banner
banner
banner
полная версия«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Игорь Юрьевич Додонов
«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

И.Г. Старинов прямо указывает на срок, когда работа по линии «Д» начала сворачиваться – 1933 или 1934 год. А.К. Спрогис утверждает, что этот процесс шел до 1937 уже несколько лет, т.е. И.Г. Старинову ничуть не противоречит. В этот период партизан перестали привлекать к общевойсковым учениям. Резко сократился обучаемый контингент в специальных школах, некоторые школы были расформированы. Рядовых партизан, проходивших подготовку в спецшколах и впоследствии легализованных в приграничных районах, попросту «забыли», т.е. не использовали вообще [26; 341, 327].

Слова А.К. Спрогиса подводят нас к еще одному тезису Резуна: кадры партизан после разгона партизанских отрядов, «предназначенных для действия на своей территории» [82;109], направлялись в ВДВ, Осназ НКВД и небольшие диверсионные группы, собиравшиеся на границе с Германией и ее союзниками (речь идет о событиях, начавшихся, по Резуну, с осени 1939 года).

Так вот, подобное утверждение Резуна, является несоответствующим действительности.

Из слов А.К. Спрогиса       видно, что отделы ОГПУ-НКВД, занимавшиеся работой по линии «Д», лишились в течение нескольких лет до 1937 года 75% своего состава. Т.е. к 1939 году еще и не подошли, а ¾ партизан и диверсантов своим прямым делом уже не занимаются.

Не лишне будет вспомнить, что «кадровых» партизан и диверсантов в стране было 150-200 человек. Однако это число, по утверждению А. Дюкова, включает и комсостав партизанских отрядов и групп. Если же вычленить из него всех тех, кто занимался работой по линии «Д» профессионально, т.е. организовывал, преподавал, инструктировал, а не прошел подготовку и был «законсервирован», то мы получим не более 70-80 человек [26; 333].

А. Дюков достаточно подробно изучил судьбу значительной части представителей этой немногочисленной группы [26; 333-334]. Он вполне авторитетно заявляет, что ни в ВДВ, ни в Осназ НКВД советские «кадровые» партизаны- диверсанты не направлялись [26; 341]. На территорию потенциального противника их также не забрасывали, и никаких групп в приграничных районах из них не сколачивали [26; 341].

Чем же они занимались?

Часть вспоминает о своих «смежных» специальностях. Дело в том, что после прекращения активной разведки в середине 20-х годов многие бойцы и командиры разведывательных групп стали студентами ВУЗов, служащими контор и трестов, работниками органов ГПУ [26;311]. В 1936 году мы видим С.А. Ваупшасова и К.П. Орловского в системе ГУЛАГа, военинженера И.Г. Старинова – на непрофильной для него должности заместителя военного коменданта станции Ленинград-Московский.

Часть «кадровых» диверсантов угодила под молох репрессий. Впрочем, таких было относительно немного (по подсчетам А.Дюкова, подробно изучившего жизненный путь 41 профессионального работника по линии «Д», около 7% от общего числа) [26; 339]. Были расстреляны М.Ф. Сахновская, Х.И. Салнынь, Г.С. Сыроежкин [26; 337-338]. Арестовали, судили и приговорили к высшей мере наказания начальника Особой группы ОГПУ- НКВД СССР Я.И. Серебрянского. Но приговор в исполнение не привели, а в августе 1941 года Я.И. Серебрянского амнистировали.

Впрочем, неприятности в той или иной степени со следственными органами НКВД имели многие диверсанты-«кадровики»: И.Г. Старинов, А.К. Спрогис, А.Х. Прокопюк, Г.Л. Туманян, С.А. Ваупшасов и другие [26; 335-337]. Тем не менее, чистку они пережили. Каким путем спасали от репрессий некоторых из них, скажем чуть ниже.

Сейчас же заметим, что определенное количество работников НКВД и Разведывательного управления , занимавшихся работой по линии «Д», остались в «диверсионных» подразделениях своих служб, ибо отказ от использования специальных действий во вражеском тылу вовсе не носил абсолютного характера. Вплоть до Великой Отечественной войны в составе республиканских НКВД существовали отделы по подготовке личного состава к партизанским действиям. В Разведупре существовало диверсионное спецотделение «А», впоследствие реорганизованное в отдел. Возглавлял его, кстати, после своего возвращения из Испании Х-У.Д. Мамсуров, опытнейший специалист в своем деле. Это именно он на совещании начальствующего состава РККА по вопросу обобщения опыта боевых действий против Финляндии призвал политическое и военное руководство страны создавать диверсионно-партизанские отряды, аналогичные использовавшимся финнами, тем более, что работа по созданию подобных отрядов в СССР ранее велась [26; 328].

