Игорь Скорин
Обычные командировки. Повести об уголовном розыске

– У нас в уголовном розыске народу раз-два и обчелся. Я, Киселев и два инспектора: один в отпуске, а другой уехал сдавать экзамены в юридический. Киселев у нас на розыскных делах сидит, а два других текущими делами занимаются. Мы с Женей Роговым взяли себе работу с молодежью, приходится на внештатных опираться. Важнее профилактики дела у нас нет. Ворами да грабителями становятся-то не сразу. Начинается с ерунды, с мелочи, а повзрослели – глядишь, за крупное взялись.

Макаров говорил с жаром, разнервничался, и Дорохов пришел ему на помощь:

– Я полностью с вами согласен, Георгий Петрович.

– А есть такие, что думают иначе: нечего с ними цацкаться, в тюрьму, мол, нужно их, тогда живо исправятся. Эка невидаль: за шиворот да в тюрьму… А ты попробуй не допусти до плохого мальчишку, останови вовремя! Вот мы с Роговым с ними и занимаемся, – усмехнулся майор и уже более спокойно продолжал: – Может, не всегда удачно. Что касается дружинников, то это основные наши помощники. Лаврова я помню, стоящий, справедливый. Я ему несколько раз серьезные задания давал.

– Может, за эти задания с ним и хотели свести счеты? – спросил Дорохов.

– Все может быть, но при чем здесь Славин? Он у меня ни разу ни по одному делу даже косвенно не проходил. Если Сергей действительно решил расправиться с Лавровым, то для этого должны быть веские основания… Ручкина не нашли? – обратился майор к Рогову.

– Нет, Георгий Петрович. У него через четыре дня кончается отпуск. Приедет – поговорим.

– Этот Ручкин, по-моему, должен пролить свет. Парень разбитной, общительный. Вам про беседку в сквере рассказывали? Так он там в первой пятерке. Была у нас тут воровская группка, так его однажды приглашали на дело, но Ручкин повел себя достойно, не только отказался, но и ребят отговаривал. С Лавровым они приятели, хотя как эта дружба сложилась, я себе и не представляю. Кстати, Женя сказал, что на месте происшествия была какая-то супружеская пара, забыл их фамилии. Вы с ними не разговаривали, Александр Дмитриевич?

– Нет.

– Может, они какие-нибудь детали припомнят?

– Поговорю обязательно.

– И еще, Александр Дмитриевич, просьба у меня к вам: кража из магазина висит с прошлого года, может, выберете время, посмотрите, как говорится, свежим глазом…

– А я уже сегодня просил Киселева дать это дело. Обязательно познакомлюсь.

– Кстати, как вам показался наш старший инспектор?

– Не знаю, что и сказать…

– Не показался, значит. Розыскник он отличный и, в общем-то, человек неплохой.

Майор взглянул на часы и встал:

– Вы извините меня, товарищ полковник: здесь процедурная сестра строже армейского старшины. Опоздаю – всем врачам нажалуется.

Они проводили Макарова к большому четырехэтажному больничному корпусу и, попрощавшись, ушли.

Вечером, около семи часов, к Дорохову пришли дружинники. Рогов протянул полковнику список:

– Здесь весь наш актив. Народ добросовестный, выполнят любое задание.

Дорохов оглядел собравшихся. Все сидели чинно, настороженно, видно понимая, что им предстоит важное дело.

– Вот что, друзья, придется обойти квартиры во всех трех домах, которые объединяют двор с той самой аркой, и поговорить буквально с каждым жильцом. Тех, кого не застанете сегодня, придется навестить завтра. Имейте в виду, нельзя пропустить ни одной квартиры, ни одного человека. Нужно отыскать всех, кто в тот вечер вернулся домой после одиннадцати, и побеседовать. Может, кто-нибудь видел во дворе Славина, а может быть, и еще кого-нибудь. Постарайтесь выяснить, не было ли у кого-то в тот вечер гостей, когда они разошлись и где живут. О ноже спрашивайте осторожно, лучше в конце разговора. Надеюсь на вашу вежливость и корректность.

– Можно вопрос? – поднялся во весь свой огромный рост Семен Плетнев. – А как быть с теми, которые нам что-нибудь расскажут про нож или драку? Приглашать к вам сюда?

