Игорь Юрьевич Додонов
Советская микробиология: на страже здоровья народа. История советской микробиологической науки в биографиях некоторых её представителей
Но даже реальное наличие хронологического приоритета в открытии (изобретении) само по себе не умаляет работы, поиска, усилий «конкурента». И, конечно же, не делает его подлым, злым, тупым.
Скажем, никому не приходит в голову клеймить Лавуазье как бездаря, компилятора, негодяя за то, что он полвека спустя после Ломоносова самостоятельно открыл закон сохранения вещества. Никто не выливает ушаты грязи на Китадзато за то, что он несколько позже Йерсона самостоятельно открыл возбудителя чумы.
Но… Как только дело касается более хронологически поздних самостоятельных открытий отечественных учёных, особенно советского периода, то «демоправдюки» буквально бьются в пароксизме «благороднейшего» гнева, буквально «слюной брызжут», стараясь доказать, что наши-то всё «списали», «сдебрили», «скомпилировали», «украли», ибо сами ни на что не способны, так сказать, «рылом-с не вышли-с», ибо «вторичны», «эпигоничны», «несамостоятельны».
Рассказывая о Зинаиде Виссарионовне Ермольевой, мы именно с подобным «прогрессивным» подходом современной российской исторической науки и столкнёмся, когда речь пойдёт о пенициллине.
Но, чтобы не наполучать от этих «демоправдюков» «шишек» и в вопросе о лизоциме, мы сразу заявим: нам известно, что хронологически Александр Флеминг открыл лизоцим раньше, чем с ним начала работать Зинаида Виссарионовна Ермольева, – ещё в 1921 году. И этот факт никто не собирается оспаривать, также, как никто и не умаляет заслуг замечательного учёного Александра Флеминга в открытии этого вещества.
Однако Флеминг, установив наличие лизоцима в слизистой оболочке носоглотки и слезах человека, в яичном белке, тканях ряда растений (как выяснилось впоследствии, лизоцим содержится в большинстве тканей человеческого организма, во многих тканях животного и растительного происхождения), не смог выделить его в чистом виде. Следовательно, и создание каких-то лекарственных препаратов на основе лизоцима Флемингу и его коллеге Эллисону, работавшему вместе с ним в данных исследованиях, было попросту «заказано».
И в том-то и заключался научный прорыв З.В. Ермольевой и И.С. Буяновской, что им удалось получить чистый лизоцим. Изучая его, З.В. Ермольева подтвердила выдвинутое ещё Флемингом предположение, что лизоцим является фактором естественного (видового) иммунитета.
На основании лизоцима уже в 1931 году Ермольевой и её научной группой был разработан ряд лекарственных препаратов, которые нашли применение при лечении глазных заболеваний и заболеваний лор-органов (уха, горла, носа).
Более того, исследовательница установила возможность промышленного использования лизоцима: в пищевой промышленности его стали применять для консервации икры, в ткацкой – для получения льняного волокна высокого качества.
В 1930 году Лев Александрович Зильбер был впервые арестован (по обвинению в распространении чумы в Нагорном Карабахе, где, на самом деле, ему удалось победить вспышку этой страшной болезни). Арест не привёл ни к суду, ни к заключению. После почти четырёхмесячного следствия учёный был освобождён.
Насколько хлопоты родственников, друзей и коллег (Вениамина Каверина, Юрия Тынянова, Алексея Захарова и других) сыграли в 1930 году роль в освобождении Л.А. Зильбера не известно. Но среди тех, кто добивался этого одной из наиболее активных оказалась З.В. Ермольева. В. Каверин вспоминает:
«…Возможно, помогли энергичные хлопоты Зины Ермольевой, которая, не помня незаслуженных обид, не теряя ни минуты, взялась за тяжкую, подчас унизительную работу, состоявшую из ежедневных писем, ходатайств, телефонных звонков и совещаний с друзьями. Впервые оценил я тогда её готовность к самопожертвованию, её поражающую смелостью натуру. Главную черту её характера нельзя было назвать отзывчивостью, которая предполагает существование двух существ: одно – сострадающее, другое – нуждающееся в сострадании. Оба они в ней как бы соединялись. Не теряя себя, она легко воплощалась в того человека, спасение которого было целью её настойчивости, сметливости, оптимизма, юмора (подчас в безвыходных ситуациях) и терпения, терпения и снова терпения» [28; 4].
