полная версия

Игорь Игнатенко
Лента жизни

Времена

I.

АРХЕОЛОГИ

 

А. П. Деревянко

Вас мещане зовут чудаками:
«Закопались в пыли и веках…»
Но упрямо вы ищете камни —
Те, что предки держали в руках.

На стоянке былой увлеченно
Из холма, что навис над рекой,
Извлечете отщеп халцедона,
Отшлифованный крепкой рукой.

Черепки от разбитой посуды
Так сумеете соединить,
Что протянется из ниоткуда
Воссозданий связующих нить.

Что осталось,
Что напрочь истлело…
Не жалея терпенья и сил,
Вы найдете и меткие стрелы,
И топор – тот, что предкам служил.

Ляжет камень в ладони надежно,
В крошках глины, в холодной золе,
И напомнит, как тяжко и сложно
Добывается хлеб на земле.

Здесь когда-то стоял у Амура
Древний пращур, суровый, как Бог.
Исподлобья, с таежным прищуром,
Озирал он великий поток.

Что мерещилось предку?
Что мнилось?
У струящейся в вечность воды
Беглой строчкою что приоткрылось
И упрятало, стерло следы?

Плыли зори.
Клубились туманы.
Сыпал звезды ночной небосвод…
Затерявшихся лет караваны
Продолжают к нам трудный поход.

И рождается днесь в человеке,
Как молитва его наизусть:
«Ты была, есть и будешь вовеки
На скрижалях истории, Русь».
 

НАХОДКА

 
Я откопал на огороде
осколок камня – им когда-то
скоблил мой предок шкуру зверя —
пришелся камень по руке;
и осенило – вот награда,
а может статься и расплата,
за то, что мало в чем различен
я с ним, аборигеном, жившим
в своем далеком далеке.

Пойду в тайгу, где след сохатый
оставил строчкою невнятной.
Хочу я мяса, крови, шкуру,
чтобы согреть меня могла,
но заблужусь, сжимая камень,
и станет вдруг тогда понятно,
что он велик и тяжек, словно
не камень это, а скала.

Тот камень отнесу обратно
и закопаю снова в пашню —
пускай лежит там, где некстати
побеспокоил сон его.
Свое он честно отработал —
пра-утомленный,
пра-вчерашний;
ни мяса не хочу,
ни шкуры,
ни крови теплой —
ничего!
 

МОНАХ

 
Внемли же, черноризец,
Неведомый монах:
Предтеча-византиец
К тебе придет впотьмах.
Он явится незримо
В молитвы тихий час.
И третий призрак Рима
Здесь побратает вас.
Пусть огонек лампады
Дрожит, к себе маня.
Иного и не надо
В предожиданье дня.
Подхлестывая почерк,
Не торопись созреть.
Всю мудрость древних строчек
Сумей хотя б узреть.
Рождественской молитвой
Ты разомкнешь уста,
В вертепе за калиткой
Приветствуя Христа.
Сам пýстыню покинешь
Когда-то в свой черед,
Со Словом к людям выйдешь,
И Бог тебя поймет.
 

ЧИТАЯ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

 
Посмотри,
Подумай,
Помолчи,
Белкою по дубу поскачи,
Серым волком спрячься в бурелом,
Воспари под облака орлом —
Растекись по матушке Руси,
И иного счастья не проси.

Что шумит и что звенит вдали?
Кто там плачет на краю земли?
Бога ли молить? Себя винить?
С кем на битву время выходить?
И доколе будут русских жен
Уводить набегами в полон?
Белку в глаз сразил лихой стрелок.
Волк попал в капкан да изнемог.
Крыльями сверкая на заре,
Взмыл орел к озоновой дыре…

Далеки те годы, далеки!
Полегли хоробрые полки.
Но осталось «Слово…» наизусть,
Но живет и помнит князя Русь.
 

КНЯЗЬ ИГОРЬ НОВГОРОД-СЕВЕРСКИЙ

 
Никнут стяги. Гибнет рать.
Кружит ворон над Каялой,
Половецкою рекой.
Завершился ратный бой,
Полегло славян немало.
Где уж славы тут искать!

Век двенадцатый к закату
Полтора десятка лет
Князю Игорю припас.
Да затмилось солнце враз,
Потускнел, закрылся свет,
Из похода нет возврату.

Что звенит и что шумит?
Кто ликует? Кто тоскует?
Кто по-женски слезы льет?
Знать бы князю наперед,
Что Господь его взыскует,
Что он Степь не победит.

Но напрасен приговор,
Когда честь превыше жизни,
Если Русь милей всего.
Не жалея ничего,
Ты в Каялу кровью брызни,
Стань бессмертным с этих пор.

Мы забудем плен и мрак
Пораженья и разора,
Поиск выкупа и бегство.
«Слово…» русское – ты средство
Прекратить о славе споры,
Если Русь терзает враг.
 

МЕЖДОУСОБИЦА

 
Была междоусобица князей
Жесточе всех нашествий и набегов
Варягов, половцев и печенегов,
Страшился русич родовы своей.

Когда на брата брат сбирает рать,
А сын отца с престола свергнуть тщится,
Не торопись на белый свет родиться,
Чтоб от руки родной не погибать.

Казни своих, чтоб устрашился враг,
А жены народят еще младенцев.
Велик Христос, не бойся иноверцев,
Ты сам себе грабитель и чужак.

На поле, что усеяно костьми,
Оратай плуг не смеет долго ставить.
Как медленно мы обретаем память,
Мучительно становимся людьми!

Я тоже Игорь, Ингвар, скандинав,
Я тыщу лет на сече был кровавой,
И я на смерть давно имею право,
От вероломства всех князей устав.

Перековать орала на мечи
Не торопись, земля моя святая.
Восходит солнце, медленно светает.
На пашню опускаются грачи.

Всему мерило черный хлеб и труд,
А не гордыня, вправленная в злато.
Да будет мир!
Да будет детям Завтра!
И распрям всем —
Да будет Божий суд!
 

НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

 
Опять они тебя терзают, Русь,
Иных времен татары и монголы.
Н. Рубцов

Заканчивая бренной жизни школу,
Я ничего на свете не боюсь,
Но вновь они тебя терзают, Русь,
Иных времен захватчики-монголы.

Как больно мне! Как горько, трудно как!
В веках хоругви славы поистлели.
Казалось, шаг – и мы почти у цели,
Где свет пронзает набежавший мрак.

Не жду царя. Героя не хочу.
И не воскреснет Новгорода вече.
Давно не утро, но еще не вечер,
Чтобы затеплить в горенке свечу.

Не знаю я молитвы ни одной,
Помимо этой: «Господи, помилуй!»
Пусть наделит он всю Россию силой,
Чтобы могла исполнить долг святой.

Мы ополчимся, внуки Мономаха,
На всех мамаев, кто пришел с мечом.
И светлым Провидения лучом
Рассеем тьму нашествия без страха.

Россия, Русь, я твой до гроба сын.
Но и за гранью бытия земного
Я буду жить, оставив людям «Слово…»,
Своей судьбы и раб, и господин,
И в Поле буду воином один.
 

КОНЧИНА ИОАННА IV

 
Он кликнул Бельского, чтоб шахматы принес.
Фигуры все расставил должным строем
И грозным взглядом их окинул по привычке.
Он жить хотел и действовать всерьез,
Поскольку время было крайне непростое.
Есть у царей войну вести обычай.

Волхвы намедни в день сей предрекали смерть.
Пусть подождет. Ему нужна победа.
Вкушая кровь, вкушаешь чьи-то жизни.
Боярин обыграть его не может сметь.
Царь принял ванну. Предстоит беседа,
Как без него существовать Отчизне.

Но старший сын Иван, наследник, что убит,
С Баторием сражаться вознамерясь,
Ударом скипетра державного пронзен,
Пред взором мысленным окровавлéн стоит.
В порыве юноши отец узрел лишь ересь.
И слышит Иоанн сыновний стон:

«Я не виню тебя, земной мой господин…
Ко Господу иному отлетаю…
Живи, коль можешь, сберегая Русь…
Не став царем, я остаюсь твой сын…
Любя, твой грех смиренно я прощаю…
Коль может Бог, тебя простит он пусть…»

Холодной, словно лед, дрожащею рукой
Царь заслонил глаза, рыдая глухо.
Король с доски упал… Царь навсегда затих…
Род Рюриков ушел на вечный с ним покой.
Феодор сын не в счет. Безвольная проруха…
Он Годунову власть вручит из рук своих.

Так умер Иоанн Четвертый, Грозный царь,
Не испытав раскаянья при смерти,
Заложник властолюбья и тиранства.
Тому, кто скажет людям: «Это было встарь…»,
Припомните иных тиранов, и не верьте,
Что время их ушло. Грозней нет постоянства.
 

ПУШКИН

 
За честь свою он поднял пистолет,
Себя на смерть тем самым обрекая,
И умер, никого не упрекая,
Во цвете сил, во славе зрелых лет.