– Не надо никого никуда приглашать. Поговорите, если сомневаетесь, что не запомните, то лучше запишите, а потом все доложите.

Ребята ушли искать свидетелей и злополучный нож. «Найдут ли?» – думал Дорохов. Он пододвинул к себе два объемистых тома, на обложке первого было крупно выведено: «Кража из промтоварного магазина». Листая документы, наткнулся на список: «Посещающие беседку в сквере». Возле каждой фамилии был указан возраст, место жительства и кое-какие сведения. Об одних говорилось, что они играют в карты, другие постоянно пьянствуют, третьи хулиганят и дерутся. Дорохов стал внимательно изучать фамилии. Пятым в списке оказался Степан Ручкин, двадцати шести лет, техник механического цеха, злоупотребляющий спиртными напитками и любитель картежных игр. Четырнадцатым по счету в списке был Сергей Славин, о котором говорилось, что он угощает подростков водкой, играет на деньги в карты и пользуется авторитетом. Одним из последних оказался Ершов.

Полковник набрал номер телефона дежурного по городскому отделу.

– Говорит Дорохов. Где капитан Киселев? Ушел с дружинниками? А Рогов тоже?.. Тогда будьте добры, доставьте ко мне осужденного за мелкое хулиганство Ершова.

Ершов независимо осмотрел кабинет, стрельнул глазами в Дорохова и небрежно уселся на стуле, всем своим видом показывая: «Спрашивайте – я готов отвечать». Александр Дмитриевич в свою очередь, не скрывая любопытства, смотрел на парня. «Парень как парень, – размышлял полковник, – неплохо одет, глаза живые, с хитринкой, видно, привык быстро схватывать обстановку. Но откуда такая самоуверенность? Ага! Вошел в роль “трудного”, привык, что все с ним нянчатся, все опекают, даже целая дружина. А вот интересно, какие у них отношения с бригадиром – Плетневым? Боюсь, прав Рогов: однажды этот самый тяжеловес не вытерпел и намял бока своему подшефному. Вполне возможно. А что, если я вначале ему немножко подыграю?» Дорохов достал протокол допроса, повертел его в руках и протянул Ершову:

– Это ваши показания?

Парень взглянул на свою подпись и, облокотившись на стол, небрежно ответил:

– Мои. Я давно собирался написать куда следует о безобразиях дружинников. Обнаглели они, гражданин полковник.

«Ага, все-таки “гражданин”, – мысленно отметил Дорохов, – и чин мой знает. Кто же тебя просветил? Киселев или старшина, что ко мне доставил? Значит, знаешь, что привели на допрос к полковнику, который в три раза старше тебя, и все-таки решил нахальничать? Ладно. Я с тобой буду предельно вежлив».

– Скажите, пожалуйста, Ершов, а кто из дружинников особенно безобразничает? О Лаврове вы рассказали, а как другие?

Ершов, прежде чем отвечать, поудобнее уселся, достал из кармана сигареты, спросил разрешения закурить, затянулся.

– Все они одинаковые. Я писал про Лаврова. Надо бы еще вам разобраться с другими, они тоже не лучше. Как чуть что не по них, сейчас с кулаками. Они всем нашим ребятам проходу не дают. Вот спросите у Воронина, он вам то же скажет.

Ершов продолжал говорить, а Дорохов думал, что просто необходимо преподать урок этому паршивцу, чтобы раз и навсегда понял, что наглость не может быть безнаказанной.

Он озабоченно взглянул на часы, было около восьми часов вечера, и извиняющимся тоном обратился к Ершову:

– К сожалению, нашу интересную беседу я должен на некоторое время прервать, но если вы не возражаете, то мы ее вскоре продолжим. Я прикажу, и вас отведут к дежурному.

– Уж лучше в камеру, гражданин полковник, там как раз сейчас ужин.

– Хорошо, – согласился Дорохов.

Через полчаса Ершов, довольный, улыбающийся, на правах старого знакомого, снова вошел в кабинет. Едва он осмотрелся, как лицо его от удивления вытянулось. Видимо, рассчитывал застать одного чудаковатого полковника, которому, как он успел сообщить своему дружку Воронину, «залил мозги», а в кабинете оказались и Рогов, и Зотов, и его опекун Плетнев. Между ними стоял свободный стул, и полковник предложил его Ершову. Тот сел осторожно, на краешек, опасливо поглядывая на своих соседей.

