Игорь Юрьевич Додонов
Советская микробиология: на страже здоровья народа. История советской микробиологической науки в биографиях некоторых её представителей
Именно в рамках такого подхода учёным были использованы т.н. иммунологические маркеры для идентификации онковирусов и их белковых продуктов в опухолях человека. Зильбер и его сотрудники явились пионерами иммунологических методов обнаружения специфических опухолевых антигенов.
Ими была разработана реакция анафилаксии с десенсибилизацией. У морских свинок вызывали чувствительность (сенсибилизировали) к опухолевым нуклепротеидам (где предположительно содержался вирусный антиген). Затем эту чувствительность понижали (десенсибилизировали) нуклепротеидом нормальной ткани. А затем вновь вводили исходный антиген (т.е. опухолевый белок, где этот антиген предположительно присутствовал). У свинки наступал анафилактический шок. «Шок свидетельствовал о наличии специфического опухолевого антигена. Реакция давала надёжные и воспроизводимые результаты» [7; 6].
По мнению Л.А. Зильбера, создание реакции анафилаксии с десенсибилизацией явилось и стимулом для создания иммунологии рака (как научного направления), и доказательством (хоть и непрямым) вирусного происхождения опухолей [7; 6].
Как показала жизнь, в первом утверждении Лев Александрович был абсолютно прав, во втором оказался прав, по крайней мере, частично (большего пока утверждать невозможно).
Что же касается прорыва в иммунологии рака, то предоставим слово специалистам:
«Таким образом, реакция анафилаксии с десенсибилизацией, которая не вошла в арсенал современной иммунологии рака, впервые показала, что есть пути к решению проблемы, казавшейся безнадёжной, и в этом было её решающее значение. Прорыв был создан, а всё, что было дальше, в значительной мере определилось первым прорывом. И это “дальше” во многих случаях впервые выходило из лаборатории Л.А. Зильбера. Так, именно здесь впервые была разработана система анализа опухолей “на уровне индивидуальных антигенов”, и были получены первые препараты очищенных антигенов, появляющихся или утрачивающихся в опухолях, а также и первые препараты моноспецифических антител к ним. Именно отсюда вышла одна из самых первых работ, показавших, что специфические антигены опухолей могут быть выявлены методом мембранной иммунофлуоресценции на живых клетках. Отсюда, из лаборатории Л.А. Зильбера, распространились в нашей стране иммунодиффузия и иммунофлуоресценция тканевых антигенов, иммуноауторадиография, иммунизация опухолями в сингенной системе, да и вообще экспериментальная иммуногенетика» [7; 7 – 8].
В 1949 году Л.А. Зильбер доложил на Президиуме АМН СССР результаты своих работ по обнаружению специфических опухолевых антигенов и сам потребовал, чтобы Президиум создал комиссию для проверки его данных, и чтобы во главе комиссии стал его главный научный оппонент Л.М. Шабад. В комиссию должны были войти, опять-таки по требованию Л.А. Зильбера, такие учёные-скептики, как Н.Н. Медведев и П.Н. Косяков. Результаты работы комиссии должны быть непременно опубликованы в журнале «Вестник АМН СССР» – настаивал Лев Александрович.
Другими словами, учёный стремился к возникновению публичной дискуссии по разрабатываемой им проблематике.
И дискуссия возникла и носила весьма острый характер.
Как полагают сотрудники Л.А. Зильбера Г.И. Абелев и И.Н. Крюкова, «острая ситуация риска нужна была самому Льву Александровичу для напряжённой и сосредоточенной работы, и он, создавал такую ситуацию. […] Острая публичная дискуссия была для него как бы кабинетным размышлением» [7; 4].