Некоторые диверсанты, оставшись работать в органах НКВД и ГРУ, «переквалифицировались» в разведчики. Да, да. Были задействованы по линии внешней разведки. Учитывая, что они становились даже работниками Наркомата путей сообщения, удивляться такой переориентации деятельности, кажется, не приходится. Но вот что любопытно: работали они при этом только в скандинавских странах. И впору задаться вопросом «почему?». Одни из руководителей советской внешней разведки П.А. Судоплатов по этому поводу вспоминал:

«Репрессии практически обошли стороной руководителей разведки по Скандинавии. Не был подвергнут репрессиям и аппарат военного атташе, бесперебойно работавший в Финляндии» [26; 337].

Т.е. скандинавские страны были в ту пору великолепным убежищем: из-за неких политических соображений работавших там не арестовывали [26; 337]. Вот в Скандинавию и отправляли работать в качестве разведчиков тех из диверсантов, которыми уж очень сильно заинтересовывались следственные органы НКВД. Так, Н.А. Прокопюк, вернувшись из Испании за связь «с врагами» был исключен из партии, но арестовать его не успели, т.к. Николая Архиповича отправили на оперативную работу в Финляндию, где он официально занимал должность сотрудника хозгруппы советского полпредства [26; 337].

Станислав Андреевич Ваупшасов, также прошедший Испанию, подобно многим нашим диверсантам имел серьезные проблемы и даже был исключен из партии. Но в 1940-41 годах мы видим его не под следствием, а на разведывательной работе сначала в Финляндии, а потом в Швеции [26; 336-337]. Т.е. С.А. Ваупшасова, как и Н.А. Прокопюка, отправляя на работу в Скандинавию, попросту выводили из-под удара.

Зато посмотрите, как этот момент в жизни С.А. Ваупшасова преподносит Резун:

«Но вот подписан пакт, и партизаны больше не нужны. Ваупшас попадает в формирование Осназ НКВД и занимается благородным делом «очистки территорий от вражеских элементов» в ходе «освободительных походов». А вот 22 июня 1941 года он встретил не на границе, а ЗА (выделено автором – И.Д., В.С.) границей, на территории «вероятного противника», имея в кармане дипломатический паспорт. Зачем этого карателя, террориста, ГУЛАГовского дипломата отправили за рубеж? Может, в интересах укрепления безопасности страны в предвидении оборонительной войны? Нет, в оборонительной войне он там был совсем не нужен. Как только такая война началась, его срочно вернули в Советский Союз и отправили в Белоруссию партизанить, создавать недавно уничтоженное партизанское движение, начиная с нуля…» [82;110].

«Выворачивать» факты для подтверждения своих построений – «фирменный знак» Резуна.

В системе ГУЛАГа С.А. Ваупшасов немного поработал в 1936 году (а не с 1926 по 1936 год, как это старается представить Резун). По возвращении из Испании в подразделениях Осназ НКВД не служил. Почему оказался в скандинавских странах – мы видели: работал по линии разведки, а вовсе не занимался диверсионной деятельностью или подготовкой к ней. К тому же надо отметить, что нейтральная Швеция, откуда с началом войны С.А. Ваупшасов и был отозван в Союз, в число вероятных противников СССР никогда не входила.

Поскольку свертывание работы по линии «Д» началось задолго до Второй мировой войны, т.е. с ее началом никак связано не было, то какова всё же его причина?

Ответ на данный вопрос однозначен: это произошло из-за повышения боеспособности Красной Армии.

Читателю не составит труда перелистать текст этой книги на несколько страниц назад и еще раз посмотреть, как характеризовали состояние РККА, её способность противостоять вторжению армий империалистических держав М.В. Фрунзе в начале 20-х годов, М.Н. Тухачевский в 1927 году.

А вот для сравнения выдержка из речи наркома обороны К.Е. Ворошилова на XVII съезде ВКП (б) 30 января 1934 года:

«За отчетный период перед РККА стояла задача коренным образом реконструироваться на базе новой техники, так сказать, на ходу, сохраняя полностью и постоянно высокую ступень боевой готовности.