– Ну что ж, Ершов, расскажите о безобразиях дружинников, – предложил Дорохов. – Начните хотя бы с Семена Плетнева. Вы ведь в его бригаде работаете?

Ершова словно подменили. Не было уверенного в себе человека, небрежно ведущего беседу. На стуле молча сидел явно нашкодивший, провинившийся парнишка.

– Так вот, товарищи, Ершов как будто стесняется, придется мне самому передать вам, что он только что говорил. О безобразиях Лаврова он уже дал показания, потом я их вам прочту. Но Ершов сожалеет, что не написал жалобу и на других дружинников, занимающихся рукоприкладством. Кстати, он недоволен вами, Плетнев. Вы что, били Ершова?

Большой, красный как рак Плетнев поднялся со своего стула:

– Бил, товарищ полковник, два раза. Только, товарищ полковник, я его еще раз выпорю. Пусть отсидит свои пятнадцать суток и вернется к нам в общежитие. Его отдали в мою бригаду, а меня назначили шефом. Я с ним носился, уговаривал, время на него тратил… А он, лодырь, не хочет работать, и все тут. Только отвернусь, а он уже где-нибудь в закутке спит. Сколько раз всей бригадой обсуждали, уговаривали – не помогает. «Будешь работать?» – спрашиваю, а он мне: я, дескать, вор-законник, и нам работать не полагается. Ну я и согрешил: снял с него порточки и ремнем. Этот способ что ни на есть подходящий, сам знаю. Батя у меня строгий был. Ну, думаю, раз я шеф, так это что-то вроде нареченного отца, а раз отец, значит, имею право. – Семен повернулся к Ершову: – Что, Левка, рассказать, за что я тебя второй раз выпорол?

– Не надо, Сеня.

Парень совсем сник, в нем не осталось ни тени бесшабашности и наглости.

Дорохов решил начатый разговор довести до конца. Он попросил Рогова рассказать, как составлялся акт о хулиганстве Воронина и Ершова.

– Что тут рассказывать-то? Ты же, Левка, и сам знаешь. Вспомни, сколько мы с Семеном вечеров с тобой над математикой просидели. А Лена Павлова? Она тебе про грамматику и синтаксис, а ты ей пакостные анекдоты… А почему мы с тобой возились? Для отчета в горком комсомола? Нет, брат. Решили не пускать тебя больше в тюрьму. Ты вот экзамены сдавал, а мы с Семеном под дверями в техникуме торчали. Болели за тебя. Ну, и с хулиганством этим, если бы мы в акт записали, как все было на самом деле, ты бы год как пить дать получил. Значит, прощай техникум и все наше перевоспитание.

Семен Плетнев сидел молча, сосредоточенно, потом вдруг стал рассматривать Левкины брюки, отряхнул с них какую-то пылинку, покачал головой:

– Ну что ты за человек – без стыда, без совести? Эх, Левка, Левка. Дружинников хаешь, а ведь наши ребята в получку скинулись и костюмчик с рубашкой тебе купили. Твоих-то денег и на галстук бы не хватило. Лаврова ругаешь, а тот акт ведь Олег составлял… А ты узнал, что человек попал в беду, и на него наврал.

Левка совсем согнулся, еще ниже опустил голову и молчал. Сейчас перед Дороховым сидел несчастный, запутавшийся мальчишка. Ушли дружинники, полковник с Ершовым остались вдвоем. Александр Дмитриевич налил в стакан воды.

Парнишка облизнул пересохшие губы, жадно сделал несколько глотков, по-детски кулаком протер глаза.

– Садись, Ершов, поближе, поговорим. Как же ты в людях не научился разбираться? Неужели не понимаешь, кто у тебя друзья? Думаешь, те, что водкой поят в беседке? Ты вот в прошлый раз за кражи из ларьков сел в тюрьму один?

– Один, – протянул настороженно Ершов.

– Герой! Никого не выдал. Все дела на себя взял. А дружки, которых ты выгородил, передачи тебе в колонии возили? А когда освободился, пальтишко, костюмчик преподнесли? В техникум устроили?

– Ничего никто мне не преподносил. Избили за то, что с легавыми… ну, с дружинниками, связался. Хотели еще раз бить, да Сергей не разрешил.