В 1952 году Л.А. Зильбер докладывает на коллегии Минздрава СССР об экспериментальных разработках (совместных с З.Л. Байдаковой и Р.М. Радзиховской) по созданию противораковой вакцины и опытах по противоопухолевой вакцинации человека. Министр здравоохранения генерал Е.И. Смирнов поддержал Л.А. Зильбера и его коллег, весьма благосклонно отнёсся к их работе. Зелёный свет, который Лев Александрович получил от властей после своего освобождения в марте 1944 года на проведение исследований по теме вирусной природы происхождения раковых опухолей, продолжал гореть.
Но конец 40-х – начало 50-х годов – это время борьбы с космополитизмом в науке, литературе и искусстве, время «дела врачей».
В подобной ситуации среди научных оппонентов Л.А. Зильбера находились не только честные учёные (такие, как Л.М. Шабад, Н.Н. Медведев и П.Н. Косяков), но и такие, которые были не прочь задействовать «административный ресурс» для борьбы с оппонентом. В принципе, никуда не делись из науки и те люди, которые «строчили» на Зильбера доносы в конце 30-х годов.
Поэтому не стоит удивляться, что на страницы массовой печати дискуссия, ведущаяся вокруг работ Л.А. Зильбера, выплескивалась иногда в виде статей с обвинениями в адрес учёного, которые по тем временам могли иметь для него неприятные последствия.
Вениамин Каверин вспоминает:
«…Много друзей. Много врагов. Опасные статьи в “Медицинской газете”, обвиняющие его в идеализме, вирховианстве, в чём-то ещё. Когда я, испуганный одним особенно угрожающим вызовом, кинулся к нему в Щукино, он встретил меня, смеясь.
– Милый мой, меня обвиняли в измене родине! Что в сравнении с этим какое-то вирховианство?» [28; 36]
Смех смехом, но определённые угрозы существовали. Конечно, нет никаких оснований утверждать, как это делает Е. Юлиш, и на что прозрачно намекает В. Каверин в своих воспоминаниях, что готовился новый арест учёного [28; 36], [77; 16]. (Старший брат не зря посмеялся над младшим.) Но вот перспектива «закрытия» темы, закрытия лаборатории и отдела была весьма реальна.
Министр здравоохранения генерал Е.И. Смирнов недаром взял Л.А. Зильбера «под своё крыло»: работы отдела и лаборатории Льва Александровича по «раковой тематике» были немедленно засекречены. Это означало прекращение всяких публичных дискуссий по ним, т.е. новых «порций обвинений» в адрес учёного и тематики его работ уже не поступало. Гриф «секретно» давал определённую статусность и служил дополнительной защитой.
Но, заметим, если бы Л.А. Зильбером интересовались с вполне определёнными намерениями органы госбезопасности (МГБ), то никакие грифы «секретно» его от ареста не уберегли бы, а генерал Е.Н. Смирнов за «укрывательство» «врагов народа» и «пособничество» им сам был бы арестован. Ведь должность наркома (министра) вовсе не гарантировала от репрессий (времена были не наши).
Да, засекречивание спасало именно тематику работ, давало возможность их продолжения. Но можно представить, как мучительно переживал эту секретность Л.А. Зильбер. Ведь для полноценной работы ему нужна была «аудитория», дискуссия. Именно об этом говорили его коллеги (см. цитату выше). Да и сам Лев Александрович признавался в этом в своих воспоминаниях:
«Учёный не может работать только “для себя”. Во многих случаях работу двигает своеобразное “любопытство”. Очень интересно узнать, как природа “сочинила” тот или другой процесс, каков его механизм. Но потребность сообщить познанное людям выше и сильнее этого “любопытства”, и если для изучения нужна тишина лабораторий, то для научных сообщений нужна аудитория с шумом возражений, с беспокойством споров, разное видение одного и того же материала» [23; 5 – 6].
Поэтому уже вскоре после окончания «дела врачей» Л.А. Зильбер добился открытия и публикации результатов своих работ.
Дальнейшая судьба исследований по теме вирусного происхождения раковых опухолей складывалась вполне успешно. Были напряжённый научный поиск, обнадёживающие результаты, подлинные научные прорывы и значимые открытия. Из учеников и последователей сложилась школа Зильбера в вирусологии и иммунологии рака. Пришло признание не только в стране, но и за рубежом.
