Илларион Толконюк
Раны заживают медленно. Записки штабного офицера
Глава 2
В штабе 19-й армии
1
Первому детищу Северо-Кавказского военного округа – 19-й армии выпала своеобразная, не столько, может быть, героическая, сколько трагическая судьба. Созданная перед самым началом Великой Отечественной войны из формирований первой очереди, она впитала в себя почти весь кадровый состав войск округа, лучшие людские контингенты личного состава запаса, существовавшие в мирное время, в известной степени подготовленные штабы и органы боевого и материального обеспечения; поглотила имевшееся в округе вооружение и хранившиеся на складах неприкосновенного запаса материальные средства. В общем, армия получила все лучшее, чем располагал округ в то время. Она обладала внушительным боевым составом. На ее создание, подготовку к боевым действиям, воспитание личного состава затрачены неизмеримые усилия командиров, штабов и политорганов. Нам, сотрудникам управления округа, представлялось, что создана эта крупная оперативная единица такой, какая вполне отвечает требованиям современной войны. Ни у кого из нас не было сомнения в том, что армия представляет могучую силу, способную выполнить любую из возлагаемых на армейский организм оперативно-боевую задачу. Что она сыграет большую и важную роль на войне, заняв видное место на полях сражений. Полевое управление армии было укомплектовано хорошо подобранным офицерским составом, ее работоспособный штаб вполне мог справиться с управлением войсками в любой обстановке. Во главе армии стоял опытный и требовательный, энергичный и волевой командующий генерал-лейтенант Иван Степанович Конев, вера в которого у нас, офицеров штаба, была непоколебимой. Его уважали и побаивались. Побаивались из-за его крутого нрава, строгости и горячности. Уважали за справедливость, прямоту и незлопамятность. Когда следует, он поругает и строго взыщет. А когда нужно – поддержит и оградит от нападок других. Он всегда поощрял разумных и старательных офицеров и страшно не любил бездарных, лодырей, трусов и врунов. Подхалимов командующий вообще не мог терпеть. А такие кое-где обнаруживались. Такой характер командарма приходился по душе большинству личного состава. Поэтому И.С. Конев пользовался у подчиненных непререкаемым авторитетом. Все это обещало неплохие перспективы и будущие успехи.
Разве можно было усомниться, что такой армии не суждено вступить в сражение в том боевом составе, в каком она убыла из округа. А это случилось. Свой первоначальный боевой состав армия потеряла в первые дни войны, еще до того, как встретилась с противником. Она вообще просуществовала всего лишь до октября 1941 года и как армия погибла, выполнив свой долг до конца. Но она сыграла немаловажную роль в историческом Смоленском сражении и в отражении мощного наступления немецко-фашистских войск на Москву в октябре 1941 года. Армия как бы разделила участь неизвестного солдата, ее можно считать армией, не вернувшейся с войны. О ней массовому читателю и в целом послевоенному поколению почти ничего не известно, ее судьбу нельзя найти в многочисленной мемуарной литературе; в официальных же военно-исторических изданиях она кое-где лишь упоминается вскользь. О людях, воевавших в ее составе, проявивших невиданный героизм и погибших в неравных боях, почти ничего не сказано. Они так и остались неизвестными солдатами. На мой взгляд, такое явление несправедливо и объясняется главным образом следующими причинами:
– армия существовала короткое, хотя и насыщенное военными событиями время начального периода войны. А это заслонило память о ней последующими делами трехлетних сражений;
– многие солдаты и офицеры этой армии погибли в боях и в тылу у врага, а выжившие были рассеяны по многим фронтам, а после войны – по разным уголкам нашей необъятной Родины;
– армия закончила свое существование в окружении, и ее архивы большей частью погибли;
– отсутствие до настоящего времени комитетов ветеранов войны Управления армии и ее соединений. В связи с этим не создано условий для выявления оставшихся в живых участников боев этой армии, возрождения в памяти ее истории и сражений, поисков героев ее частей и соединений.
Но короткая и сложная история 19-й армии, несомненно, заслуживает того, чтобы она стала достоянием широкого круга людей. Это бы в известной мере способствовало военно-патриотическому воспитанию послевоенных поколений и отражало бы благородное стремление к тому, чтобы ничто и никто не были забыты.