Сейчас основные задачи технической реконструкции армии нами решены.

В 1930г., к XVI съезду, мы имели очень небольшое количество танков… Сейчас мы имеем вполне современные танки в достаточном числе.

В 1930 г. мы имели на вооружении артиллерию, оставшуюся от империалистической войны, от царя и частично построенную нами в прошлые годы… Сейчас мы имеем артиллерию и в количественном и в качественном отношении… приличную…

В 1930 г. мы были еще очень бедны средствами химической обороны. Наша химическая промышленность хромала на все четыре ноги. Мы имеем сейчас мощную химическую промышленность…

В 1930 г. мы были очень плохо обеспечены средствами современной связи. Радиосредств почти вовсе не было. Сейчас мы имеем неплохие средства связи – проволочную, радио и другие, но не считаем себя полностью обеспеченными…

Больше успехи достигнуты также в отношении технического оснащения инженерных войск…

За время, прошедшее после XVI съезда партии, наши Военно-воздушные силы стали неузнаваемыми. Мы создали мощную тяжелую бомбардировочную авиацию и добились улучшения по всем другим видам авиации…

Если в 1929 г. на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА 2,6 механических лошадиных сил и в 1930 – 3,07, то в 1933 – уже 7,74. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной…

70% личного состава непосредственно связано с техникой. Что это означает? Это означает, что наша армия стала армией техники, так сказать, индустриализованной армией. Если при этом учесть, что насыщение армии многочисленной техникой не могло не вызвать также крупной организационной перестройки, равно как не могло отразиться весьма основательно и на наших людях, на их учебе, на выработке приёмов ведения военных действий, становится понятным, почему я называю сегодня нашу армию принципиально иной, новой армией» [63; 95-97].

 

Это – победная реляция.18 В словах сквозят сила и уверенность в мощи

_______________________________________

18 Нюанс, не имеющий отношения непосредственно к рассматриваемому в данном разделе вопросу, но весьма показательный в отношении «демократического мифотворчества». Это та самая речь К.Е.Ворошилова, в

которой он, по утверждению «правдоискателей», разнёс «в пух и прах» стремление к механизации армии, как вредительскую теорию «о замене лошади машиной» [63; 92-93]. Читатель может сам убедиться, что вряд ли в

нашей армии, в том, что она способна на равных бороться с армиями любых, даже самых развитых капиталистических стран. Вряд ли таково было мнение одного К.Е.Ворошилова. Так считали в советском руководстве вообще. Очень показательны в этом отношении слова Сталина, которые он сказал в итоговой речи на совещании высшего командного состава РККА по обобщению опыта советско-финской войны:

«Я не могу назвать такую армию (речь шла о финской армии – И.Д., В.С.) современной. На что она способна и чему завидовали отдельные товарищи? На небольшие выступления, на окружение с заходом в тыл, на завалы… Все эти завалы можно свести к фокусам. Фокус – хорошее дело – хитрость, смекалка и прочее. Но на фокусе прожить невозможно. Раз обманул – зашёл в тыл, второй раз обманул, а в третий уже не обманешь. Не может армия отыграться на одних фокусах, она должна быть армией настоящей. Если она этого не имеет, она не полноценная.

…Армия, которая воспитана не для наступления, а для пассивной обороны; армия, которая не имеет серьезной артиллерии; армия, которая не имеет хорошей авиации, хотя имеет все возможности для этого; армия, которая хорошо ведет партизанские наступления – заходы в тыл, завалы делает и всё прочее – не могу я такую армию назвать армией» [26; 328-329].

По-существу, слова Сталина были ответом на выступление начальника диверсионного отдела «А» ГРУ полковника Мамсурова, упоминаемое нами выше, в котором руководство страны призывалось вновь активизировать работу по линии «Д». Как видим, руководство, тем не менее, решило, что партизанские и диверсионные действия не являются приоритетными для РККА; не от них зависит ее боеспособность, а, следовательно, и обороноспособность страны. Это не означало, что от партизанства отказались. Просто было решено, что партизанство – дело хорошее, но не первостепенное. И такое отношение сложилось не в конце 1939-начале 1940 года. Даже из речи Х-У. Д. Мамсурова можно понять,