– Какой Сергей?

– Славин… парикмахер.

– И его послушались?

– Еще как!

Ершов разговорился. Но тут с задания стали возвращаться дружинники, и полковник прервал беседу.

Зина Мальцева и Петр Зотов закончили обход квартир в одном подъезде, остановились у квартиры, где жил Ручкин. Позвонили, но ответа не дождались. Зина предложила:

– Зайдем к соседям. Может быть, они знают, куда уехал Ручкин.

– Зайдем, – согласился Зотов.

Соседнюю дверь открыла пожилая рыхлая женщина в просторном халате, с полотенцем в руках. Она смотрела на них настороженно. Из глубины коридора появился ее муж, худой, болезненного вида мужчина, с седой щетиной на давно выбритых щеках. Держался он несколько поодаль. Женщина, вытирая полотенцем потное лицо, быстро затараторила, не давая никому вставить слово:

– И что вы все ходите, все выспрашиваете, высматриваете? Мы с Георгием ничего не знаем. Что видели, то сказали. У него, – она кивнула в сторону мужа, – после убийства давление поднялось, а я, как засну, каждую ночь покойников вижу. Что же вы, не знаете, что старым людям волноваться нельзя? Мы ж пенсионеры, нам доктор велел каждый вечер в садочке сидеть, по скверу прогуливаться. А тут на глазах убивать стали. Вы, дружинники, порядок должны наводить, а от вас одни неприятности. Тот высокий парень… ну, в очках который, подошел к нам и сказал, что его знакомому плохо, что он просит нас побыть возле него, пока он вызовет «скорую помощь». Мы согласились, и что из этого получилось? Беда. Подошли, смотрим – лежит парикмахер Сергей. Раньше, когда Георгий еще работал, он к нему бриться через день ходил… А я глянула, пощупала руку, пульса нет, и говорю: «Ну, Георгий, пошли мы с тобой гулять, и мало того, что вымокли под дождем, так еще и попали в свидетели». Тут стали подходить люди. Пришел симпатичный, такой видный нз себя, хорошо одетый мужчина. Он тоже пощупал пульс у парикмахера и сказал, что ему теперь уж ничем не поможешь…

Хозяин выглянул из-за плеча своей мощной супруги, видимо, хотел что-то объяснить, но женщина оттеснила его, заявив, что больше они ничего на знают и сожалеют, что остались ждать «скорую», а не ушли, так же как тот симпатичный мужчина. Зотов перебил женщину:

– А разве вас в милиции допрашивали не вместе с тем симпатичным и хорошо одетым человеком?

– Нет. Нас допрашивали вместе с Георгием, а тот человек повернулся и ушел. Он сказал, что торопится.

Зина тоже что-то хотела спросить, но ее жестом остановил Зотов.

– Мы, в общем-то, к вам по другому вопросу. Вы не знаете, куда уехал ваш сосед Ручкин?

– Конечно знаю! В деревню к своей тете. Я говорю ему: «Слушайте, Степан, зачем вам везти Олечку, оставьте ее нам. У нас с Георгием детей нет, и мы за ней присмотрим». Он сказал, что девочке лучше будет у тетки… Где живет тетка? В деревне… В какой? Вот в какой, мы не знаем. Спросите Степана сами… Когда он приедет? Наверное, скоро.

Когда молодые люди вышли из квартиры, Зина спросила:

– Как ты думаешь, Петя, стоит нам рассказывать полковнику про этого «видного из себя и хорошо одетого человека»?

– Стоит, Зиночка, стоит, только давай сначала попытаемся узнать, как его фамилия или как зовут. Мы еще вон сколько квартир должны обойти. – Он протянул Мальцевой список.

– Хорошо, – согласилась Зина.

В этот вечер дружинникам ничего существенного найти не удалось. Ребята расстроились, и Дорохов их успокоил:

– Ладно, друзья, не огорчайтесь. Вы ведь и третьей части квартир не обошли. Возможно, и найдутся благоприятные новости. Завтра, я думаю, собираться здесь не стоит. Отправляйтесь прямо по квартирам, а вот вечером приходите в городской отдел, отчитаетесь. А может быть, – полковник сделал паузу, – и я вам что-нибудь сообщу. А сейчас всего доброго.