Забегая вперёд, скажем, что те черты характера Зинаиды Виссарионовны, о которых пишет В. Каверин (самоотверженность, смелость, способность воспринимать чужую боль как свою собственную), а также её не исчезнувшая вместе с разрывом отношений любовь к Л.А. Зильберу, предопределили и будущие её хлопоты за него (во время арестов и заключений в 1937 – 1939 и 1940 – 1944 годах). Необходимо только добавить, что поскольку, по справедливому замечанию того же В. Каверина, «арест в 1937 году (уточним – с 1937 года – И.Д.) – это было нечто совершенно другое, чем арест в 1930-м», то хлопоты за Л.А. Зильбера в указанные годы требовали гораздо больших смелости и самоотвержения. И Зинаида Виссарионовна отдавал себе отчёт в том, чем для неё лично такие хлопоты могут закончиться (тем более, что с 1938 года ей пришлось усиленно хлопотать и за ещё одного «врага народа» – своего второго мужа Алексея Александровича Захарова). Поэтому с 1937 года она всегда держала наготове собранный чемоданчик со всем необходимым.
Но эти горькие страницы биографии нашей героини ещё впереди. Пока, в первой половине – середине 30-х годов, у неё всё складывается довольно благополучно. Разрыв с Л.А. Зильбером узаконен в 1934 году – супруги официально разводятся. Лев Александрович в 1935 году женится на Валерии Петровне Киселёвой. Выходит вторично замуж и Ермольева. Вторым мужем Зинаиды Виссарионовны становится Алексей Александрович Захаров, много лет безответно её любивший. Честный, благородный, добрый человек, крупный советский микробиолог А.А. Захаров послужил одним из прототипов Андрея Дмитриевича Львова в романе В. Каверина «Открытая книга» (вторым прототипом стал Л.А. Зильбер). Любила ли его Зинаида Виссарионовна так, как любила своего первого мужа? Вряд ли (мы уже говорили, что любовь к Л.А. Зильберу она пронесла через всю жизнь). Но, безусловно, не могла не испытывать к нему чувства некой нежной привязанности. Очевидно, эти нюансы отношений Ермольевой и Захарова показаны в романе В. Каверина (там они существуют между Татьяной Власенковой и Андреем Львовым).
В 1934 году Зинаида Виссарионовна становится доктором медицинских наук. Институт биохимии микробов, в котором она работает, входит в состав нового научного учреждения – Всесоюзного Института экспериментальной медицины (ВИЭМ).
Ермольева продолжает исследования по тематике лизоцима, а также не забывает и о своём «любимом микробе» – холерном вибрионе. Ею начаты работы по поиску и использованию холерного бактериофага. Не исключено, что уже в то время в качестве «факультативной» темы Зинаида Виссарионовна занимается изучением свойств плесени. Во всяком случае, «чудесными» свойствами плесневых грибков она интересовалась ещё в первые годы своей научной деятельности. Известно, что в Биохимическом институте эта её работа поддержки руководства не встретила. Однако вхождение института в состав новой научной структуры (ВИЭМ) могло дать З.В. Ермольевой возможность возобновить свои исследования свойств плесени. И хотя официально данная тема в списке её разработок того периода не значится, но очень вероятно, что определённые шаги в этом направлении предпринимались. Иначе трудно объяснить довольно быстрый успех соответствующих исследований в начале 40-х годов.
1937 год приносит новый арест Л.А. Зильбера. На сей раз учёный осуждён на десять лет лагерей. А в следующем, 1938, году арестовывают А.А. Захарова. Алексей Александрович и ещё ряд сотрудников ИЭМ им. Мечникова также, как и Лев Александрович Зильбер ранее, арестованы по доносам директора института Музыченко.