В 1961 году Лев Александрович реорганизует свой отдел в Институте им. Гамалеи. Отдел расширяет сферу своей деятельности и получает название отдела общей иммунологии и онкологии. К работе в отделе Л.А. Зильберу удаётся привлечь крупнейших специалистов в соответствующих областях: А.Е. Гурвича, Л.Н. Фонталина, А.Я. Кульберга, Н.Н. Медведева, Б.Д. Брондза.
Несмотря на то, что иммунологические способы доказательства вирусного происхождения ряда злокачественных опухолей были весьма эффективны, Лев Александрович не оставлял надежды «выловить» вирус в опухолях непосредственно, т.е. вирусологическими методами. И эти попытки дали положительные результаты. Решающими оказались работы Льва Александровича и его сотрудников И.Н. Крюковой, Г.Я. Свет-Молдавского, А.С. Скориковой, проведённые в 1957 году, по индукции опухолей вирусом Рауса у млекопитающих. Следующим шагом в этом направлении явилось в 1966 году установление сохранения генома вируса SV40 в так называемых «безвирусных» опухолях. Вскоре это было показано и для вируса Рауса.
Международный авторитет Льва Александровича как вирусолога и иммунолога, специалиста по раковым опухолям был чрезвычайно велик. Он был членом ассоциаций онкологов США, Франции и Бельгии, членом английского Королевского медицинского общества, почётным членом Нью-Йоркской Академии. Стал одним из организаторов и председателем Комитета по вирусологии и иммунологии рака при Международном противораковом союзе, экспертом ВОЗ по иммунологии и вирусологии. Чехословацкая Академия наук присудила ему медаль «За заслуги перед наукой и человечеством» и избрала почётным членом Общества Пуркинье.
Признание научных заслуг Л.А. Зильбера учёными разных стран определило решение ВОЗ и международных медицинских организаций провести в Советском Союзе VIII Международный противораковый конгресс (состоялся в 1962 году в Москве) и Международный симпозиум по иммунологии рака (состоялся в 1965 году в Сухуми). Лев Александрович стал активным организатором и одним из главных участников этих крупных международных медицинских форумов.
В СССР многолетний труд Л.А. Зильбера, в том числе и в области вирусологии и иммунологии рака, был отмечен орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Он был лауреатом Сталинской премии (1946 г.). А в 1967 году (увы, посмертно) ему была присуждена (совместно с Г.Я. Свет-Молдавским) Государственная премия СССР за открытие патогенности вируса куриной саркомы Рауса для других классов животных (см. выше).
За период 1945 – 1966 годов Лев Александрович написал и опубликовал шесть монографий – монументальных научных трудов по микробиологии, вирусологии и иммунологии (среди них «Основы иммунитета» – настольная книга иммунологов в Советском Союзе), десятки статей, научно-популярные очерки и книги. Перед самой смертью он закончил работу над монографией «Вирусогенетическая теория возникновения опухолей».
Лев Александрович мечтал создать вакцину против рака. Мы помним, что доклад о принципиальной возможности её создания он сделал ещё в 1952 году на коллегии Минздрава СССР. К сожалению, учёный не успел осуществить эту свою мечту. Кто знает, не оборвись его жизнь в 1966 году, проработай он ещё несколько лет, может быть, результат и был бы достигнут. Зная характер Льва Александровича, его способность широко и в то же время конкретно мыслить, находить новые, прорывные пути для решения научных проблем, можно смело сказать, что в подобном предположении нет ничего невероятного. (Хотя современная наука пришла к решению данной проблемы только через полвека после того, как Льва Александровича не стало, т.е. уже в наши дни: была создана вакцина против рака шейки матки, прекрасно зарекомендовавшая себя.)