Зина задержалась в кабинете, видно, хотела что-то сказать, но ее потянул за руку Зотов:

– Пойдем, пойдем, ведь договорились!

По привычке проснувшись чуть свет, Александр Дмитриевич отправился в душ. Вернувшись в номер, хотел бриться, но потом решил: в парикмахерской. Наскоро проглотил несколько бутербродов, стакан кофе в гостиничном буфете и вышел на улицу.

На огромной стеклянной коробке неоновые трубки причудливо выписали французское слово «Салон». Ночью они светились, а сейчас, темнея, торчали над фасадом. Александр Дмитриевич смотрел сквозь стеклянную стену и встретился взглядом с брюнеткой, которой мастер заканчивал прическу. Женщина не отвела глаз, наоборот, с любопытством рассматривала Дорохова. Полковник улыбнулся ей и вошел в салон.

Он еще вчера узнал, что тот самый Жорж Бронштейн, о котором говорила мать Славина, работает в утреннюю смену, на втором этаже, в мужском зале. Большинство мастеров, скучая, ждали клиентов. В углу направо средних лет мужчина с черными как смоль усиками и буйной копной волос склонился над своими инструментами. «Он», – решил Александр Дмитриевич и направился к креслу парикмахера с усиками.

– Можно к вам?

– Пожалуйста, – ответил мастер, разглядывая незнакомого посетителя. – Вы у нас впервые?

– Да, вот хочу побриться.

– Прошу!

Руки Жоржа действовали уверенно, быстро, бритва была отлично направлена, и Дорохов даже закрыл глаза от удовольствия. Когда исчезли с лица остатки мыльной пены, Александр Дмитриевич согласился на компресс и начал разговор:

– Собственно, я к вам еще и по делу. Хотелось расспросить о Славине. Мне поручили вести расследование.

Руки Жоржа чуть сильнее прижали к его лицу горячую компрессную салфетку. «Хорошо, что салфетка, а не бритва», – подумал Дорохов.

– «Шипр»? – словно оттягивая предстоящий разговор, спросил Жорж.

– Терпеть не могу «Шипра»! – Александр Дмитриевич взглянул на выстроившиеся флаконы и попросил: – «Свежесть», пожалуйста.

– Странно. Все ваши коллеги любят «Шипр», – удивился Жорж, меняя пульверизатор. – А Славина я знаю давно. Мы вместе с ним в доме приезжих работали, а здесь… – Жорж на секунду замолчал и указал в сторону кресла у стеклянной стены, где, устроившись с комфортом, читала книгу молодая мастерица, – вот его место. Хороший был мастер, ничего не скажешь.

Он вместе с Дороховым подошел к кассе, подождал, пока полковник расплатится, и попросил:

– Может, нам лучше поговорить там, внизу, у директора? Я только уберу инструменты.

– Хорошо, – кивнул Дорохов.

В кабинете директора за маленьким столиком сидела та самая брюнетка, которую он только что видел через стекло. Дорохов протянул ей свое служебное удостоверение, женщина прочла и рассмеялась:

– Вот уж не думала, что вы из милиции! Когда вы меня рассматривали там, – она кивнула в сторону дамского зала, – подумала, что хотите со мной знакомиться.

– Верно. Решил познакомиться. Еще вчера. А увидев сегодня, старался отгадать вашу профессию… Но, откровенно говоря, мне и в голову не могло прийти, что вы заведуете этим стеклянным ящиком…

Женщина развела руками и предложила стул.

– А как вас величать прикажете?

– Наталья Алексеевна. Что же вас интересует в нашем заведении?

– Модные прически и красивые женщины… Не найдется ли у вас комнатушки, где можно побеседовать с вашим сотрудником Бронштейном?

– Разговаривайте здесь, а я пойду по своим делам. Понадоблюсь, Жорж меня найдет.

– Понадобитесь, Наталья Алексеевна, обязательно понадобитесь!

Жорж, Григорий Абрамович Бронштейн, наморщив лоб, старался подобрать нужные слова, о покойнике худо говорить ему не хотелось.

– Трудно мне, товарищ полковник, в двух словах рассказать, какой был Сергей. Одно время я с ним дружил, вместе гуляли, иногда выпивали, иногда в одной компании бывали, а потом у нас дружба разладилась. Не ссорились, не ругались, а встречаться стали только здесь, в парикмахерской.