Методы физического воздействия, широко применявшиеся в те годы к подследственным, сломили А.А. Захарова, и он признался в проведении подрывной антисоветской деятельности. Ему и его коллегам вменялись сознательное приведение в негодность мобилизационного запаса бактериологических препаратов, убийство здоровых лошадей с целью сорвать производство сывороток, создание условий для оспенной эпидемии, заражение воды колодцев брюшнотифозными палочками, выпуск «фашистской» книги «Руководство по прививкам». Это первоначально (эти пункты обвинения фигурировали в доносе Музыченко). В признании, которое «выбили» из А.А. Захарова 9 марта 1938 года (арестован он был 12 февраля 1938 года), т.е. менее чем через месяц следствия, он «брал на себя», кроме указанных обвинений, и другие «грехи»: сознавался в создании вместе с профессором О.О. Гартохом контрреволюционной организации, которая ставила целью массовые убийства советских граждан, членов Советского правительства и лично товарища Сталина посредством различных микробов, а также шпионаже в пользу фашистской Германии. Причём заражение членов правительства Захаров якобы должен был осуществить лично, отравив холерными вибрионами фруктовые воды, поставляемые в Кремль.
Нетрудно представить, какая опасность нависла над Ермольевой: она, бывшая жена одного «врага народа», жена другого «врага народа», который собирался травить членов правительства холерными вибрионами, – сама микробиолог, занимающийся как раз этими самыми холерными вибрионами.
Почти можно не сомневаться, что дело на неё на Лубянке «было шито». Но З.В. Ермольевой повезло: лично её не тронули.
На какой-то момент повезло и Л.А. Зильберу (хлопоты родственников, друзей, коллег, в том числе и З.В. Ермольевой, сыграли свою роль) – его выпустили после полутора лет лагерей.
А вот спасти Алексея Александровича Захарова не удалось, несмотря на все хлопоты. Не помогли письма Вышинскому, Ульриху, Берии, многочисленные показания следствию, что А.А. Захаров невиновен, что показания из него «выбили», что он оговорил себя под действием пыток. А.А. Захаров – прекрасный человек, большой учёный, безвестно канул, никогда не вернулся к своей жене. Как он погиб? Точно не известно. По одним данным, он был расстрелян в октябре 1938 года. По другим (эту информацию выяснил Л.А. Зильбер) – скончался в одной из психиатрических клиник НКВД в 1940 году.
Зинаида Виссарионовна Ермольева замуж больше уже не вышла.
Но, несмотря на такие удары судьбы, на опасность, которая нависла над ней самой (и она прекрасно это осознавала), учёная продолжала работать. Очевидно, именно работа позволила ей не сломаться психологически в такое тяжёлое для неё время.
В 1938 году выходит труд, подведший итог её исследований лизоцима. Он так и называется «Лизоцим» («Успехи современной биологии», 1938 г., т. 11, вып. 1(4)).
Хорошие результаты достигнуты в работах с холерным бактериофагом. Полученный на его основе препарат вскоре пришлось широко применить на практике. В 1938 году в приграничных с Советским Союзом районах Афганистана вспыхнула эпидемия холеры. В 1939 году эпидемия продолжала шириться, возникла реальная угроза заноса инфекции на советскую территорию. И тогда Наркомздрав СССР направляет Ермольеву, известного специалиста по холере, в приграничные афганские районы для борьбы с заболеванием.
Прибыв с рабочей группой на место, исследовательница установила, что эпидемия холеры осложнена ещё и вспышками брюшного тифа и дифтерии. Началась напряжённая и опасная работа. Разработанный Ермольевой препарат оказался эффективен не только против холеры, но также и против «брюшняка» и дифтерии. Дело в том, что Зинаида Виссарионовна сделала его комплексным: он включал 19 различных видов бактериофагов. Эти «пожиратели бактерий», как оказалось, «питаются» не только холерными вибрионами, но и палочками дифтерии и брюшного тифа.
