banner
banner
banner
полная версия«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Игорь Юрьевич Додонов
«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Нельзя не заметить и следующее: насколько текст мартовского плана известен, фраза о наступлении противоречит его характеру, т.к. в основе плана лежала идея ответного удара, если угодно, стратегия активной обороны. Кроме того, как уже отмечалось, в мае появились новые «Соображения по стратегическому развёртыванию…». Этот документ также ставит под огромный вопрос рассуждения М. Мельтюхова и его сторонников по поводу «Уточнённого плана…».

М. Мельтюхов это понимает и пытается лавировать:

«Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 года является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия», не имеет никакого основания. Дело в том, что в нём было чётко указано: «Наступление начать 12.6.»» [50; 114], [47; 545].

В отношении «чёткости» указания даты нападения М. Мельтюхов допускает явное преувеличение. Как раз чёткости и ясности этому указанию и не хватает. Интересно, как М. Мельтюхов объясняет появление майских «Соображений…»: оказывается это следствие продолжавшегося после появления мартовского плана процесса планирования [50; 114]. «Уточнённый план…», таким образом, превращается только в начальную стадию планирования превентивной войны с Германией.6

___________________________________

6 Необходимо заметить, что в своей работе « Германия в советском военном планировании в 1940-1941 гг.» М.Мельтюхов высказывает положение, что мысль о превентивном ударе по рейху в скрытой форме присутствовала во всех разработках Генштаба РККА в 1940-1941 годах. В «Соображениях…» от 15 мая 1941 года она была всего лишь сформулирована открыто [50; 114].

На наш взгляд, против такой точки зрения говорит весь ход и содержание советского военного планирования.

Примем такое объяснение. Можно даже допустить, что план превентивного удара по Германии, развиваясь, сохранял прежнюю дату нападения, т.е. 12 июня, так как майские «Соображения» никакой конкретной даты удара не содержат.

Но, как известно, никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР 12 июня 1941 года не последовало. Чем объясняет это М. Мельтюхов? Он пишет:

«Однозначно ответить на вопрос о причинах переноса этого срока в силу состояния источниковой базы (выделено нами – И.Д., В.С.) не представляется возможным. Можно лишь высказать некоторые предположения на этот счёт. «Не помню всех мотивов отмены такого решения,– вспоминал Молотов 40 лет спустя.– Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полёт в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР… Если бы мы в это время (выделено автором – И.Д., В.С.) сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира…»

Опасаясь возможного прекращения англо-германской войны, в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. Лишь получив сведения о провале миссии Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. 24 мая 1941 года в кабинете Сталина в Кремле состоялось совершенно секретное совещание военно-политического руководства, на котором, вероятно, и был решён вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. К сожалению, в столь серьёзном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую ещё предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока ещё недоступных документов (выделено нами – И.Д., В.С.)» [51; 67-68].

Итак, по мнению М. Мельтюхова, нападение на Германию отложили из-за визита Гесса в Лондон. Слова В. Молотова – весомый аргумент. Но, в сущности, о чём они свидетельствуют? О том, что политическое руководство СССР рассматривало как вариант действий превентивный удар по Германии? И что с того? Да, рассматривало. Так же, как и военные, политические лидеры страны обязаны рассматривать все варианты действий в связи с военной угрозой. На превентивном ударе в определённый момент остановились. Как представляется, было это в какой-то степени спонтанное решение и появилось оно позже 11 марта 1941 года. Потому-то «Уточнённый план…» не содержал в своём тексте никакой даты нападения, и появилась она позже (причём, в виде карандашной вставки рукой Н.Ф. Ватутина). Т.е. превентивный удар мартовским планом изначально не предусматривался.7

_________________________________

7 Очень показательная в этом отношении деталь: практически сразу после завершения напряжённой ра-

Вполне можно допустить, что после этого Генштаб, действительно, начал работу по планированию превентивной войны. Однако визит Гесса в Британию заставил правительство страны отказаться от нападения на Германию.

