Игорь Ягупов
Факультет
59.
17 сентября 1990 года. Пятый курс.
– Вы должны провести не менее двенадцати уроков по литературе, два урока внеклассного чтения, четыре урока по русскому языку, две лекции по литературе… – отправляет нас на очередную педпрактику Пантелеева.
– Людмила Тимофеевна, нам же всего год осталось учиться, – не выдерживает Марина Долгирева на задней парте.
– Вы должны справиться с этим за шесть недель, – уверенным тоном, внушающим оптимизм, заявляет Пантелеева.
Школа № 10, 9-В класс. Тут суждено мне сложить голову свою. Или нет?
Я рассказываю девятиклассникам про «Плот «Медузы» Жерико, читаю им лекцию по «Валтасарову пиру» (Библия, Байрон, Гейне) и ухожу с практики, как мне кажется, не прорастив доброго зерна в их злобных душах.
60.
При взгляде на Марину как-то верилось, что она отдаст себя детям, не оставив камня на камне от личной жизни, которой у нее вроде бы и не было вовсе…
После удачной практики на четвертом курсе во 2-й школе Пантелеева уверяла Маринку, что сделает все возможное, чтобы добиться для нее места в этом престижном очаге образования и воспитания подрастающего поколения. Маринка была польщена и довольна.
Потом, ближе к распределению, Пантелеева, правда, развела руками:
– Вот если бы у тебя, Мариночка, была мурманская прописка. Вот если бы ты вышла замуж, получила прописку… Тогда, может быть.
И что вы думаете? Маринка вышла замуж, получила прописку, родила ребенка и… послала всю эту педагогику к такой-то матери.
61.
Марина Долгирева
– Нам так жаль, что Марина Борисовна от нас уходит. Она – наша любимая учительница. А нам теперь опять дадут какую-нибудь старую крысу, – с горечью поведали мне еще не умеющие врать гимназические шестиклассники, когда Марина бросила преподавание в одной из самых престижных гимназий города и пошла работать корректором в газету.
За такие слова можно было и остаться. Нечто подобное вряд ли услышит в свой адрес корректор.
– Я только теперь почувствовала себя взрослой, – заметила как-то Марина, перекочевав в корректорское кресло.
Что ж, с годами желание быть взрослой может сильно поубавиться, и образовавшуюся пустоту вряд ли заполнят выправленные гранки…
62.
Мы – переходное звено. До нас преподавался научный коммунизм, после нас – политология. Нам достался научный социализм. Его вел у нас декан Сомов. Он нес что-то маловразумительное на лекциях, мы – на семинарах.
Мечом карающим для Сомова был Эдик, у которого на каждое слово декана находилось пять в ответ. Со стороны Эдика было некорректно ставить декана в такое скверное положение. Хотя, с другой стороны, Сомов все равно не знал, чем занять нас два долгих семинарских часа. Эдик же с легкостью заполнял их доказательствами необходимости независимости Латвии или падения коммунистического режима в Советском Союзе. В изложении Эдика это было если и не совсем социалистично, то, по крайней мере, очень научно. Мы слушали его с обманчиво умным видом ротвейлеров, выполняющих команду «сидеть!»
63.
У нас общее языкознание. Чупашева как-то бочком заходит в аудиторию. Боже, как хорошо она знает русский язык. Кто мы по сравнению с ней в этом вопросе? Англичане мы. Англичане…
64.
Ольга Михайловна – строгий преподаватель. И очень культурный человек. Если бы ее назначили в расстрельную команду, она обязательно сказала бы приговоренному:
– Пожалуйста, разрешите вас расстрелять. Подвиньтесь чуть-чуть вправо, если вам, конечно, не трудно: так будет удобнее и мне и вам.
65.
Можно писать рефераты и защищать их перед экзаменационной комиссией, вместо того чтобы сдавать «гос» по научному социализму. Сомов увлек нас этой сомнительной выгодой, и мы бросились разбирать темы…
Мы сидим с Маринкой Дуничевой на стульчиках в деканате и водим моим пальцем по длинному списку. Многие темы уже застолблены – против них подписаны фамилии наших товарищей по несчастью.
В конце концов нам надоедает делать умные липа, и я выписываю против двух тем наши имена. Маринкино счастье в эту минуту, наверное, вышло в туалет, ибо недели через три, когда Дуничева уже натаскала из областной научной библиотеки кучу книг и настрочила листов десять темной мути то ли о мавританской рабочей партии, то ли о партии рабочего класса Бангладеш, Сомов подозвал ее на переменке:
– Марина, эту тему еще раньше выбрала Инна Цурихина. Тебе придется искать другую, Марина.
На Маринку жалко было смотреть.
– Послушай, давай я пойду к Сомову и подтвержу, что тема была свободна, кода ты ее выбирала? – предлагаю я.
– Не надо, – всхлипывает Маринка. – Сомов скажет, что Цурихина писала невидимыми чернилами, или еще что-нибудь.
Маринке пришлось сдавать «гос», а про народную партию Свазиленда поведала комиссии Инна Цурихина…
66.
Я вывожу в тетрадке: «13 сентября I990 года». Я готовлюсь конспектировать лекцию Смирнова по советской литературе.
– «Тихий Дон» как роман-эпопея, – оглашает Альберт Сергеевич тему очередной лекции.
Я пишу: «Т.Д» – роман-эпоп». По-научному это называется скорописью. Маринка Дуничева рисует на полях моей тетрадки жуткого вида лошадь…
– В центре «Тихого Дона» – социальная и духовная жизнь народа, не только казачества, в переломную, трагическую эпоху революции и гражданской войны, – начинает Смирнов, мерно покачиваясь в такт своей заунывной лекции. – Шолохов показывает, что произошло с народом в целом и что происходит с отдельными человеческими судьбами. То есть, на первом плане у Шолохова – человек. Шолохов старается быть объективным. Картины народной жизни занимают у него центральное место. Они показаны широко и в эволюции, а не в статике.
В начале романа имеется своеобразный эпический зачин. Это предыстория семьи Мелиховых. Шолохов психологически мотивирует необычность характера, темперамента Григория Мелихова, противоречивость его натуры…
– Что это за лошадь, Марина?
– Это конь. Гнедок.
Я начинаю рядом рисовать вторую уродину.
– Так, Григорий не может владеть собой в определенных случаях, не может обуздать себя, – это опять Смирнов. – Вся его жизнь соткана из противоречий. Это восходит к тому, что его бабка была турчанкой. Дед же тоже вел себя, как Григорий. Григорий способен противостоять общепринятому. Он не боится быть «белой вороной». Уже в предыстории автор показывает многие особенности казачьей жизни. Потом Шолохов подробно изображает казачью среду – семьи Мелиховых, Астаховых, Коршуновых. Он показывает их жизнь безо всякой идеализации. Так, он показывает патриархальные отношения в казачьей среде. Автор показывает сословную психологию казачества. Например, плохое отношение к чужакам…
– А это его жена, – говорю я Маринке. – Гнида.
– Все, – заявляет она, бросая вслушиваться в ахинею Смирнова, – давай рисовать «видеоклипы»?
Я хладнокровно киваю…
– Таким образом, – надрывается Смирнов, – Шолохов показывает не только жизнь людей в целом, но и многообразие отдельных личностей. Человек у него – существо не только социальное, но и биологическое. Шолохов показывает, что на судьбу человека влияют не только социальные, но и личностные качества, физические даже…
– Это наездник Гниды, – объясняю я. – Его зовут Разгульдяй.
– А это что у него в руке?
– Это не рука – это нога. Со шпорами.
– Нога со шпорами?