В ходе борьбы с эпидемией З.В. Ермольевой был предложен и успешно опробован новый метод экспресс-диагностики холеры.
Эпидемия была побеждена. Своей самоотверженной работой Ермольева заслужила уважение местного афганского населения. К ней почтительно обращались «ханум». Сотрудники Зинаиды Виссарионовны «усвоили» это обращение и впоследствии между собой нередко именно так называли своего руководителя. Позже «усвоил» такое обращение и англичанин Говард Флори – один из разработчиков пенициллина (но об этом ниже).
За успешную борьбу с холерной эпидемией в приграничных с СССР районах Афганистана З.В. Ермольева получила звание профессора.
В 1940 году в очередной раз был арестован Л.А. Зильбер (на сей раз он попал в лагеря почти на четыре года). И вновь Зинаида Виссарионовна – один из главных организаторов хлопот об освобождении учёного. Вновь она пишет письма, организует их коллективные подписания, ходит по инстанциям, звонит тем или иным лицам, от которых может зависеть пересмотр дела Льва Александровича.
В 1941 году началась Великая Отечественная война. На фоне этой общей трагедии всей страны, всего народа личное не могло не отступить на второй план.
Зинаида Виссарионовна принимает активное участие в организации деятельности бактериологических лабораторий, входивших в состав военно-санитарных управлений фронтов. Надо заметить, что бактериологическая служба в действующих войсках была поставлена чрезвычайно высоко и работала очень эффективно: за годы войны в Красной Армии не случилось ни одной вспышки эпидемических заболеваний.
Хотя, конечно же, опасность этого постоянно существовала. Особенно велик был риск прихода эпидемии «с той стороны», т.е. из войск противника и с оккупированной врагом территории.
Так, летом 1942 года во время битвы за Сталинград в немецких частях, действовавших в районе города, вспыхнула эпидемия холеры. Болезнь могла легко перекинуться и на наши войска, и на мирных жителей, которые далеко не все были эвакуированы из города. С эвакуируемыми же, с вывозимыми в тыл ранеными холера могла «уйти» в глубь страны.
Ситуация складывалась очень серьёзная.
Говорят, что в связи с ней Сталин вызвал к себе наркома здравоохранения СССР Георгия Митерева и поставил вопрос ребром:
– Есть ли возможность предотвратить эпидемию холеры в наших войсках? И если есть, то что для этого нужно сделать?
– Послать в Сталинград профессора Ермольеву, – тут же ответил нарком.
И после паузы добавил:
– Наделив её чрезвычайными полномочиями.
Конечно, может быть, данный разговор – не более, чем легенда. Точнее, разговор именно с таким диалогом.
Но то, что в Сталинград на борьбу с надвигающейся эпидемией холеры отправляют З.В. Ермольеву, Сталин, как Верховный Главнокомандующий, конечно же, знал. И контролировал ситуацию в городе в связи и с этим вопросом тоже. Т.е. знал, как работает посланная туда на борьбу с угрозой эпидемии профессор З.В. Ермольева.
Спустя много лет, поздравляя Зинаиду Виссарионовну с 70-летием, волгоградцы писали ей:
«Нам всегда помнится, как в годы войны Вы встали в единый строй с защитниками города и возглавили борьбу с особо опасными инфекциями» [31; 2].
В. Каверин отмечал:
«З.В. Ермольева – учёный, известный не только своими трудами, но и врачебным подвигом в осаждённом Сталинграде» [31; 2].
Действительно, около 6 месяцев З.В. Ермольева провела в осаждённом врагом городе. Трудно представить, как там, под огнём противника, ей удалось наладить и с успехом осуществлять в наших войсках и среди оставшегося мирного населения работу по предотвращению распространения холерной эпидемии. В городе, где не осталось ни одного целого дома… Но она это сделала.