При таких допущениях, кажется, вполне объяснимо игнорирование Сталиным майских «Соображений…» и даже (если верить Г.К. Жукову) довольно резкая реакция на их появление. Напомним, что Р. Гесс отправился в Лондон 10 мая, а 12 мая об этом стало известно советскому правительству. Решение об ударе было отменено (правда, остаётся неясным, почему об этом не поставили в известность наркома обороны и начальника Генштаба). В таких условиях С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков со своими «Соображениями…», предоставленными Сталину предположительно 15 мая, явно оказались некстати.

Но М. Мельтюхов абсолютно проигнорировал следующее обстоятельство: В. Молотов ни словом не обмолвился, что после того, как стало известно о неудачном исходе миссии Р. Гесса, подготовка к нападению продолжилась. По словам наркоминдела, получается, что от этой мысли отказались и больше уже к ней не возвращались. М. Мельтюхов же начинает бурно фантазировать о секретном совещании у Сталина 24 мая, на котором, якобы, установили новый срок нападения.8 Правда он, как честный исследователь, отмечает, что это лишь догадка, гипотеза, для подтверждения которой документов пока нет (в отличие от Резуна, выдающего свои измышления про «тайные-претайные» совещания у Сталина и принимаемые на них решения за непреложную истину).

Возникает также вопрос: если уже к 24 мая было точно известно о том, что никакой договорённости между Англией и Германией не будет, то зачем было переносить срок нападения? Ведь подготовка к нападению, если и была приостановлена, то ненадолго. Да и не все мероприятия приостанавливались. Во всяком случае, решение о выдвижении войск из внутренних округов ближе к западным границам было принято уже 13 мая, т.е. после того, как о визите Р. Гесса стало известно в Москве. И это выдвижение шло своим ходом. И если сроки переносили, значит, должны быть другие причины для этого, помимо визита Р. Гесса. М.Мельтюхов об этой очевидности почему-то молчит, ограничиваясь констатацией того, что из-за отсутствия источников сказать однозначно о при-

______________________________________

боты по разработке мартовского «Уточнённого плана…» в оперативном управлении Генштаба составляют план отпусков начсостава управления на 1941 год, который был утверждён начальником управления генерал-лейтенантом Маландиным 31 марта. В него включили 69 работников управления. Согласно графику, в отпуск должны были уйти: в апреле – 8 командиров, в мае – 6 (и это в разгар планирования наступательной операции?!), летом – 27 (это во время вот-вот начнущегося и начавшегося нападения на Германию?!), осенью и зимой – остальные 28 (видимо, оперативному управлению Генштаба и война – не война; отдохнуть-то надо!) [47; 546].

Единственное объяснение, которое может получить данный документ с точки зрения сторонников гипотезы упреждающей войны, заключается в том, что он представляет собой намеренную дезинформацию потенциального противника, т.е. немцев. Если же отвлечься от этой мысли, то остаётся только допускать отсутствие идеи превентивного удара в мартовских разработках Генерального штаба: удар не предусматривался не только 12 июня, но и в 1941 году вообще.

Кстати, дата утверждения графика отпусков Маландиным (31 марта) указывает, что ранее 1 апреля 1941 года «ватутинская» карандашная вставка в тексте плана появиться не могла.

8 О секретном совещании у Сталина 24 мая 1941 года нам ничего не известно. Зато известно, что в этот день состоялось расширенное заседание Политбюро ЦК ВКП(б) с участием членов правительства и военных, где Сталин заявил о возможном внезапном нападении немцев на СССР.

чинах переноса сроков невозможно [51; 67].

Неплохо в этой связи рассмотреть и такую проблему: была ли готова Красная Армия к нанесению удара 12 июня? М. Мельтюхов и другие сторонники теории превентивного удара уходят от его рассмотрения. И, в принципе, ясно почему: состояние мобилизационной и боевой готовности РККА к июню 1941 года было таково, что говорить о нанесении какого-то удара 12-го числа не представляется возможным. Но тогда возникает следующий вопрос: коли собирались нападать, то почему не подготовились? Поневоле придётся анализировать все факты, которые просто кричат о том, что к 12 июня никто никакого нападения и не готовил: мобпланы в стадии разработки, план прикрытия госграницы в стадии разработки, приказ о выдвижении войск внутренних округов ближе к западным границам отдаётся только 13 мая, т.е. меньше, чем за месяц до провозглашаемой М. Мельтюховым даты начала войны (этого срока явно маловато для переброски и сосредоточения армий внутренних округов на западной границе; в реальной жизни даже к 22 июня эти армии оказались на рубеже рек Днепр – Западная Двина), на границе находятся только войска прикрытия, неспособные к ведению крупномасштабных наступательных действий самостоятельно, в армии полным ходом идёт реорганизация и перевооружение. Очень странная подготовка к нападению, не правда ли? После такого анализа «твёрдая почва фактов» [51; 66], на которой М. Мельтюхов базирует свои выводы, не кажется такой уж твёрдой. Потому-то историк и не вдаётся в подробный разбор возможных причин переноса сроков нападения.

