Илья Александрович Таранов
Как Стенька Разин по Волге ходил…
Глава 7
На Нижнем Дону к середине марта лёд почти сошёл. Холодная река текла полноводно, замирая на излучинах и протоках. Сырое марево струилось над берегами, сгущалось в перелесках и растворялось в журавлином крике над бескрайними степями. Терновник уже зацвёл, но по балкам и в низинах местами лежал тяжёлый синий снег.
С правого берега – где холмы подходили к самой воде – открывался вид на широкую пойму реки, на звонко-звучные донские просторы. Туда был устремлён взор Степана Разина. Он стоял на крутом берегу в окружении молодцеватых казаков. На них были дорогие парчовые кафтаны, широкие шёлковые шаровары и сафьяновые сапоги. На голове у лихого атамана красовалась высокая баранья шапка с самоцветами, за широким поясом с кистями – позолоченная сабля.
– Гей, други! Воля казацкая вокруг!
– Чуем, батько!
– Пора готовить челны12. Плыть на Волгу!
– Что задумала твоя светлая головушка, атаман?
– А соберём нынче круг13, да вместе решим, есаулы.
– Добре, атаман.
Казаки отошли от берега к лошадям. Атаман остался в одиночестве, призадумался, глянул в небеса, увидал диких уток, да крикнул им:
– Гей, утки! Гей, не-е-бо-о!
Громовой голос всколыхнул донские берега. Над рекой поднялись казарки и вместе с раскатистым эхом понеслись прочь в белесые дали.
– Эх, други! Мне бы крылья, умчался бы в степную высь! – сказал атаман, вскакивая в седло.
– Нас хочешь бросить, батько? – засмеялись есаулы.
– Когда бояр да воевод посудим и дадим народу волю казачью, тогда улечу, соколы мои!
– Добре, батько, мы с тобой!
– Гей, други! Го-о! – атаман стегнул плетью и погнал своего коня. Грива конская мельтешит, топот копыт раздаётся, будто стучит сердце донского берега…
На юге в сизой дымке скрывались светлые крыши казачьего поселения – Кагальницкого городка, обнесённого деревянным тыном14. Вдоль плетня журчала талая вода, пробивалась зелень сабельника, клейкая ольха распускала почки.
Верховые казаки миновали дозор, невысокие сторожевые башни, казацкие курени15, построенные без какого-то видимого плана, и спешились возле дома атамана. Казацкая вольница гудела и шумела, как птичий базар. Проснулся военный казачий стан. У крайнего куреня казачий круг слушал байки старого казака о былых походах, все курили и дружно смеялись, вызывая зависть соседей. Те чистили ружья и тёрли до блеска клинки, другие громко спорили, тыча друг другу длинноствольные пистолеты, чернёные серебром: «Смотри, бобровая голова, у моего пистоля рукоять вся узорчата…» Кто-то сушил одежду, кто-то острой саблей брил чужой затылок. Где-то дымились костры, от реки ползли телеги с бочками, расплёскивая воду, на берегах лежали челны, гуляли лошади, стелился белесый туман.
Степан Разин зашёл в дом и сел на лавку. Следом ввалились есаулы. Он оглядел всех: Иван Черноярец, Федька Шелудяк, Лазарь, Наум, Петра-казак. С ними не раз бывал он в боевых походах.
– К обеду соберём войсковой круг, други, – сказал атаман.
– Ждём, батько!
– Эй, брат Фрол, где моя жёнка ненаглядная!
Рядом с атаманом по правую руку сидел казак, очень похожий на него, немного моложе, да в плечах уже.
– Здесь она, брат Степан!
Из-за шёлковой персидской занавески вышла с кувшином чернобровая смуглая казачка:
– Где мой сокол ясноглазый летал?
– Кружил по донским берегам, жёнка любимая!
– Что ж твои глаза ясные высмотрели?
– В новый поход атаман кличет, – ответил за брата Фрол.
– Так кликнул, берега вздрогнули, – засмеялись есаулы.
– Засиделся, видать, в родных степях!