А начиналось всё крайне неблагоприятно. Ермольева с группой сотрудников на самолёте вылетела в Сталинград. Другим самолётом, грузовым, в город была отправлена большая партия холерного бактериофага (практически весь наличный запас этого препарата). Этот самолёт был сбит. Что делать в подобной ситуации?
Зинаида Виссарионовна решает организовать производство фага прямо на месте. Была создана подземная лаборатория, в которой начали производить препарат. Но для начала его производства необходимы были штаммы холерных вибрионов, вызвавшие заболевание в немецких войсках.
И вот наши войсковые разведчики получают приказ доставлять из-за линии фронта трупы немцев, умерших от холеры. Задание, конечно, выглядело очень странно. Но наши военные понимали, какова его цель. А вот противник недоумевал, зачем это русским холерные трупы его солдат.
З.В. Ермольевой удалось наладить в подземной лаборатории довольно широкое производство бактериофага. Достаточно сказать, что очень скоро количество ежедневно принимающих препарат достигло 50 тысяч человек (военных и остающихся в городе гражданских лиц). «Живая вода» – так полушутливо прозвали ермольевский препарат в Сталинграде. Шутили по-доброму. А вот то, что «вода» оказалась и впрямь живой – являлось чистой правдой. Стараниями учёных были спасены тысячи и тысячи жизней защитников города.
Кроме профилактических прививок бактериофагом З.В. Ермольева взяла под контроль все источники воды в Сталинграде: воду в них хлорировали. Большая разъяснительная работа о мерах предосторожности проводилась в войсках, среди населения, беженцев, эвакуированных. Нечего и говорить о том, что было налажено тщательнейшее наблюдение за состоянием здоровья людей. Разумеется, московским учёным в этом помогали военные медики. Для ускорения распознавания заболевания З.В. Ермольева усовершенствовала свой метод бактериологической экспресс-диагностики холеры, а также разработала метод групповых посевов, который дал возможность увеличить пропускную способность бактериологических лабораторий в 5 – 10 раз.
Эпидемия была остановлена «на пороге» Сталинграда: ни одного случая заболевания холерой с советской стороны зарегистрировано не было. А вот в германских войсках, по имеющимся данным, от холеры умерло 78 тысяч человек.
Наверное, это легенда (хотя, кто знает?), но говорят, что, когда готовилось наступление под Сталинградом, Сталин лично позвонил Ермольевой и справлялся об эпидемиологической ситуации в городе. При этом называл её «сестрёнкой» (Сталина звали Иосиф Виссарионович, Ермольеву – Зинаида Виссарионовна). Сестрёнка твёрдо ответила: «Мы своё дело выполним до конца».
З.В. Ермольева и её коллеги своё дело в Сталинграде выполнили до конца.
Вернувшись из Сталинграда, З.В. Ермольева в кратчайший срок готовит к печати свою монографию «Холера». В работе подведены итоги почти двадцатилетнего изучения холерного вибриона, описаны новые методы лабораторной диагностики, лечения и профилактики заболевания.
Героическую работу З.В. Ермольевой и её коллег в Сталинграде высоко оценили: учёные были удостоены правительственных наград (Зинаида Виссарионовна получила орден Ленина). В 1943 году З.В. Ермольева и Л.М. Якобсон стали лауреатами Сталинской премии 1-й степени с формулировкой: «За участие в организации и проведении большой профилактической работы на фронтах Великой Отечественной войны, за разработку новых методов лабораторной диагностики и фагопрофилактики холеры».
Денежную составляющую премии учёные передали в Фонд обороны. На деньги Ермольевой был построен истребитель, получивший её имя, – «Зинаида Ермольева».
* * *
В некоторых публикациях, посвящённых З.В. Ермольевой, можно прочесть, что Сталинскую премию она получила за разработку отечественного пенициллина-крустозина.
Это ошибка.
За что Зинаида Виссарионовна получила Сталинскую премию, читатель узнал выше.