Научные успехи и достижения, признание… Казалось, всё шло хорошо. Но сказывались уже и возраст, и перенесённые жизненные испытания. Всё чаще подводило здоровье, дававшее «сбои». Лев Александрович старался не показывать этого, всегда был подтянут, энергичен, работоспособен. Можно только догадываться, каких волевых усилий иногда ему это стоило.
Как-то раз во время работы в лаборатории у него вырвалось: «Я хотел бы умереть здесь, на ногах» [24; 12]. Очевидно, учёный невольно высказал вслух какие-то свои совсем невесёлые мысли.
Можно считать это мистикой или совпадением, но желание Льва Александровича исполнилось.
10 ноября 1966 года он вошёл в свой рабочий кабинет и с улыбкой протянул помощнице страницы книги, над которой работал два последних года (это была «Вирусогенетическая теория возникновения опухолей»).
«Поздравьте меня, – сказал Лев Александрович, – наконец, я её закончил».
Через десять минут его не стало. Он лежал у своего стола, а рядом стояли ученики, валялись пустые ампулы, шприц и ненужный уже пузырёк валокардина…
Имя Льва Александровича Зильбера золотыми буквами вписано в историю советской микробиологической науки.
Один из основоположников отечественной вирусологии; исследователь, создавший новое научное направление – вирусологию и иммунологию раковых опухолей; открыватель вируса весенне-летнего клещевого энцефалита; учёный, оставивший после себя множество учеников и последователей; автор многочисленных фундаментальных научных трудов – это всё о нём, Льве Александровиче Зильбере.
«Счастье в жизни, а жизнь в работе», – таков был жизненный девиз учёного.
И, несмотря ни на что, он прожил счастливую жизнь.
ГЛАВА VI
ЗИНАИДА ВИССАРИОНОВНА
ЕРМОЛЬЕВА
(1898 – 1974)
«Двенадцать бойцов, находящихся в одинаково опасном положении, лежат в этой палате – шестеро справа и шестеро слева. Заражение крови! Лежащих слева лечат нашим препаратом, лежащих справа – английским. “Левые” истории болезни идут под чётными, “правые” – под нечётными номерами.
Каждый день после работы я отправляюсь в Яузскую больницу, и почти всегда Норкросс уже шагает между койками, озабоченный и удивительно долговязый, в коротком халате, в шапочке, из-под которой торчат непокорные космы, и в огромных – по-моему, сорок пятый номер – ботинках. Разумеется, он доверяет нам (исследования ведут мои сотрудники), но это настоящий учёный, который хочет всё видеть собственными глазами.
Спор, в сущности, идёт о дозах, и по тем временам это существеннейший, глубоко значительный спор. Пенициллин был тогда редкостью, лечить им приходилось лишь тяжелораненых, приговорённых к смерти, и не хочется даже вспоминать, как трудно было подчас выбирать тех, кому мы могли подарить жизнь.
Норкросс утверждает, что наши маленькие дозы недостаточно активны и, следовательно, бесполезны. А мы утверждаем, что большие дозы английского препарата дают не лучший, в сравнении с нашим, результат, а даже несколько худший.
[…]
…Почтеннейший учёный с седым венчиком волос вокруг лысой головы… читает протокол:
“Таким образом, клинический эффект был получен при лечении раненых как английским, так и русским препаратом…
[…]
Поскольку комиссия установила, что дозы пенициллина-крустозина ВИЭМ были, при равной клинической эффективности, значительно – до десяти раз – ниже оксфордского препарата…”
Норкросс начинает аплодировать первый и через весь стол протягивает мне огромную лапу. Аплодируют Максимов, Скрыпаченко, Крупенский. Аплодируют свои и чужие. Аплодирует пресса» [27; 702, 706 – 707].
Так в своём романе «Открытая книга» описывает один из решающих моментов борьбы за отечественный пенициллин Вениамин Каверин. Событие действительно имело место, и ниже мы о нём расскажем.