– Подавай, жёнка, угощенье на стол!
– За здравие лихого батьки-атамана!
– Гей, други, вволю наешься, а вволю не наживёшься!
– Спляшем, батько!
Казаки повытаскивали сабли, развязали кушаки, поснимали кафтаны да вприсядку, да в пляс: цветные сапоги мелькают, красные шаровары по хате кружат. Стол – в угол, лавки – вон: атаман по кругу юлой, золочёной шашкой воздух режет – берегись!..
Пыль поднялась до потолка, а казакам задор да веселье. Станичная изба ходуном пошла. Вся округа слышит – атаман праздник начинает!
Глава 8
В полдень Степан Разин огласил казачий городок громовым голосом:
– Гей, казаки, сходись в круг!
Подбежал в одной рубахе молодой казачок с большим медным тулумбасом16, ударил деревянной битой по тугой коже: «Бух-бух- бух!», точно из пушки:
– Выходи на майдан17, атаман кличет!
Степан Разин набил трубку турецким табаком, раскурил, выпустил молочное кольцо дыма, замер, выпустил ещё:
– Эй, брат Фрол, надевай кафтан, пора новый поход объявлять!
Собрался круг: празднично одетые есаулы, выборные казаки, казачки со стариками. Стояли без шапок, в знак уважения к большому собранию. Вышел молодой есаул с плёткой в руке, спросил:
– Все ли вольные хлопцы сошли в круг?
– Все тут!.. Будем слухать нашего батьку! – посыпались одобрительные голоса.
Степан Разин вышел в середину круга в синем персидском кафтане с золочёными пуговицами и жемчугами, за поясом – турецкая сабля с драгоценными камнями, на ногах – красные сафьяновые сапоги с золотыми пряжками.
– Здорово, хлопцы!
– Здравствуй, батько-атаман! – разом выкрикнули казаки.
– По какому случаю собрал я нынче круг, хлопцы?
– Пировать будем, батько! – раздался весёлый голос, и вокруг засмеялись.
– Эй, Петра, где пируют, там и бока вздуют! – ответил атаман, и весь круг разразился хохотом.
– Эй, батько-атаман, я хоть кривоног, да спляшу!
– Ах, Петра, говоришь красно!
– Хоть ростом мал, да в схваточку-то любого помну!
– Эй, Петра-казак, молодец!
Круг весело шумел. Молодой есаул поднял вверх плётку:
– Усмиряйтесь, казаки!
Степан Разин с теплом смотрел на свою дружину. Многие из них – известные драчуны и забияки в мирной жизни – не раз спасали своего атамана в военных походах. С детства он помнил слова своего отца Тимофея: «После рати18 все храбры, а истый казак только в бою проявится».
– Гей, други-соколики! – атаман обвёл взглядом казаков, и все смолкли. – Хаживал я со многими из вас на крымского хана да на турецких басурман, на персидского шаха да на астраханских бояр и купцов… Много добра добыли мы, много верных хлопцев не вернулось с ратных боёв. Стою перед вами в золочёной парче да в каменьях. Всё честно дуванили19, раздали семьям и бедноте, да заплатили домовитым казакам за оружие и коней. Главное же богатство осталось с нами! Наша казацкая воля! Хотим – пируем, хотим – идём в новый поход!
– Засиделись мы! – воскликнул Лазарь Тимофеев.
– Хотим, батько, в поход! – зашумел круг.
– Добре, соколики! На Волгу! На бояр и воевод!
– С тобой, батько, смерти не боимся!..
Степан Разин смотрел на удалые лица, кровь закипала в его жилах. Он скинул кафтан:
– Держи, Фрол! Эй, Петра-казак, выходи с атаманом в схватку!
– Загублю, батько, кто тогда на Волгу хлопчиков поведёт!
– Эй, Петра, – смеялись вокруг, – слово скажешь – не воротишь, ступай в круг, снимай рубаху!
– Эх, на людях и смерть красна! – коренастый казак вышел к атаману в одних шароварах.
– Вразумись, Петра! – смеялись вокруг. – Беги до дома, пока атаман рубаху сымает!