– Это почему же?

– Не знаю.

– Может, простите, женщина тому причиной?

– Да нет. Зачем же. У нас разные вкусы. – Жорж замялся. – В общем, чепуха какая-то. – Он пожал плечами, наконец полураздраженно бросил: – Сегодня я заплатил, завтра я, послезавтра я… В общем-то, я нежадный, поймите меня правильно. Но почему же так, где справедливость? Если он отлучится, я его клиента не возьму, попрошу вежливо, чтобы подождал минут пять – десять… А ведь если меня минуту нет, скажет: совсем ушел… Короче, уж больно деньги любил, – решительно заключил Бронштейн. – Больше, чем своих друзей. А я ему даже помогал. Попросит: подмени на час-другой, я – пожалуйста. И всю работу в его карточку записывал.

– Добрый вы человек, Григорий Абрамович. И часто вам так приходилось?

– Да бывало… Девчонку он какую-то завел, никому, правда, не показывал. Парень от нее бегал к нему с записочками. Телефона-то в нашем заведении все нет.

– Особа-то, видно, великосветская, если еще и рассыльного имела… Брат, наверное?

– Да нет, – рассмеялся Жорж. – Борька Воронин с завода, у него и сестры-то нет.

Александр Дмитриевич, услышав фамилию приятеля Левы Ершова, по инициативе которого была написана жалоба на дружинников и Лаврова, насторожился и подумал: «Хорошо, что не успел поговорить с этим Ворониным. Теперь-то разговор будет более предметным». Не показав вида, что заинтересовался Ворониным, спросил:

– А новых друзей Сергея вы знаете?

– По-моему, друзьями он так и не обзавелся. Встречал я его в разных компаниях, сегодня с одними, завтра с другими.

– Выпивал часто?

– Когда угощали. В прошлом году задумал машину купить, так копейки зря не тратил. Пойдет в кафе обедать, берет самое что ни на есть дешевое.

– Бывали ли случаи, когда Славин ссорился, угрожал кому-нибудь или дрался?

– Нет, товарищ полковник. Я не слышал, чтобы Сергей кого-нибудь оскорбил или ударил. Но вот почему-то парни его побаивались. У нас в сквере беседка есть. Я часто туда хожу песни послушать. Приду, сяду где-нибудь в сторонке на скамейку и слушаю. А Сергей всегда прямо в беседку. Ему там и место кто-нибудь уступит, и водки нальют. Как-то, года два назад, пристали ко мне возле самой беседки несколько парней: «Похмели да похмели». Я уже хотел было от них откупиться, да вдруг приходит еще один, постарше: «А ну, мотайте отсюда, – говорит, – чего к Серегиному другу пристаете?» И тех будто ветром сдуло. На следующий день я Сергею рассказал, а он только смеется…

Дорохов попросил отыскать Наталью Алексеевну и показать ему шкаф, где хранились личные вещи и инструменты Славина.

В подвале в большой комнате, отделанной кафелем, по стенам длинной вереницей стояли узкие высокие шкафы. «Как в отеле “Мажестик”», – вспомнил Дорохов один из романов Жоржа Сименона. Все шкафы закрывались на внутренние замки, и Наталья Алексеевна принесла с собой целую связку ключей.

– Это дубликаты, – объяснила она, – я храню их у себя на всякий случай, а так у каждого есть свой ключ. Вот этот шкаф – номер четырнадцать – был закреплен за Славиным.

Она отыскала ключ и открыла дверцу.

На вешалке сиротливо висел белый халат, под ним стояли летние туфли, а рядом – небольшой черный спортивный чемоданчик.

Дорохов сначала осмотрел карманы халата. В нижнем оказалась начатая пачка «Беломора» и металлическая газовая зажигалка, в другом – носовой платок, в верхнем торчала трехцветная шариковая ручка, а в глубине оказалась маленькая, сложенная вчетверо бумажка. Александр Дмитриевич бережно ее развернул. На листке, вырванном из небольшого блокнота, четкими, почти печатными буквами было выведено несколько слов: «Сегодня, а не завтра, как договорились, жду в буфете возле ЖДС». Ни подписи, ни даты не было. Не было и имени, кому она адресована. Записка могла пролежать в кармане Славина и неделю, и месяц. Дорохов протянул ее Бронштейну, тот прочел и иронически усмехнулся:

– Лихая, видно, женщина! Сама назначает свидание, сама идет в буфет и, наверное, сама будет платить, потому что вряд ли Сергей стал бы тратиться даже на самую красивую. По-моему, эту записку принес Борька, когда Славин ушел обедать. Я ему советовал подождать, а он говорит: некогда, и убежал… У меня как раз были два клиента, и я их обслуживал. Когда вернулся Сергей, я сказал, что был Борька и оставил ему под мыльницей послание.

