряла воздух.
Дом наполнился едким дымом: мать не открыла печную трубу (перенервничала – забыла).
Лесная черная тьма сгущалась. Лунный бледный свет почти не пролезал сквозь густые ветви деревьев.
Было видно, что дочери тяжело переживать всё произошедшее – и мама обняла ее.
Трясущаяся девочка вяло попыталась отсесть.
«Ну это совсем не дело! Ты как к матери относишься?? Он – изменщик, алкоголик, а виновата я? А как нам дом топить? Он дров не приносил уже сколько!!! Скажи спасибо матери, что она нашла, чем дом растопить, иначе обе бы замерзли! Неблагодарная! Да я сама не хочу жить! Я не знаю, что дальше делать! Хкх… Хкх… Хкх… пилила!»
Дочь забилась в угол и тряслась.
Мать схватила окровавленную пилу и завизжала.
Тусклый огонь камина задергался – и потух. Отец догорел.
Мученик
Воскресенье. Яркий свет утренней зари освещает комнату.
Стоя, не садясь за стол, Валя доедает свое сладкое пюре (торопится). Одновременно с этим сплетает косички в мудреные формы. Делать все вещи одновременно и даже не замечать этого – удивительная женская способность!
Быстренько доев пюре и схватив свой чемоданчик, девушка вылетает из подъезда и сломя голову несется к вокзалу.
Куча людей, кашляющих и толкающихся, окружили ее, но каким-то удивительным образом Валентина прошмыгнула через огромных мужиков, спешащих занять аж два места (не в силу властолюбия, а в силу своих форм) – и заняла свое – около окошка.
Солнышко слепило, пришлось закрыть уставшие от бессонной ночи глазки. Сладкий сон, совершенно младенческий, на тепле. Темные волосы нагреваются – и, если дотронуться до них, можно почувствовать обжигающий жар. Однако, кожа головы ощущает их как теплую шапочку после прохладного ветра улицы. Голова расслабляется под теплыми волосиками – и буквально – отключается.
Остановки электрички сменяются одна за другой. Вале ехать далеко – от начальной до конечной станции: можно расслабиться. Она непонятным образом через сон осознает, что происходит вокруг, но не может трезво это осмыслить: вот, рядом с ней сидящий человек трясет ногой (волнуется, наверно), потом встает – и почти что выбегает на своей остановке: спешит. Что же случилось с ним, с этим человеком? Вале снятся сны о нем: вот, этот мужчина выбегает на самый летний зной: горячие солнечные лучи обжигают лицо. Он спешит в роддом, куда отвезли его жену.
Муж работал далеко, в Москве, на окраине. Метро, пригородный поезд – всё занимает драгоценное время. Жена позвонила ему до этого, до того, как он сел в электричку. Она позвонила ему, когда мужчина был на работе. Он, волнуясь, заикаясь, говорил ей, что вызовет скорую, но она отвечала: всё в порядке – сегодня к ним в гости как раз собирался ее давний друг – Роман. Женщина, тяжело дыша, шептала, что друг довезет ее.
В животе резало, будто ножом; по спине ручьем лился пот: рабочая рубашка намокала и прилипала к коже: зуд не ощущался, голова пустела. Думать не хотелось: было слишком много ощущений: мужчина подпрыгивал на месте, чувствовал неудобство и зажимал свои руки между ногами, а ноги прижимал к полу, чтобы больше не дергаться.
Как жена будет рожать без него? И… как же она будет – с этим Романом? Он знал этого друга, очень хорошо знал.
Каждая лишняя секунда остановки поезда била по мужу. Мужчина стучал ногой по полу, надеясь, наверно, что машинист услышит его, что электричка двинется быстрее. Но она не двигалась.
С момента звонка жены прошло – несколько часов.
