Игорь Сотников
Живым не дамся смерти

Глава 1

Перекрёсток дорог бытия и тот самый шаг

– Здравствуйте, меня зовут Илья. Я сотрудник службы безопасности банка. Зафиксирована попытка перевода денежных средств с вашего счета. Это вы делали? – через громкую связь мобильного телефона озвучиваются условия для данного разговора.

– Нет. – С глубокой озадаченностью и потерей хладнокровия в голосе отвечает собеседник человека, представившегося сотрудником банка.

– Тогда для пресечения несанкционированного вами вывода средств с вашего счёта нам нужен трёхзначный код на оборотной стороне вашей карты. Пожалуйста, назовите его. – Делает быстрый переход от резкого к мягкому сотрудник банка на той стороне трубки.

– Одну минуту. – Со спешкой в голосе и заинтересованностью в своих действиях отвечает собеседник сотрудника банка, судя по раздавшемуся с его стороны скомканному смятению и шуму, то не сильно удачно пытающемуся вытащить из своего кармана портмоне с банковскими карточками. Что ж, и такое бывает, когда твои действия определяются поспешностью действий и тревогой не поспеть вовремя. Из-за чего самые обычные и простые действия с тем же портмоне, который нужно всего-то вытащить из кармана костюма, принимают крайне сложный поворот и портмоне не сразу вытаскивается из своего убежища, кармана, цепляясь там за ранее несуществующие препятствия (скорей всего, за вашу спешку).

Но вот кажется портмоне вынут и даже уже разложен на свои составные части на столе перед тем человеком, кто так вовремя был предупреждён об опасности, а ранее настигнут на своей обыденности жизни представителем службы безопасности банка, за что он всю жизнь будет ему благодарен и никогда его в будущем не забудет, вспоминая его добрым словом. – Есть ещё в нашей системе небезразличные люди. Кто не пройдёт мимо ближнего своего, на каком бы он месте в пищевой цепочке не находился, и проявит в его сторону живейшее участие.

А между тем все буквально банковские карты выгнаны скопом из глубин портмоне и среди них отыскана нужная. – Вы ещё здесь? – с подчёркиванием нервного в себе волнения, как признак исключительного доверия к тому человеку, кто столько участия проявил в твою сторону, выказав в себе столько человечного, задаётся вопросом собеседник на принимающей помощь стороне трубки.

– Да, я ещё здесь. – Очень серьёзным тоном голоса, и чтобы ни у кого не могло возникнуть сомнения в том, что проблемы своих клиентов не принимает близко к своему сердцу сотрудник службы безопасности банка, он же и говорит, вслед добавляя. – Называйте цифры кода, я их забиваю в базу.

– 6.6.6. – С подчёркнутой паузой между цифрами, чтобы они более отчётливо звучали, и сотрудник банка не смог никак ошибиться, называет цифры кода его волнительный клиент. Здесь наступает несколько неожиданная пауза, инициатором которой выступает сотрудник службы безопасности банка, раз от него теперь ожидался ответ, к примеру такой: «Принято. Теперь можете не беспокоиться за сохранность ваших средств. Мы их взяли под охрану». Но ничего из этого не последовало, а складывалось такое впечатление, что столь беспокоящийся о незнакомых для себя совершенно людях сотрудник банка, как будто заглотнул этот код, и там, в себе, им подавился.

И тут приходится уже не за себя, а сотрудника банка волноваться его буквально сейчас спасаемому от падл мошенников клиенту. – Вы замолчали. Что-то не так? – с участием задаётся вопросом спасаемый клиент банка.

– Я это… – сбивчиво отвечает сотрудник банка, видимо ещё не пришедший в себя от неизвестного рода помехи затесавшейся в его умственную деятельность. – А вы не ошиблись? – уже более внятно и разумно задаётся сотрудник банка спустя сразу. На что следует крайне неожидаемый и неожиданный ответ со стороны клиента сотрудника банка, прозвучавший совершенно другим тоном голоса, в котором не было места для сомнений и неуверенности, а он звучал чётко, уверенно и со знанием того, что его носитель хочет. – А вы? – После чего возникает опять пауза в этих абонентских отношениях и опять по вине сотрудника банка, явно сбившегося с толку от такой резкой смены настроений своего собеседника.