В своих воспоминаниях, касаясь судьбы 19-й армии и ее Полевого управления, я не ставлю целью полностью показать боевые действия погибшей в начальный период войны на Московском направлении армии. Я лишь делаю попытку напомнить о ней и привлечь внимание еще живых ее участников, направленное на возрождение в памяти того забытого, которое забываться не должно.
2
Приехав в штаб армии в Черкассы, я сразу же разыскал оперативный отдел и стал выяснять обстановку и свои обязанности. Но знакомить с положением дел меня сразу не стали. Удалось лишь узнать, что армия пока находится в резерве и конкретной боевой задачи не имеет. Исполняющий обязанности начальника отдела полковник И.И. Воробьев повел меня представить начальнику штаба генерал-майору П.Н. Рубцову и получить указание о моем использовании. На просьбу ознакомить меня с обстановкой генерал ответил, что все я узнаю в оперативном отделе.
– Введите его в курс дела, и пусть включается в работу, – приказал он моему непосредственному начальнику.
Полковник Воробьев послал меня к оперативному дежурному знакомиться с обстановкой. Дежурным оказался майор Борис Михайлович Пономаренко, мой близкий товарищ и однокурсник по академии. Неразговорчивый и чем-то явно озабоченный, Пономаренко не стал мне ничего рассказывать, а дал свою рабочую тетрадь, в которой он своим каллиграфическим почерком записал только что полученную шифровку, адресованную командарму.
– Прочитай, и все поймешь, – упавшим голосом заметил дежурный. – К тому, что здесь изложено, мне добавить нечего.
Смысл записи гласил, что германские войска вероломно вторглись на нашу территорию и продолжают стремительное продвижение. Возникла непосредственная угроза Киеву. 19-й армии приказывалось выбить немецко-фашистских захватчиков со священной Советской земли и ни в коем случае государственную границу с Германией не переходить.
У меня потемнело в глазах. Придя в себя от потрясения, я с тревогой спросил: как же армия выполняет поставленную задачу? Пономаренко посмотрел на меня как на ненормального и раздраженно ответил:
– А никак! Ты разве не понял, что в шифровке задачи нет? В ней сказано лишь то, что дела плохи. Да и войска еще полностью не сосредоточились…
Рассмотрением по карте расположения корпусов и дивизий знакомство с обстановкой закончилось. Стало неясным даже то, что казалось ясным. Вставала целая серия вопросов, но задавать их было некому, да и ни к чему. Что же случилось с войсками приграничных округов? Война идет всего несколько дней. Как могли немцы угрожать Киеву? Неужели они продвигаются беспрепятственно, едут на машинах? Ведь пешим порядком они даже без боев не скоро бы могли подойти к Киеву. Как могло случиться? И что за задача поставлена нашей армии? Совершенно неясно, на какой рубеж вышел противник. С какого рубежа, в каком направлении и когда должна армия перейти в наступление? В какой полосе наступать? Какая поддержит авиация, кто соседи, с кем взаимодействовать? Какое ее отношение с Киевским особым военным округом, превратившимся во фронт? Почему запрещается переходить границу? При чем здесь граница, если враг уже угрожает Киеву? Если целый фронт не смог не только разгромить, но даже остановить немцев в приграничном сражении, то что же может сделать одна армия? Неужели кто-то в верхах полагает, что 19-я армия сможет не только разгромить направляющуюся к Киеву вражескую группировку, но и, увлекшись успехами, одним махом перенесет границу? Ведь от района сосредоточения армии до границы – сотни километров. Мое мышление не могло переварить случившееся. Я настолько был потрясен и растерян, что потерял самоконтроль и бессознательно стал выкрикивать:
– Границы нам не видать как собственных ушей! Нам теперь до границы дотягиваться как до собственного локтя зубами! Почему немцам можно переходить границу, а нам нельзя?..
– Прекрати истерику! – спокойно осадил меня Пономаренко. – Советую держать язык за зубами и не брать на себя того, чего тебе не дано, пока не потерял язык вместе с головой. Что мы с тобой значим и что от нас зависит в этом светопреставлении? Мелочь мы с тобой – вот кто!