– Когда это было?

– Не помню точно, наверное, дня за три-четыре до убийства. В тот день я пришел с обеда, а Сергей ко мне: «Жорж, будь другом, выручи, поработай за меня, я часа на полтора раньше смотаюсь, потом за тебя отработаю». Я согласился и несколько человек обслужил на его имя. У нас с планом строго. – Бронштейн взглянул на Наталью Алексеевну: – Крутая женщина наш директор.

В чемоданчике оказались бритвы, машинка для стрижки и несколько флаконов одеколона. Директриса отметила, что одеколона этих марок она со склада не получала.

Прощаясь, Дорохов пообещал:

– Теперь, Наталья Алексеевна, я каждое утро у вас бриться буду. Жаль только, что не вы меня будете обслуживать.

– А что, я вас плохо побрил? – в шутку возмутился Жорж.

– Могу и я, – улыбнулась женщина. – Я ведь тоже мастер, причем мужской и первого разряда.

– Тогда, Жорж, извини, в следующий раз я к Наталье Алексеевне. – И Дорохов направился к двери.

На улице, отойдя на приличное расстояние от салона, Дорохов остановился и еще раз прочел записку. «Буфет у ЖДС» – что это такое? Железнодорожная станция? Он знал, что железнодорожные пути к городу еще не подведены, что до ближайшей станции сорок километров. Не могла же знакомая Славина назначать свидание так далеко от дома. Не могла? А почему? Если она не хотела афишировать свое знакомство со Славиным, ей нужно было просто сесть в автобус или такси… А может быть, в городе есть какое-то предприятие, учреждение или завод, который называется этими тремя буквами? Нужно спросить у Киселева или Рогова.

Кстати, Рогов… Нет, не так-то прост этот парень. Ловко он вчера его, старого воробья, заставил проверять ершовские показания. И ведь знал, что Левка наплел, но не стал убеждать его в этом. Сообразил, что ему, Дорохову, самому следует убедиться, что Ершов прет. И ни слова не сказал о Плетневе. Все-таки неясно, зачем понадобилось Воронину и Ершову оговаривать дружинников, особенно Лаврова? Что это они, по собственному почину или по чьей-то подсказке? Случайно ли, что Воронин носил записки парикмахеру, а потом дал ложные показания на того, кто обвиняется в его убийстве? Надо иметь в виду, что осужденные по указу о мелком хулиганстве хоть и отбывают наказание в камерах предварительного заключения, но днем их водят на работу, и они могут встретиться с кем угодно. «Посоветуюсь с Роговым. Он их тут всех знает. Интересно, как у него дела? Кого они с дружинниками разыскали сегодня?»

Дорохов, размышляя, шел на завод знакомиться с Константином Богдановым, еще с одним приятелем Славина, о котором также слышал от его матери. Может быть, тот даст наконец какую-нибудь новую зацепку, наведет на след?

В заводском комитете Дорохову предоставили свободную комнату и вызвали Константина Богданова. Это был мужчина невысокого роста лет тридцати трех – тридцати пяти. На нем ладно сидели джинсы. Короткие рукава черной шелковой рубашки едва прикрывали хорошо тренированные бицепсы и всем напоказ открывали довольно грубые татуировки. На левой руке красовался массивный браслет с квадратными японскими часами «Сейка». Достать «Сейку» даже в Москве не так-то просто. Дорохов знал, что эти часы весом больше ста граммов стали входить в моду, поэтому и продают их с рук втридорога. Вошедший задержался в дверях. На его лице было недоумение. Дорохов еще раз оглядел всю фигуру Богданова, заметил мягкие замшевые туфли, предназначавшиеся не для работы, и про себя решил: «Пижон».

– Вы Богданов?