– Кто это? – теперь уже с сомнением и с тревогой в себе задаётся вопросом сотрудник банка.

– Странный для вас вопрос. – С проскальзывающей иронией отвечает собеседник сотрудника банка. – Моё имя забито в базе данных банка.

– Но это не вы. – С дрожью в голосе и с надеждой на что-то такое, в чём сейчас нуждается сотрудник службы безопасности банка, опять же он отвечает в трубку телефона.

– А кто же! – с таким чувством усмехается человек с обратной стороны разговора и телефонной трубки, что он сейчас и здесь всем управляет и он находится во главе развития всей этой ситуации, так неожиданно и кардинально развернувшейся в противоположную для сотрудника банка сторону. А вот что стало причиной всему этому развороту ситуации, то кроме этого сотрудника банка, возможно чрезмерно суеверного, это никому неизвестно.

– Я не знаю. Но это не вы. – С прощупыванием потусторонней для себя реальности, со стороны своего собеседника, прямо выговаривает свои слова сотрудник службы безопасности с придыханием.

– Если вы так в этом уверенны, то вы уже догадались, кто я. – Следует холодный ответ человека с другой стороны реальности и трубки телефона.

– И что мне теперь делать? – с просящими нотками мольбы задаётся вопросом сотрудник службы безопасности.

– Всё зависит оттого, какую вы перед собой ставите цель. К кому в себе в итоге хотите прийти. – С той же неотвратимой назидательной холодностью даёт ответ сурового вида человек, и на этом всё, достаточно с того, что было сказано, и этот разговор завершается лёгким нажатием пальца руки на экран телефона. После чего уже можно зафиксировать итоги этого, несколько и так вдруг возникшего разговора между человеком в трубке телефона, по неизвестным для присутствующих в этом кафейном заведении людей причинам выдающим себя за сотрудника службы безопасности банка и человеком, выхватившим предусмотрительно и резко из рук мимо себя проходящего Зануды, как бы его охарактеризовали здесь многие вслед за этой данной ему характеристикой всё тем же резким человеком (а так-то его в кругу семьи и знакомых зовут Никифер Петрович, ну и занудой тоже, как очень ловко за ним подметил всё тот же самый человек с грубой харизмой и энергетикой в себе), кто и задал тон всему этому разговору с человеком в трубке.

И человек серьёзного вида и преимущества в себе в виде грубой харизмы и всего того, что от неё исходит, сидящий за своим столом, на котором лежал этот телефон, молча так откидывается на спинку своего стула, и пока что даёт всем тут находящимся вокруг людям время поразмышлять над тем, что это сейчас было, и что дальше будет. А учитывая то, что заинтересованных лиц вокруг не слишком много, – сидящий напротив знакомый этого человека с грубой харизмой в себе, и тот Зануда (Никифер Петрович, если не забыли), кто, по мнению человека с грубой харизмой, посчитался не готовым к вот такого рода разговорам по безналичным душам, и он был отстранён от этого разговора в одно мгновение, – то вопрос только к ним насчёт того, как долго им оставаться на своих зрительских местах. В случае с Занудой (Никифером Петровичем), то стоя.

– И что мне теперь делать? – к некоторому удивлению за себя, задаётся вопросом Зануда, желающий вернуть себе телефон и убраться отсюда по добру по здорову без других существенных для себя затрат, на которые прямо указывает такое развитие ситуации вокруг его телефона и этого возникшего разговора.