Взялись валить кто кого. Не сразу Степан Разин одолел соперника. Хоть и был он на полголовы выше, да жилистый казак так вцепился, что атаман долго не мог оторвать его от земли. «Держись, батько!» – рычал тот как зверь. «Го, Петра! Уж тебя помну немного», – сжал зубы атаман, приподнял казака и повалил.
– Кто ещё с атаманом сойдётся? – оглядел круг есаул.
Степан Разин смахнул со лба пот, помог подняться побитому товарищу.
– Эх, Петра, гож казак!
– Батько, за победы казачьи пора чарки поднять! – весело сказал тот, обнимаясь с атаманом.
– Чарку с атаманом и мы поднимем, а бороться ни!
– Эй, казачки, сходись в схватке, атаман награду жалует, – выкрикнул есаул. По традиции первыми стали мериться силой молодые казаки, а за ними все желающие. Веселье началось!
Атаман с есаулами ушёл в станичный курень. Стол был празднично накрыт. В центре – большое золочёное блюдо с рыбой. В серебряной посуде с восточным орнаментом дымилось свежее мясо. На треножнике – котёл с ухой. Персидские пиалы и кофейники-турки, деревянная посуда с дичью, глиняные горшки с узваром20, серебряные ендовы21 с мёдом. Всё это изобилие утвари было добыто в боевых казачьих походах.
– Эй, други, весть о походе не должна утечь!
– Чуем, батько! Всем сказано помалкивать!
– Добре!.. Войско надо крепить!
– Слава твоя по всей Руси, атаман, люди идут к нам из донских городков.
– Со всех сторон тянутся!
– Черкасы запорожские идут.
– Гулящих людей22 с Волги каждый день принимаем.
– Всех приму с распростёртыми объятиями. Казны казацкой не жалей, Фрол, сабли и ружья всем справляй.
– Уже больше трёх тысяч войско собралось. Шалаши да землянки ладим. Казны не хватает: на пушки бережём. Оттого многие пришлые только вилами да топорами вооружены.
– А ну, кличьте кого с Волги!
Пришёл в избу огромный безбородый детина. Поклонился в пояс, атаман его спрашивает:
– Откуда, хлопец?
– С саратовского уезда, атаман-батько! Из кузнецов буду, Трофимом величать!
– От кого убёг, Трофим?
– Вот какое дело, атаман-батько! Убёг я от барина. Бил плёткой нещадно, еле жив остался!
– Такого оглоблей не убить! – посмеялись есаулы.
– Чем не угодил?
– Лошадь споткнулась под барином, а он меня обвинил, подкова, вишь, плоха…
– Какое ж тебе оружие дать, детинушка? – задумался атаман.
– Может, мне булаву железну, атаман-батько?
– Булаву? – от громового смеха чашки запрыгали на столе.
– Такой булавы ещё не отковали, молодец…
– Если только у Ильи Муромца одолжить, – продолжали хохотать.
– Пушкарём будешь, Трофим, обучим.
– Ваша воля, атаман-батько!
– Много с Волги таких богатырей, батько, – сказали есаулы, посмеиваясь в сторону ушедшего молодца.
– Добре, други, зовите певцов и плясунов.
Пришёл седой казак с бандурой, защипнул струны, изба наполнилась сочными звуками, полилась песня:
Как по морю, морю синему,
По тому морю, по Каспийскому
Завиднелась в море лодочка.
Не простая лодка, разъездна-косна;
Хорошохонько лодка изукрашена,
Бурсын, жемчугом лодка изунизана,
Молодцами лодка изусажена.
На корме-то сидел Есаул с рулём
А в носу сидел Атаман с ружьём.
Посреди лодки – золота казна,
На златой казне лежит цветно платьице,
На цветном платье сидит красна девица,
Есаулушке она – сестра родная,
Атаманушке – полюбовница.
Как сидит она, слёзно плачет;
Атаманушка плакать уговаривал:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Мы поедем с тобой в твою землюшку,
В твою землюшку, к отцу, к матери».
