Игорь Зорин
Проститься

Папа

Воспоминания нахлынули на Артема лавиной. Картины из детства, связанные с отцом, почему-то были ярче, чем воспоминания про маму. И он записал:

«Самое первое воспоминание о папе из раннего детства, когда мне было года четыре. Я тогда ходил в детский сад. Мы жили в „финском“ деревянном доме на четырех хозяев. Дали это жилье для нашей семьи маме на заводе, где она работала. И всю свою жизнь она приваривала какие-то загадочные кронштейны к каким-то глушителям.

У каждой семьи был свой вход в дом с небольшим деревянным крыльцом. Около крыльца был небольшой палисадник, который мне почему-то запомнился вечно заросшим бурьяном. Только около входа в дом была небольшая клумба с такими желто-оранжевыми цветочками-ноготками, которые противно пахли.

Наша квартира состояла из трех помещений: холодной прихожей с чуланом, в которой хранились разные ненужные вещи, картошка, лыжи, санки, какие-то доски, дрова (поэтому видимо иногда называли дровяником). Там же в чулане жили и крысы, которых я видел чуть ли каждую неделю, да и не по разу. Выходишь, бывало, из комнаты в прихожую, а там юрк, и кто-то убегает под дверь кладовки. Страшно, но уже даже привычно. В кладовке родители ставили всякую утварь. И еще я запомнил полки с соленьями, консервами, мешками картофеля и даже целым мешком муки. Второе помещение, в которое сразу попадаешь из тамбура – это кухня. Она была длинная, поэтому в одной ее части (ближе ко входу) располагались рукомойник (мы называли его умывальником), под которым стояло ведро, куда стекала грязная вода. А также стол с несколькими самодельными табуретами, какой-то рабочий стол у стены. Не помню, вроде бы еще висел шкаф. Или полка для кастрюль. А в другой части кухни стояла высоченная кровать, на которой спали я и моя прабабушка. Моя дорогая и любимая прабабушка Анна Ивановна. На эту кровать я обычно забирался с разбега от умывальника, в котором всегда была ледяная, как мне казалось, вода из колонки. Недалеко от кровати была дверь в большую комнату, где жили мама, папа и моя маленькая сестренка Маринка, которая младше меня на четыре года.

Я не помню, как в самом раннем возрасте папа держал меня на руках. Пожалуй, только один раз. В большой комнате. От него пахло папиросами. И папиным запахом, который я всегда чувствовал, открывая шифоньер с его вещами. У него был какой-то особенный запах. Присущий только ему. Он был совсем не похож на мамин. Это был папин запах. Этакая смесь ароматов одеколона и пота. Вот и сейчас в моем шкафу, такой похожий на тот папин запах. Только нотки парфюма другие.

Я не помню, чтобы папа водил меня в детский сад, хотя наверняка водил. Я не помню, как он ел, пил, умывался. Видимо, он очень рано уходил на работу. И я этого просто не видел.

Первые воспоминания с яркими картинками о папе такие. Лето. Жара. Мама с остервенением бьется в дверь нашей квартирки. Но никто не открывает. Она неистово кричит: „Игорь, Игорь, открой!“ Потом я помню, как прибежал кто-то из соседей (мои родители дружили с соседями) и начал выламывать закрытое окно. Благо оно было невысоким. И затем сосед дядя Вася полез в дом. Оттуда произнес: „Живой!“. Я был у кого-то из соседей на руках и смотрел в окно снаружи. И видел там лежащего на диване отца с накинутой на шею веревкой. Не знаю, он тогда действительно хотел покончить с собой или только инсценировал самоубийство. Помню, как ему сняли веревку с шеи и кто-то начал вливать в рот молоко. Чтобы „ожил“. Отец сопел, издавал какие-то клокочущие звуки. Он был мертвецки пьян. Мне было очень страшно. Я боялся, а вдруг он не выживет. Что будет с нами? Как мы будем жить одни, без папы?

Туалета в нашей квартирке не было. И приходилось ходить в общий деревянный туалет, стоявший на улице. С одной стороны был вход для женщин, с другой для мужчин. Я помню, как маленьким ходил в туалет с папой. Там было два очка. Ну, на двоих. Я страшно боялся смотреть вниз. Там была какая-то нереальная глубина, как мне казалось. Я боялся, что, если случайно туда провалюсь, то меня уже никто не спасет. Это было очень вонючее помещение. Особенно летом. Зимой не так. Но зимой помню, как мерзла голая попа на морозе.