 

Строго говоря, нам не ясно, как на основе карандашной вставки в текст плана можно строить какие-то теории? Ведь мы целиком и полностью вступаем в область гипотез. И гадать, что хотел сказать Н.Ф. Ватутин фразой о наступлении, которое нужно начать 12 июня, можно сколько угодно. Вот М. Мельтюхов предложил свою версию. Мы попытались встать на его точку зрения, но даже в этом случае её подкорректировали. А Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик дают своё объяснение фразы «Наступление начать 12.6.», вставленной карандашом в текст «Уточнённого плана…». По их мнению, «скорее всего, эта дата послужила разработчикам мобплана МП-41 точкой обратного отсчёта для определения сроков календарного плана осуществления основных его мероприятий. Ватутин употребил слова «Наступление начать 12.6.», чтобы подчеркнуть, что к этому сроку должны быть практически завершены все мероприятия по приведению войск в боевую готовность, включая их сосредоточение и отмобилизование. Поэтому срок готовности МП-41, как всегда, первоначально назначили с запасом – на 1 мая» [47; 545]. Чем не объяснение?

С «12 июня», вроде бы, всё ясно. Точнее, не ясно, в сущности, ничего, но понятно, откуда эта дата взялась в построениях сторонников гипотезы превентивного удара.

Но откуда они взяли дату, на которую, по их мнению, перенесли срок нападения – 15 июля 1941 года?

Сразу скажем, что М. Мельтюхов даёт эту дату ориентировочно:

«…эта дата может служить нижней границей в поисках точного ответа на вопрос о сроке возможного нападения на Германию. Вместе с тем выяснение вопроса о запланированной дате советского нападения на Германию требует дальнейших исследований с привлечением нового документального материала» [51; 69].

Т.е. с документами, также, как и в вопросе о 12-м июня, «туговато». Даже ещё «туже», потому что на сей раз «ватутинской» карандашной вставки нигде не имеется. Исходят же сторонники теории превентивной войны из сроков завершения мероприятий по повышению боеготовности войск западных приграничных округов и контрольных дат, к которым было привязано осуществление мероприятий по подготовке мобплана МП-41.

Так, к 1 июля планировалось закончить формирование всех развёртываемых в западных приграничных округах частей; вооружить танковые полки мехкорпусов, в которых не хватало танков, противотанковой артиллерией; завершить переход на новую организацию авиационного тыла, автономную от боевых частей; сосредоточить войска округов в приграничных районах; замаскировать аэродромы и боевую технику [72; 46], [51; 68]. Именно на 1 июля был перенесён срок окончания всех работ, как в центре, так и на местах, по подготовке мобплана на 1941 год.

К 5 июля следовало завершить организацию ложных аэродромов в 500-километровой приграничной полосе [51; 68]. На этот же день командующий войсками ПрибОВО генерал Ф.И. Кузнецов назначил для частей и соединений своего округа доклад о мобилизационной готовности [47; 382].

В первой декаде июля должно было завершиться сосредоточение и развёртывание Второго стратегического эшелона Красной Армии: к 3 июля заканчивали сосредоточение войска 22-й армии, к 7 июля – 19-й, к 10 июля – 16, 24 и 28-й армий [51; 68].

Ко 2 июля своё место у границы, т.е. в Первом стратегическом эшелоне, должна была занять 21-я армия, а к 5 июля – 20-я [51; 68].

Наконец, к 15 июля планировалось завершить сооружение объектов ПВО в Киеве и маскировку складов, мастерских и других военных объектов в приграничной полосе, а также поставить всё имеющееся вооружение в построенные сооружения укрепрайонов на новой границе [51; 69]. 15 июля ЗапОВО должен был предоставить на имя народного комиссара обороны доклад о мобилизационной готовности войск округа [47; 547].