Глава 9
Масленичная неделя была в самом разгаре. С высоты сторожевой башни симбирского кремля караульные стрельцы следили, как к дому воеводы семенил дьяк Онуфрий:
– Спешит к нашему воеводе на праздничный обед.
– На незваного гостя не припасена и ложка. Ставлю пятиалтынный, Онуфрий с доносом торопится.
Дьяк поднялся на узорчатый рундук23, зашёл в дом, покрестился на образа и писклявым голосом с укоризной обратился к воеводе:
– Беда, боярин Иван Богданович!
– Что ныне стряслось, Онуфрий?
– Стеношные бои24 завтра затеваются на свияжском льду!
– Кулачными боями издревле народ на Руси потешался, дьяк Онуфрий.
– Церковь наша православная, Иван Богданович, против этих бесовских потех.
– Известно мне о том, дьяк… Да забава та полезная для крепости мужицкой. Сам я по молодости стенка на стенку хаживал.
– Москва, слыхал я, не жалует этих забав.
– Известно мне и это, Онуфрий, да сквозь пальцы на то смотрит златоглавая.
– Побьют друг друга до смерти.
– Ты, дьяк, видать, сам кулаками не размахивал, и тебя никто не угощал.
– Спаси и сохрани меня, Господи, грешного!
– Удаль-то русская рвётся наружу! Пусть народ в кулачных боях потешается, чем со Стенькой Разиным разбойничает.
– Ох, воля ваша, воевода-боярин.
– Дам я указ губному старосте присмотреть за порядком. А ты, Онуфрий, не ко мне бегай, а за казной зорче гляди…
Караульные на сторожевой башне видели, как Онуфрий понуро сошёл с крыльца:
– Уж назад вострит.
– Накормить, не накормили дьяка, а укорить, видать, укорили!..
На следующий день, в масленичный четверг, на Свияге собирался праздный народ поглазеть на весёлое побоище. Толпился на берегу всякий люд – городские и посадские – смеялись да хохотали, толкались да приплясывали. Ходили ряженые, играли на свистульках парни, девки с лотками торговали сладостями и соломенными куклами, проезжали на санях купцы и дородные горожане. Посредине неширокой речки на крепком льду оживлённо галдели две разделённые меж собой толпы крепких мужичков и разудалых подростков. Посадские нахлобучивали толстые шапки из овчины, надевали полушубки и меховые рукавицы. Старший назидательно учил: «Всем заодно, ребятки! В согласном стаде и волк не страшен».
В толпе городских охотников до кулачного боя – шапки всё бобровые, рукавицы кожаные, кафтаны добротные.
Староста науськивал: «Окружай, братцы, и бей в бока… В одиночку не одолеть!.. Кто в засаде, не спать!»
– Эй, родные, ушибу, не встанешь! – призывно орал толстый купец в шубе, подбадривая посадских. Те угрожающе поднимали кулаки и вперевалочку, будто разбуженные медведи, притоптывали да выкрикивали угрозы в сторону соперников. Городские не отставали: «Берегись, деревня! Побьём жиденьких!»
То из одной, то из другой гудящей толпы выскакивали мальчишки и дразнили друг друга. От посадских застрельщиками выступали Гришка и Николка. С городскими были Фёдор и Мишка.
– Эй, выходи, побью! – угрожал Николка.
– Зашибу, не замечу! – выкрикнул Фёдор.
– Эй, сунься, нос расквашу! – кричал Гришка.
Мальчишки бросились в драку и колотили друг друга. Фёдор схватился с Гришкой. Николка с другими подростками. Мишка получил по лбу, отчего присел и очумело замотал головой.
Взрослые с обеих сторон выстроились в стенку и начали сближаться. Разгорячённые, они нетерпеливо топали ногами и воинственно размахивали руками. Раздалась команда вожаков: «Лежачего не бьём!.. Сходись! Даёшь боя!» Свияжскую округу потряс рёв и топот! Гришка, размазывая рукавицей по лицу кровь, поспешно пятился, но увидел Мишку, который не соображал, куда бежать. Гришка бросился к нему, схватил за рукав и потащил сквозь бегущую толпу.