Конечно, я был маленький еще и в основном мне предлагали ходить в ведро дома. До этого я помню, как сидел и на холоднющем своем железном горшке. Он был зеленого цвета. Но туалет около дома, окрашенный какой-то белой известкой я запомнил на всю жизнь.

Помню, как однажды пришли к нам гости и меня отец поставил на табурет читать стихи, которые мне дали учить в садике (так почему-то называли детский сад). Я дрожал, как осиновый лист. И читал. Гордо так, с выражением. И мне даже хлопали. Мне было приятно. Я испытывал распирающую меня гордость.

Помню, как это мне тогда понравилось. Я всегда умывался, стоя на табурете. И выделывал каждый раз, когда утром мыл лицо и руки, один и тот же трюк. Мокрую зубную щетку опускал в банку с зубным порошком (этакий мел), потом поворачивался к бабушке и к тем, кто был на кухне в этот момент, и с артистическим выражением в голосе громко и торжественно говорил, как это делали конферансье в цирке, объявляя артиста: „Уважаемая публика! Внимание! Внимание! Выступает заслуженный арррртист ррррреспублики Аааарррртем!“. И чистил свои зубы так, как будто это был сложнейший цирковой номер.

Помню, когда переехали в новую квартиру на пятом, последнем этаже, в рабочем районе города, к нам часто приходили друзья отца. Выпивали. И отец всегда, показывая им меня, говорил: „Это будущий руководитель области“. Потом мама перестала пускать его друзей домой, чтобы пить водку или вино, и отец, когда у него был выходной, где-то пропадал, а поздно вечером приходил домой пьяный. Мама всегда устраивала ему скандал. Я очень не любил такие моменты. И всю жизнь не любил, когда отец был пьяный.

Но очень любил, когда отец работал во вторую смену (работал с четырех часов дня) и поэтому не пил. Он все утро мог провести со мной и сестрой. Ведь перед работой не выпьешь. Помню, как летом мы с ним ходили на пляж, на пруд. Как он меня учил плавать. При этом он и сам не очень хорошо плавал: воды боялся. Он клал меня на руки и я бултыхал ногами. Потом я сам научился нырять и гордо так показывал папе, как я могу долго быть под водой. Иногда мы с ним даже соревновались, кто больше пробудет под водой. Я иногда выигрывал. Но, думаю, что папа мне поддавался.

Мы ходили не только на пляж, но и в другое место у реки. Оно было и ближе, и вода там была чище. И до него можно было дойти пешком, а не ездить на трамвае. Загорали там. Кстати, папа очень любил загорать и на балконе, который выходил на восточную сторону, и утром у нас в квартире было солнце. Папа всегда был загорелый, как будто только что вернулся с юга.

Он часто рассказывал мне про себя, про жизнь в деревне, про то, как его отец (мой дед Иван Емельянович) уходил на фронт воевать и долго-долго держал его на руках, не желая отпускать. Как потом бабушке пришло письмо, что дед „пропал без вести“. Рассказывал, как папа плохо учился в школе, как по английскому языку, из-за которого его оставили на второй год, знал только одну фразу: „тича из энгри дог“. Как потом увлекся лыжами, ведь школа была в пяти километрах от дома, в соседней деревне, и на лыжах проходить это расстояние получалось намного быстрее. Как он стал потом чемпионом района и перворазрядником по лыжным гонкам, выступая на разных соревнованиях. Еще как он в „ремеслухе“ увлекся боксом. И ему нравилось это, пока на соревнованиях его сильно не побил какой-то разрядник. После этого случая он ушел из секции бокса.

Он часто рассказывал мне, как служил в армии командиром танка в Польше, где стоял его полк. И что механиком-водителем в его танке был отец моего друга и одноклассника Кольки: дядя Витя. И что в их части служил еще и папа двойняшек-одноклассниц Ленки и Наташки: дядя Женя.