В романе повествование ведётся от лица Татьяны Петровны Власенковой – советского учёного-микробиолога, создателя советского пенициллина-крустозина.
Прототипом главной героини книги В. Каверина стала Зинаида Виссарионовна Ермольева.
* * *
Впрочем, начальный этап биографии З.В. Ермольевой совсем не схож с таковым у литературного её воплощения. Таня Власенкова – девчонка из рабочей слободки, встретившая Октябрьскую революцию примерно в двенадцатилетнем возрасте, получившая начальные азы образования «на дому» благодаря урокам, которые давал ей старый доктор Павел Петрович Лебедев (на женскую прогимназию у матери Тани, одной воспитывавшей дочь, денег попросту не было), а затем окончившая уже советскую школу.
Зина Еромльева была донской казачкой, получившей среднее образование ещё при царе, окончив женскую гимназию.
Однако, обо всём по порядку.
Зинаида Виссарионовна Ермольева родилась 24 октября 1898 году на хуторе Фролов Области Войска Донского (ныне город Фролово Волгоградской области).
Отец Зины – зажиточный войсковой казачий старшина, подъесаул Виссарион Васильевич Ермольев. Мать – Александра Гавриловна. Зинаида была младшим ребёнком в семье и имела четвертых братьев и сестру Елену.
В 1909 году Виссарион Васильевич Ермольев умирает, и все заботы о семье ложатся на плечи матери. Впрочем, судя по всему, Александра Гавриловна была женщиной крепкой как здоровьем (дожила до 92 лет), так и характером.
Семья перебирается в Новочеркасск – столицу Войска Донского. Здесь Александра Гавриловна определяет своих дочерей, Елену и Зинаиду, в Мариинскую женскую гимназию.
В мае 1916 года Зинаида Ермольева с золотой медалью окончила гимназию. То, что она станет врачом, Зинаида решила ещё в гимназические годы. Девушка очень любила музыку Чайковского, зачитывалась биографией композитора и знала, что Пётр Ильич, также как и его мать, скончался от холеры. Зина решила выучиться на врача и победить эту страшную болезнь. Можно сказать, что в медицину и микробиологию её привела любовь к музыке.
Однако получить высшее медицинское образование оказалось не так-то просто, точнее – совсем не просто оказалось поступить на медицинский факультет. И дело здесь не в сложности сдаваемых экзаменов.
В некоторых публикациях можно прочесть, что в 1916 году девушка поступила на медицинский факультет Северо-Кавказского (Донского) университета. Это ошибочное утверждение. Напомним, что в царской России женщин в университеты не принимали. Для них существовали специальные женские высшие учебные заведения (курсы и институты), в том числе и медицинские. В 1915 году в Ростов-на-Дону из Варшавы в связи с войной был эвакуирован Женский медицинский институт. В него-то и поступала в 1916 году «золотая» медалистка Зина Ермольева. Девушка вполне успешно сдала вступительные экзамены, но… принята не была. Почему?
В архивах сохранилось прошение матери З.В. Ермольевой на имя Наказного Атамана Войска Донского. Из него-то и узнаём о причинах «провала» поступления. Александра Гавриловна писала следующее:
«Его Сиятельству Господину Войсковому Наказному Атаману Войска Донского от вдовы войскового старшины Александры Гавриловны Ермольевой.
Дочь моя Зинаида в прошлом году окончила 7 классов Мариинской женской гимназии с Золотой медалью и в настоящем году 8-й специальный класс по математике и русскому языку успешно. В настоящем году, желая получить высшее образование, ею подано было прошение в Ростовский городской медицинский институт, но так как в этом институте преимущество было отдано уроженкам этого города, чем был заполнен комплект института, то все иногородние не были зачислены в этот институт. Обращаюсь к Вам, Ваше Сиятельство, с покорной просьбой матери, если найдёте возможность, посодействовать в зачислении дочери моей Зинаиды в упомянутый медицинский институт сверх комплекта.