____________________________________________________

воспроизведенную нами частично речь можно вставить подобные слова. Они попросту выпадут из контекста. К.Е. Ворошилов-то как раз ратует за механизацию, доволен её большим масштабом, призывает и дальше ее наращивать (в выпущенных по смысловым соображениям (не совсем подходят к теме раздела) участках речи нарком обороны указывает на необходимость дальнейшего развития химической отрасли, моторостроения, средств связи). Между тем, К.Е.Ворошилов действительно говорил о «вредительских теориях о замене лошади машиной». Однако делал он это в той части своей речи, которая была посвящена… сельскому хозяйству. Процитируем:

«Конское поголовье продолжает всё ещё сокращаться. Где причина, в чём дело? Мне думается, что, помимо вредительской деятельности контрреволюционных элементов на селе, немалая доля вины лежит на работниках системы Наркомзема, одно время благожелательно относившихся к прямо-таки вредительской «теории» о том, что механизация сельского хозяйства, внедрение тракторов и комбайнов заменят лошадь, а в ближайшем будущем и полностью освободят от необходимости использования тягловой силы в сельском хозяйстве. Между тем, ясно, что лошадь в нашей стране сейчас и в дальнейшем будет крайне необходима и нужна, как она была нужна и раньше, когда у нас было мало тракторов. Лошадь не только не противостоит трактору, не конкурирует с ним, но, наоборот, его во многом дополняет, ему помогает» [63; 93-94].

После этого нарком обороны и произнес столь «полюбившуюся» «демократическим правдоискателям» фразу:

«Что это значит? А то, что за лошадь, её сохранение и воспроизводство надо взяться по-настоящему. Необходимо, прежде всего, раз и навсегда покончить с вредительскими «теориями» о замене лошади машиной, об отмирании лошади. Необходимо раз и навсегда покончить с обезличкой в использовании коня. На местах, в передовых колхозах, в МТС накоплено немало ценного опыта, который Наркомзему не мешало бы учесть, обобщить и распространить по всей стране» [63; 94].

Вот такого рода «правдой» «кормят» нас на протяжении более двух десятилетий господа «демократы».

что произошло это гораздо раньше, ибо он призывал, по сути, к возрождению того, что уже раньше у нас было, но к концу 1939 года, в значительной степени, перестало существовать.

Как справедливо замечает белорусский историк А.К. Соловьев, руководство страны исходило из того, «что основная масса руководителей партизанского движения при необходимости может готовиться в начале войны. На этот же период откладывались и основные мероприятия по организации партизанских штабов, и непосредственный подбор и формирование ими партизанских групп и отрядов, в том числе подразделений специального назначения органов госбезопасности» [26; 329]. Другими словами, считалось, что при неблагоприятном развитии ситуации время на проведение оргмероприятий для развёртывания партизанских действий у нас будет.

Наконец, обратимся к тезису Резуна о совершенстве и эффективности системы партизанской войны, созданной в конце 20-х – середине 30-х годов, в обеспечении обороноспособности СССР. Мы не будем спорить с тем, что эта система была бы чрезвычайно эффективна, рассчитывай Советский Союз вести войну посредством пассивной обороны. Однако, как мы убедились, предвоенные советские планы предусматривали активную оборону, т.е. вторгшийся враг отбрасывался от наших границ, а дальше Красная Армия, наступая, громила противника на его собственной территории. Для такого сценария развития событий партизаны, и впрямь, не нужны. Диверсанты – другое дело. Но всё это не говорит о желании развязать агрессию самому.

Если же обратиться конкретно к реалиям 1941 года, то мобилизационные и оперативные планы действий партизанских формирований, разработанные в начале 30-х годов, к этому времени безнадежно устарели. «Когда в 1941 году мы с участием С. Ваупшасова, Н. Прокопюка, К.Орловского проанализировали эти планы, то оказалось, что они были совершенно неадекватными обстановке, которая сложилась к тому времени», – вспоминал впоследствии П.А. Судоплатов [26; 340-341].

Главное, что необходимо учесть – перенос на запад советских границ. Бывшие приграничные территории, где готовилась основная масса рядовых партизанских кадров, создавались тайные базы и схроны с оружием, боеприпасами, продовольствием и медикаментами, оказались довольно глубоким тылом. Видимо, именно этим и объясняется ликвидация баз и схронов, о которой писал в своих воспоминаниях И.Г. Старинов [82; 108]. Ни командованию РККА, ни политическим лидерам страны и в страшном сне не могло привидеться, что немцы довольно быстро достигнуть территорий, расположенных за сотни километров от новой границы. Держать тайные базы и схроны с оружием и прочим имуществом в, казалось бы, глубоком тылу смысла не имело.