Летом отец часто брал меня в лес. То за грибами, то предлагал мне наделать каких-то свистулек. То я его просил сделать мне лук. Однажды это случилось. Папа залез на елку, выбрал хорошую ветку и ножом (кстати, папа всегда очень хорошо точил ножи) срезал мне ветку, из которой получился классный лук. Мне казалось, что у меня самый лучший лук на всей планете. Я его обмотал изолентой и разными цветными веревочками. Стрелы я тоже наделал сам. Благо, что у нашего подъезда всегда валялись деревянные ящики из-под продуктов. Ведь в нашем доме на первом этаже располагался гастроном. Я вытачивал стрелы ножом, делал хвостовое оперенье из перьев голубей, которых в нашем дворе было огромное количество. Перья просто валялись на асфальте, и их почти не надо было искать. Делал из синей изоленты наконечник стрелы, предварительно прикрепив ниткой к стреле иглу или гвоздь. Мне очень нравилось стрелять в цель. Обычно целью мы делали нарисованный на дверях бойлерной круг, в центре которого было „яблочко“. Интересно, что почти у каждого мальчишки моего двора был какой-нибудь лук, или шпулька от ниток, из которой тоже стреляли, только стрелы были поменьше размером. И что самое интересное, что никто никогда не страдал от попадания. Во всяком случае, мы представляли это чем-то ужасным и, конечно, это бы точно запомнилось. Но я не помню ни одного такого факта.

Еще для меня было счастьем, когда папа брал меня на футбол или хоккей. Он был заядлым спортивным болельщиком. И смотрел все спортивные передачи. Учитывая, что раньше всего-то было два телевизионных канала, спортивные передачи не так уж и часто показывали. Но футбол и хоккей были его страстью. Я помню, как папа покупал на год сборники по хоккею и футболу и вел их. Он записывал, с каким счетом играли его любимый „Спартак“ и, конечно сборная СССР. Потом я сам начал это делать. Я знал всех футболистов местной футбольной команды в лицо. И хоккеистов тоже. Правда, хоккей я полюбил позднее, когда был уже студентом и работал в Ледовом дворце билетером. Вот тогда это было что-то! Какие были имена!!! Как они играли!!! Высшая лига. Самая непобедимая команда ЦСКА приехала в наш город. И мы с ними сыграли вничью! А там играли Михайлов, Петров, Харламов!!! Это был незабываемый матч.

Но это было значительно позднее. А когда я учился в первом – пятом классе, папа брал меня с собой на футбол поболеть. Потом я и сам начал ездить на стадион. Один. Входной билет стоил всего 10 копеек. А когда у меня не было денег на проезд в транспорте, то я умудрялся пешком прийти домой через пол-города. О, как!

В этот момент я так увлекся футболом, что мы с моими друзьями из двора могли играть на поле у нашей школы целыми днями, по пять-шесть часов. Играли иногда просто в футбол. Иногда в „Козла“. Это когда одна команда пробивает одиннадцатиметровые, в вторая команда – в полном составе стоит на воротах. Потом у нас родилась дворовая команда. И мы назвали ее „Чайкой“. Помню, как все собрались у Олега, все принесли черные трикотажные футболки, сделали трафарет и белой краской пытались нанести очертания чайки на майки. Потом наносили номера, чтобы все было как у хорошей команды. У меня был номер восемь. Конечно, у нас получилось криво, с подтеками краски, но когда мы надевали эти футболки, нам казалось, что мы настоящая команда.

Зимой мы играли в хоккей на валенках. Прямо во дворе, на проезжей части. Ставили ящики, которые в огромном количестве валялись у загрузочного окна продуктового магазина, обозначая ворота. Тех, кто был самым маленьким или самым не физкультурным, ставили в ворота. Клюшки – это отдельная история.