Это меня немного охладило. Но настроение было испорчено, меня бросало в жар. Я почувствовал, что теряю веру в правильность руководства войсками. Не предательство ли это? Такие страшные и неожиданные мысли меня испугали. Учеба в военном училище и в академии вдруг показалась несущественной мелочью. Я почувствовал себя жалким и беспомощным. Мог ли я тогда, в моем положении, знать всю сложность военной обстановки, сложившейся для Красной армии, а также ту трагедию, что произошла на фронтах в первые дни войны? Так неопределенно поставленная задача армии в моем понятии преломлялась как растерянность или некомпетентность тех, кто эту задачу формулировал. Не хотелось ничему верить. Но в Черкассах война не чувствовалась: все вокруг казалось мирным и беспечным, встревоженности в городе внешне не замечалось. Что думали командарм и Военный совет, я не знал, для меня это была слишком высокая инстанция. Наверное, предполагал я, они были ориентированы в обстановке по-иному и знают, что должна делать армия.
В комнату дежурного вбежал офицер и с тревогой сообщил, что в офицерской столовой, находящейся рядом со штабом, завтракают два переодетых в форму советских офицеров немецких агента. Я опрометью бросился в столовую. Оказалось, за вражеских лазутчиков приняли наших офицеров, призванных из запаса и приехавших вместе со мной. Пришлось выругать последними словами слишком бдительного паникера. И все же ходили упорные слухи о появлении в расположении армии переодетых немецких шпионов. Раздавались призывы к бдительности. Как выяснилось впоследствии, это имело основания.
По-видимому, поставленная армии первая боевая задача была сразу же отменена или отпала сама по себе, так как ничего не делалось по ее выполнению.
3
Вначале мне никакой конкретной обязанности определено не было, и я невольно почувствовал, что мое пребывание в оперативном отделе излишне. Меня продолжало тревожить незнание обстановки, и я стал изучать оперативные документы. Удалось уяснить следующее. На 26 июня в состав армии включались: 34-й ск (38, 129, 158, 171-я сд), корпус сосредоточивался в районе Черкассы – Белая Церковь; 25-й ск (127, 134, 162-я сд, 134-й корпусной артиллерийский полк), район сосредоточения – Ртищев – Золотоноша – Дубны; 67-й ск (102, 132, 151-я сд), войска корпуса сосредоточивались походным порядком в районе Корсунь; 25-й мехкорпус (50, 55-я танковые и 219-я механизированные дивизии), район сосредоточения корпусу назначался Тараща – Стеблев – Богуслав. Указывалось начало сосредоточения частей корпуса по железной дороге – 25 июня, конец – 7 июля.
Кроме перечисленных дивизий, в составе корпусов значились соответствующие корпусные части и подразделения обеспечения и связи, а в армии, кроме того, – армейские части. Место командного пункта (штаба армии) назначалось в Черкассах.
Организационно 19-я армия должна была входить в состав Брянской группы армий, создававшейся к 26 июня. В нее включались 19, 20 и 22-я армии. Командование группой армий возлагалось на Маршала Советского Союза С.М. Буденного. В руководство входили также Г.М. Маленков и генерал А.П. Покровский.
Мощный боевой состав 19-й армии внушал уверенность и надежду. Если удастся вовремя сосредоточить все войска и организованно вступить в сражение, то такая армия будет в состоянии разгромить довольно крупную группировку противника. А если учесть, что в состав создаваемой группы армий входят еще две армии, кроме 19-й, то это неодолимая, как мне казалось, сила. Кроме того, в группе армий не могло не быть необходимой авиации и других боевых средств.
Размышляя над боевым составом своей армии и группы армий и учитывая их авторитетное руководство, я выбросил из головы сомнения, вызванные первым впечатлением, и настроение резко улучшилось. Стало стыдно за поспешные выводы и необоснованную, как теперь показалось, тревогу. Однако армии в упомянутом боевом составе вступить в сражение не было суждено.
4
Командарм собрал на совещание начальников родов войск и служб, начальников некоторых отделов Полевого управления и объявил решение на оборону Киева. Стрелковым корпусам ставилась задача занять для обороны Киевский укрепленный район. Им нарезались секторы обороны, обволакивающие столицу Украины с северо-запада, запада и юго-запада. Штаб армии должен был перейти в Пуща-Водицу – курортное местечко невдалеке от Киева. Маршрут на новый командный пункт проходил через город. Большинство офицеров штаба получило задание на проведение рекогносцировки местности. Работа была срочная и проводилась спешно, с предельным напряжением. Мне приказано в составе группы офицеров – представителей родов войск и служб – участвовать в рекогносцировке западного сектора.