Подумайте! Ну, разве не арап?!
Сподобленный стать светочем России,
Ее пророком и ее мессией,
За честь жены скончаться был он рад.

А вышло так, что спас свою он честь,
И честь жены, и честь своей Отчизны,
Но горький ропот давней укоризны
Не отвести, как траурную весть.

И до сих пор в метельных февралях
Нам слышится напутствие поэта…
Он был певцом любви, восторга, света,
И потому погиб, а не зачах.

Он и за гробом ищет продолженья
В родимом слове, в перелисте книг.
Что смерть Поэта? – это только миг.
Его явленье – вечности служенье.
 

ПРЕДТЕЧИ

Поярков

 
Через годы, через горе,
через смерти и утраты,
через сопки, буреломы,
дерзновенностью высок,
на Амур пришел с ватагой —
он в удачу верил свято,
свято он в Россию верил,
в путь России на восток.
Атаман Василий круто
здесь вершил людские судьбы.
Там, где сила, – там и правда.
Богатеть, да чтоб с умом.
И костер на устье Зеи
разожгли устало люди,
чтобы здесь, где лягут кости,
встал потом станичный дом.
 

Муравьев-Амурский

 
Генерал-губернатор, ответь:
тяжело ли тебе бронзоветь
на амурском крутом берегу,
видеть вольную воду, шугу,
крепь торосов, весной ледоход?
Помнить, как в приснопамятный год,
указуя державным перстом,
ты сказал на века: «Здесь наш дом!
А великий китайский сосед
будет другом на тысячи лет».
Здесь скрепил своей подписью ты
договора в Айгуне листы.
Ты молчишь…
Ты сурово глядишь
на Амур, на прибрежный камыш.
Над тобою, как будто века,
из России плывут облака.
 

Невельской

 
Ты открыл Амура устье,
бриг «Байкал» направив ходко
капитанскою рукою
на Великий Океан.
И вставали пред тобою,
как волшебные находки,
берега, где наши люди
поселятся на века,
лягут пашни,
встанут храмы,
укрепятся города,
будет мирною граница
по Амуру вдоль Китая…
И сегодня над рекою
веет ветер, как тогда,
из России, из Отчизны,
твое имя повторяя.
 

Иннокентий Вениаминов

 
Кто лес валил, кто строил дом
вдоль берега амурского,
а ты воздвигнул храм трудом
во славу духа русского.
И, призывая возлюбить
народы азиатские,
ты им сумел пример явить
подвижничества братского.
Народам – мир,
всем странам – свет,
а душам – утешение.
Воистину ты, отче, свят
во славу Воскрешения,
во славу подвига людей,
Амур где с Зеей плещутся,
во славу всех грядущий дней,
во славу Благовещенья.
 

САВИНКОВ-РОПШИН

 
Перстом на лбу поставлен знак:
Он видит мир совсем не так.
Тот перст упрям, тот знак кровав.
А шепот губ, как шелест трав.
Оставь, уйди, забудь, отринь…
Коль нет надежды – нет святынь.
Твой век неведом, бренный срок
Навскидку возвестит курок.
Ну а пока ты волен сам
Врага отправить к небесам.
Не узнан ты, но знаменит,
Как скалы рвущий динамит.
Забыт Отец и предан Сын.
Реальна смерть, а жизнь лишь сон.
Низвергнут Царь, вознесся Хам.
Уют семьи – мещанский хлам.
Никто ни с кем не обручен,
Но всяк погибнуть обречен —
Не завтра, нет, но сей же час.
Смешон Христос: кого-то спас…

Лубянка дремлет, но давно
Во двор распахнуто окно.
На камни – тело, в небо – дух.
Горел огонь – и вот потух.
Остались копоть, прах и вонь,
Умчал в Геенну Бледный Конь.
И долго глас звучал с вершин:
«Приемли то, что совершил».
 

БАЛЛАДА О ЛОСИНЫХ РОГАХ

 
Амурских мест исконный старожил,
Я тоже рад преображенью края,
Не потому, что здесь тайга глухая,
Которую медведь лишь сторожил,
А потому, что въявь сбылась мечта
И рельсы от Байкала к океану,
Как две руки доверчивые, тянут
Суровые восточные места.
Но только жаль, что в шуме громких дел,
В заботе о процентах и победах,
Мы забываем о природных бедах,
О том, что наступленью есть предел.

Заезжие порой и прихвастнут:
Мол, на Гилюе как-то довелось им
Полюбоваться исполином-лосем,
Когда сторóжко пил он воду тут.
Иной не в меру прыткий репортер
Поверит этой байке немудреной,
Раздует в опус красочный, ядреный,
Из пальца высосет:
«Горел костер.
Угрюмо кедры сдвинулись вокруг.
Тайга шумела, ветками махая.
Нас тесно обступила ночь глухая.
Мы пели под гитару…
Только вдруг
В чащобе что-то вихрем пронеслось,
Круша кустарник и сучки ломая!
И вот, представьте, к нам, бока вздымая,
Шатаясь, загнанный выходит лось,
А вслед ему несется волчий вой —
Без ужина осталась нынче стая…»

Хоть писанина эта и пустая,
А все ж, нет-нет и промелькнет порой
То на страницах книжек и газет,
По радио иль в телепередаче.
И гонорар за вымысел заплачен,
Хоть в нем правдоподобья даже нет.
Но бог с ним, с гонораром!
Не рублем
Я вред подобной байки измеряю.
Беда в другом: ведь люди доверяют
Тому, что так богато мы живем.
«Тайги неисчислимы закрома!
В ней зверь не пуган и трава не мята…»
Все это было, было! Но когда-то,
Да многое погибло задарма.

И вот ведь что: досужий браконьер
С его ружьем, капканами, сетями
Бледнеет пред заезжими гостями,
Что промышляют на иной манер.

Когда высокий долгожданный гость,
Желая экзотической охоты,
Взнуздает вертолеты, вездеходы,
Во мне вскипает, словно наледь, злость!
Да не к нему, а к свите пробивной, —
Всяк спину льстиво гнет перед вельможей,
Ну только что не выскочит из кожи
С душонкою ничтожной, продувной.
Вот эти лося видят, коль хотят,
Они в погоне пострашней, чем волки:
Возьмут на мушку новенькой двустволки —
И наповал жаканом поразят!
Пыхтя, бегут к увязшему в снегу,
Гурьбой ножами хищными свежуют,
Коньяк на шкуру – царственно пируют
В укромном зимовье на берегу.
Здесь каждый, несомненно, властелин…
Пока в печурке угли дотлевают,
Они свои вопросы «порешают»,
Улягутся все мирно, как один,
И захрапят на разные лады.
Вельможный храп, качающий вершины!
А утром сядут в теплые машины,
Испив с одышкой ключевой воды, —
И по домам. А памятный трофей,
Упаковав, как следует, в солому,
Вручат нижайше гостю дорогому,
Чтоб там, в столице, помнил он друзей.
…………………………
Лосиные тяжелые рога,
Как много вас навешено в прихожих,
Где гости и хозяин в модных кожах?
Об этом знает только лишь тайга…

1983
 

УХОДИТ ВЕК

 
Тамаре Шульге

А что года?
Пока еще мы живы.
И что века?
Пока еще поём.
Пророчества утрат,
Как прежде, лживы.
Наш век при нас,
И мы еще при нём.
Еще метели выбелят нам души.
Еще дожди омоют на пути.
Шаги в пространстве
Глуше,
глуше,
глуше…
Уходит век.
Простись с ним.
И прости.

2000
 

АЛЬМА-МАТЕР

 
К 80-летию БГПУ

Шестнадцать лет мне было. Я вошел
упругою походкой в храм науки.
Выпускники различных мудрых школ
на дружбу протянули честно руки.

А впрочем, нет, не только школяры,
озвучили простор аудиторий,
армейский дух вселился с той поры
в любителей загадочных историй.

Друг друга звали лишь по именам,
мы титулов тогда не признавали,
поскольку не известно было нам,
кто станет кем в судьбы своей финале.

И было вузу двадцать девять лет –
прекрасный возраст роста и дерзанья.
Библиотечный негасимый свет
указывал дорогу к нужным знаньям.

Как были молоды тогда профессора,
какая в них энергия бурлила!
Прекрасная студенчества пора
с наставниками крепко породнила.

Когда пожар нас выгнал на мороз,
за партами мы снова очутились,
и в третью смену до полночных звезд
все в школах Благовещенска учились.

Мы институт сумели возродить
из пепла, льда, кирпичного развала;
мозоли кровенили, только ныть
сплоченность пред бедой не позволяла.

Пять лет мелькнули, словно дивный сон,
в котором спорт с театром сопрягались,
поэзия звучала, саксофон
на танцы звал – и сердце волновалось.

Да, институт нам колыбелью был,
но мы мужали, расставаясь с нею;
свою жену, хотя любил истфил,
я на физмате взял, и не жалею.

Не каждый стал учителем из нас,
знать, такова была его планида,
но, вспоминая годы те сейчас,
по-новому минувшее мне видно.