Человек с грубой харизмой с удивлением поворачивает голову в сторону Никифера Петровича всё же, раз он такой надоедливый и достающий, с долей недоумения в своём взгляде, где делается попытка вспомнить этого назойливого человека, смотрит на Никифера Петровича, и вот же радость для Никифера Петровича, он вспоминается этим человеком хоть и с грубой харизмой в себе, но с самыми обычными и обыденными запросами к себе и к своему быту.

– Ну и настырный же ты тип, Никифер Петрович. – Так и говорит ирония в глазах человека с грубой харизмой. – Вот до всего тебе есть дело и всё ты не успокоишься, заставляя людей для тебя совершенно посторонних о тебе заботиться и проявлять гражданскую бдительность, и что удивительно, то в очень удивительной форме. Тебе, видите ли, не предстало думать и жить не по обозначенным другой логикой развития событий ситуациям, мир для тебя лежит в одной плоскости понимания, и … Научитесь, Никифер Петрович, слушать, если не людей, то хотя бы самого себя. И тогда вы не будете такой занудой. – Последнее, конечно, было лишним со стороны человека с грубой харизмой и на слова к тому же, хотя он эту свою грубость по отношению к своим собеседником называл честным и открытым разговором.

Но Никиферу Петровичу от этого не только не легче, а его эти слова, покоробив, взяли его за живое, – опять зануда! – и он без всякой со своей стороны благодарности, без прежнего требовательного желания потребовать объяснения своего поведения от этого грубого человека, с ни с того ни с сего выхватившего из его рук телефон, когда тот прозвонил вызовом, хватает со стола свой телефон и давай наутёк быстрым ходом отсюда, из этой забегаловки, как теперь он думает и считает, а не приличного заведения по предложению своему посетителю и гостю хорошего кофе с нагрузкой в виде пирожного.

Но человек с грубой харизмой, в отличие от этого неблагодарного и в чём-то англичанина (их юмор в плане проявления своей вежливости и правил хорошего тона ему очень близкий) Никифера Петровича, видимо никакого толка не видящего в таких тонкостях проявлений своего юмора, – где тоньше там и рвётся, вот как рвёт шаблоны этого юмора Константин (человек с глубокой харизмой, уж и заждавшийся того самого тонкого момента, когда он может ближе к своей сути быть представлен), – не забывает попрощаться словом с Никифером Петровичем, бросив реплику ему в то место, каким он решил с прощаться с Константином, ставящую на их знакомстве точку с запятой. И причём жирную.

– Запомни, Никифер Петрович, это твоя точка сохранения. От неё ты можешь отталкиваться, а может не отталкиваться в своей последующей жизни. – Сказав это Константин возвращается к своему товарищу за столом и через вопрос возвращается к прежнему с ним разговору. – Так на чём мы остановились, Илья?

– Или на ком? – с несколько нахальной улыбкой, по причине сквозящей в ней иронии, задаётся в ответ вопросом товарищ Константина Илья, чьё имя определённо чем-то связано с именем того сотрудника службы безопасности банка. И возможно по этой в том числе причине, – хотя нет никаких достоверных доказательств того, что Никифер Петрович обладал информацией об имени товарища Константина, – всё тот же Никифер Петрович, в несколько завуалированной форме выказал недоверие Константину и его методам оказания юридической помощи людям без должного жизненного опыта и юридического образования. Где он в процессе дальнейшего общения с Константином и его товарищем, мог запросто впасть в ещё большее затруднение, проведя необдуманные параллели и найдя поверхностные связи между так близкими лингвистически и так далёкими по смысловой нагрузке именами товарища Константина и сотрудником службы безопасности банка. Так что то, что Никифер Петрович так слинял по-быстрому, вникнув в суть происходящего только интуитивно и несознательно, было не таким уж и плохим вариантом для их расставания.

– Может и на ком. – Задумчиво сказал Константин, покручивая в пальцах своей руки что-то похожее на медальон. – Хотя, наверное, эти вещи неразрывны между собой.

– Ты это о чём? – задался вопросом Илья.