Киевский укрепленный район на топокартах не значился, и его надо было разыскать на местности. Но мы этого района не обнаружили. Правда, остатки, а вернее, следы старых, разрушенных и заплывших землей оборонительных сооружений кое-где были. Но они ни в какой степени не годились для занятия войсками. Позиции требовалось оборудовать заново по принципу полевой обороны. Работа была большая и требовала значительного времени.
С рекогносцировки я возвращался в штаб на его новое место, проехав мимо Киевского аэродрома. Внимание привлекло большое количество сгоревших и разрушенных самолетов, остатки которых в беспорядке валялись на летном поле. Виднелись разрушения аэродромных построек и следы недавнего пожара. Это были последствия бомбардировки. В Киеве я увидел сильно разрушенный авиационный завод «Большевик», прекративший производственную деятельность. Кое-где черными провалами зияли раны разрушений и следы потушенных пожаров. Небольшой ветерок беспорядочно гонял по Крещатику обрывки бумаг и разный мусор. Удалось купить в киоске свежую газету «Правда». В ней было опубликовано обращение И.В. Сталина к народу 3 июля. Жадно читаю обращение, не отходя от киоска. Сталин требовал не оставлять немецко-фашистским захватчикам на занимаемой ими Советской земле ничего: сжигать посевы, уничтожать продовольствие, угонять скот, вести партизанскую борьбу в тылу у врага и т. п.
Было ясно, что борьба разгоралась не на жизнь, а на смерть.
По призыву партии народ поднимался на защиту своего социалистического Отечества, на смертный бой с ненавистными немецко-фашистскими оккупантами, нарушившими мирный созидательный труд советских людей и несших смерть, разрушение, порабощение.
Глава 3
Перегруппировка на другое направление
1
В Пуща-Водице я узнал, что задача армии на оборону Киева отпала три дня тому назад. Армия перебрасывается по железной дороге в Белоруссию, в район Витебска. Работа на местности так и не была закончена. Войска не успели ни полностью сосредоточиться, ни занять определенные им полосы обороны. Командование, штаб, политотдел и штабы родов войск и служб переключались на организацию переброски армии на большое расстояние. Мы пришли к заключению, что Киеву непосредственной угрозы пока нет и что армия нужнее на Смоленском направлении. Крайне сжатые сроки погрузки и отправки войск говорили сами за себя.
Директива за подписью генерала Г. К. Жукова, адресованная командующему войсками Юго-Западного фронта и доведенная до командования армии на двое суток позже, коренным образом изменяла не только состав, задачу и действия нашей армии, но и предопределяла ее дальнейшую судьбу. Документ был подписан и получен шифром в округе 1 июля. В 18:00 того же дня определялась готовность к погрузке войск в железнодорожные эшелоны. Директива гласила: войска 19-й армии должны быть подготовлены к погрузке и отправлены по железной дороге в новый район. Погрузка намечалась: Полевое управление армии и части связи – на станции Киев, станция выгрузки – Рудня Западной железной дороги, управление 25-го корпуса и 134-й сд – станция погрузки Дарница; 127-я и 162-я сд – станция Бровары, назначение – Лиозно, Рудня. Управление 34-го корпуса и 38-й сд – станция погрузки Васильков: 129-й сд – станция Ирпень; 158-й сд – станция Фастов; назначение – Голынки. Корпусные и дивизионные артполки грузились по месту лагерной стоянки и следовали в районы выгрузки своих соединений. Первые расчеты показывали, что темпы погрузки значительно превышали возможности выделенных станций и сроки отправки не могли быть выдержаны. Это вызывало нервозность. 25-й мехкорпус в полном составе, 28-я горнострелковая дивизия и 171-й сд из состава армии изымались и передавались Киевскому особому военному округу. Этот корпус направлялся в другую армию, но погрузка его управления почему-то возлагалась на командующего 19-й армией. Вместо 25-го мехкорпуса в состав 19-й армии передавался 23-й мехкорпус, который должен был прибыть по железной дороге в новый район сосредоточения армии. Указывалось, что его первые эшелоны прибудут в Витебск 2 июля.
А это значительно раньше войск и штаба армии.
Требовалось заранее выслать в Рудню оперативную группу штаба со средствами связи для организации выгрузки, приема, сбора и сосредоточения в новом районе прибывающих войск.