Время. Нужная станция. Мужчина мчится к роддому. Белые палаты слепят глаза – и раздражают. Глаза хочется закрыть: они слезятся, их режет, но плакать нельзя! Он понимает, что уже всё – конец; понимает, что он всё пропустил – и сейчас – его ошарашат чем-то еще сильнее. Он осознавал это. Но внутри, как маленький мальчик, всё отрицал, как будто отрицание могло помочь ему.
Потный, красный от давления, он, стремясь скрыть свое истинное состояние, шагает к жене. Его походка деревянная: он не чувствует ног. Видит: рядом с ней стоит друг. Роды кончились.
Роженица, еще слабая, но уже способная говорить, с широкой счастливой улыбкой на лице протянула: «Рома держал меня за руку всё это время, пока я рожала». Женщина второй рукой нежно провела по руке Ромы – и оставила свою маленькую ладонь в этом положении, поверх его большой ладони.
Она вполовину прикрыла веки и поймала взгляд своего друга. Секунда. Тихо приподнимаясь к нему, тонкими влажными губами она зашептала: «Я ему до безумия благодарна…».
Трррррр.
Послышалось рычание электрички. Валя болезненно вздрогнула – и проснулась. Закутавшись в свои же руки (крепко обняв себя), она пыталась заснуть, чтобы вернуться в то сладкое блаженство спокойного полусна в электричке, с ощущением всей окружающей действительности, но без четких мыслей, с не логическим, но чувственным пониманием, всего происходящего вокруг.
«Наверное, так ощущается рай…» – на эмоциях от отдыха (такой простой радости жизни, о которой мечтает каждый, но не получает в должной мере никто) подумала Валентина – и вдруг вспомнила о том несчастном муже и его ситуации. – «Сколько удивительных людей и историй окружает нас вокруг – а мы не замечаем их! А если бы записать историю хотя бы каждого второго – даже кажущегося неинтересным человека – получили бы мы сотни наиинтереснейших и самых поучительных романов в истории, без пафоса и лишней воды. Была бы эта огромная книга выше всех других. А всё-таки – жаль этого мужа, хоть его никогда и не было…»
Электричка тем временем почти совсем опустела. Вдруг, затарахтела сильнее, немного подергалась, рывками, как в судорогах перед смертью – и заглохла. Остановилась она аж на половине пути до следующей станции.
Валя приоткрыла липкие тяжелые веки. Слева от нее сидела женщина. Прямо рядом с ней, почти прижавшись, хотя вокруг было полно мест! Женщина эта была немолодая. Одетая в белоснежное платье, закинув ногу на ногу, она смотрела вперед, с улыбкой, и явно о чем-то думала.
Валя, привыкшая оценивать стиль одежды других людей, сразу оценила (правда, негативно) умение одеваться этой особы. Валентина даже посмеялась у себя в голове, думая, как бы к лицу подошел этой мадам алый, красный цвет.
«Белый – белому чехол», – сама не зная почему, родила мысль героиня.
Вдруг в чуть запотевшее стекло начала биться до удивительного большая муха.
«Долго небось живет-то на свете, раз вымахала такая!» – как ребенок, удивленно рассматривала ее Валя.
Дама в белоснежном наряде встрепенулась, как цыпленок, посмотрела на нашу героиню – и внезапно затараторила: «Эх, еду, вот, нанести визитец даче своей ненаглядненькой. Там картошечка, лучок спеленькие уже. Я, кстати, по имени Раиса, секретаршей работаю. Добрейшего вечерочка вам!»
«Сейчас вроде как день… если я не ошибаюсь», – замявшись при таком резком обращении, отвечала Валя.
Новая знакомая вдруг приняла серьезный вид (подумав, скорее всего, что уже расположила слушательницу к себе) и спросила: «Воскресенье на дворе, эх, денек-денек! Вы куда же в выходной?»