Но подобная неточность ряда авторов весьма характерна: она говорит о том трудном пути, который прошёл отечественный аналог пенициллина («Тернистый путь крустозина», – как выразился один из авторов). Допускающие эту неточность просто не могут даже представить, что подобная разработка наших учёных осталась никак не отмеченной руководством страны, и государственную премию, полученную исследователями за другие заслуги, считают присуждённой именно за крустозин. Тем более, что и хронологически события оказываются переплетены (Сталинградская эпопея З.В. Ермольевой, получение ей крустозина, Сталинская премия, лауреатом которой стала исследовательница).
Но тернистый путь у нашего крустозина был не только тогда – в 30-х – 40-х годах прошлого столетия. После периода, когда «создание “советского пенициллина” являлось предметом гордости… СССР» [74; 1], этот путь (так и хочется сказать «на Голгофу») начался вновь. «Демократические» «правдоискатели» («демоправдюки») в своём «благородном» «правдоискательском» порыве выливают уже в наши дни ушаты грязи и на отечественный пенициллин, и на его разработчиков (прежде всего, конечно, на Ермольеву), и на Советское государство, которое посмело гордиться достижениями своих учёных, поправ тем самым этические устои науки и искажая исторические факты. Деепричастный оборот, заканчивающий предыдущее предложение, – это почти цитата из одной современной статьи [74; 7]. Вот такое отношение… не больше, не меньше…
Вкратце расскажем историю лекарственного использования плесени и открытия пенициллина.
То, что плесневые грибки обладают определёнными целебными свойствами, люди заметили довольно давно.
Издревле арабские наездники собирали плесень с сырых сёдел и лечили ею раны своих лошадей.
В XI веке персидский учёный и врач Ибн Сина (Авицена), а в XVI веке известный европейский врач Парацельс использовали плесневые грибки для лечения язв и ран у людей, о чём есть упоминания в их дошедших до нас трактатах.
Известно, что плесень применялась для врачевания инками в XV – XVI веках.
Новый всплеск интереса к медицинскому использованию грибков из рода Penicillium (от латинского «penicillus» – кисть; спороносные нити этих грибков – конидиеносцы, заканчиваются т.н. стеригмами, от которых отшнуровываются экзоспоры; стеригмы и экзоспоры имеют вид кисточек; отсюда и русское название этого вида грибков – кистевики) пришёлся на вторую половину XIX – начало ХХ века.
Первые шаги в этом направлении в 1868 – 1871 годах сделали русские учёные.
В.А. Манасеин – выдающийся терапевт своего времени, передовой общественный деятель и А.Г. Полотебнов – основоположник русской дерматологии почти одновременно занялись глубокими исследованиями антибиотических свойств зелёной плесени.
В 1868 – 1870 году А.Г. Полотебнов опубликовал в русских медицинских журналах ряд работ по этому вопросу. Учёный-медик, правда, сделал неверное теоретическое допущение, что зелёная плесень – родоначальник всех микробов, но в то же время им были проведены ценнейшие наблюдения по действию грибков-пенициллиумов на другие микробы. В частности, он писал: «Жидкость (в которой была посеяна зелёная плесень – И.Д.) при подобного рода опытах остаётся всегда прозрачной, обыкновенно она не содержит в себе ни одной бактерии» [45; 323].
В 1871 году в «Военно-медицинском журнале» появилась статья В.А. Манасеина, который, выступив против теоретических положений А.Г. Полотебнова о плесени как прародительнице всех микробов, в то же время подтвердил наблюдения своего оппонента относительно её антимикробного действия. Делая посевы зелёной плесени на различные среды, он отметил, что в этих средах «никогда не развивалось бактерий» [45; 323]. Следовательно, делал вывод учёный, плесень препятствует росту микробов.
Оба медика начали применять эмульсии и растворы, приготовленные на основе зелёного кистевика, в своей медицинской практике. Результаты были очень обнадёживающими.