Предписывалось после выгрузки сосредоточить войска в районах: 23-й мехкорпус – Витебск, Лиозно, Яновичи; две дивизии – Лиозно, Бабиновичи, Рудня; две дивизии – Понизовье, Микулино, Демидов.
Директива заканчивалась указанием о том, что по прибытии штаба армии в Рудню армия остается в подчинении народного комиссара обороны. Но приказом Ставки от того же 1 июля армия передавалась в состав Западного фронта. Срочность и важность переброски армии подтверждались сообщением, что контроль за подачей подвижного состава и передвижением эшелонов возложен лично на народного комиссара путей сообщения Л.М. Кагановича. А эшелонов планировалось, кажется, более 250.
Хотя для армии была поставлена и не боевая задача, а лишь перегруппировка на другое направление, перед командованием и штабом возник ряд серьезных проблем – погрузить и отправить большую массу войск в условиях налетов вражеской авиации на станции погрузки, на воинские эшелоны в пути, когда нормальная работа железной дороги нарушена, непросто. Станции выгрузки и новые районы сосредоточения также не были ограждены от ударов немецких самолетов.
Надо было добиваться своевременной подачи подвижного состава, при его крайней недостаче, и обеспечить быструю погрузку людей, техники, конского состава, материальных запасов. Командованию и штабу приходилось решать одновременно две задачи: руководить погрузкой и отправкой эшелонов на Украине и принимать прибывающие войска в Белоруссии. Никакой связи между двумя группами штаба, разорванными большим расстоянием, не было. Добывать сведения о прохождении эшелонов оказалось невозможным. Штаб делал все от него зависящее, но пребывал в затруднительном положении. Генералы и офицеры разъехались по штабам корпусов и дивизий, на станции погрузки, часть их отправилась в новый район, часть оставалась в Пуща-Водице. Офицеров не хватало. Мне было приказано осуществлять контроль за погрузкой войск на станции Дарница. Станция была переполнена людьми – военнослужащими и гражданскими лицами. Стояли бескрайние очереди к военному коменданту, без вмешательства и помощи которого никто уехать не мог. С погрузкой не ладилось, графики срывались из-за нехватки вагонов. А когда наспех составленные поезда подавались под погрузку, как правило частями, вагоны оказывались не приспособленными для людей и конского состава: не хватало досок, свечей, емкостей для воды, проволоки и угольников для крепления техники. Поезда формировались кое-как, с грубыми отступлениями от заявок и предусмотренных инструкциями схем. Когда поезд был все же погружен и подготовлен к отправке, часто не находилось свободного паровоза. Иногда паровоз тянул эшелон до следующей большой станции примерно на 300 километров, а затем возвращался за ожидавшим его следующим составом. Создавалось большое скопление эшелонов на станциях. Станции погрузки тогда немецкая авиация бомбила редко, но налета можно было ждать в любое время.
Помнится такой случай. Дело было в середине дня. Я находился у коменданта станции и спорил с ним по поводу задержки с подачей вагонов. Через окно мы заметили, что солдаты прекратили погрузку и стали разбегаться в разные стороны. Выбежав на площадку, мы увидели пролетавший над станцией вражеский самолет, сопровождаемый жидкими разрывами зенитных снарядов. Белые шапки разрывов, перемежаясь с такими же белыми рваными клочьями облаков, плыли на восток, гонимые порывистым ветром. Из самолета вывалились листовки. Они вихрем кружились в воздухе и оседали на вагонах, деревьях, станционных постройках. Как выяснилось, солдаты вначале приняли листовки за бомбы и парашютистов и убежали со станции, боясь попасть под разрывы бомб. Эта глупая паника меня возмутила, и я вмешался, чтобы вернуть беглецов к вагонам. Они с виноватым видом приступили к продолжению погрузки, сконфуженные промашкой. Пришлось собрать командиров подразделений и пожурить за плохое руководство подчиненными.
Через некоторое время меня отозвали в Пуща-Водицу. Штаб готовился к погрузке в эшелон. В ожидании команды к выезду на станцию мы сидели в полной походной экипировке в уютном спальном корпусе опустевшего санатория и делились впечатлениями последних дней. Никого из командования в штабе не было. Старшим над нами был начальник оперативного отделения оперативного отдела, недавно прибывший в армию, майор, по фамилии, кажется, Беценко. Многие из нас видели его впервые.