В магазинах продавали клюшки недорогие, но плохие. Хватало на пару-тройку игр. А хорошие клюшки выдавали в хоккейных школах. Такие, как „KIM“, „Эфси“. Они уже были покрыты стеклопластиком, и их хватало надолго. Однажды отец принес откуда-то („достал по блату“, потому что в магазинах их было не купить) мне клюшку „Эфси“. Моей радости не было предела. Я скакал по всей квартире, чуть ли не стоял на ушах. Единственная проблема, она была с загибом „лопаты“ не под левую руку, а под правую. И я целое лето пытался перейти с левого хвата клюшки на правый. Сначала с теннисным мячиком тренировался в квартире, бил в коридоре о дверь. Потом нашел мячик потяжелее. Но так я и не стал правшой. Перед хоккейным сезоном пришлось делать перезагиб. Для этого, как рассказывали мне пацаны, надо было распарить „лопату“ клюшки в кастрюле с кипятком. Часа два. Потом, когда древесина станет мягкой, выгнуть ее об батарею. Так я и сделал. Но стеклопластик отклеился, да и загиб у меня почти не получился. Но хотя бы немного. Я подклеил, как смог, ткань, обмотал толстым слоем черной изоленты. И, надо сказать, довольно долго играл во дворе этой клюшкой. Потом у меня была новенькая леворукая „Эфси“, которую мне хоккеист-одноклассник Стас, который ходил в секцию хоккея, где им бесплатно выдавали клюшки, продал за шесть рублей. Это были довольно приличные деньги. На обеды в школьной столовой мы сдавали рубль двадцать на целую неделю. И я со своей „Эфси“ выходил во двор с высоко поднятым носом. Гордился. Не у каждого „жителя“ нашего двора был такой „аппарат“.

Поначалу мы играли только на валенках. Но однажды нам во дворе сделали хоккейную коробку. Пусть небольшую по сравнению с настоящими, но все-таки свою и настоящую. И даже установили на бойлерной, стоящей рядом, прожектор, чтобы можно было и по вечерам играть. Когда я попросил отца купить мне коньки, он мне их сразу откуда-то принес. Я конечно видел, какие у моих друзей – хоккеистов „канадки“ (кожаные красно-черные коньки с запятниками). Я им очень завидовал. А мне отец принес обычные черные, без запятников. Они были с прямым задником лезвия, а не с загнутым, как у „канадок“. Я выпросил у родителей старые валенки и материал от голенищ порезал на запятники к конькам, которые были нужны для того, чтобы нога не болталась, а была жесткой и устойчивой. Коньки давили мне пальцы, ведь запятники были почти в целый сантиметр толщиной. Но на час игры меня хватало. Обычно я треугольным напильником сначала долго точил свои коньки. Потом одевался и спускался босиком (в шерстяных носках) до первого этажа и там долго затягивал шнурки на коньках. Выходил на коробку и показывал „класс“ катания. Я действительно очень даже неплохо научился кататься. Для уровня двора. Меня превосходили только Меля и Рыча. Мог и назад катиться, и вперед. И резко красиво затормозить тоже мог. С таким резким звуком разрезания льда и разворотом на сто восемьдесят градусов.

Несколько раз чуть не отморозил себе ноги. Это случалось, когда по морозному гудку отменяли занятия в школе, и мы всей гурьбой валили во двор, чтобы позарубаться в хоккей. Когда, еле дойдя до подъезда, снимал на первом этаже коньки и мокрые от пота и снега носки, то ноги были почти белые и даже, как мне казалось, посиневшие. Долго их растирал руками и только потом поднимался домой на пятый этаж, абсолютно не чувствуя стоп. А дома в сухих шерстяных носках еще долго сидел у батареи, грея об нее ноги. Так меня прабабушка научила.

Еще отец часто брал меня с собой кататься на лыжах. Говорил мне „тянись за мной“. И я ковылял кое-как, не желая отставать. А папа-разрядник шел, не напрягаясь, но довольно быстро, накатисто. Потом постепенно я втянулся и уже нисколько не отставал. Мы катались с ним с больших гор. Я падал, конечно, но вставал. Уходили в лес мы с ним довольно далеко. Так я полюбил лыжи. Папа учил меня их смазывать парафином, который у нас был под любую погоду. Я даже однажды на физкультуре прибежал первым из всего класса. Ведь обычно во всех соревнованиях у нас побеждал Юрка. Он был баскетболистом в самой настоящей команде, и спортивная форма была у него что надо. И я тогда его победил!!! Это был мой успех! Самый настоящий успех! И все благодаря лыжным прогулкам с папой. А было это в пятом или шестом классе».