Основываясь на этих датах, и определили сторонники теории упреждающего удара июль, как месяц начала Советским Союзом войны против Германии. Не все из них рискнули указать какую-то конкретную дату. Так, В. Киселёв, В. Данилов и П. Бобылёв утверждают лишь, что наступление Красной Армии было возможно в июле [51; 68]. Впрочем, и М. Мельтюхов, как мы видели, говорит о 15 июля, как о «нижней границе» срока советского нападения, т.е. раньше этого срока СССР начать войну не мог. Верно, как же ему её начинать, когда завершены не все запланированные мероприятия по подготовке к войне? Другими словами, М. Мельтюхову волей-неволей пришлось привязать свои построения к дате «15 июля». Кроме того, исследователь поступил в какой-то степени подобно Резуну, с которым отчаянно спорит по всем принципиальным вопросам трактовки истории Второй мировой и Великой Отечественной войн: подтверждение вычисленной вышеуказанным образом дате он находит в работе советского генерала. Генерал М.В. Захаров в книге «Генеральный штаб в предвоенные годы» указывал, что «противник упредил советские войска в развёртывании примерно на 25 суток» [51; 69]. Отсчитав 25 дней от 22 июня, М. Мельтюхов получил 15 июля (строго говоря, получается 16-ое, но ведь М.В. Захаров говорил: «…примерно…»). Обязательно необходимо отметить, что М. Мельтюхов не допускает никакого искажения цитируемого текста. Но, как ни странно, образ его мысли совпадает с образом мысли его оппонента. Как Резун, нещадно переврав текст генерала С.П. Иванова, из того, что немцы опередили нас в развёртывании, сделал вывод, что они опередили нас в нападении, так и М. Мельтюхов, честно отработав с текстом генерала М.В. Захарова, из упреждения в развёртывании вывел упреждение в нападении.

Но подобный вывод абсолютно неправомерен. И, к тому же, почему М. Мельтюхов опирается на слова М.В. Захарова, а не С.П. Иванова? Потому что слова первого подтверждают его построения, а второго – нет?

И главное: на что указывают сроки и контрольные даты, на которые ссылается М. Мельтюхов и его сторонники? Они однозначно указывают, что СССР готовился к войне. Против этого никто не возражает. Но разве указывают они на то, что СССР готовился напасть первым? Нет. Это ничем неподтверждённое заключение.

Пожалуй, правы Л. Лопуховский и Б.Кавалерчик, оппонирующие М.Мельтюхову и называющие его построения поисками чёрной кошки в тёмной комнате [47; 547].

В целом, можно сказать, что, обоснованно подвергая острой критике Резуна и «иже с ним», сторонники теории превентивного удара, сами «грешат» «резунистскими» «грехами». Безусловным плюсом их построений является объективный разбор мотивов действий Советского Союза в период, предшествующий сначала Второй мировой, а затем Великой Отечественной войне. Резун и «резунисты» изо всех сил «мажут» СССР «чёрной краской», стремясь сделать из него «империю зла», виновную во всём и вся. В результате их «художеств» даже нацистская Германия на фоне СССР выглядит Царством божьим на земле, а Гитлер на фоне Сталина представляется невинным агнцем. А уж о сравнении с «положительнейшими» и «наисвятейшими» Западными демократиями и говорить не приходится. М. Мельтюхов и его сторонники развенчивают всю эту лживую и гадкую «белеберду». Но по непонятным для нас причинам оценку фактов предвоенной истории они производят, допуская, что СССР стремился обезопасить себя от нападения Германии, сам напав на неё. Поскольку документальной базы для подобных выводов практически нет, то историки этого направления, подобно «резунистам», начинают обосновывать положения своей теории, опираясь на умозрительные произвольные заключения из известных фактов. И в этом между ними и «резунистами» можно смело поставить знак равенства.

ГЛАВА VIII

СУЩЕСТВЕННАЯ ПОДРОБНОСТЬ

«Подробности – бог!» – говорил Гёте. И сейчас нам бы хотелось рассмотреть одну подробность, которая очень ярко характеризует советские военные планы и намерения Советского Союза.