Родного вуза сохраняя честь
и выбирая разные дороги,
профессии, которых и не счесть,
мы по призванью всё же Педагоги.

Я к вузу подхожу, спокоен нынче шаг,
куда девалась прежняя упругость!
И отзвуки, звенящие в ушах,
ушедших дней напоминают трудность.

Пытаюсь заглянуть за горизонт,
что там, вдали, за смутным окоемом?
Поет амурский ветер-полиглот
на языке родных полей знакомом.

Массивна и прочна, всё та же дверь
меня впускает снова в храм науки,
где весело горланят и теперь
студенты, мои нынешние внуки.

Стези торите, новые друзья,
наследники всех славных поколений.
Мы восемьдесят лет – одна семья,
в чем у меня нет никаких сомнений.

Учитесь, люди, верить и любить,
надежду вашу время не остудит.
Нас новый век помирит и рассудит.
И, значит, альма-матер будет жить!

1959 – 2010 гг.
 

МОБИЛЬНИК

 
Яне

Мечтатель техногенных перемен
Смог утолить нахлынувшую жажду
И лично выбрал добровольный плен —
Мобильную недремлющую стражу.

Ведь телефон – тюремный вертухай,
Ворующий раздумье и молчанье,
Поскольку, убегай не убегай,
Он с нами вместе днями и ночами.

Он не звонит, он музыку дарит —
Намек мелодий, содроганье ритма.
Настырно и невнятно говорит,
То заполошно, то порой сердито.

Наш неусыпный стражник Мегафон,
Питающийся голосом сограждан,
Зубовный скрежет и душевный стон
Из уст людских ты вырвал не однажды.

Когда по «зебре» девушка идет,
Переставляя джинсовые ноги,
О чем мобильник на ухо поет,
Лишая зренья посреди дороги?

Не откупиться от него рублем,
Не убежать, не скрыться – бесполезно!
Он с нами поболтает за рулем
Автомобиля, мчащегося в бездну.

Набросит паутину-Интернет
На наши уши и на наши души,
И очень скоро людям даст ответ
На все вопросы.
Господи, как скучно!
 

II.

СОЛДАТ В ОКОПЕ

 
Окоп копаю. Может быть, могилу.
В. Субботин

Вязла лопата в грубом суглинке.
Ладони кровавили волдыри.
Из-под ног уходила земля.
Снег взлетал и клубился.
Метель затевала поминки.
На западе таяли осколки зари.
Василий в окопе под свист февраля
И чертыхался, и Богу молился.

Гаубицы рявкали, как голодные псы.
Отвесно падали и взрывались снаряды.
По теории вероятности окоп уязвим,
Но возможность попадания все же ничтожна.
Строчили секунды.
Стучали часы.
Взрывы буравили почву рядом.
Но солдат, невидимым Богом храним,
Родимой землицей сберегался надежно.

А когда в атаку немцы пошли,
Из «шмайсеров»* свинцом поливая,
И в траншеях свирепел рукопашный бой
В защиту отечественных святынь,
Вырос Василий из мерзлой земли
И, фашиста в отверстый окоп увлекая,
Рубанул промеж глаз могучей рукой:
– Вот и могила тебе.
Аминь!

__________________
* «Шмайсер» – немецкий автомат.
 

МЕТЕЛЬНЫЕ СНЕГА

 
Пришли снега метельные, большие,
Завесили морозный окоем.
И ты стоишь, красавица Россия,
В пространственном величии своем.

Молчат твои застынувшие реки,
Дрожат твои озябшие леса,
Но в каждом встречном добром человеке
Улыбка не покинула лица.

Своим друзьям ты стелешь путь приветный
И заметаешь с головой врага.
Гудят твои разгонистые ветры!
Метут твои чистейшие снега!

И снеговой завесой над страною
Идут года под колокольный звон.
Вот так же в сорок первом под Москвою
Сама природа встала на заслон.

Метель ждала решительного мига,
Тая свой гнев в слепящей снежной мгле,
И хоронила рыцарей блицкрига,
И бинтовала шрамы на Земле.
 

ТОРПЕДНАЯ АТАКА

 
Посвящается двоюродному дяде
Ивану Игнатенко,
мичману торпедного катера,
кавалеру медали Нахимова

Когда, взревев надсадно дизелями,
Торпедный катер вышел на редан*,
Буруня волны, словно ураган,
Ища свой фарт над минными полями,
Тогда ты верил: пан или пропал!
Наперерез немецкому конвою
Ты катер вел недрогнувшей рукою,
Как будто в сечу на коне скакал.
Фанерная скорлупка, смерч на час,
Чей корпус сделан на живую нитку.
Его прошьет не только что зенитка —
Турели пулемета зоркий глаз.
Но, совершив у цели разворот,
Пли! – с двух бортов по вражьему линкору,
Чьи пушки били по тебе упорно
И мазали под возгласы: «Main Gott!».
Секунды…
Миги…
Крохи бытия…
Громада взрыва пополам ломала
Плавучую утробину металла,
Врага в соленых волнах хороня.
Не камикадзе, нет, ты был умён
И жить хотел.
За дымовой завесой
Укрылся, свой маневр исполнив с блеском,
И возвратился цел в дивизион.
На Черном море братских нет могил,
Но каждый раз, домой вернувшись с битвы
По лезвию сразить готовой бритвы,
За той завесой, на волнах прибитой,
Друзей своих ты тоже хоронил.
Еще не скоро горькое вино
Ты выпьешь в честь ликующей Победы.
Летят года, как грозные торпеды.
Со свастикой суда идут на дно!
_______________
*Редан – выступ на днище катера
 

СТАЛИНГРАД

 
Разведчику Терентию Данилову

1.

Горела Волга.
Зеркало реки
Всю ненависть народа отражало.
Земля качалась, дыбилась, дрожала.
Ни шагу вспять! —
Россия так встречала
Отборные немецкие полки.

Ты послан был на Тракторный завод
С одной задачей: огневые точки
Определить – и в часть доставить срочно
Их схему этой воспаленной ночью.
К броску твой полк готовился вперед.

Легли в планшетку кроки вражьих гнезд.
Твой путь лежал по каменным руинам.
Еще не скоро ты пройдешь Берлином
На фронтовом пути, как вечность, длинном.
Да и дойдешь ли? – вот ведь в чем вопрос.

Но если решено, то значит – да!
Пусть холоден и голоден, измучен,
Со смертью в прятки ты играть обучен,
Мать родила тебя таким везучим,
Тебе лишь двадцать – смелые года!

И нет таких немыслимых преград
На всем пути, перед тобой лежащем,
От минных взрывов гибельным, пропащим
Берлином будешь ты идти, горящим —
Вот так же, как горит наш Сталинград.

2.

А на заре уже ни выстрела, ни взрыва…
Вновь тишина вернулась гостьей незнакомой.
И воробьи ликуют: «Живы, живы, живы!»
И дождь ласкает землю после грома.

Вновь на березах почки красят ветки
Извечным цветом юности и роста.
Ты больше не отправишься в разведку,
Но к тишине привыкнуть так непросто.

Заря вставала голубой и алой.
И в паузе, как вечность, мимолетной
Ты ощутил в груди своей усталой
Биенье сердца – дробью пулеметной.
 

БЕРЛИН

 
Он вехой стал и означал конец
Пути на запад от великой Волги,
Он щедро сеял гибельный свинец
В агонии смертельной и недолгой.

Прожекторы прошили ночь насквозь,
И гаубицы грянули осанну
В честь Армии, которой довелось
Освободить захваченные страны.

Советский воин в логово врага
Входил, как в перекрестие прицела.
И запылали Шпрее берега,
Как мира и войны водораздела.

Три фронта собрались в один кулак
И нанесли удар громадной силы.
И Божий перст на лоб поставил знак
Тому, кто вздумал покорить Россию.

В столице Рейха был повержен враг,
Которому весна казалась бредом.
И над Рейхстагом взвился алый флаг
Знаменьем окончательной Победы!

Жизнь, как река, катила в берегах,
От грохота сражения уставших.
И на берлинских дымных площадях
К походным кухням немцы шли за кашей.

Еще не скоро, отряхнувши прах
С плаща на зеленеющем фольварке,
С девчуркою немецкой на руках
Советский воин встанет в Трептов-парке.

В нем позы нет, поскольку он устал,
Он не скульптурен, он из бренной плоти.
Так трудно сделать шаг на пьедестал
На тяжелейшей фронтовой работе.

Не вечен камень, за грядою лет
Рассыплется в песок, теряя форму,
Но памяти людской предела нет,
Она хранит минувшее упорно.
 

ПОБЕДА

 
Победа по-русски значит – после беды,
После полей сражений – хлебное поле,
После бомбежки – неслышимый шелест трав,
Чай с сахарином горьким,
Суп из худой лебеды,
Апофеозом Жизни,
Осознанные поневоле,
Строки Святого Писания:
«Смертию смерть поправ».
 