Все смешались в одну оглушительную ораву – и страшную, и весёлую одновременно. Мужики колотили друг друга кулаками.
Гришка стоял в стороне рядом со своими противниками. Ни у кого никакой злобы и в помине не было. Фёдор сказал:
– Спасибо за Мишку!
– Ладно! – ответил Гришка, утирая всё ещё идущую из носа кровь.
Чем закончится бой, и кто одержит верх, подросткам было не так важно. Их переполняла гордостью, что они сами дрались и не уступали ни в чём друг другу.
– Гришка, ты был в Москве? – спросил Мишка.
– Слыхал только.
– Я тебе привезу оттуда картинку. На Пасху поеду к тётке.
– Привези, – ответил Гришка с довольной улыбкой, толкая Мишку плечом…
Глава 10
В апреле ясным днём царь Великий князь Алексей Михайлович был на соколиной охоте на Девичьем поле. Он слыл страстным охотником. Царские сокола держались на потешных дворах под Москвой. Их количество было невероятно велико – не менее трёх тысяч птиц каждый день кормили отборным мясом.
Солнце в этот день грело радостно – по-весеннему; снег низинами ещё лежал, речки уже вскрывались ото льда и разливались в поймах, ожидая настоящего тепла, чтобы уступить место луговому разнотравью. Охота как всегда была многолюдной, шумной, весёлой. В этот раз царь Алексей Михайлович кроме сокольников, придворных и бояр пригласил иностранных послов и путешественников. Наряды, в которые были одеты охотники и гости, поражали роскошью: цветные кафтаны с вышитыми на груди двуглавыми орлами, окантованные золотой вязью; шапки из бархата и соболей; сапоги с загнутыми носками. На спинах сокольников развевались на ветру цветные ленты из шёлка. Лошади украшены позолоченной бахромой с кистями. Вся эта разноцветная конница, скачущая по полю, издали походила на гигантскую сказочную царь-птицу, которая вот-вот взлетит над землёй.
– Великий государь Алексей Михайлович, – обратился к царю старший урядник, приструнивая своего коня, – кажись, серые цапли прилетели.
Все остановились. Царь всматривался в прозрачную лазурь весеннего неба, где, плавно размахивая широкими крыльями, летела длинношеяя птица.
– Молодцом, урядник! Будет славная охота! – Алексей Михайлович снял клобучок25 с головы крупного кречета, который сидел у него на руке. Ударили барабаны, послышались призывные крики, залаяли собаки.
– Ай, мой красавец, Иван Грозный, – Алексей Михайлович снял с птичьих лап кожаное кольцо с ремешком, богато украшенное серебром и жемчужинами. На лапах кречета остались маленькие серебряные бубенчики.
Каждой птице Алексей Михайлович давал имя. Этот большой сокол получил царское имя из-за своего особенно острого и кривого клюва.
– Государь, с Богом! – напутствовал урядник.
– Возьми! Гой! Гой! – царь поднял руку, напуская сокола на добычу.
Зазвенели бубенчики, уносясь с хищной птицей высоко в поднебесье.
– Хорошая ставка, – сказал урядник, провожая птицу взглядом.
– Иван Грозный – редкий охотник! Подарок польского короля, – Алексей Михайлович неотрывно следил за полетом любимого кречета.
Сокол поднялся так высоко, что стал едва приметной точкой. На мгновение он застыл в воздухе.
– Замер! – прошептал урядник.
– Взгоняй, сейчас падёт! – закричал царь.
– Падё-от!
Урядник сделал рукой знак: застучали барабаны, раздались ружейные выстрелы, охотников охватил необыкновенный азарт, со всех сторон послышались возгласы и крики. Алексей Михайлович стегнул коня и помчался вперёд, не отрывая глаз от сокола. Топот копыт, лай собак, которые кинулись вперёд всей кавалькады, смешались в какой-то неимоверный воинственный гул. Сокол, замерев на мгновение, начал падать вниз и стремглав кинулся сверху на свою добычу, ударил её крепкими когтями и отлетел в сторону, наблюдая за падающей цаплей и кружа вокруг нее до самой земли.