Речь пойдёт об оперативно-стратегических играх, проведённых командованием РККА в январе 1941 года. Эти игры на картах состоялись сразу же после декабрьского совещания высшего командования состава Красной Армии. Игры было две. Первая, проходившая со 2 по 6 января 1941 года, обыгрывала действия на северо-западном направлении, вторая (8 – 11 января) – на юго-западном.

Материалы игр, также как и все довоенные советские военные планы, были засекречены до эпохи «демократизации». Причём, сейчас, когда данные материалы опубликованы, искренне не понимаешь, чего там было засекречивать? Вот как на эту непонятную секретность реагирует А. Исаев:

«…мы вряд ли выясним действительные причины умолчания и искажения фактов (касающихся январских 1941 года игр – И.Д., В.С.). Где и когда генералами и маршалами было принято решение помалкивать и запудривать мозги журналистам, мы не узнаем никогда. Скорее всего за январские игры нашим военачальникам было стыдно. Признавать, что они не имели никакого отношения к отработке планов войны, считалось фактом, который трудно объяснить людям. С точки зрения тогдашней теории начала войны, игры могли отрабатывать только план прикрытия.

Представим себе на минуту торжественный приём с банкетом в Кремле, встречу уже убелённых сединами товарищей по оружию. В какой-то момент разговор касается игр на картах в январе 1941 года. Многих участников тех игр уже нет в живых. Кто-то встретил смерть в «котле» в 1941 г., кто-то в Подмосковье, кого-то настиг осколок жарким летом 1943 г. на Курской дуге, кто-то был обвинён в измене и расстрелян. Кто-то просто постарел на десятилетия, пройдя через тяжкие испытания плена. Что могли чувствовать люди, прошедшие всю войну, многократно видевшие смерть и стоявшие на краю пропасти, вспоминая проводившиеся с нарочитой серьёзностью перемещения войск, существовавших только на картах? Пожалуй, мучительный стыд за свою самонадеянность, за беззаботность вводных, за кажущиеся спустя годы игрой в «солдатики» учения. Один из них мог просто прервать затянувшуюся паузу выдуманной версией событий. Исключительно из благих побуждений, не задумываясь в тот момент о последствиях такого негласного договора. Благими намерениями, как мы знаем, вымощена дорога в ад.

Умолчание в итоге привело к тому, что неизвестные широкой общественности замысел, ход и результаты военных игр января 1941 года были интерпретированы Владимиром Богдановичем (Резуном – И.Д., В.С.) в плоскости своей теории…» [34; 49-50].

Выглядящая очень правдоподобно фантазия российского историка. Нам, и впрямь, остаётся только гадать, почему материалы игр были засекречены, а советские полководцы либо молчали про них в своих мемуарах, либо затрагивали вскольз, рассматривали кратко, без подробностей? Повторяем, ничего «крамольного», никаких планов агрессии на играх не отрабатывалось.

Как наши военачальники «вспоминали» в мемуарах про январские игры хорошо показывают книги Г.К. Жукова и А.М. Василевского.

Первый из маршалов отводит для описания хода игр половину страницы да ещё чуть более половины посвящает их разбору у Сталина. Итого – около полутора страниц. Причём, из текста даже невозможно понять, что игры-то было две [29; 188-190].

Второй упоминает об играх, но тут же заявляет, что в них он участия не принимал, потому что тяжело в это время болел [11; 111]. Итого – несколько строк. Ничуть не подвергаем сомнению утверждение Александра Михайловича о болезни в январе 1941 года, но ведь ясно, что он, как заместитель начальника оперативного управления Генштаба, после своего выздоровления подробнейшим образом ознакомился с ходом и результатами игр. Но предпочитает маршал уйти от разговора о них.

Из-за молчания и недоговорённостей ещё в советское время об играх стали складываться легенды. В частности, что Г.К. Жуков, командовавший в первой игре войсками «синих» («западных»; читай – немцев), окружил и уничтожил войска Д.Г. Павлова, командовавшего «красными» («восточными»; читай – силами РККА), в Белостокском выступе, т.е. как раз там, где потом в реальной войне то же самое проделали с нашими войсками немцы. Якобы, Г.К. Жуков сказал Д.Г. Павлову после его ареста: «Я же показал тебе, как надо воевать!» Эта легенда нашла своё отражение даже в художественных фильмах (например, в фильме Ю. Озерова «Битва за Москву»).