Валя неохотно отвечала: «Да в Москву…»
«О, я как раз на работу еду!» – вскрикнула в ответ Раиса. – «Вы представляете: сейчас на работу, а потом же на дачу еще. Эх, думаю, отдохнула! А на самом деле-то еще дача заросшая, ужас! Все силы отдаешь, всю себя, представляете! – а отдачи – мало!..» – к концу предложения незнакомка (или уже знакомка?) так повысила голос, что девушка дернулась, а самой женщине пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Вообще говоря, Раиса говорила как-то странно, одним, постоянно кричащим, голосом.
Нашу Валентину мало занимали рассказы активной попутчицы. Намного интереснее была муха: она была интересного склада ума! Это странное насекомое билось в стекло сильнее и сильнее, как будто специально. Думала, что пробьет его или как?
Рая, увидев, что ее театральные паузы с одышкой не работают, начала возвращать слушателя: «Может, я, конечно, чуток более активная, чем должна, для своих лет. Ха-ха, настолько, что фору дам нашему нынешнему молодняку! Но, знаете ли, по воскресеньям, после работы, еще и пять соток земли обделывать!»
Тут Валентина, как уверенный пользователь персональной дачи, не могла не ошалеть повторно: «Что? Пять соток? Вы одна на них работаете что ли?»
Раиса вдруг расплылась в такой искренней и счастливой улыбке, что ее розовые десны полностью показались: «Милочка моя, ну нету слов! В этом не моя вина… Сын звался мне помогать. Давай, г-врит, мам, те помогу. А я ему и г-врю, не над, сама справлюсь! Г-врю, и так устал, сыночек, работаешь весь день, чинишь машины свои глупые. Так что не надо! Вот так мы с ним и порешили».
Пока Раиса рассказывала, было видно ее искреннюю гордость и радость (то ли за сыночка, то ли за себя).
Валя кивнула в знак согласия с Раисой (по правде, она ничего не слушала из того, что ей говорят, и кивнула просто так – для поддержки). Муха между тем совсем сошла с ума: вдоволь побившись об окна (любому хватило бы на всю жизнь) вылетела на волю – и прилипла к стеклу с другой стороны.
Поезд остановился прямо посреди исконно русско-советских просторов – летнего зеленого поля – с заводами. И даже такие неприродные явления, как железная дорога и старые советские фабрики, пускающие ввысь клубы черного фабричного дыма, до странного гармонично вписывались в окружающий ландшафт. Без них, уверяю вас, природа потеряла бы огромную долю своей привлекательности.
Представитель рода двукрылых (в простонародье именуемый – мухой), не оценив такого эстетического великолепия (именуемого красотой,) залетел обратно в вагон, без всяких проблем со стеклами – и, представьте только, снова начал биться в них! Наша девушка уже просто не могла это терпеть: она собственноручно (ну, точнее, собственнотетрадочно) начала направлять большущее насекомое к открытой форточке. Та всё не поддавалась. Как только с помощью тетрадки ее подводили к свежему воздуху, она облетала обложку и резко спускалась в самый низ окна, откуда и начинала. Валя разозлилась и плюнула от злости (хорошо, что в электричке, кроме Раисы, никого не было, и никто не видел, как девушка, злясь на глупость мухи, плюется).
Раиса гордо и увлеченно продолжала: «Так у меня же еще и нервы сдают! Плачу постоянно в подушку, знаешь, и в ванной, бывает. Из-за мигреней спать невозможно… Совсем спасу нет, ей-богу».
Раздраженная поступками глупой мухи, Валентина бросила: «Да это у всех! Ну что вы нагнетаете?»
Раиса по непонятной причине внезапно ощутила приход тяжелого приступа депрессии. Ее речь замедлилась, она сама успокоилась, но говорить не прекращала: «Нет! У меня явно серьезнее, чем просто то, что у всех… Ни с чего бывает смех…» – Рая хрюкнула от получившейся рифмы и автоматически взглянула на реакцию собеседника. Ничего не заметив, замолчала. Ну, читатели, не переживайте – она замолчала ненадолго…