– Да…

– Это я просил вас зайти. Садитесь, пожалуйста.

Богданов устроился на крае стула и продолжал с явным недоумением рассматривать Дорохова. Полковник протянул ему служебное удостоверение. Богданов прочел его раз, другой и, возвращая документ, с удивлением спросил:

– Что же вам от меня нужно?

– Мне поручили дело об убийстве Славина.

– А-а… – протянул Богданов. – Я знал Сергея. Жалко. Был славный малый.

– Так вот, у меня есть кое-какие неясности, а мать Славина рассказала, что вы с ним дружили.

Богданов вздохнул.

– Дружил. Может быть, особенно крепкой дружбы у нас и не было. Но мы встречались. Сергей бывал у меня дома. В прошлом году вместе ездили в отпуск в Сочи.

– Расскажите о Славине поподробнее, пожалуйста.

– Да что рассказывать-то? Парень он был хороший. Добрый, отзывчивый. Увлекался музыкой. У нас обоих магнитофоны. – Богданов говорил медленно, четкими, короткими фразами. – Я не сторонник пьянства, да и Сергей не очень-то любил выпить. Вот это нас пожалуй, и сблизило. Он был холостой, я тоже. Иногда ходили на танцы. Иногда к знакомым девушкам. Три года назад я купил «Москвич-407», не новый, и сам его ремонтировал. Славин в это время учился на курсах шоферов, он ведь, вы, должно быть, уже слышали, тоже мечтал купить машину. Когда мы познакомились, я как раз приводил в порядок свое детище, и Сергей напросился мне помогать для практики.

– Вы знаете, как он погиб?

– Со слов матери и из разговоров знаю, что его убил какой-то дружинник. Во время ссоры.

– А из-за чего они могли поссориться?

– Трудно сказать, но говорят, этот дружинник уж больно задиристый. Конечно, наводить порядок нужно, дело это доброе, но ходят слухи, что дружинники не всегда пользуются, так сказать, дозволенными средствами.

Перед Дороховым сидел мудрый, взрослый человек, сдержанная настороженность или, скорее, удивление, явно проявившееся вначале, совершенно прошло. Говорил он спокойно, уверенно, смотрел прямо, крупные черты лица, под стать фигуре, олицетворяли силу.

– Скажите, а что за девушка была у Славина?

– У него разные были, постоянством он не отличался. Последнее время дружил с одной медичкой. Серьезная женщина. Раза три мы вместе выезжали за город на моей машине.

– Как вы думаете, не знаком ли с ней дружинник?

– Не знаю. Думаю, что нет. Дружинник-то, говорят, совсем мальчишка, а эта женщина в возрасте. Мне лично представляется, что это несчастье не имеет какой-либо серьезной почвы. Этот парень мог сделать Славину замечание. Сергей – человек вспыльчивый, что-нибудь ответил резкое, дружиннику не понравилось. Больше того, допускаю, что Сергей мог его ударить, а тот, говорят, самбист – не рассчитал своих действий.

Дорохов достал сигареты, закурил, предложил своему собеседнику, но Богданов отодвинул пачку:

– Нет, спасибо, не курю.

– Лавров показывает, что Славин ему угрожал, даже собирался его убить, в руке у него был нож. Что вы об этом думаете?

– Наверное, этому Лаврову ничего не остается, как свалить все на Сергея. Но если бы у Славина появился враг, думаю, мне бы он рассказал. А нож у Сергея был, – Богданов опередил очередной вопрос полковника. – Складной, туристский, с вилкой и ложкой. Он с этим ножом всегда за город ездил да и в отпуск тоже брал.

– Лавров описывает другой нож: большой, охотничий, с пластмассовой ручкой.

– Такого ножа я у Сергея никогда не видел.

– Я хочу вас попросить: напишите все, что мне рассказали.

– Уж лучше вы сами, а то почерк у меня дрянной, да и не силен я в изложении.

Дорохов достал из папки несколько чистых листков бумаги, записал биографические данные Богданова, предупредил его об ответственности за ложные показания и быстро написал протокол. Как выяснилось, Константин Богданов в прошлом был моряк, служил на Северном флоте. Он очень внимательно прочел написанное, взял ручку и в конце показания под диктовку вывел: «Мною прочитано, записано с моих слов верно, в чем и расписываюсь».