РАБЫ НЕ МЫ

 
Светлой памяти дяди Ивана, пропавшего в немецком
плену, и тети Елены, дважды сбегавшей из плена

Его угнали в плен в семнадцать лет
Nach arbaiten – на рабскую работу.
И до сих пор пути обратно нет!
Считая годы, сбилась мать со счета.
Украина сынов и дочерей
Молитвенно скликала на поминках,
И становились лица их черней
На пожелтевших старых фотоснимках.
Сестру Ивана – Лену – брату вслед
На грузовик конвой фашистский втиснул.
А было тете Лене двадцать лет,
И путь лежал за Днепр, а там на Вислу.
Но девушка сумела убежать
В глухом лесу под пересвист обстрела.
Ее в подполье схоронила мать,
И девушкой Елена поседела.
Доведался сосед их, полицай,
Донес.
И снова горе маме —
В неметчину, проклятый Богом край,
Отправилась Елена под штыками.
И вновь побег!
И вновь в свое село
Она вернулась:
«Спрячь от полицая…»
Но наступленье войск советских шло,
И пала оккупация лихая!
А после в плен работа забрала
В родном колгоспi *,
Сорок лет держала,
И век остатний Лена провела
В труде тяжелом.
Значит, не сбежала…

_____________
* Колгосп – колхоз (укр.)
 

МОЙ ОТЕЦ

 
Мой отец не воевал,
Так судьба сложилась,
В отступленьях не бывал
И бомбежек не знавал —
Это ли не милость!

Был один на весь район
Фельдшером с дипломом.
И в больнице нужен он,
В деревнях со всех сторон
И, конечно, дома.

Дождь не дождь, и зной не зной,
Зван не зван – в дорогу!
То таежной стороной,
То степною полосой —
К людям на подмогу.

Тут уж в плен не попадешь,
Пуля не зацепит.
Целый день в снегах бредешь,
Ветра слушаешь скулеж.
Кто тебя оценит?

Иногда, случалось, вброд
Двигал через речки.
Знал, его повсюду ждет
Хворый тыловой народ,
Сострадал сердечно.

Не светили ордена
За такую службу.
Знать, не та была цена…
Ну а служба-то нужна —
В зной ли, в дождь ли, в стужу.
Он теперь уж не ходок,
Годы промелькнули…
Сделал все, что сделать смог,
Сам под старость занемог,
Как солдат от пули.

1985

***

Год назад война отгрохотала.
Украина.
Нас привез отец
с матерью,
чтобы семья узнала,
из каких краев он был беглец
в год голодомора тридцать третий —
на восток,
на самый Дальний Схид.
Дедов дом цветеньем вишен встретил.
Был прекрасен хлебной нивы вид
зеленью озимого посева.
Черный хлеб мне горла не колол.
Баба Степанида пригласила:
«Ну, внучок, садись давай за стол».
Мне всего-то года три лишь было,
а, поди ж ты, помню и сейчас,
как она мой лоб перекрестила
и слезинки вытерла из глаз.
Указала пальцем на икону
с каганцом под белым рушником:
«Век живи по Божьему закону —
станешь человеком».
А потом
женский взгляд —
внимательный и нежный —
с той иконы в душу мне проник
и затронул чистых дум родник,
и посеял смутную надежду,
чем-то неизведанным маня.
И тогда я понял:
очень нужно
знать её – Мать Бога,
Мать отца,
деда Мать
и бабушки,
и мамы —
всех людей,
а значит – и меня.
 

БОМБЕЖКА

 
Замшелый, словно пень, Василий Крошко
Словцо промолвил звонкое: «Бомбежка!»
Они горючий самогон с отцом
Плеснули в чарки с этим вот словцом.
«А было так, – припомнил дед Василий, —
Нас «Юнкерсы» под Киевом месили.
Забился в щель я, словно мышь в нору,
И думал: не убьют, так сам помру…»

Ребенком я любил играть в игрушки,
Мне все равно: бомбежки или пушки.
На украинской на певучей мове*
Не различил я ужас в этом слове.
«Бомбежка» – это, если не игрушка,
Наверное, забавная зверушка.
Мой смех отец и дед не осудили,
И вновь по полной самогон налили.
И тихо так сказал отец мой деду:
«Бог с ней, с бомбежкой!
Выпьем за Победу».

Мелькнули годы.
Нет ни деда Крошки,
Ни моего отца,
Ни той бомбежки.
А что же есть на этом белом свете? —
Словарь войны запомнившие дети.
_______________
*Мова – устная речь (укр.)
 

СРАЖЕНИЕ В СОКОЛЬНИКАХ

 
Вот они, все в свастиках,
«Фокке-Вольфы»,
«Юнкерсы»,
«Тигры»
И «Пантеры»,
«Оппель-Адмирал».
Я припал к прицелу,
Грозно принахмурился —
И гашетку «Мáксима» решительно нажал!
Тра-та-та! – ударили пули мои меткие.
Ба-ба-бах! – взорвались танк и самолет.
Я веду в сражение армии советские.
Отступает Гитлер!
Сталин нас ведет!
Всех своих противников
Победил заслуженно.
Мамой расцелован был,
Ибо я герой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выставка трофейного
Немецкого оружия.
Май.
Москва.
Сокольники.
Год сорок шестой.
 

ВАГОННЫЕ ПЕВЦЫ

 
Состав по длинным перегонам
На стыках выбивает ритм.
Певцы проходят по вагонам,
Поют, срываются на крик.

Гармонь растягивая рьяно,
Чтоб от плеча и до плеча,
Душевные откроют раны —
И песня рвется, горяча.

Пускай мотивы нам известны,
Зато слова почти свои.
Незнаменитые, но – песни
Про ожиданья и бои.

Известно, слово может ранить,
Оно и воскресит солдат.
Легли те песни крепко в память
И до сих пор в душе звучат.

ПЕСНЯ ПЕРВАЯ

На границе тучи ходят хмуро.
Наступил последний год войны.
У высоких берегов Амура
Собралися Родины сыны.

Дан приказ: японцев бить в Китае —
Это Сталин приказал отец.
Мы на мушку взяли самураев,
Всем квантунцам наступил п…дец!

В Благовещенске полки стояли,
Переправу делали в Хэйхэ.
Самураи с дотов в нас стреляли,
Мы на баржах плыли по реке.

Переправу кончили мы срочно,
И пошел, командою взметен,
По родной земле дальневосточной
Броневой ударный батальон!

В Харбинé был штаб японский главный,
Он атаки нашей не сдержал.
Харакири сделал себе саблей
Самурай Танака-генерал.

Били немцев, били самураев,
Под завязку всыпали сполна.
Наконец Вторая мировая
Завершилась грозная война.

Все, кто слушал, пусть сейчас решают,
Пел я плохо или хорошо.
За победу выпить не мешает,
Наливайте крепкое вино.

ПЕСНЯ ВТОРАЯ

Скромненький синий платочек
Мне подарила жена.
И провожала,
И обещала
Помнить солдата она.

Я за Отчизну родную,
Раненый, кровь проливал.
Был я на фронте,
В нашей пехоте,
Метко по фрицам стрелял.

Письма жена посылала,
Знал я, как дома дела.
Тяжко трудилась,
С голодом билась,
Верность свою берегла.

Скромненький синий платочек
Всюду носил я с собой.
Немцев разбили
И победили,
И воротились домой.

Здравствуй, моя дорогая!
Верной была всю войну.
Я поцелую
И замилýю,
Синий платочек верну.

ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ

Нас из зоны – да на фронт.
Гоп-ца, на-на!
На двоих – один патрон
И одна страна.

(Широко разводит руки)

Приписали нас в штрафбат.
Гоп-ца, на-на!
Дали старый автомат —
Воевай, шпана!

(Щурит глаз и щелкает языком)

Кокнул фрица я в упор.
Гоп-ца, на-на!
Кровью смыл я свой позор.
Рана – вот она.

(Обнажает шрам на груди).
Обещали дать медаль.
Гоп-ца, на-на!
За отвагу нам не жаль
Выдать ордена.

(Показывает медаль «За отвагу»)

Пусть, кто может, тот подаст.
Гоп-ца, на-на!
Выпью я тогда за вас
Чарочку вина.

(Снимает с головы шапку)

Вот спасибо, грáжданы,
Гоп-ца, на-на!
Что бойцу отважному
Верите сполна.

(Бренчит медяками)

Потому как раненый,
Помощь мне нужна.
Спасибо! До свидания!
Гоп-ца, на-на!

(Кланяется, надевает шапку
и уходит из вагона)
 

«САМОВАР»

 
Вот припомнилось опять,
Опахнуло болью…
Лет мне было, может, пять,
Может, чуть поболе.
Я у радио сидел
Утром рано-рано.
Весь Хабаровск загудел
Новостью желанной:
Цены Сталин снизил вновь.
Погулять всем есть с чего.
Всенародная любовь
Вождю обеспечена.

Возле цирка-шапито,
Где горланит рынок,
Пива много выпито
Из ковшей и крынок,
Из бокалов хрусталя
Грязного и мутного,
Посредине февраля
Снежного и лютого.
А за пивом и «сучок»* —
В горлышко луженое.