Когда приблизились охотники, сокол стерёг добычу, вцепившись в нее когтями. Урядник остановился, призывая остальных к тому же:
– Государь, чую я – с полверсты справа, в той синей низине, стая куропаток.
– Взгоняй!.. Гони собак! Напускать всем! – приказал разгорячённый царь и нетерпеливо поднял руку. К нему подбежали сокольники с шестом, на котором сидели соколы. Царь выбрал белого кречета и поскакал вслед за собаками. За ним устремилась вся пёстрая свита.
Над полем взвилась большая стая куропаток. Раздался барабанный бой, крики, выстрелы, задорное ржанье коней. Первым взлетел белый кречет, следом ещё несколько. Охота была в полном разгаре: летали перья, кружили птицы, звенели колокольчики.
Алексей Михайлович пребывал в прекрасном настроении: охота, действительно, захватила всех.
Когда подсчитали добычу, вокруг царя собралась вся свита. Все восхищались его охотничьим искусством. Он надел на белого сокола кожаную шапочку:
– Ах, Соловей-разбойник, хорош! В Фомино воскресенье пойдём в угон на зайца.
– Великий государь, вот голландский посол в необычайном, говорит, удивлении от вашей сноровки и ловкости, – сказал боярин Матвеев. – Да и я не менее восхищён!
– Что ж сам-то, Артамон, от птицы шарахаешься, как от литовского посольства?
– Меня, государь, в какую службу сунешь, в ту и полезу, хоть с немчинами договариваться, хоть с персиянами. А с птицей договориться – познаний не хватает.
– То ведомо царю, Артамон! Сокол – птица вольная! Не велик, а грозен!
– Вот, государь, этот соколик – истинный Стенька Разин.
– Что вспомнил казачьего разбойника?
– А то, великий государь, воеводы пишут – бегут к нему простолюдины с Волги на Дон.
– То ведомо царю! Сами ж воеводы виновны. Разворовывают царскую казну, а спрос чинят с чёрного люда.
Боярин виновато потупил глаза. Царь в сердцах махнул рукой:
– Шли гонца в царские палаты! Пир устрою по случаю удачной охоты.
– Твоя светлая воля, великий государь! – поклонился боярин.
Глава 11
Царь Алексей Михайлович ближе к Москве становился всё сумрачнее. Государственные дела, забытые на охоте, теперь теснились в его голове, наводя туск на светлые царские очи. В марте царь отпраздновал свой сорок первый день рождения. Он был крепкого телосложения, белолиц, румян и темно-рус. Большие широко расставленные добрые глаза и красивая окладистая борода выдавали в нём человека большой русской души.
Стоит сказать, что вступил на трон Алексей Михайлович в 16 лет. Сознавая своё царское самодержавное величие, окружал себя блеском и великолепием. Московский двор содержал в прекрасном порядке и русской самобытной красоте, что ему завидовали многие европейские послы.
Царь Алексей Михайлович отличался тёплым участием к людям, милосердием к нищим, но принципиальной строгостью к виновным. С пяти лет он обучался грамоте, письму и церковному пению. Не боялся перемен и нововведений в русском государстве. Видимо, этими мыслями и был сейчас озабочен царь.
– Великий государь, царь-батюшка Алексей Михайлович, – отвлёк царя от тяжёлых дум урядник. – Воззрите царскими очами в небеса!
Царь в задумчивости вскинул голову, да шапка стала сваливаться с головы. Он её подхватил, но со стороны кому-то показалось, что царь шапку снял по какой-то важной надобности. Все вокруг тоже поснимали шапки и задрали головы вверх. Над ними в вышине парила большая птица.
– Белохвостый орёл! – воскликнул оживившийся Алексей Михайлович. – Царь-птица!
Казалось, орёл, застывший в воздухе, был нарисован кистью живописца на янтарно-голубом стяге, развёрнутом во весь небосвод.