Вечером неожиданно ворвался к нам в общежитие полковник Волков, вытирая обильный пот на мясистом лице. Он только что принял должность начальника оперативного отдела – заместителя начальника штаба армии. До этого он командовал дивизией. Теперь он появился в роли нашего непосредственного начальника. По его приказанию мы быстро построились в шеренгу при личном оружии, с противогазами, биноклями, полевыми сумками – в полном боевом. Полковник встал перед строем и начал нас отчитывать, ругаясь непристойными словами. С открытой ненавистью и в недопустимо грубой форме он упрекал нас в бездеятельности, лени и прочих смертных грехах:
– Страна истекает кровью, а вы спите, ничего не делаете! – брызгал он далеко летевшей слюной. – Вам безразлично, что фашисты топчут Советскую землю, убивают наших людей, уничтожают народное добро, грабят и насилуют! – шумел он, подкрепляя упреки матерщиной. Вдруг он умолк, пробежал обуглившимися глазами, сверкавшими из-под белесых ресниц, по шеренге и обратился с вопросом: – Что вы за истекший день сделали полезного для Родины?
Мы настороженно ждали, к кому он обратится персонально, так как вопрос был поставлен безлично, всем. И вот свирепый начальник указал пальцем на меня:
– Вот вы скажите, бездельник!
Я сделал шаг вперед, как полагалось по уставу. Хотя я находился в штабе не более двух часов, я ему не сказал об этом. Заявив, что мне ничего не поручено, я выслушал площадную ругань в мой адрес. Майор Беценко сделал робкую попытку как-то защитить меня, но полковник грубо его осадил, тоже обругав.
Подав команду разойтись, строптивый полковник быстро вышел из помещения, сел в машину и уехал, не поставив нам никакой задачи. Впоследствии полковник Волков, снова командуя дивизией, когда армия попала в окружение под Вязьмой, исчез. Как стало известно, он добровольно сдался в плен немцам. Дальнейшая его судьба мне не была известна, пока в 1971 году генерал-лейтенант в отставке М.Ф. Лукин не рассказал мне, что он виделся с Волковым в плену. Последний будто бы в плену ничем себя не скомпрометировал и после войны возвратился на Родину.
Утром следующего дня мы должны были ехать на станцию погрузки. Загрузили машины штабным имуществом и приготовились к отъезду. Пошел проливной дождь. Майор Беценко решил обождать с отъездом до прекращения дождя, так как грузовики не имели тентов и час прибытия на станцию установлен не был. Прошло часа полтора, а дождь не прекращался. Прибыл связной и передал приказание командарма немедленно ехать на погрузку. Когда мы приехали к готовому к отправке эшелону, майора Беценко потребовал к себе в вагон командующий для объяснения причин опоздания. Майор не возвратился, и мы уехали без него. Поползли слухи, что его не то арестовали, не то расстреляли. Так ли это было, я не знаю, и его судьба мне неизвестна; он больше мне не встретился ни на войне, ни после.
Наш эшелон перешел на станцию Киев-главный и там простоял несколько часов, прежде чем покинуть столицу Украины, которую нам оборонять так и не пришлось. На станции стояли эшелоны с ранеными, прибывшие с фронта. Кое-кто из успевших побывать в бою раненых распространял слухи, что перед немецкими войсками устоять невозможно, что у них бесчисленное количество танков и самолетов, а у нас ничего этого нет. Рассказывали, будто немецкие самолеты гоняются за каждым нашим солдатом, пока не убьют или не ранят. Я не верил в эти россказни и обругал одного такого вестника с фронта, стоявшего у нашего вагона с перевязанной рукой и болтавшего о безнадежном положении на фронте. Он сконфуженно удалился, проворчав, что мы сами в этом убедимся, когда попадем на фронт. «У страха глаза велики!» – крикнул я ему вслед.
2
Поезд шел медленно, долго простаивал на станциях. Через военные комендатуры, вернее, пользуясь их связью, мы пытались добывать сведения о движении эшелонов с войсками, но узнать что-либо путное, как правило, не удавалось. На станции Смоленск виднелись следы бомбардировок: многие здания были разрушены или сгорели, зияли оконными и дверными проемами оголенные стены домов. Но железная дорога работала, поезда шли.