– Приходите на «толчок»,**
Богом береженные.
– Дореформенных рублей
Нам не суйте, граждане.
– Кто желает голубей?
Налетай, отважные!

Обносились мужики.
Вот же незадача…
– Покупайте пиджаки
И штаны в придачу!

Продавец, сильней кричи,
Стынет хлеба булка.

– Выбирайте кирзачи —
Славная обувка!

У калитки инвалид,
Прямо на проходе.
До чего ужасный вид!
Еле дышит вроде.
На тележке, весь продрог,
Голосит гугниво,
Нету рук и нету ног —
Этакое диво!
В танке он горел, но фарт
Выпал оклематься,
Жить остался, рад не рад.
Некуда податься.
А душа еще болит,
Горе сердце гложет.
Кто накормит-напоит,
Спать в тепле уложит?
Вот ему-то больше всех
Прет деньга наваром,
Обеспечен здесь успех
Таким «самоварам».
Гимнастерка в орденах
Под «куфайкой»*** рваной.
Рядом баба – просто страх! —
С шапкой ветерана.

– Энтот воин брал Берлин.
Поглядите, люди, —
Здеся он такой один.
Мы вас не забудем.
Мы в молитвах помянем
Ваши воздаянья.
Опаленному огнем —
Хошь сколь на пропитанье!
Христа ради, слышь, на хлеб,
Подайте гвардейцу!

Медяки летят на снег,
Милость ведь не целится.
Куры денег не клюют.
Счастье беззаботно.
Инвалиду подают
Граждане охотно.

Солнце смотрит на обед.
Нужда притомила.
Баба сбегала в буфет,
Шкалик притащила.
Да в граненый стаканок
Нацедила водки.
– Пей, родимый, пей, дружок!
На, кусни селедки…

Он в зубах стакан зажал,
Запрокинул, выпил,
Крякнул, мелко задрожал,
Капельки не вылил…
– Эх, за Родину, за Ста…» —
Поперхнулся воин.
Не докончили уста
Имя грозовое.
А товарка допила
Шкалик тот до донца,
«Самовар» свой обняла,
Плачет и смеется.
Снег завихрил ветродуй.
Баба кроет матом:
– Пей, кормилец, закусь жуй.
Зря что ль воевал ты?

Одолеть нужду вдвоем
Нынче можно смело.
Канул день за окоем,
Солнышко истлело…
Что ж, пора и на покой
В закуток в бараке,
За Чердымовкой-рекой,
Где-то там во мраке.
Средь заснеженных трущоб
Баба друга катит.
……………………..
Что же вспомнить мне еще?
На сегодня хватит…
С давней горькою бедой
Спорить бесполезно.
Инвалиды с глаз долой
Быстренько исчезли.
Где и как пришел конец
Бедолагам сирым?
Пусть хоть в памяти сердец
Остаются с миром.

2005-2011
__________________
*Сучок – дешевая водка (жарг.)
**Толчок – толкучий рынок (жарг.)
*** Куфайка – телогрейка (жарг.)
 

МАЛЬЦЫ НАШЛИ ГРАНАТУ

 
Друзьям детства,
отрокам – инвалидам войны
из села Тамбовка

У Вовки Страузова нет руки…
Его дружок, Валюха Сенин, – на протезе…
В двенадцать лет такое – Боже мой!
Один безрукий, а другой хромой…
Их кольца жизни на древесном срезе
До четкости трагичны и горьки.

Пять лет со Дня Победы пронеслось.
У ветеранов шрамы задубели.
На свет иной уходят старики.
У Вовки Страузова нет руки…
А Сенин ковыляет еле-еле…
Да как же это с ними-то стряслось?

А было так. Мальцы нашли гранату
В заброшенном и мрачном блиндаже,
Затронули нечаянно чеку —
И грянула война на их веку!
Померкнул свет в разрывном мираже,
Неся невосполнимую утрату.

Кто виноват? Усталая беспечность
Ушедших из укрытия бойцов?
Иль неслухи забыли про запрет:
Не лазить там, где разрешенья нет?
Им, выросшим без дедов и отцов,
Полшага оставалось – кануть в вечность.

Но выжили! Их ангелы витали
Над головами мальчиков в тот час,
Рука хирурга отсекла часть плоти,
Поймав их жизни на самом излете,
Свет в их глазах воскрес, а не погас.
Об этом горе все в селе узнали.

Кладя запрет на детские забавы,
О, как кричала мать моя тогда:
«Ни шагу к блиндажам! Запру в кладовке!
Видал, что Вальке сделалось и Вовке?
Стать инвалидом в детские года!
У, неслухи! Ох, нет на вас управы!..»

Мелькали дни. Култышки зарастали.
Остались полноги и полруки,
Полдетства на двоих дружков осталось.
Привычка заменила нашу жалость.
А что дружки? Да ничего дружки!
Росли, в лапту с ребятами играли.

По мере сил копались в огородах —
Подспорье овдовевших матерей,
Ходили в школу, пели в детском хоре.
И, видя их, испытывали горе
Односельчане все слабей, слабей…
Так память нам дает от боли отдых.

Уехал Валька Сенин после школы,
Лет через восемь, плотником на ГЭС,
Что названа легендой, возле Братска.
Он службу нес исправно, по-солдатски,
Не отставал и в лидеры не лез.
По слухам, он женился даже, что ли…

Казалось бы, тянись-ка за дружком,
Но Страузов остался жить в селе,
Стал сторожем сельповского амбара.
Скорбел-тужил: «Распалась наша пара…»
Частенько стал ходить навеселе,
А посему захряс холостяком.
Я их давно не видел. Сердце точит
Воспоминанье нестерпимой резью.
Ау, мои тамбовские деньки!
Но помню Вовку без одной руки,
И Вальку на потресканном протезе,
И ту войну, что столько лет грохочет.
 

ФИНСКАЯ ПОГОДА

 
П. Поддубному

Дядя Павлик вышел на крыльцо.
Хлопья снега падают отвесно.
– До чего же, братцы, жить чудесно! —
Крякнул он и расцветил лицо
Озорной улыбкою солдата.
– Выходи в снежки играть, ребята.
Эй, студенты, закругляйте сны.
Жалует сегодня нас природа.
Это ж прямо финская погода
В сорок пятом, под конец войны.

Мы с Толяном вслед ему во двор
Выскочили, ежась на морозце.
– Ну-ка, получай шрапнельку, хлопцы! —
Запустил он в нас снежком в упор.
И пошла потеха!
Нас затроньте…
Бились с дядькой, словно бы на фронте.
Только он пулял точнее в нас,
Ибо в прошлом, сумрачном и мглистом,
Дядька воевал артиллеристом,
И сейчас показывал он класс.

– Перекур! Победа вновь за мною! —
Объявил нам дядька свой вердикт,
И потрогал правый бок рукою,
Там, где шрам, что не дает покоя.
– В финскую погоду и болит…
 

В ПАРКЕ ВАНЬСУ

 
Памятник павшим солдатам российским
В парке Ваньсу, где звезда обелиска
Тянется в небо и тает в зените,
Вы, земляки мои, не пробегите.
Сделайте этот достойный поступок,
Он не убавит туристских покупок,
Но в суете магазинов и лавок
Даст ощутить вам величие славы
Тех, кто полвека с лишком назад
Выбил отсюда японских солдат.
Не торопитесь потратить юани,
Пива с устатку хлебнуть в ресторане,
Разве за шмотками только мы едем
К трудолюбивым китайским соседям?
Вы усмехнетесь: «Завел тоже речь…»
В парке, как в городе, царствует ченч:
Шляпу – на жвачку, шило – на мыло…
Как я хочу, чтоб иначе все было!
Чтоб не за куртками, не за женьшенем
Плыли в Хэйхэ, если дружбу мы ценим.
Знаю, в отечестве голы прилавки,
Очередей нескончаемы давки.
Лозунг мещанский «Хватай, что дают!»
Не помешало б оставить нам тут —
В парке Ваньсу у могилы отцов.
Стойте, молчите, не надобно слов.
Плещет широкие воды Амур
В щели уснувших навек амбразур.

1987
 

ПОЛЕВАЯ МОГИЛА

 
И печально, и отрадно
Видеть с болью потайной
Эту старую ограду
Над могилой полевой.

Кто лежит здесь, мне неведом.
Нет сюда широких троп.
Может быть, солдат Победы,
Может, мирный хлебороб.

Наклонились ивы низко.
Дремлет светлая река.
Пирамидка обелиска,
А над нею – облака.

Клевер к небу тянет пажить.
В речку смотрится лесок.
Подниму себе на память
Желтый ивовый листок.

Он прилег на край могилы,
Невесом и недвижим…
Поле, поле, дай мне силы
Стать рачителем твоим.

Я вспашу тебя, засею,
Колосочка стану ждать.
Тот, кто любит эту землю,
Зря не будет умирать.
 

КОЛОКОЛА

 
Монологи звонаря

1.

Державный звон колоколов:
В нем голос мощных рек, лесов,
Дыханье утренних полей,
Прибой вскипающих морей.