Крылья

Артем решил пойти пешком, чтобы немного отойти от разговора с родителями и подумать, как это все подать своей жене Лане. Артему было волнительно, как она отреагирует, поддержит ли его в выборе самостоятельного пути, в решении открыть собственный бизнес. А может быть устроит скандал: как он смог без предварительного разговора с ней принять такое решение. Ведь в это время Лана совсем недавно родила вторую дочку.

Вечером Артем подошел к жене, когда та уложила обеих дочек спать и шепотом сказал:

– Надо поговорить. Пойдем на кухню.

Лана, шатенка, молодая женщина двадцати пяти лет, с красивыми чертами лица, не торопясь, бережно укрыла одеялом старшую дочь, убрала лишние вещи по шкафам и пришла на кухню.

Артем сидел в задумчивости, перед ним стояла нетронутая рюмка водки. Он сразу уверенным голосом начал:

– Лан! Скажи мне, сколько времени ты могла бы прожить на хлебе и воде? – и заглянул в глаза жене.

Он ждал, что она начнет его расспрашивать, «что случилось?», «почему ты задаешь эти вопросы?», «почему только на хлебе и воде?» и еще какую-нибудь чушь.

Но она посмотрела в ждущие глаза Артема и очень спокойно и почти без раздумий решительно ответила:

– Года полтора смогу.

Так просто ответила. Так коротко. Так тихо и спокойно… Артем ничего не сказал, но этот ответ словно дал ему крылья. Он как будто почувствовал, как энергия наполняет его. Как тело становится живым и упругим. Как голова становится легкой и ясной. Он готов был даже услышать «три-четыре месяца», а тут целых «полтора года»!

Переполняющая энергия не давала Артему уснуть этой ночью. Он думал о том, какую замечательную и понимающую жену дала ему судьба. Он радовался и своей обретенной наконец-то свободе. И что завтра не надо будет идти на работу к этому директору-«сказочнику», который только и делает, что обещает и обещает «золотые горы», а их все нет. Радовался и тому, какая у него замечательная семья, какие славные родители, тесть с тещей, какие прекрасные дочки. Одной уже было пять лет, другой – всего пять месяцев. Несколько раз ночью он вскакивал и ходил по комнате. Смотрел в окно кухни на мерцающие в свете фонаря редкие ноябрьские снежинки. Не помогали уснуть даже те две рюмки водки, которые он выпил после таких важных для него слов жены.

Решение

В эту ночь он думал о выборе своего пути. Он понимал, что сейчас в его жизни происходит что-то очень-очень важное. Что он сам, может быть, впервые в своей жизни, примет для себя судьбоносное решение о своем будущем. Конечно, были самостоятельные решения и до этого. Хотя бы решение о женитьбе на Лане. Его тогда не интересовало мнение родителей. Нет, оно, конечно, интересовало, но он знал и даже был абсолютно уверен, что этой свадьбе быть, хоть он и был тогда двадцатилетним студентом. Ведь он всей душой любил Лану, прекрасную девушку, совершенно случайно встретившуюся ему на пути. Он понимал, что сможет прокормить семью сам, без помощи родителей. Ведь кроме повышенной стипендии он успевал работать и мастером на фабрике пианино в ночной смене, и чертить проекты для кафедры архитектуры, до этого работать ночным сторожем в городской администрации и на хлебозаводе. Ранее он сам принимал решение о поступлении на строительный факультет. Правда, после того, как родители не отпустили его во ВГИК. Но тому была веская причина: за две недели до поступления умерла его любимая прабабушка Анна Ивановна, которая жила с ними в одной семье.

Но вот выбор работы как будто кто-то всегда делал за него. После института надо было остаться в городе, а не уехать по распределению в какую-нибудь глухомань. Тогда подсуетился тесть Артема, устроив его на работу в НИИ через своего друга, заместителя директора этого института. Потом он хотел стать заместителем руководителя в Центре МЖК (молодежного жилищного комплекса), но ему предложили роль руководителя отделом капитального строительства. И он согласился. Потом группа единомышленников, создав товарищество с ограниченной ответственностью, предложила ему стать заместителем директора. Как будто все время был не его выбор. Точнее сказать, не в чистом виде был его выбор. А сейчас он Сам делает свой Выбор.