7 июля наш эшелон прибыл на станцию Плоская и должен был двигаться дальше к Рудне. Из-за низких облаков вынырнули два «Юнкерса» и стали бомбить эшелон. На низкой высоте они заходили несколько раз, описывая круги. Мы по команде вышли из вагонов и легли на землю в стороне от железнодорожного полотна. Ни одна бомба в вагоны не попала, и никто не пострадал. Правда, одна из бомб разорвалась рядом с паровозом и повредила колесо и рельсу. Вблизи от места, где разорвалась бомба, стоял генерал-лейтенант Конев. К общему удивлению, он не лег на землю при бомбежке, проявив выдержку и спокойствие. К счастью, его не затронули ни осколки, ни взрывная волна. Может быть, немецкие самолеты причинили бы больший вред, если бы вдруг не вынырнул из облаков наш истребитель И-16 и не обратил в бегство этих воздушных пиратов.
По решению командарма эшелон разгрузился здесь, не дойдя до места назначения. Штаб разместился в лесу у деревни Переволочье, и мы занялись выяснением, какие эшелоны прибыли или прибывают в ближайшее время. Эшелоны до назначенных станций, как правило, не доходили. Под ударами немецкой авиации или при повреждении ею железнодорожного полотна войска выгружались по собственной инициативе и стремились продолжать движение своим ходом. Многим это не удавалось. Выгруженные части нередко распоряжением находившихся в тех местах начальников задерживались и включались в состав ближайших соединений и армий. Стало очевидным, что всю армию в назначенном районе собрать не удастся. Так оно и получилось. 19-й армии в том составе, в каком она отправлялась с Украины, воевать так и не пришлось. Даже некоторые дивизии не смогли собрать свои части, выгрузившиеся на большом удалении одна от другой. Многие артполки, по слухам, распорядительным порядком были переадресованы к Ленинграду. В результате перевозки армия, как таковая, в назначенный район так и не прибыла. Она была разбросана частями по пути следования на большом пространстве.
Штабу армии пришлось заниматься не только сбором своих войск, но и другими, внезапно возникшими задачами. Мы становились на дорогах, перекрыв их на определенном участке, и задерживали разрозненные группы военнослужащих, а иногда и одиночно идущих в тыл солдат и офицеров, собирали их в группы и присоединяли к своим частям. Шли они чаще всего без оружия и без знаков воинского различия. Больше всего возмущали факты, когда некоторые офицеры срезали с обмундирования офицерские нашивки и петлицы или переодевались в солдатскую форму и выдавали себя за рядовых. Такая безответственность, граничащая с преступлением, если не сказать больше, явилась для нас полной неожиданностью.
Где проходил фронт, каких районов достиг противник, какие наши войска действовали впереди нас – мы не имели ни малейшего представления. Невозможно было себе представить, что сплошной линии фронта не было. Задержанные бегуны ничего толком объяснить не могли. Они или не знали, или если и знали, то скрывали, к каким частям они относятся, где их части и кто командир. И все же из отрывочных данных у нас складывалось впечатление, что армии Западного фронта, рассеченные противником на отдельные группировки, потеряли управление, сражались с наседавшими фашистами на разных направлениях и в разных районах, не объединенные во фронт, и отступали как попало и куда попало. Вражеская авиация их загоняла в леса, а немцы двигались по дорогам. Но это, казалось, происходит где-то далеко на западе. Грохота боя мы не слышали. Лишь ночью небо светилось красным заревом на западном горизонте. Но самовольно уходящие в тыл военнослужащие встречались все чаще и чаще. Многие из задержанных беглецов с готовностью включались в новые подразделения, они, как правило, становились хорошими бойцами. Но были и такие, которые, улучив удобный случай, смывались снова.
Задерживая беглецов на одной из дорог, я заметил человека, спешившего на восток в стороне от дороги. Человек был лет тридцати, крепкий и хорошо упитанный, но грязный и небритый. Одет он был в смешанную форму – военную и гражданскую. На плече он держал новенький автомат, а на боку висела кожаная кобура от седла, наполненная патронами. Шел он, как выяснилось, откуда-то из Прибалтики.
– Вы почему удираете в тыл? – спрашиваю. – Хотите, видимо, чтобы фашисты заняли всю страну?
Беглец стал оправдываться, утверждая, что немцев видимо-невидимо, у них, дескать, танки и самолеты, а у нас их что-то не видно.