– Слава нашему государю, великому князю, благословенному Алексею Михайловичу! – выкрикнул боярин Матвеев. Раздались дружные хвалебные восклицания, и вся праздничная кавалькада продолжила путь.
– Хороший знак, великий государь! – сказал Матвеев.
– То ведомо царю! – ответил подобревший царь.
Наблюдал ли парящий орёл описанную сцену, то не ведомо нам. С уверенностью можно живописать ту картину, которая сейчас открывалась с высоты птичьего полёта.
На широких равнинах, среди бескрайних полей и лесов, холмов и рек, убегающих за синие горизонты, приютились деревеньки и сёла, избы да церквушки, теремки и колокольни, будто растерянные небесами гранёные камешки. А вдали, в звенящем хрустале весеннего воздуха, открывался привлекательный вид на Москву, величественный город на холмах, окружённый глубоким рвом, деревянными стенами и башнями. За укреплениями раскинулись пригородные постройки: дома и церкви, торговые лавки и конюшенные дворы, улицы и площади. Выше всех, подпирая небо, вознёсся островерхими башнями и золотыми куполами кремль, построенный из кирпича и камня. На семь вёрст вокруг кремля каменная стена. Амбразуры в стене наклонные, и невозможно никому подобраться незамеченным.
Стоит приблизиться, как оглушит округу предупредительный выстрел:
– Стой, сатана! Стрелять начну!
За кремлёвскими стенами – царский дворец с чешуйчатыми крышами, изящными башенками, сказочными крыльцами и причудливыми окнами.
На приёме у царя по случаю доброй охоты во дворце играли бубны и литавры, трубили трубы, гостей поили рейнскими винами. Когда рассаживались за стол, поднялся спор между двумя боярами. Каждый считал себя вправе из-за старшинства и знатности рода сидеть ближе к царю.
– Хоть царь мне велит голову отсечь, а мне не на своём месте ниже других бояр не сидеть, – раздавался голос.
– Отсеку, Афанасий Лаврентьевич, ежели будешь в присутствии иностранных послов торговаться, как баба в хлебной лавке! – назидал царь.
– Отсеки ему прямо с бородою вместе, государь! – нападал на обидчика второй боярин.
– Обоим отсеку, Богдан Матвеевич! – утихомирил царь.
– Жаль мне свою головушку! Сяду, где укажешь, государь.
– То-то, боярин! Ты лучше скажи, Богдан Матвеевич, что у нас в оружейном приказе делается.
– По твоему указу, светлый государь, ружья и сабли куём день и ночь для рейтарских и драгунских полков, и для парадных, и наградные тож изготавливаем.
– Добрые ружья, боярин?
– Умельцы есть на Руси, государь, не хуже английских.
– То ведомо мне… Вот что, Богдан Матвеевич, по царской милости пожертвуй наградные ружья моему уряднику и сокольникам, что нынче со мной на охоте рядом были.
– Слушаюсь, светлый государь Алексей Михайлович.
– Теперь ты поведай нам, Афанасий Лаврентьевич, что на судоверфи? – продолжил царь.
– Корабли строим, великий государь. Первый российский парусный корабль спущен на воду в прошлом году.
– «Орёл»?
– По вашему величайшему указу, государь, был назван этот трёхмачтовый флагман. На всех корабельных флагах нашиты изображения орла.
– То ведомо царю. Сколь пушек на корабле?
– Пушек будет двадцать две, государь. Капитан – голландец Бутлер, матросы все голландцы.
– Куда ж корабль приписан?
– К Астрахани, государь. Охраняет морские границы от Каспийских берегов до речных путей на Волге. Если Стенька Разин опять сунется на своих стругах, то «Орёл» встретит разбойное войско.
– Отошлите царские грамоты воеводам в волжские города да на Нижний Дон нашему верному атаману Войска Донского Корниле Яковлеву, чтоб не позволял казакам разбои чинить. Отвечать перед царём будут головой.
– Слушаюсь, великий государь Алексей Михайлович.