На самом деле никакого окружения в Белостокском выступе сил «красных» не было.

Но не имело место и всё то, что про игры написал Резун. Он всего лишь создал новую легенду, которая, как нетрудно догадаться, подтверждает положения его теории.

 

Описанию январских 1941 года игр Резун посвящает целых три главы в одной из своих последних книг «Тень победы» (скажем так, «несколько больше», чем уделяют им места в своих мемуарах советские военачальники).

Основной тезис Резуна – игры были обкаткой оперативных планов Красной Армии. Причём, разумеется, что это были, с его точки зрения, планы вторжения в Европу [85; 47-68]. Никакого сопоставления с реальными военными советскими планами предвоенного периода Резун не проводит. Как уже отмечалось, эти планы по определённым причинам он предпочитает не замечать. Все его построения – плод синтеза очевидных стратегических истин с произвольными умозаключениями из них. Так, Резун пишет:

«Вторжение севернее Полесья – это прямой удар на Берлин, однако впереди – Восточная Пруссия, сверхмощные укрепления, Кёнигсберг. И вся германская армия.

А удар южнее Полесья – это отклонение в сторону, это обходной путь…Однако это удар в нефтяное сердце Германии, в сердце, которое практически ничем не защищено. На одном синтетическом горючем далеко не уедешь.

Потому было решено провести две игры, сопоставить результаты и сделать выбор. На первой игре основной удар в Европу наносится севернее Полесья с территории Белоруссии и Прибалтики. На второй игре вторжение в Европу происходит с территории Украины и Молдавии…

Советские стратеги готовили сокрушительный удар в Европу…» [85; 65].

Конечно, отрадно, что Резун несколько пересмотрел свою точку зрения в отношении того, что рейх при советском ударе по Румынии ожидал мгновенный паралич: поскольку у немцев есть технология производства синтетического горючего, то рейх не умрёт, но просто «далеко не уедет», оставшись живым. Тем не менее, приходится констатировать, что автор нашумевших бестселлеров остался верен себе: процитированный отрывок невелик, а искажений, мягко говоря, в нём хватает.

Главное искажение – это главный тезис Резуна: на играх «обкатывались» планы вторжения в Европу. Не было никакой «обкатки» никаких реальных планов, в том числе планов вторжения.

Далее. Утверждение, что удар южнее Полесья – это удар по Румынии, вызывает недоуменнее. В промежутке между Карпатами и Полесьем на географической карте широчайший коридор, в котором в 1941 году наступала группа армий «Юг», а в 1944 году развернулись события Львовско-Сандомирской операции. «Южнее Полесья» – это удар, прежде всего, в Южную Польшу, на Люблин и Краков, но никак не в Румынию. И потрудись Резун ознакомиться с документами советского военного планирования, то он бы с удивлением обнаружил, что удары на Люблин и Краков там есть, а по месторождениям Плоешти почему-то отсутствуют.

Наконец, утверждение про выбор между Северным (севернее Полесья) и Южным (южнее Полесья) ТВД, который сделали в результате игр, абсолютно неверно. Как мы помним, главным Южный театр военных действий стал ещё в «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года. Основные действия севернее Полесья уже в данном плане рассматривались, как вынужденные. После утверждения «Соображений…» 14 октября 1940 года о каком-то выборе речь уже и не могла идти. Как известно, в армии приказы не обсуждаются, а выполняются.

Не только Резун и его сторонники неверно оценивают цель и роль январских игр, но и историки, вполне здраво освещающие события Второй мировой и Великой Отечественной войн. Например, В.В. Абатуров считает, что «разработанные в оперативных планах варианты действий проверялись на учениях, в частности, на двух оперативно-стратегических играх (т.е. январских играх на картах – И.Д., В.С.)…» и что «по итогам игр к 11 марта 1941 года был разработан «Уточнённый план стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и на Востоке»» [1; 13, 17].