То Русь великая гудит,
В даль неоглядную глядит.
Что ждет в грядущем наш народ?
Иль урожай, иль недород?

О русич славный, не дремли!
Враги хотят твоей земли.
Свой дух и тело укрепляй
И ниву пόтом окропляй.

Молитву к небу возноси
О благоденствии Руси,
Завещанной от века нам
Предтечами – своим сынам.

2.

Встань, сын!
Встань, брат!
Слышишь звук?
То набат!
Колокольный гром и стон
Зазвучал со всех сторон!
С необъявленной войной
Враг вломился в дом родной!
У фашистов, у германцев —
Смерть в подсумках,
Горе в ранцах.
Но у русского солдата
Сила воли не распята.
Мы за Родину свою
Не щадим себя в бою.
Там – дым!
Там – гром!
Там – смерть!
Там – стон!
Там – беда!
Там – война!
Грозно колокол гудит:
«Нас никто не победит!»

3.

Ракета прочертила путь прощальный.
Плакучие березы склонены.
И колокол вещает поминальный
Всю славу не вернувшихся с войны.

Пусть слезы жен не воскресят погибших,
Пусть плач детей им не вернет отцов,
Но мы не позабудем нас любивших
И каждого запомним мы в лицо.

Родной земли не отдано ни пяди.
С позором отступает вражья рать.
Своей Отчизны ради, Бога ради
Нам стоило в сраженьях умирать!

И воскрешает колокол слова:
«Погибли вы, но Родина жива!»

4.

День девятый
Не забывай —
Год сорок пятый,
Солнечный май.

Взлетает ракета.
Вскипает сирень.
Здравствуй, Победа!
Сегодня твой день.

Громче орудий
Звенит тишина.
Радуйтесь, люди —
Скончалась война.

Россию венчают
Колокола.
На смену печали
Радость пришла.

Мирная слава
Отныне грядет.
Славься по праву,
Русский народ!

Неистребимы
Годы отваги!
Непобедимы
Русские стяги!

5.

Звон колокольный —
Звон привольный,
Высоким духом осенён.
Внимаю голос колокольный —
И Божий голос слышу в нём.

Вещает память:
«Помни! Помни!»
Взыскует сердце:
«Не забудь!»
Потери прошлые восполни,
Вновь созиданья выбрав путь.

Наказам колокольным внемлю,
При свете трепетном свечи.
Пускай орала пашут землю,
Но не ржавеют и мечи.

Замри в молчанье у могилы,
Где прах воителей лежит,
И ощути Господни силы.
За павших всех —
Ты должен жить!
 

III.

ИЗВЕРГИ

 
Били хлопцы батьку дружным коллективом.
Больно очень было, горько старику.
Подкреплялись хлебом, освежались пивом:
– То ли, батя, было на твоем веку?
– Было, детки, было… Побольнее били —
Били за идею, не за просто так.
На вершине власти, при здоровье-силе,
Всякий был при случае в зубы дать мастак.
– Ну и как ученье, не на пользу вышло?
– Не скажите, хлопцы! Вразумил Господь:
Наш закон гуманный, что телеге дышло.
Скорбен дух бессмертный, коль ликует плоть…
– Плоть первична, батя, – умничают хлопцы, —
Ну а дух вторичен. Стало быть, учтем:
Если тело бренное мы сейчас прихлопнем —
И душа не сыщется даже днем с огнем.
– Пощадите, детки! Что вам за забава
Немощь мою мучить? В чем моя вина?.. —
И поник главою, скрипнувши зубами,
Сивокудрый батька, ветхий старина.
– Молодость у старости ходит в подмастерьях —
Против этой мудрости мы не супротив.
Ну а, впрочем, батя, первична не материя,
А кулак и сила.
Словом – коллектив!

1986
 

ДОВОЛЬНО ЖДАТЬ

 
Еще не все передрались,
Но в душах пусто, как в продмаге,
От пропасти в последнем шаге,
Сородич мой, остановись!

На флейту ушлого ловца
Ты долго двигался в потемках,
И вот пришел, стоишь смятенно,
Гримаса катится с лица.

Ты честно шел, ты хрипло пел,
Ты делал тяжкую работу —
И вот провал… Какой по счету?
Ты зря страдал и зря терпел?

Уныло кычет воронье,
И ни ответа, ни привета…
Хотя бы луч ничтожный света!
Хотя б закончилось вранье!

Не верь, что жизнь прожита зря,
Не досаждай молитвой Богу.
Бери топор, мости дорогу,
Довольно ждать поводыря.

1985
 

РОССИЯ. 1991

 
Награды не жди и пощады не жди,
Опять обманули Россию вожди.
То скопом нас гнали к всеобщему благу,
То в голос вопят: «К коммунизму ни шагу!»

Знать, ворон накаркал лихую беду
И кто-то в заморскую дует дуду.
В предчувствии крови горячей и драки
Летят упыри и ползут вурдалаки.

Грядет Апокалипсис! Тучи сгустились,
Кипящие реки на землю пролились!
Россия, вставай! Отряхни наважденье!
Тебя ожидает второе рожденье.

Закатится солнце за лысой горою.
Ты больше не жди никакого героя,
Но каждому в сердце надежду вложи,
В потемках сгустившихся путь укажи.

Пусть будет мне трудно – до хрипа, до стона,
Пускай я погибну, но только достойно.
И дети, и внуки – их честно растил я —
Из пепла тебя возродят, Мать Россия!
 

В НОЧЬ НА 8 НОЯБРЯ

 
Лубок

Выбродили груши —
сделалось вино,
нет лишь только праздника,
чтоб его взалкать.
Выстудили душу
и давным-давно
власть кнута и пряника —
в Бога, в душу, в мать…

Выпью и без повода —
под соленый груздь,
запою протяжную
песнь про Ермака.
Ох и время подлое!
Русь заела грусть,
нет на ней отважного
Ивана-дурака.

Все полезли в Думу,
в бизнес, на толчок,
столько кандидатов —
некуда ступить!
За окном задуло…
Двери на крючок.
К черту эти даты!
Буду просто пить.

И не надо пальцем
тыкать на меня.
Оглядитесь, милые,
пристальней окрест.
Чем зевать да пялиться
среди бела дня,
соберитесь с силою —
и свинья не съест.

1995
 

В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ

 
Нас разделили по интересам,
По клубам, по секциям и по кружкам.
Дорога, идущая по-над лесом, —
Постоянная кормушка голодным волкам.

Какое наслаждение: до сладостной дрожи
Зубы вонзить в горячую плоть!
Свобода отчаянья правды дороже,
Даже если правда – Господь.

Отрыжка обжорства из евроокон
Перекрыла напрочь детский плач.
Подержанный Nissan с ксеноновым оком —
Усталых сновидений постоянный палач.

Но врут слухачи народных агоний,
Неистребимые стукачи.
Если столько людей в вагоне,
Они бессмертны, кричи не кричи.

В конечном счете ничто не вечно,
Кроме жажды дышать и жить.
Быть безупречным и бессердечным —
Значит, вовсе на свете не быть.
 

БИБЛЕЙСКИЙ МОТИВ

 
Подкрепите меня вином,
освежите меня яблоками,
ибо я изнемогаю от любви.
(Книга Песни Песней
Соломона, гл. 2, ст. З)

Кто мне скажет, когда я смогу
Отоварить талон на спиртное,
На крупу, маргарин и иное?
Но эпоха в ответ ни гу-гу.

Подкреплюсь жидковатым чайком,
Что под стать прошлогоднему сену.
До чего ж либеральные цены —
Пустят по свету враз голяком.

Освежусь из бачка огурцом,
Что на даче лелеял все лето.
Таковы вот замашки поэта:
Еле жив, а глядит молодцом.

Но когда сковырнусь с хилых ног,
Упаду, промычав: «Мать Россия…»
Скажет новый пророк и мессия:
– От любви, знать, мужик изнемог.
 

ВРЕМЯ ОПРЕСНОКОВ

 
На судьбу никто посетовать не вправе,
Человек во всем виновен, только он.
Наши сны порой сильнее всякой яви,
Потому что жизнь сама – невнятный сон.

Обернулось бытие бессвязным бредом
Между сказкою и ложью площадной.
Божий Сын Отцом своим был казни предан,
Значит, так же он поступит и со мной.

Не ищите перст на лбу и тайных знаков.
Вот сосна, а вот топор – постройте дом.
Зодиаков гороскоп не одинаков
Потому лишь, что по-разному живем.

Не спешите подводить итоги,
Корень смысла из земли извлечь.
Отряхните пыль.
Водой омойте ноги.
Есть мука.
Пора опрéсноки испечь.
 

ВЕЧНЫЕ ТЕМЫ

 
Г. Шумейко

Время ненаписанных рецензий,
То ли много книжек, то ли дум…
И в ушах усиливает шум
Радиоактивный цезий.

У друзей романы и стихи,
Повести, рассказы и поэмы,
У меня потери и грехи —
Вечно молодеющие темы.