Я вдова, осталась после смерти мужа с 6-ю детьми с маленькой пенсией в размере 360 руб. в год. В настоящее время 2 сына у меня с начала войны в действующей армии, два в старших классах Донского кадетского корпуса, одна дочь замужем и последняя, упомянутая Зинаида, у меня на руках, которой мне как матери желательно было бы дать высшее образование. 1916 г. ноября 21 дня. Александра Ермольева» [37; 2].
Наказной Атаман пошёл навстречу вдове, её прошение было удовлетворено, и 30 ноября 1916 года Зинаида Ермольева была зачислена на первый курс Ростовского Женского медицинского института.
Интересная деталь: учиться в институте З.В. Ермольева начала в царской России, продолжила при Временном правительстве и в период белогвардейской Донской казачьей республики, а закончила уже при Советской власти.
Время было бурное, опасное и тяжёлое (гражданская война, эпидемии, угроза голода), но Зинаиде Виссарионовне повезло – осталась жива-здорова и имела возможность продолжать учёбу.
Желание Зинаиды Ермольевой победить холеру делало вполне естественным её интерес к микробиологии. Уже со второго курса мединститута девушка начинает заниматься научной работой под руководством известного микробиолога профессора В.А. Барыкина. Специализацией Владимира Александровича как раз была холера.
На многие годы холерный вибрион становится «любимым микробом» и для З.В. Ермольевой.
Энтузиазма у молодой исследовательницы-студентки было хоть отбавляй. Позже Зинаида Виссарионовна вспоминала:
«Будучи студенткой, я чуть свет лазила через форточку в лабораторию. Всё кругом было закрыто, а мне хотелось лишний часок-другой посвятить опытам» [37; 2].
В 1921 году З.В. Ермольева окончила Медицинский институт и была оставлена ассистентом на кафедре микробиологии.
Жизнь создавала «благодатную почву» для исследований З.В. Ермольевой: в 1922 году в Ростове-на-Дону вспыхнула эпидемия холеры.
Молодой врач-микробиолог принимает активное участие в борьбе с эпидемией.
Но успешная борьба с эпидемией – это не только ликвидация её последствий (т.е. карантинные мероприятия, лечение заболевших, дезинфекция), но и выяснение источника возникновения инфекционной вспышки (т.е. во многом – работа эпидемиолога).
В 1922 году в Ростове-на-Дону естественно было предположить, что болезнь пришла через воду (холерой преимущественно и заражаются через воду). Однако в многочисленных пробах воды из ростовского водопровода холерный вибрион не обнаруживался. Зато был обнаружен некий холероподобный вибрион. Но мог ли он быть причиной заболевания? Это сейчас хорошо известен полиморфизм возбудителя холеры, а тогда о том, что некоторые холероподобные вибрионы и есть холерный вибрион в «ином виде», учёные только догадывались.
Ассистентке кафедры микробиологии Ростовского Медицинского института Зинаиде Ермольевой предстояло доказать или опровергнуть, что «выловленный» в городском водопроводе вибрион может быть возбудителем холеры.
Исследовательница провела большую серию опытов на лабораторных животных. Их результаты показывали, что холероподобный вибрион ростовского водопровода и есть причина возникновения эпидемии. Требовалась ещё одна проверка, которая дала бы однозначный ответ, неопровержимое доказательство.
И эту проверку Зинаида Виссарионовна провела на себе (совершенно в духе Мочутковского и Минха): нейтрализовав желудочный сок содой (т.е. устранив тем самым один из защитных механизмов организма от желудочных инфекций), она выпила разводку, содержавшую около 1,5 млрд холероподобных вибрионов. Через 30 часов развилась клиническая картина классического холерного заболевания, а из организма исследовательницы был выделен типичный холерный вибрион.
Доказательство было получено, но оно едва не стоило З.В. Ермольевой жизни.
В протоколе этого эксперимента на себе было скромно записано: «Опыт, который едва не кончился трагически, доказал, что некоторые холероподобные вибрионы, находясь в кишечнике человека, могут превратиться в истинные холерные вибрионы, вызывающие заболевание» [59; 2].