Мероприятия по организации партизанского движения на новых советских территориях не проводились не только потому, что руководство страны считало их ненужными, но и потому, что проводить их там было практически невозможно. Причина та же, по которой работы по линии «Д» не велись на территории Советской России до второй половины 20-х годов: довольно широкое развитие политического бандитизма. В таких условиях создавать партизанские отряды и строить тайные базы и склады попросту нельзя.

Какие из всего вышесказанного можно сделать выводы?

1) В конце 20-х – 30-х годах партизанские кадры готовили не только для действий на собственной территории, но и для использования на территории противника. Следовательно, свёртывание работы по линии «Д» не было связано с агрессивными намерениями советского руководства. При наличии таковых намерений, эту работу, наоборот, надо было продолжать.

2) Свёртывание подготовки партизанской войны началось не осенью 1939 года, как утверждает Резун, а уже в 1934 году, задолго до начала Второй мировой войны. Произошло это по причине укрепления Красной Армии, повышения её боеспособности. Вместе с тем, об отказе от использования партизанских и диверсионных методов не было и речи. В структуре органов госбезопасности и военной разведки вплоть до начала войны продолжали функционировать диверсионные отделы, занимавшиеся подготовкой личного состава к партизанским действиям.

3) Отток кадров, занимавшихся в ОГПУ-НКВД и ГРУ работой по линии «Д» также начался не в 1939 году, а синхронно со свертыванием деятельности по подготовке партизанской войны, что вполне естественно. К началу Второй мировой войны этот отток имел уже «богатую», «нескольколетнюю» «историю». Никакого целенаправленного «трудоустройства» партизан-диверсантов в ударные формирования не было (ВДВ, Осназ НКВД, диверсионные группы на границе с Германией и ее союзниками). Список непрофильных специальностей, которыми пришлось заниматься бывшим партизанско-диверсионным кадрам, был многообразен. Это и деятельность во внешней разведке, и работа в системе ГУЛАГа, и служба в военных академиях и частях РККА (совершенно не по профилю), даже занятие тех или иных должностей в гражданских наркоматах и учреждениях. Часть «кадровых» работников по линии «Д» подверглась репрессиям. Что касается рядовых партизан, прошедших обучение в спецшколах, и мирно занимавшихся своей основной деятельностью, то их попросту перестали использовать, т.е. привлекать на сборы, учения, курсы переподготовки.

4) К 1941 годы мобилизационные и оперативные планы действий партизанских подразделений, составленные в первой половине 30-х годов, устарели. Главная причина – сдвиг на запад границы СССР. Поэтому говорить о совершенстве защиты западных рубежей страны посредством партизанских действий применительно к 1941 году неправомерно.

Как видим, все тезисы Резуна при ближайшем рассмотрении оказываются несостоятельны.

* * *

Аргумент седьмой. Сталин в секретной речи перед выпускниками военных академий, произнесенной 5 мая 1941 года, говорил о войне с Германией.

Считать этот аргумент Резуна серьезным никак нельзя. Но мы рассмотрим его, чтобы показать, до какого абсурда договаривается Резун, желая доказать свою надуманную теорию. Что же он пишет о речи Сталина перед выпускниками военных академий?

Прежде всего, по мнению Резуна, это было программное выступление Сталина, как главы правительства, т.к. 6 мая 1941 г. состоялось его назначение председателем Совета Народных Комиссаров [82; 169-170].

Далее:

« … сталинская речь на этот раз секретна. Речь Сталина никогда не публиковалась, и это дополнительная гарантия ее важности. Сталин говорил о войне. О войне с Германией. В советских источниках с опозданием на 30-40 лет появились ссылки на эту речь. «Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В. Сталин, выступая 5 мая 1941 года с речью на приеме выпускников военных академий, дал ясно понять, что германская армия является наиболее вероятным противником» (ВИЖ.1978 №4. С85) История Второй мировой войны (Т.З. С. 439) подтверждает, что Сталин говорил о войне, и именно о войне с Германией. Маршал Советского Союза Г.К. Жуков идет несколько дальше. Он сообщает, что Сталин в обычной своей манере задавал вопросы и сам на них отвечал. Сталин задавал среди прочих вопрос о том, является ли германская армия непобедимой, и отвечал отрицательно. Сталин называл Германию агрессором, захватчиком, покорителем других стран и народов и предрекал, что для Германии такая политика успехом не кончится (Воспоминания и размышления. С. 236)» [82; 170].