Что ж, пора подумать о душе.
Век в начале, жизнь же на излёте.
Выяснилось, рай не в шалаше,
Упоенье вовсе не в работе.

Биться за копейку – хуже нет,
Сон пропал, бурчит уныло брюхо.
Только славы-то, что ты поэт,
Общество, увы, как прежде, глухо.

Кто ворует, тот и на коне,
Поучает всех с телеэкрана.
Для народа истина в вине,
Льющемся как будто бы из крана.

Позабыты Божий стыд и срам,
Содомиты прут, как тараканы.
Вновь торговцы захватили Храм,
Продается соль Христу на раны.

Но унынье худший смертный грех,
Так что стисни зубы до ломоты
И дерись, а чей там будет верх —
Это не твоя, мой друг, забота.
 

РОДНЫЕ ПОГОСТЫ

 
В украинском далеке
Спят две бабушки родные:
Степанида в Кошмаке,
В Феодосии Мария.

Ставни ветхие дрожат,
Бедолага ветер стонет…
Там же рядышком лежат
Тетя Надя, тетя Тоня,

Тетя Дуся, дед Сергей,
Дядя Ваня убиенный…
Боже, души их согрей,
Больно стыло во вселенной.

Враг, знать, выдумал кордон,
Разделивший наши веси.
Выпью горький самогон.
Тяжело так, хоть разбейся!

Поклонюсь я на захид*
Всем родным ушедшим людям.
Каждый пусть спокойно спит;
Мы вас помним, мы вас любим.

Ну а тем, что возвели
Меж народами преграду,
Бог не даст клочка земли
За деянья их в награду.

Их отринет напрочь Русь,
Их не примет Украина.
Вот тогда поищут пусть,
Где их ляжет домовина**.

___________
*Захид – запад (укр.).
**Домовина – гроб (укр.)
 

МЫ РУССКИЕ

 
На день отъезда Олега Маслова в Израиль

Напрасно я бегу к Сионским высотам…
А. Пушкин

На Сионе рай благоухает,
Апельсины падают, созрев,
Ну а мне моей земли хватает,
Где владенья снежных королев…
И. Игнатенко

Великий Пушкин был не прав,
В пылу физической работы
Бежать изрядно подустав.
К чему бежать? Есть самолеты.
Садись с комфортом и лети
К земле, давно обетованной.
Накормят трижды на пути
Кошерной пищею желанной.
Вот курочка, она нежна
И не содержит грамма жира.
О, эта пища так нужна
Под небесами пассажиру!
Она пойдет под коньячок,
Под «Цинандали» и под пиво.

Прости, Олег, что так игриво
Тебя поддел я на крючок.
И я не прав был, апельсин
Отвергнув ради зимней стужи.
Конечно, фрукт сей тоже нужен,
Он вкусен и, к тому ж, красив.
Мы русские, товарищ мой
С седой, как пена, головой,
И разговор у нас короткий.
А посему давай, дружок,
Рванем с тобой на посошок
Сто граммов водки под селедку.
И умоляю, не спеши,
Преодолев все расстоянья
И боль разлуки заглушив,
Там в хирургической тиши
Для памяти своей души
Устроить шабаш обрезанья.

2004
 

МОНОЛОГ АЛКОНАВТА

 
Жизнь несбыточной надеждой дразнит,
В голове переизбыток дум.
Только протрезвел, как снова праздник;
Только выпью – мучает бодун.
Вон собака воду пьет из лужи,
Не берет ни вирус, ни микроб.
Мне от коньяка гораздо хуже,
Хоть ложись от пятой рюмки в гроб.
Не спасают сладкие закуски,
Ни балык с икрою, ни паштет.
Впрочем, это выглядит по-русски:
Пить, как будто дна в стакане нет.
Я натура тонкая, как принял
Грамм шестьсот на горестную грудь.
Мой талант одним лишь мною признан,
Я к высотам духа знаю путь.
Хоть секунду, но побыть в отключке,
Разве в этом не таится кейф?
Мне знакомы Бахуса все штучки:
Выпил – и ложись в приятный дрейф.
Не страшны ни волны серых будней,
Ни глубины, тайны Бытия,
Потому что в бездне той подспудной
Гласность потеряла буква «я».
Я теперь в плену согласных звуков,
Бьющих, словно выстрелы в висок.
Ухожу, чтоб не испортить внуков.
Не иди за мною, путь далек…
Не по кругу и не по спирали,
Я бреду отнюдь не по прямой.
Мало, что ли, людям книги врали,
Головы набивши ерундой?
Нет нигде спасенья алконавту.
Трезв ли, пьян – спасенье не в вине.
Улетают в космос космонавты,
А моя планета – в стаканé.
Отчего я пью? – спроси начальство,
А меня напрасно не тревожь.
И прошу, приятель, не печалься,
И немой тоски моей не множь.
Выпить на Руси – да был бы повод.
Впрочем, и без повода – изволь.
За здоровье тост мой вечный поднят,
Вжился я в тостующего роль.
Праздников в году, что звезд на небе —
На день по два, по три иногда.
О насущном забываю хлебе,
Отмечая даты все года.
……………………….
Все, я завязал!
Я пить не буду! —
Мне слова для клятвы так нужны.
Понесу в «чипок» сдавать посуду:
Завтра день рожденья у жены…
 

НА ПЕРЕПРАВЕ

 
Коней на переправе не меняют
И от добра добра не ищут,
А если память изменяет,
Идут опять на пепелище.

Мы так умеем рушить и ломать —
Не надо термояда и распада!
И Бога начинаем вспоминать,
Когда грозит суровая расплата.

По главной сути жизнь не суета,
Не гонка за деньгами и постами.
Не к нам ли возоплял Христос с креста:
«Отец, Отец! Зачем меня оставил?»

Построить дом, наследника родить —
Обязанность святая человека,
И дерево у дома посадить
Как веху начинаемого века.

И если миром правит красота,
То красоту рождает созиданье.
Весло в руке.
Пусть волны бьют в борта.
Нас ждет на переправе испытанье.

С лицом открытым все невзгоды встретить,
Свежайший ветер во всю грудь вдохнуть,
Водораздел веков, тысячелетий
Преодолеть – и снова в дальний путь.

2000
 

ГОГОЛЕВСКИЙ ПАРАФРАЗ

 
Несть Маниловым числа,
Есть у них забота:
Не имея ремесла,
Учат нас работать.

Строят замки на песке,
Мост ведут вдоль речки.
От греха на волоске,
Ставят Богу свечки.

Выбирают нам пути
И ведут в разруху.
Мысль до чувства довести
Не хватает духу.

А дорогу им во власть
Стелем мы же сами.
Птица-тройка унеслась
Русскими полями.

В неизведанной дали
Замолчал бубенчик…
Вот мы, братцы, и пришли
К Гоголю на встречу.

Мертвых душ не сосчитать,
А живых не густо.
Если правят вор и тать,
То молчит искусство.

Поднимает веки Вий,
Нечисть торжествует.
И рожденный для любви
Во вражде бытует.

Правда – в сердце острый нож,
Сами его точим.
Николай Васильевич, что ж
Ты нам напророчил?!

Для чего идти во Храм,
Коль в душе нет Бога?
Если Миром правит Хам,
Тяжела дорога.

Отгорел пучок лучин,
Откоптили свечи…
Переменных величин
Постоянны речи.

От унынья зарекусь,
Равно от восторга.
Так идет от века Русь
К солнышку с востока.

Нам надежду болтуны
В сердце не попрали.
Дети сказочной страны —
Будем жить по правде.
 

МАРШАЛ

 
Впритык к Оружейной палате,
На мощном, как мамонт, коне,
С лицом удлиненным, суровым
Сидит достопамятный Маршал.
Пред ним, в окоемном охвате,
В рекламном дрожащем огне,
В кольце, что назвали Садовым,
Колонны авто, как на марше.

Стрелец в одеянье старинном
Торгует собой ради снимка
На фоне Кремля за спиною
И луковиц древнего храма.
У ГУМа сияют витрины.
По площади стелется дымка.
У Маршала над головою
Горит не звезда, а реклама.

Он был созидатель Победы,
Себя не жалея и войска.
При Грозном Москва вся сгорела,
И жег Бонапарт без пощады.
Но Маршал доподлинно ведал,
С предтечами вставши по-свойски,
Столицу сдавать нам не дело,
Потомки сего не прощают.

Но чьи же рекламы сияют?
И «Опеля», и «Мерседеса».
Вознес BMW свой трезубец
Короною многоэтажной.
Выходит, они побеждают
Во славу своих интересов?
И кто был правитель-безумец,
Отдавший Москву на продажу?
Что твердому взору открылось
В бурлящем котле «перестройки»?
И опыт минувших сражений
Какое решенье подскажет?
Коварна правителей милость,
Которые к людям жестоки.
Свершений и новых свержений
Кто путь неизбежный укажет?