«В поверхностных и глубоких, иногда кровоточащих язвах кожи, – писал А.Г. Полотебнов, – в продолжении 10 дней покрываемых сплошным слоем спор Penicillium с примесью бактерий, не происходит никаких осложнений (рожа, дифтерия и др.); напротив, иногда при таких условиях в язвах наблюдается самое резкое улучшение» [45; 324].
Учёный делал вывод: «Результаты проведённых мной опытов могли бы, я думаю, позволить сделать подобные же наблюдения и над ранами операционными, а также над глубокими нарывами. Только такие наблюдения и могли бы дать экспериментальное решение вопроса о значении плесени для хирургии» [45; 324].
Но большего сделать учёные-медики не смогли. Выделить лечебный компонент плесени, исследовать его, создать на его основе лекарственные препараты в то время не позволял уровень развития химической науки. Так что, со временем открытия и результаты работ А.Г. Полотебнова и В.А. Манасеина попросту забылись.
Спустя четверть века, в 1896 году, итальянский врач и биохимик Бартоломео Гозио, изучая причины поражения риса плесенью, вывел формулу антибиотика, схожего с пенициллином (это была микофеноловая кислота). Кислота, как заметил исследователь, подавляла рост бактерий сибирской язвы. Но довести своё открытие до стадии создания препарата Гозио не смог. Открытие итальянца постигла участь исследований Манасеина и Полотебнова – оно было забыто.
В 1897 году французский военный врач Эрнест Дюшен заметил то самое использование плесени арабами, о котором мы говорили выше. Дюшен тщательно обследовал плесень, опробовал её на морских свинках и выявил её разрушающее действие на палочку брюшного тифа. Результаты своих исследований врач отправил в Институт Пастера, но там на них почему-то не обратили никакого внимания. Итог тот же, как и в предыдущих случаях, – забвение.
В 1904 году русский учёный профессор М.Г. Тартаковский работал с грибком Penicillium glaucum, изучая его действие на возбудителя экспериментального тифа кур. М.Г. Тартаковский писал о результатах своего исследования: «Я наблюдал, что под влиянием Penicillium glaucum контагий экспериментального тифа кур погибал» [45; 324]. Эти наблюдения учёного не нашли никакого отклика в научной среде.
В 1913 году американским учёным Карлу Альсбергу и Отису Фишеру Блэку удалось получить из плесени кислоту (это была пенициллиновая кислота!). Они установили, что она обладает ярко выраженным противомикробным действием. Но… Началась Первая мировая война, и про открытие американских учёных «благополучно» забыли.
И вот в 1928 году британский микробиолог Александр Флеминг, занимаясь изучением вопроса мутаций стафилококка, обнаружил в некоторых оставленных незакрытыми лабораторных чашках, в которые попали из воздуха штаммы грибка Penicillium notatum, интересное явление: вокруг областей, куда попали штаммы плесени, бактерий не было (колонии стафилококков растворились, и вместо жёлтой мутной массы виднелись капли, напоминавшие росу).
«Короткая» память научной общественности проявилась в том, что для Флеминга наблюдаемый эффект явился полной неожиданностью.
Учёный сделал вывод, что плесень вырабатывает убивающие бактерии вещество, которое он назвал пенициллином.
Но и это очередное открытие «чудодейственной» силы плесени могла постигнуть участь предыдущих. Его вполне могли забыть. Да в общем-то и забыли.
Флеминг не смог выделить антибактериальное действующее начало плесени. Пробившись над проблемой несколько лет, он не двинулся дальше получения неочищенного фильтрата, который можно было применять только наружно, обрабатывая им раны и язвы. Другими словами, Флеминг дошёл до того рубежа, которого достигли чуть ли не 60 лет назад Полотебнов и Манасеин. Фильтрат этот к тому же довольно быстро терял свои антимикробные свойства.
Британские учёные весьма холодно встретили открытие своего коллеги. Неудачи с получением чистого пенициллина и невосприятие открытия научной общественностью привели к тому, что Флеминг забросил работы по этой теме, опубликовав несколько статей по ней.