– О том, что вещь несёт в себе человеческое определение. Как в плане детали формирования и обозначения его мира, если глобально, так и отражения души человека, если эта вещь является делом рук человеческих, вложившего в неё душу, как это говорят о вещах, которые человек создал с любовью. – В дымке лёгкой мечтательной задумчивости проговорил всё это Константин.

– Это ты к чему всё это говоришь? – со стороны Ильи следует вопрос.

– А ты знаешь, что такое обол? Какого его предназначение? – задаётся в ответ вопросом Константин. И, судя по тому, что он в этот момент выдвигает на первый план внимания Илья свой медальон, положив его перед собой на стол, то этот его вопрос относится к вот этой, с обыкновенную монету, пластине, по причине её древности с трудом различимыми символами на ней.

– Без твоих знаний мои будут неполные. – Уж очень ловко отвечает Илья, уходя от прямого ответа.

– Обол служил платой для перевозки души умершего через реку Стикс Хароном. Его клали на глаза умершего или в рот, как понимаю, для большей сохранности. – Продолжая смотреть куда-то в себя, проговорил Константин. Дальше им предполагалось озвучить добавление, но Илья его перебил, задав провокационный в чём-то вопрос. – А твой откуда?

– Мой то? – задумчиво спросил скорей самого себя Константин, поднимая со стола, как выясняется сейчас, то не медальон, а некий обол, концентратор душевной платы за проезд через реку Стикс в мир потустороннего, ещё называемого здесь миром мёртвых. – Да, было дело, не смог удержаться оттого, чтобы не узнать, что находится у женщины на кончике её языка. – А вот это было совсем непонятно и одна большая загадка для Ильи, вытянувшего своё лицо в сторону вопросительного недоумения.

– Ты это о чём? – с растерянностью в себе задался вопросом Илья.

А вот на этот раз Константин не спешит отвечать, а он сперва берёт со стола чашку кофе, который уже начал не только остывать, но и выветриваться в своём душевном аромате, делает из неё пару настойчивых и глубоких глотков, после чего возвращает чашку на прежнее место, откидывается на спинку стула, и вот теперь можно и поговорить на столь деликатную для себя тему неограниченного ничем человеческого любопытства. Которого, как Константин понимает Илью, у того до беспредела много, раз он пытается его разговорить о вещах им может быть давно желаемых забыть, а ему всё этого сделать не удаётся, в том числе и по причине вот такого настойчивого любопытства со стороны Ильи.

В общем, Константину пришлось не смириться, а только принять неизбежное, – человеческую инстинктивность мышления, где любопытство есть его самый первый рефлекс, – и он, образно вздохнув, – что ж, принимаю тебя, Илья, таким, какой ты есть, созданным по образу и подобию людей склочных и болтливых, – начал свой пояснительный за себя и этот обол рассказ.

– Как-то раз, в один из самых обычных дней или вечеров, что не суть важно, раз я уже это не столь отчётливо помню, которые характеризуются эпитетом: «Тогда-то точно помню, что ничего не предвещало вот такого события, которое нас всех в итоге повергло в шок и трепет», когда всё это вместе взятое ко мне не относилось, а я всем собой стремился к точке обратного отсчёта, правда, ещё не переступив ту самую границу, которая отделяет два мира – мир разума и сознания от его изнанки, мира, скажем так, не познанного нами разума и сознания, вот всё это в итоге и произошло. В общем, я переступил порог морга, так называемое место окончательной регистрации граждан. Сказал Константин, и его тут же памятливо озарило, и он сделал пояснительную оговорку. – Это всё-таки произошло ночью. Днём бы мне туда было с трудом попасть. Не особо желателен в том месте живой человек. Все боятся чего-то. – Здесь Константин сделал небольшую паузу, чтобы … Ну, чтобы осмыслить эту высказанную собой мысль о нежелательности нахождения живых людей в таком месте, куда заглядывает по ночам смерть, и там все чего-то боятся – скорей всего, вот такой близости к смерти.