В эту судьбоносную ночь он думал о своем Пути, о своем по-настоящему профессиональном будущем. У него как будто расправились крылья за спиной после таких важных слов жены «года полтора». Было одновременно ответственно и волнительно, но и радостно.

Ему хотелось сразу и много чем заниматься: и чертить проекты красивых частных домов, и снимать кино, и писать бардовские песни, и рисовать, и создавать красивые интерьеры, и мастерить мебель. Много всего! И все это он мог сейчас выбрать! Точнее не все, а что-то одно из этого, но самое важное.

Артем взял лист бумаги, положил его вертикально на стол, взял ручку, расчертил его на две равные части. В левом столбце написал название «Я хочу это делать», в правом – «Я могу это делать», и сначала жадно стал записывать все, что ему хотелось делать в левой части листа. Все, что ему нравилось. От чего он получал удовольствие. Правый столбец заполнялся намного медленнее. Не хотелось писать совсем уж банальные вещи типа «могу чистить картошку». Но он сразу себе сказал, что будет записывать в правом столбце только то, что он умеет делать по-настоящему на «хорошо» и «отлично». В этом столбике были такие слова: организовывать, мотивировать, чертить, руководить, играть на гитаре, петь, фотографировать, работать ручным инструментом, читать и делать строительные чертежи, рисовать, говорить с людьми, участвовать в конкурсах.

Потом он долго соединял линиями то, что могло быть соединимым. Слушал себя, на каком из пунктов его желаний у него было больше всего энергии. Ведь так его учил Лев Ипатьевич, его старый учитель физики: слушать себя и чувствовать, пошла энергия или нет. Энергии было много во всем, где было слово «хочу». И это мешало принимать решение. Наконец-то он сделал выбор. Дизайн, архитектура, строительство!

Это то, что ему всегда по-настоящему нравилось и хотелось делать. Началось еще в школе, когда он посмотрел какой-то фильм про архитекторов. Его восхищали красивые дома и интерьеры. Ему очень нравилось листать журналы, в которых были картинки интерьеров и красивых фасадов зданий. Ему вдруг нестерпимо захотелось менять этот мир. Делать его все красивее и наряднее. Видеть улыбающихся заказчиков, трогать новые красивые материалы отделки, фотографировать эту красоту после ремонта и сравнивать с тем, что было ранее, радуясь изменениям, воплощенным в жизнь результатам своего труда. Радуясь вместе с заказчиками, которые потом будут в этой красоте жить, любить, творить, чувствовать… И, может быть, иногда даже вспоминать того, кто им когда-то помог это сотворить. Энергия пошла! Артем стал, пошел на кухню. Хоть он и не курил, у него непонятно откуда возникло в этот огромное желание затянуться хорошей сигаретой. Он стоял у окна кухни, наслаждался первыми падающими снежинками, медленно падающими под углом света фонаря и все более и более укрывающими черную землю. И ему даже показалось, что это тот самый новый белый холст его жизни, который он будет сейчас раскрашивать яркими красками своих мыслей, идей, чувств, ощущений, действия. Было невероятно круто это видеть и осознавать. «Вот она моя и только моя жизнь! Я не хочу и не буду жить в матрице, в которой живут все, принимая только то, что им дают. Я буду сам создавать свою матрицу. Я буду творцом!» – проносился поток восторженных мыслей в его голове.

Название компании тоже родилось в эту же ночь. «ДАГАС»! Это аббревиатура фразы «Дело Артема Гордеева – архитектура, строительство». И он блаженный уснул уже под самое утро.

Ранним утром Артем проснулся под будильник, отвел старшую дочку в детский сад и скорее поехал к своему другу на работу, у которого была печатная машинка, чтобы напечатать устав своего будущего индивидуального частного предприятия. Печатал по образцу, данному его другом-чиновником, целый день. Сам. На печатной машинке, давя одним пальцем по клавишам. Печатная машинка не прощала ни единой опечатки. Многие страницы приходилось перепечатывать, ведь испорченные опечатками и ошибками листы райисполкомом, который регистрировал новые ИЧП, не принимались.

Спустя неделю он получил подписанное свидетельство об открытии предприятия, и началась новая жизнь. Наполненная и радостная, драматичная и непредсказуемая.