И здесь случай вмешался в историю этого открытия второй раз. Первый раз он предстал в виде незакрытой лабораторной чашки с культурой стафилококка, второй – принял образ двух учёных.
Это были биохимик Эрнст Чейн, эмигрировавший в Англию из Германии с приходом к власти там нацистов в 1933 году, и патолог Говард Флори.
Исследователи случайно наткнулись в одном из научных журналов за 1929 год на статью Флеминга о пенициллине и его свойствах. Тема заинтересовала их (в особенности Чейна как биохимика). Причём (интересный факт), лично Флеминга ни Флори, ни Чейн не знали, познакомились с ним позже, когда опубликовали результаты своей работы, и даже вынуждены были признаться, что считали Флеминга давно умершим.
Чейн и Флори начали работу в 1939 году, уже после начала Второй мировой войны, а в марте 1940 года Чейну удалось получить первые миллиграммы пенициллина. Он ещё содержал примеси, т.е. был не слишком чистым, но, тем не менее, успех был достигнут.
К 24 августа 1940 года работа над очисткой препарата и его проверка на лабораторных животных дали результаты, о которых Чейн и Флори сообщили в медицинском журнале «Ланцет». Статью в нём прочёл Флеминг и отправился в Оксфорд, где работали учёные, получившие в чистом виде открытый им пенициллин. Тут-то и состоялось знакомство Чейна и Флори с «усопшим» открывателем.
В феврале 1941 года была проведена первая инъекция пенициллина человеку. Испытуемым стал полицейский, умиравший от заражения крови. После нескольких инъекций его состояние заметно улучшилось, появилась надежда на выздоровление. Но, к сожалению, полученного препарата было ещё очень мало. Уколы пришлось прекратить, и полицейский скончался.
Однако положительная динамика была налицо. Клинические испытания (вполне успешные) провели ещё на ряде пациентов. В том числе испытал на себе препарат и сам Флори, заразившись в лаборатории стрептококком.
Встал вопрос о необходимости наладить производство пенициллина в промышленных масштабах. Англия сделать это не смогла – не хватало средств. Тогда Флори передал технологию производства американским учёным, и сам отправился работать в Соединённые Штаты.
Американцам довольно быстро удалось наладить промышленное изготовление препарата. Фармацевтические компании, получив от государства большие субсидии, открыли сразу несколько заводов (к 1944 году их количество достигло 21). Но даже на таком большом количестве предприятий в 1943 году удалось произвести всего лишь 12 873 грамма (!) пенициллина, что было эквивалентно примерно 21 млрд т.н. оксфордских единиц, в которых измерялась активность пенициллина. Это было совсем немного, т.к. в зависимости от заболевания один курс терапии требовал от 50 тыс. до 1,5 млн оксфордских единиц.
Но американскими учёным в самом начале 1944 года была разработана и внедрена новая технология т.н. глубинного брожения (до того пользовались технологией поверхностного брожения). Это позволило резко увеличить выпуск препарата: в 1944 году американская промышленность произвела уже 500 млрд оксфордских единиц. К марту 1945 года потребность американской и английской армий в пенициллине была закрыта, пенициллин поступил в гражданский оборот, а также стал поставляться союзникам (т.е. в СССР).
А как же обстояло дело в Советском Союзе?
З.В. Ермольева, и это уже указывалось, ещё будучи молодым исследователем, вела какие-то работы по изучению антимикробных свойств плесневых грибков. С уверенностью можно говорить, что во второй половине 30-х – начале 40-х годов в ВИЭМ она неофициально продолжала это изучение. За данное предположение говорит получение советского пенициллина-крустозина уже в 1942 году. И это при том, что в 1941 – 1942 годах Зинаида Виссарионовна часто выезжала на фронт (в Сталинграде вообще провела около полугода), работала над производством и холерного бактериофага, и так называемого раневого фага (препарат, увы, оказался неудачным). Из Москвы Ермольева и группа её сотрудников не эвакуировались. А теперь представьте, в каких условиях им приходилось работать: фактически в осаждённом городе, под бомбёжками.