– Уж и не буду уточнять каким образом мне удалось забраться в эту прихожую в потусторонний мир, где привратники мира мёртвых, патологоанатомы, ставят окончательный диагноз жизни человека, поступившего сюда, и на основании чего ими готовится сопроводительная записка, от которой будут отталкиваться в своей судебной оценке лица, ответственные за приём в мир мёртвых новых пилигримов. И вот здесь-то я и встретил её. – Константин неожиданно для Илья сделал вот такое значительное фиксирование факта, без всякого логического перехода к этой информации. И Илья, застигнутый врасплох, вынужден был рефлекторно реагировать, задав вопрос. – Кого её?

Константин задумчиво покрутил в руках обол, выглянул из этой задумчивости и ответил. – Её, Психею. – Что было, не то чтобы мало, а сказанное Константином вообще ничего не объясняло для Ильи. И он наметился было задаться новыми вопросами по следам открывшихся только сейчас перед ним фактами об этой Психеи, но Константин не дал ему возможности спросить, продолжив свой рассказ.

– Я её обнаружил не в секционном шкафу, где хранятся готовящиеся к длинной переправе пилигримы, а она находилась на центральном столе прозекторской. Видимо, по этой причине я её сразу и не обнаружил, войдя в это помещение, – да и прикрыта она была, – где было не просто темно, а как-то по-особому сумрачно при этом аварийном, синеватом освещении ночников. Плюс относительно поверхности низкая температура усиливала эффект напряжённости, вызывая во мне лихорадочное состояние со своим разбегом мурашек. А всё это вместе навевало не самые простые мысли, сковывая меня по большому счёту в одном состоянии нервного возбуждения. Вот я и держался одной стратегии при перемещении по помещению прозекторской – держаться в тени самого себя, как бы это ненормально и без понятия, чтобы это значило, не выглядело, не делая никаких отступлений, ни шаг влево, ни шаг вправо, концентрируясь только на одном – на секционном шкафу, где хранились капсулы с пилигримами.

И к вот этому шкафу и были направлены все мои целеустремления. И я, держась этого направления движения, чтобы также не сбиться на своём пути к нему, по сторонам не отвлекался, с большой осторожностью следуя по помещению прозекторской. И вот когда я практически достиг своей цели – секционного шкафа, смотрящего на меня несколько грубо (что ты здесь забыл, и тебе не рано ли интересоваться событиями своего будущего дня или вечера) и высокомерно с высоты своего тайного предназначения, где я остановился в нерешительности, чтобы ответить на последние для себя вопросы о причине своего здесь нахождения, – для чего я здесь и что я здесь ищу? – как вдруг, – а здесь любое действие звучит, как вдруг, – до меня из-за моей спины доносится какой-то шум, неясного для меня определения. Что меня не только одёргивает от всего мной сейчас задуманного, а я вгоняюсь в ступор с невозможностью пошевелиться от сковавшего меня, не буду скрывать, испуга.

Так я стою какое-то время, прислушиваясь к каждому шороху, ожидая в любой момент наложения на моё плечо ледяного приветствия вырвавшегося из глубин этого шкафа пилигрима, пока меня не отпускает понимание того, что это я сам себя слишком завёл и есть вполне значимая вероятность того, что за этим шумом стояла моя мнительность. И я, собрав все силы в кулак, резко оборачиваюсь назад (эта резкость для того мной была применима, чтобы при случае не самого благоприятного для себя развития ситуации, выиграть для себя время в противостоянии с нечто), и… Вновь застываю в одном положении своего обездвижения.

И на этот раз от странно-притягательной и в чём-то сказочно-фантастической картины представления спящей красавицы в своём метафорическом хрустальной гробу. А если отбросить в сторону всё это наслоение художественного вымысла и фантазии, которые в качестве защитного механизма возникли в моей голове, то я увидел девушку, одну-одинешенькую (так мне она охарактеризовалась), лежащую на разделочном столе.