Совершив научный подвиг, 24-летняя девушка сделала своё первое научное открытие.
На основании рекомендаций З.В. Ермольевой были созданы санитарные нормы хлорирования водопроводной воды, которые внедрили первоначально в Ростове, а затем стали использовать и по всей стране. Эти нормы используются до сих пор.
После победы над эпидемией холеры в Ростове Зинаиду Виссарионовну назначают заведующей бактериологическим отделением Северо-Кавказского бактериологического института.
В 1923 году в журнале «Юго-Восточный вестник здравоохранения» выходит её большая статья «К биологии холерного вибриона по материалу эпидемии за 1922 год в Ростове-на-Дону». Эта статья стала первой опубликованной научной работой молодой исследовательницы. Кстати, специалисты утверждают, что выводы статьи и в наши дни весьма актуальны.
Несколько позже публикуются результаты исследований З.В. Ермольевой о диастатическом ферменте холерных и холероподобных вибрионов, о желчи как факторе, способствующем биохимической и биологической изменчивости вибрионов. Ею был также предложен новый метод дифференциальной диагностики этих микробов и открыт ранее неизвестный науке светящийся холероподобный вибрион, который впоследствии стал носить её имя.
Профессор В.А. Барыкин видел большой потенциал своей ученицы. Поэтому, когда в 1925 году профессора пригласили работать в Москву, где он возглавил Микробиологический институт Наркомздрава РСФСР, Владимир Александрович порекомендовал перевести в столицу и З.В. Ермольеву как перспективного специалиста. Его рекомендации были услышаны: в этом же году З.В. Ермольеву переводят в Москву. Ростов Зинаида Виссарионовна покидала с одним небольшим чемоданом, значительную часть которого занимала коллекция из 500 лабораторных культур холерных возбудителей.
Интересный, говорящий о многом факт: в Москве З.В. Ермольева с самого начала работала не в институте у своего учителя, а получила самостоятельное назначение – возглавила отдел биохимии микробов Биохимического института при Наркомздраве РСФСР, т.е. уже в то время её рассматривали как крупного исследователя, способного к тому же осуществлять руководство научным коллективом.
Конечно же, Зинаида Виссарионовна общалась со своим учителем, бывала в его институте. Здесь-то и произошло событие, сыгравшее большую роль в её личной жизни. Она познакомилась с двумя молодыми учёными, работавшими в лаборатории профессора В.А. Барыкина, – Львом Александровичем Зильбером и Алексеем Александровичем Захаровым. И тот, и другой влюбились в Зинаиду. Она же ответила взаимностью Л.А. Зильберу. В 1928 году З.В. Ермольева и Л.А. Зильбер поженились.
Об этом совсем недолго продлившемся браке и отношениях, сложившихся между Зинаидой Виссарионовной и Львом Александровичем, коротко, но ёмко рассказал в своих воспоминаниях Вениамин Каверин – младший брат Л.А. Зильбера и в то же время друг З.В. Ермольевой:
«Он женился – это был третий и не последний брак – на Зинаиде Виссарионовне Ермольевой – событие неравнозначное для молодых супругов, потому что привязанность Льва продолжалась пять – шесть лет, а Зина (она была моим близким другом, и по имени-отчеству я её никогда не называл) полюбила его на всю жизнь и во имя этого чувства десятилетиями приносила ему бесчисленные жертвы.
Рассказывая о старшем брате, я волей-неволей буду вынужден не раз коснуться этих удивительных отношений. Они осложнялись двумя причинами, о которых необходимо упомянуть, чтобы дальнейшее было понятно. Первая заключалась в том, что с такой же преданностью, с такой же невозможностью отказаться от своего чувства Зину любил ближайший со студенческих лет друг Льва Алексей Александрович Захаров. […]
А вторая причина в полной мере относилась к личности Льва и заключалась в том, что, как ему тогда казалось, ему была “не показана” семейная жизнь. Пожалуй, о нём можно сказать, что он любил всех женщин на свете или, по крайней мере, жалел, что они, все до единой, не принадлежат ему – черта, характерная для людей холодных и страстных. Но Лев был сложнее. В нём соединялись и привязчивость, и ирония, и способность подняться над своей “холодной” силой во имя человечности и добра.