Спрашивается: а что в подобных словах указывает на желание напасть на Германию? В мае 1941 года даже рядовому гражданину было ясно, что война с Гитлером очень и очень возможна. Что уж говорить о главе государства? Потому-то и названы немцы вероятным противником. С другой стороны, неужто Сталин должен был прилюдно рвать на себе волосы и кричать с трибуны, что мы пропали, что как только немец захочет нас «съесть», он непременно и несомненно нас «скушает»; вон, мол, почти всю Европу под себя подмял. Словом, спасайся, кто может!

 

Ощущение войны витало в воздухе. У границ стоял грозный и сильный противник. Противник, который до сих пор был непобедим. В этих условиях Сталин был просто обязан вселить в выпускников военных академий, людей, которые вскоре могут повести в бой части и соединения Красной Армии, уверенность в том, что и вермахт можно бить.

Где же «криминал»? Резун его находит:

«Золотые слова. Но почему их держат в секрете? Понятно, что в мае 1941 года Сталину несподручно было своего соседа называть агрессором и захватчиком. Но через полтора месяца Гитлер напал на СССР, и майскую речь Сталину следовало срочно опубликовать. Следовало выступить перед народом и сказать: братья и сестры, а ведь я такой оборот предвидел и офицеров своих тайно предупреждал еще 5 мая. В зале кроме выпускников академий сидели все высшие военные и политические лидеры страны, и каждый может это подтвердить. А вот и стенограмма моей речи…

Но нет, не вспомнил Сталин свою речь и слушателей в свидетели не призывал. Кончилась война, Сталина возвели в ранг генералиссимуса и объявили мудрейшим из стратегов. Вот тут бы сталинским лакеям вспомнить речь от 5 мая 1941 года: он, мол, нас предупреждал еще в мае, ах, если бы мы были достойны своего великого учителя! Но никто речь не вспомнил при жизни Сталина. Вспомнили много позже, но публиковать не стали. Тому есть только одна причина: 5 мая 1941 года Сталин говорил о войне против Германии, а о возможности германского нападения НЕ говорил (выделено автором – И.Д., В.С.). Сталин представлял войну против Германии БЕЗ (выделено автором – И.Д., В.С.) германского нападения на СССР, а с каким-то другим сценарием начала войны… Сталин… говорил… не об обороне, а о чём-то другом» [82; 170].

«Германская разведка, по всей видимости, никогда не добыла полный текст сталинской речи, но по многим косвенным и прямым признакам германская разведка считала, что речь Сталина 5 мая 1941 года – это речь о войне с Германией». [82; 172].

Итак, главный аргумент Резуна: поскольку речь Сталина перед выпускниками военных академий никогда не публиковалась (ни до войны, ни во время войны, ни после войны при жизни Сталина, ни после смерти Сталина), то говорилось в ней именно об агрессивной войне с Германией, о нападении на неё. Не маловато ли оснований для такого заявления?

Затем, давайте поразмыслим. Говорить тайную речь перед сотнями слушателей (помимо выпускников академий на приеме в Кремле присутствовало и командование РККА, и политическое руководство страны) – не смешно ли? Вот уж точно – «по секрету всему свету». Кто же говорит во всеуслышание о таких тайных вещах? Это же не заседание Политбюро, не совещание в Комитете Обороны или Генштабе? Кто может поручиться за всех без исключения выпускников? Сам собой напрашивается вывод: то, что Сталин говорил, не содержало никаких намеков на скорое нападение на Германский рейх.

Видимо, и сам Резун прекрасно понимал нелепость своего утверждения о «секретности» сталинского выступления. Поэтому, поведав всё то, что мы процитировали выше, в главе 19 «Сталин в мае» своего «Ледокола», в главе 20 «Слово и дело» Резун начал «выкручиваться»:

«Обратим внимание вот на что. Сталин произносит секретную речь, которая никогда не публиковалась. Если речь секретна, то наверняка Сталин заинтересован секреты свои от противников утаить. Но в Кремле Сталина слушают ВСЕ выпускники ВСЕХ военных академий и ВСЕ преподаватели ВСЕХ военных академий, и высшее политическое руководство страны, и высшее военное руководство Красной Армии. Вдобавок ко всему содержание секретной сталинской речи было сообщено всем советским генералам и полковникам…

С одной стороны, речь Сталина секретна, с другой – её содержание знают тысячи людей. Есть ли объяснение такому парадоксу? Есть » [82; 178].