И оказавшись так для себя неожиданно один на один и лицом к лицу с девушкой и этой картиной спящей красавицы, которую в отличие от оригинала, как мне тогда думалось, одним неосторожным движением можно разбудить, – а вот что в ней разбудишь, нескончаемую ярость или бесконечную к тебе любовь, то кто знает, – я и не мог пошевелиться, не понимая, как мне дальше себя вести и действовать. Правда, стоять на одном месте и ничего не делать это точно был не выход из создавшегося положения. И я всё-таки решился и выдвинулся навстречу своей судьбе (так мне иносказательно сейчас виделся любой свой шаг) в лице этой девушки.

– И знаешь, что первое я увидел, подойдя к столу с ней буквально в упор? – а вот это было несколько неожиданно для Ильи, к кому и относился этот вопрос Константина. И, естественно, и откуда он может это знать. Что он и показывает, пожимая плечами.

– Я увидел на её языке, который она так дерзко, несмотря на своё подчинение так сложившимся обстоятельствам, показывала тому, с кем она никогда не смирится и не подчинится его воле, вот этот предмет, обол. – С проскальзывающей грустью в тоне своего голоса сказал Константин, крутя обол в руке. – И мне вдруг до чего стало легко и радостно при виде такой её борьбы за себя и дерзости поведения, с вызовом тому, кто всеми своими силами пытается её убедить в подвластности своего предназначения внешним обстоятельствам, даже на пути к своему последнему пункту назначения, который она не собирается считать окончательным, что я подмигнул этой спящей красавице, теперь понятно, почему она с такой долей туманности в своих глазах на меня смотрела – она в себе предполагала загадку, а мне нужно было её разгадать.

Ну а я, под воздействием всего того, что меня при виде этой красавицы вдохновило, забыл о всей своей серьёзности и тех намерениях которая она предполагала, приведя меня сюда, чтобы взглянуть в глаза смерти и найти для себя ответы на волнующие меня вопросы, теперь задавался совсем другими вопросами. – И что всё-таки это значит? – с той же насмешкой над судьбой, которую сейчас демонстрировала эта девушка, задался я этим вопросом к ней. – Кого ты хочешь вывести из себя? Хотя подожди. – А вот это уже чересчур и несколько кощунственно было с моей стороны говорить в её сторону. Куда ж она уйдёт в её то положении. Если, конечно, не учитывать её несогласие со своим предназначением не ею выбранным, и её непрекращающуюся даже после смерти борьбу за свою самостоятельность быть собой. Это всё видимо и меня наполнило новым пониманием себя и своей жизни, и переформатировав меня в раз, теперь заставило так запанибратски обращаться с тем, с кем по их определению не шутят, как я о них думал до встречи с этой девушкой.

– Так это твой обол. Плата лодочнику Харону за свой провоз через Стикс. – Догадался я. – И почему во рту, а не на глазах? – с необъяснимой радостью в себе обратился с этим вопросом я к незнакомке. И, конечно, отвечать на этот вопрос вслух именно мне, но при содействии вида лукавства и задиристости в незнакомке. – Во-первых, чтобы самой не проболтаться, где лежит плата за проезд, а во-вторых, так наиболее безопаснее. Какой дурак решит сунуть свой палец в рот девушки. – А вот здесь эта загадка Константина была раскрыта, перебившим его на полуслове Ильёй, заявившим с насмешливой иронией следующее:

– Как понимаю, то ты.

Константин со своей стороны не считает нужным реагировать на всякие глупости, которыми вечно полон Илья, и он со словами: «Может итак», продолжает свой рассказ. – И вот я стою, смотрю на неё и на этот обол, и думаю какую-то прямо глупость: «Что у девушки на языке…», и в этот самый момент, уж и не знаю, как это получилось и что за всем этим стояло, обол начинает двигаться и скатываться с языка, противореча всем законам физики и притяжения. Ну а, действуя чисто механически и на рефлексах, перехватываю обол и …опять замираю, ощущая внутренний пульс обола, отдающийся в моей руке. Где за всем этим я не замечаю того, что спустя мгновение заметил, посмотрев на незнакомку – теперь показывающей язык мне тем, что она закрыла рот и прикрыла глаза.