В том же ключе высказывается М. Мельтюхов:

«Для отработки «северного» и «южного» вариантов 2 – 6 и 8 – 11 января 1941 года в Генштабе проводились две оперативно-стратегических игры…

Переработку документов оперативного плана с учётом опыта январских игр возглавил новый начальник генштаба генерал армии Г.К. Жуков» [50; 89-90].

Схоже говорят об играх Л. Лопуховский и Б.Кавалерчик:

«Главной целью игр была отработка вариантов принятого недавно оперативного плана» [47; 350]. И далее: « В результате (игр – И.Д., В.С.) был сделан вывод, что нанесение главного удара на юго-западном стратегическом направлении при одновременном сковывании противника путём частных операций на северо-западе и в Румынии позволит решить несколько ключевых стратегических задач и обеспечит дальнейшие успешные действия Красной Армии» [47; 354].

Как видим, всех этих исследователей «роднит» с Резуном утверждение, что игры «обкатывали» реальные оперативные планы РККА. Хотя, конечно, ни о каком вторжении в Европу указанные историки не упоминают (за исключением М. Мельтюхова, но он, как помним, сторонник теории подготовки не агрессивной, а превентивной войны СССР против Германии). Но оппонируют они, как ни странно, не Резуну, а старым советским легендам, существовавшим вокруг игр. В.В. Абатуров, явно имея в виду мемуары Г.К. Жукова1, пишет:

«…каким бы ни был на то время план прикрытия государственных границ – хорошим или плохим, для игр это не имело ровно никакого значения…» [1; 15].

Вторят В. В. Абатурову Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик:

«Таким образом, игры, вопреки расхожему мнению, не имели ничего общего с реальными проблемами, которые пришлось решать Красной Армии и её командованию в начальный период Великой Отечественной войны» [47; 351].

Может показаться странным, что последние авторы сначала увязывают игры и военное советское планирование, а потом говорят о том, что игры не имели ничего общего с реальностью. На самом деле, противоречие кажущееся. Они говорят не об отсутствии связи с реальными оперативными планами РККА, а о том, что сами эти планы не отражали складывающуюся реальность. Другими словами, не наступление надо было планировать, а стратегическую оборону, прикрытие госграницы. Т.е., по сути, утверждение Л. Лопуховского и Б. Кавалерчика – «камень в тот же огород», что и слова В.В. Абатурова: январские игры не прорабатывали планов прикрытия границы. Но подобное утверждает и Резун. В общем, не с теми мифами борются эти историки. Про советскую «мифологию» можно было бы и позабыть, ибо она – «дела давно минувших дней». Сейчас противник у здравомыслящих историков другой.

________________________________________

1 В «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович замечает: «Военно-стратегическая игра в основном преследовала цель проверить реальность и целесообразность основных положений плана прикрытия (выделено нами – И.Д., В.С.) и действия войск в начальный период войны» [29; 188].

Что же было в действительности? Для чего проводили игры на картах в январе 1941 года?

Опубликованные материалы игр сами ясно отвечают на эти вопросы. В задачах на их проведение сказано:

«1. Дать практику высшему командованию:

а) в организации и планировании фронтовой и армейской операции, её боевом и материальном обеспечении на всю глубину;

б) в управлении операцией, организации и обеспечении взаимодействия вооружённых сил и родов войск и управлении тылом» [34; 54].

Итак, главная цель игр – соответствующая подготовка высшего командного состава РККА, развитие его навыков по управлению большими массами войск в ходе боевых операций.

Но, может быть, продекларированные задачи – только маскировка истинных целей игр?

Что ж? Проверим это, рассмотрев их ход.

Прежде всего, очень показательным является факт перенарезки в первой игре полос фронтов относительно имевшей место, как по предвоенным оперативным советским планам, так и в реальности. Войска «красных» севернее и юго-западнее Мазурских озёр объединялись под управлением одного «Северо-Западного фронта под руководством Д.Г. Павлова. В реальности и по предвоенным планам эти войска разделялись между двумя фронтами – Северо-Западным и Западным. В учебных целях разделительную линию между Северо-Западным и Западным фронтами убрали, сочтя отработку операции смежными флангами двух фронтов чересчур громоздкой» [34; 54-55]. Хороша «отработка реального плана», не так ли?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43 
Рейтинг@Mail.ru