И какое же объяснение парадоксу даёт Резун? Как объясняет, что речь, вроде бы и секретна, а, вроде бы, и несекретна? Он объявляет речь отвлекающим манёвром, увязывая её с некой секретной директивой, переданной в штабы приграничных военных округов не то 5, не то 6 мая 1941 года. Нетрудно догадаться, о чём, по мнению Резуна, была эта директива. Конечно же, о подготовке нападения на Германию. Вот что Резун о ней пишет:

«Два месяца директива находилась в Генеральном штабе, а 6 мая 1941 года была передана в штабы приграничных военных округов на исполнение… Советские маршалы об этой совершенно секретной директиве часто говорят, но не цитируют ее. За полвека в печать из всей этой совершенно секретной директивы просочилась одна лишь фраза: «… быть готовым по указанию Главного командования нанести стремительные удары для разгрома противника, перенесения боевых действий на его территорию (выделено нами – И.Д., В.С.) и захвата военных рубежей» (В.А. Анфилов. Бессмертный подвиг» С.171).

Будь в той директиве одно слово об обороне, маршалы и коммунистические историки не преминули бы его цитировать. Но весь остальной текст директивы от 5 мая для цитирования никак не подходит. Директива остается совершенно секретной даже через полвека после завершения войны.

Советская цензура пропустила только одну фразу, но и она одна вполне раскрывает смысл всего так тщательно скрываемого документа (выделено нами – И.Д., В.С.). Дело в том, что в оборонительную войну солдат вступает без приказа… А совершенно секретная директива от 5 мая 1941 года предусматривала вступление миллионов солдат Красной Армии в войну по единому приказу, который поступит от советского Главного командования… как товарищи в Кремле могут знать о начале войны?

Разве что они сами установили дату ее начала». [82; 179-180].

Вполне допускаем, что читатели, так же как и авторы данной книги ничегошеньки о секретной директиве, отданной войскам приграничных округов 5 или 6 мая 1941, и не слыхали. Ничего в этом удивительного нет. Была директива от 13 мая 1941 года о выдвижении ближе к западной границе войск внутренних военных округов.      А «сверхсекретная», поскольку об ней и по сей день ничего не известно, «агрессивная» директива от 5(6) мая 1941 года на самом деле никогда не существовала. Хотя директивы и от 5-го, и от 6-го мая были. О них прекрасно известно, и прекрасно известно о их содержании. Нет никакого вопроса в том, 5-го числа они отданы или 6-го, ибо это разные директивы. Более того, существовали еще и две директивы от 14 мая 1941 года.

Тематика всех этих директив одна и та же. И говорили они не о нападении

на Германию, а о … разработке планов прикрытия госграницы в западных приграничных округах. Выше о них уже упоминалось (в разделе данной книги, посвященном военным планам СССР). 5 мая директивы наркома обороны были отправлены в КОВО и ЗапОВО, 6 мая – в ОдВО, 14 мая – в ПрибОВО и ЛВО [47; 408].

Резун утверждает, что одной фразы из секретной директивы достаточно, чтобы уяснить себе её агрессивную направленность. Но так ли это? Та фраза, которую он приводит, абсолютно не свидетельствует об агрессивных задачах, ставящихся войскам приграничных западных военных округов, ведь она говорит о перенесении боевых действий на территорию противника после его разгрома. Совершенно очевидно, что смысл фразы противоположен тому, который придает ей Резун: удары наносятся по вторгшемуся на нашу территорию врагу, его останавливают, разбивают и, отбросив от наших границ, начинают продвигаться уже вглубь его территории. Это один из тех сценариев, по которому предполагала действовать Красная Армия в случае войны с Германией: при благоприятном стечении обстоятельств наличные силы западных приграничных военных округов, отбив нападение, начинают наступление еще до полного завершения мобилизации, сосредоточения и развёртывания основных сил РККА (см. выше).

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43 
Рейтинг@Mail.ru