И теперь я стою в полной растерянности и непонимании того, что сейчас было, а чего не было. – Мне что, всё это показалось?! – нервно и с душевным волнением задаюсь я этим вопросом. И ответить на этот вопрос утвердительно мне не даёт обол в моей руке, который пульсирует некой самостоятельной мыслью и тайной, которую, как мне начинает пониматься, предстоит разгадать мне.

– И кто же ты такая? – обращаюсь с этим вопросом я к незнакомке, крепко держа в руке обол.

– Психея. – Раздаётся голос в моей голове, ставя меня опять в тупик понимания сути происходящего.

– Психея? – обращаюсь я с этим вопросом к незнакомке, в упор глядя на неё, чтобы ничего мимо себя не пропустить. – И в тот момент, когда во мне уже возникла уверенность, что она вот-вот сдастся и раскроет всю ту ловкость чьего-то злокозненного ума, решившего меня так жестоко разыграть, как со стороны входных дверей раздаётся грохот чьего-то падения, в один момент меня загнавший под разделочный стол на котором лежала Психея. И я, обмерев и замерев в себе, находясь в прикрытии свисающих со стола клеенчатый покрывал, пока не успокоилось сердцебиение, засел в этой своей засаде и весь сконцентрировался на наблюдении за тем, что сейчас происходит за внешними пределами той щели, которая имелась в наличие в свисающем со стола покрывале.

И пока что мне ничего, кроме ножек соседнего стола не было видно, и я в основном рассчитывал на свой слух, прислушиваясь к каждому звуку, рождающемуся в темноте. А вот с этим звуковым вопросом никаких проблем не возникло. Тот, кто стал источником возникновения этого шума падения, и не пытался себя скрывать, и он очень отчётливо для меня себя проявлял.

– И как понимать всю эту хренотень?! – с долей иронии и насмешки, а также холодной язвительности, сделал это замечание в сторону неизвестности незнакомец, судя по раздающемуся сейчас шуму хлопков рук, то отряхивающему себя от того, с чем он соприкоснулся при падении, познав, так сказать, бренность жизни и ветхость ступенек пола коридора. – Могу понять, как свою спешку. – Усмехнулся незнакомец, встревожив меня разговорами с самим собой. Что вполне может указывать на расстройство личности этого типа. А это очень неоднозначная характеристика для человека. Чему вслед следует и подтверждение. Правда, я сперва был несколько сбит с толку и впал в растерянность, услышав со стороны входных дверей два разных голоса. Где один был мужского, грубого типа, очень прямолинейно и без лишнего притворства изъясняющийся. Тогда как второй голос говорил очень по-женски – затейливо, очень мягко и вкрадчиво, всё это разбавляя скрытой иронией и забирающей прямо под кожу язвительностью.

Я даже сперва осёкся в себе, вопросив. – Их что, там двое? – А так как ответить на этот вопрос было прямо сейчас невозможно мне сделать из того положения в каком я находился, то мне пришлось сидеть тихо и ориентироваться на слух, внимательно прислушиваясь к тому разговору, который сейчас шёл из-за входных дверей по следам услышанного мной шума падения. – Может к тому, кто там упал, пришёл на выручку работник морга? – предположил я и давай слушать.

– И зачем мне так спешить? – задаётся к себе, а к кому же, как я ещё думал, рассматривая вариант с расстройством личности незнакомца, новым вопросом незнакомец обсессивно-компульсивного расстройства, как мне такой диагноз, о котором я кроме интересного названия ничего не знал, в голову почему-то пришёл (это чтоб я был более убедительней).