Однако в начале тридцатых годов неравнозначность отношений привела к тому, что Лев переехал из Москвы в Баку. Этому предшествовали счастливые события – поездка во Францию, где молодые прекрасно провели отпуск, успешно работая в Институте Пастера.
Потом начались ссоры, связанные, как это ни парадоксально, с нормами поведения в науке. У Льва всегда была нападающая позиция, у Зины – умиротворяющая, и возражения, не высказанные в докладах и на конференциях, разгорались дома. Было ли это соперничеством? Не думаю, хотя честолюбие в известной мере играло роль в расхолаживающих отношениях» [28; 2 – 3].
Итак, в 1928 году молодые супруги отправляются за границу. Да, это, конечно, можно расценивать как свадебное путешествие и отпуск (с учётом того, что пунктами назначения были Берлин и Париж), но, строго говоря, З.В. Ермольева и Л.А. Зильбер ехали работать, т.к. их направили на полугодовую научную стажировку в Институт Коха (Берлин) и в Институт Пастера (Париж). Тем не менее эти полгода – время, безусловно, счастливое для обоих (о чём можно судить по сохранившимся фотографиям).
Но по возвращении семейная жизнь довольно быстро «дала трещину». О причинах этого, наверное, вполне полно сказал В.А. Каверин. Остаётся только уточнить, что фактически брак распался уже в 1930 году, когда Л.А. Зильбер один, без жены, уехал на работу в Баку.
Зинаида Виссарионовна очень тяжело переживала разрыв. Она очень серьёзно заболела: какое-то время «…не было никакой надежды на выздоровление», – вспоминает В.А. Каверин. И при всей своей любви и уважению к старшему брату писатель в воспоминаниях не может удержаться от слов осуждения в его адрес в связи с этой ситуацией: «…Должен признаться, что была в моей жизни полоса, когда я не то что не любил брата, но был искренне возмущён его поведением. Она тесно связывается с историей этой, продлившейся, должно быть, не меньше года болезни» [28; 8].
Но Зинаида Виссарионовна была человеком волевым. Она смогла взять себя в руки, смогла одолеть болезнь. И, безусловно, помогла ей в этом работа.
С конца 20-х годов в работе З.В. Ермольевой, наряду с изучением холерного и холероподобных вибрионов, появляется ещё одно направление: поиски и изучение веществ, оказывающих антибактериальное действие. Уже в 1929 году ею совместно с И.С. Буяновской было выделено вещество лизоцим.
Здесь остановимся. Требуются некоторые комментарии и пояснения, дабы «успокоить» наших доморощенных любителей «заграницы», настаивающих на приоритетности во всех буквально вопросах западной науки и абсолютной несамостоятельности, вторичности, эпигонстве (также во всех буквально вопросах) науки советской.
Сразу скажем, что ни вторичной, ни эпигонской советскую науку мы не считаем. Как раз наоборот: советская наука (практически во всех отраслях) была передовой! И стыдиться нам тут нечего!
Вопросы же приоритетности – вопросы сложные. Более ранняя регистрация открытия или изобретения ещё не говорит о том, что открытие или изобретение были регистрирующим их учёным (изобретателем, инженером) сделаны и в самом деле раньше, чем его научным «конкурентом». «Конкурент» может лишь оказаться менее «прытким» именно в регистрации открытия или изобретения, а не в их реальном свершении. И причины этой меньшей «прыткости» могут быть самые различные (от простой беспечности в данном вопросе до удалённости от места, где регистрацию можно произвести).