– Ты знаешь. – Отвечает женский голос с таким ехидством в своём произношении, что я прямо на зад свой хлопнулся от потрясения, при учёте того, что я на нём итак сидел. И в этот момент меня в первый момент и посетила мысль о нахождении за дверью не одного человека.

– С чего это ты взял? – не может всего того, на что тут намекают, понять тот, кто там упал, и судя по грубому мужскому тембру голоса и неприхотливости использования им того, что в нём и в событиях вокруг себя есть, то принадлежащий человеку прямолинейному и мужского характера жизни и своего в ней представления.

– Потому, что я тебя, как себя знаю. – С до чего же ехидной насмешкой говорит так называемая помощница этого простого человека. Кто уж лучше сам, без вот такой помощи справится с той напастью, которая ему встретилась на пути к своей цели.

– С этим не поспоришь. – Всё же соглашается личность мужского генотипа.

– И знаешь. С чем ещё не поспоришь. – На одном не может остановится Она, предлагая для рассмотрения ещё какой-то там вариант с подвохом.

– А ну-ка скажи. – С вызовом говорит Он, как оказывается, не такой уж и тюфяк, и готовый спорить и спорить, если что не по нему будет.

– Пока мы с тобой тут припирались, мы всё накопленное время растеряли. – А вот это было неожиданно для того за дверью, кто был Он. На что в ответ ничего словесного не звучит, а оттуда раздаётся движение в сторону войти внутрь помещения прозекторской – вначале раздаётся звук открытия двери, затем в неё делается пару шагов, после чего следует их остановка и помещение накрывает всё проникающий, тяжёлый шум тишины, в которую погружается прозекторская под взглядом крайней внимательности ко всему вошедшего. Где даже пробившая меня мысль: «Так это всё-таки один человек!», чуть не раскрыла меня, как мне так показалось, заставив в себя до предела сжаться.

И вот тут-то до меня доносится тот самый голос, который чуть раньше прозвучал в моей голове и открыл для имя этой девушки на столе. – Психея. – Правда, он на этот раз прозвучал с таким удивительным женским тембром душевной проникновенности, что на него так и порывалось ответить даже мне, хоть этот зов ко мне и не относился.

Но видимо та, к кому относился этот зов, была покрепче меня в нервах и искушённости, и она, Психея, и носом, если говорить фигурально, не повела в сторону того, кто её позвал. А вот с чем это было связано, то откуда мне знать, а если предполагать, то на отличном знании Психеи того, кто её сейчас звал. И это её знание не позволяет ей идти навстречу тому, кто её сейчас зовёт. И я нутром чувствую, что здесь имеет место не один их антагонизм взглядов на окружающее, а здесь имеет место полное непринятие сути друг друга.

– Вот же упрямая. – Звучит мужской голос со стороны вошедшего. После чего раздаются шаги и как мной понимается, то в сторону стола с Психеей и мною под ним, заставляя меня опять сосредоточиться в самом себе, неожиданно для себя ощущая холодный озноб в спине и какую-то странную, ни разу до этого момента неощущаемую мной зыбкость своего положения, характеризующуюся неуверенностью в себе и какой-то зависимостью от внешних обстоятельств.

А тут ещё в единственное окно во внешние пределы – щель в покрывале, объявились ноги зашедшего человека, уж точно не прибавившие мне уверенности своей близостью и своим жутким, как единственное формировалось у меня мнение о них видом. Хотя при других условиях встречи и рассмотрения такого рода обуви, которую на своих ногах носил сейчас человек передо мной стоящий, – тревога и некоторый страх наполняли меня и все мои мысли оформляли в единении с ними, – она бы не показалась мне такой уж необычайно зловещей. Один в один как носил в кино про эльфов Толкиена всадник местного апокалипсиса. По причине чего мне решилось, что зашедший сейчас в прозекторскую, всё же скорей мужик, чем баба, хоть и такая зловредная. – Метафизирует своим образом, чтобы нагнать жути и испугать.