Напитаны кровью все тропы
К истории русской, культуре.
Скорбят над народной судьбою
Святых многомудрые лики.
И здесь, где турист из Европы
Себя примеряет к скульптуре,
Наш Маршал молчит, как пред боем,
За сердце России великой.

2010
 

IV

 
***
Живем два раза: в будущем и прошлом,
посередине нету ничего.
Не верьте песням, глупым, заполошным,
и режиссерам шустреньким киношным,
поймавшим миг успеха своего.

Не ведаю, что будет за строкою,
но я её рожденье тороплю,
в полет слова отправлены рукою,
предчувствие надеждой беспокою,
и боль рожденья загодя терплю.

Что музыка? – ожившее молчанье,
в котором нам ни звука не стереть,
ни ноты не прибавить в то звучанье.
Когда поставим точку в окончанье,
останется в минувшее смотреть.
 

ВОПРОС – ОТВЕТ

 
Меня спросили: «Вы поэт?»
И я ответил: «Нет.
В назначенный мне Богом век
Я только – человек».

***

Ритмы наших дыханий срываются в разноголосицу ветра.
Хаос был первороден, он властвует и теперь.
Письма в прошлое не предполагают ответа,
Устремленные в будущее – не страшатся потерь.

Философия эта скупа, как неловкие девственниц ласки.
Ветер стихнет, но жить – это значит дышать.
Умерла моя бабушка, но живут ее сказки.
Жить так просто. Сложнее – не умирать.
 

СТИХИИ

 
От века известны четыре стихии,
Могучие, вольные и грозовые:
Стихия Земля, на которой живем;
Стихия, что люди назвали Огнем;
Стихия Вода, окружившая сушу;
И Воздух – стихия, вскрылившая душу.
Мы плаваем,
ходим,
летаем,
горим,
Работаем трудно и страстно творим,
Ведь нам подчиняет все сущее разом
Стихия с прекраснейшим именем – Разум.
 

ИСТИНА

 
In vino veritas

Истина в вине…
Но где оно —
Истину скопившее вино?

Истина в вине…
Но в чем она —
Истину сгубившая вина?

Из вина ли мудрость?
Из вины?
Истину познавший —
Извини…
 

ЗАЧЕМ?

 
Зачем все это? Да и есть ли смысл
В мерцании светил и беге мыши?
Жизнь на Земле – закон неточных числ,
Который лишь случайно был услышан.

Доведываться – значит прозревать,
Снимать замки, запоры и оковы.
Вселенная сосками, словно мать,
Путь Млечный нам сцедить до дна готова.

О, как горчит созревшая полынь!
Ее пыльца летит уже по ветру.
Зачем? – превыше всех божеств, святынь,
Превыше откровений и запретов.

Пора закончить этот вот сонет.
Зачем, зачем?.. Ответа нет и нет…

***

Не откровенничай, не надо.
Что толку душу изливать!
За все про все одна награда —
Жить одному и умирать.

Людской молве не покоряйся,
Не трепещи, не лебези,
Ни перед кем не отворяйся,
Смотри на мир сквозь жалюзи.

Заветам мудрым следуй строго,
Храни спокойствие свое —
И душу сохранишь для Бога,
Пусть обессмертит он ее.

Но жить в бессмертье одному —
Я это счастье не приму.

***

Неуспокоенной душе
Не запретить искать покоя.
Никто не знает, что такое —
Быть на последнем рубеже.

На перекрестке двух дорог
Нас камень вещий не встречает,
Куда идти – никто не знает,
А знал бы, так идти не смог…

Рубеж последний – не с него ли
Нам новой жизни даль видна?
Не две дороги, но одна
Дарит душе покой и волю.

Но для чего же, Боже мой,
Мне сразу воля и покой?
 

ПУТЬ

 
Не изменить картину прежних лет,
Грядущее приблизить невозможно —
Все будет тщетно, суетно и ложно.
Понять все это, в общем-то, не сложно,
Как заучить к экзамену билет.

Не упрекай своих Отца и Мать
За то, что дали жизнь тебе и веру.
В своих мечтаньях знай и край, и меру.
Живи, Христову следуя примеру,
Лишь в Нем одном ты будешь воскресать.

Собравшись в путь, с лишеньями смирись,
Краюху хлеба опусти в котомку,
Свой дом в наследство завещай потомку.
Бурлацкую накинувши постромку,
Зажги лампаду, мирно помолись.

И в путь! Пускай дорога нелегка,
Не отступай уже с нее ни шагу,
Себе в подспорье призови отвагу,
И во всю грудь вдыхай простора брагу,
Твоя Звезда светла и высока.

Что будет – разве в этом жизни суть?
Рвать башмаки по пустякам не надо.
Идущему не так нужна награда,
Как воплощенья смутная отрада.
Куда придешь – не важно.
Важен путь.
 

УСТАЛАЯ ЗВЕЗДА

 
Звезда висела, и устала,
И сорвалась, и полетела.
Она судьбы своей не знала,
И знать, конечно, не хотела.

Не говорите про орбиты,
Про тяготения законы.
Звезда устала – и убита,
Мы с нею больше не знакомы.

Она вернется восвояси
Когда-нибудь, не в этой эре,
Послушная всевышней власти,
Покорная горячей вере.

Так что же есть тогда усталость:
Теченье времени в пространстве?
Зачем с небес она сорвалась,
Разуверяясь в постоянстве?

Вопросы есть, но нет ответа,
И невозможно разобраться.
Извечная причина света —
Звезда, рожденная сорваться.

***

Мы из моря поднялись,
Начиная книгу жизни.
Море – смерть,
И море – жизнь,
И чужбина,
И отчизна.
Слава шторму!
Пусть до дна
Запасется кислородом
Эта горькая вода —
Плазма вечная природы.
Поштормуем – и опять
В глубь морскую трал опустим.
Недосуг нам потрафлять
Сухопутной мутной грусти.
Философию потом
Разведем – на переходе:
Где там берег?
Как там дом?
Что там нового в народе?
 

НА КРОМКЕ ПРИБОЯ

 
Каким меня ветром сюда занесло!
На кромке прибоя гнилое весло…
Полвека назад здесь причалил мой бриг
И чайки сорвались в безудержный крик.

Как ломит в ушах! Как болит голова!
Любимая, где ты? Ты тоже жива?
Ни знака, ни звука, нигде ни следа…
Каким меня ветром задуло сюда?

Гнилое весло на урезе воды…
Предчувствие встречи ужасной беды…
Я напрочь забыл, для чего был рожден,
Зачем к этой кромке морской пригвожден.

Никто не встречает, но чудится мне
Подобие лодки на дальней волне.
За мною плывут ли? Ко мне ли спешат?
И что, повстречавшись, со мной совершат?

Морская капуста…
Йодистый дух…
Крикливые чайки насилуют слух.

Врезается лодка в зернистый песок.
Я здесь.
Подходите.
Нацельтесь в висок.
Не зря вы приплыли сюда поутру.
Тельняшку рвану на груди и умру.
И в рану напрасно вцелуется йод.
И ветер утихнет…
Весло догниет…

***

Выстегай тело жгутами воды,
Чтобы запело, как в пору страды.
Выстуди душу на длинном ветру.
Плод мой надкушен, но я не умру.

Буду ветвями скрести небосвод.
Тот, кто не с нами, – вот этот умрет.
Он, отлетая в райский предел,
Медленно тая, что углядел?

Жизнью измучен, любовью спасен,
Кем он научен, чем удивлен?
С ним расставаясь, себя не виню.
Не сомневаюсь – его догоню.

Срок не назначен, но грянет в свой час.
Долг твой оплачен? Душу ты спас?
Медленно Зея воды струит.
Кто я? И где я? Кем позабыт?
 

ПРИСЯГА

 
Я Отчизне послужу —
Песню новую сложу,
На войну пойду с врагами,
Честно голову сложу,
Защищая наше знамя.

Не рыдайте надо мной,
Верьте – я еще живой,
Хоть не в ритме сердце бьется.
Над моею головой
Флаг победы развернется.

Прозвучала свыше весть:
Три забытых слова есть
На задворках нашей жизни —
Верность, Мужество и Честь,
Надо их вернуть Отчизне.
 

РАДОСТЬ

 
Радость самая большая —
Отдавать,
Но сумятица мешает
Начинать.
Мчимся голову сломя
Из огня
Да в полымя.
Достаем,
Стяжаем,
Копим барахло,
А оно собратьям скольким
Помогло?
Душу вытряхнет стократ!
И не рад,
Да как назад?
С легким сердцем растрясите
Сундуки,
Доброту не заносите
Вы в долги,
Ведь колодец только чище
Оттого,
Если черпают почаще
Из него.
 

ЧЕТЫРЕ ПРАВИЛА

 
Двух родственных душ сближение
Рождает закон сложения.
Взаимной любви свершение —
Правило умножения.

Но страшен, как преступление,
Суровый закон деления.
И горько, как расставание,
Правило вычитания.
 

ВРЕМЯ СУТОК

 
Ночь, сколь ни была бы прекрасна,
Но отдана сну не напрасно,
О том не могу промолчать я,
В ней тайна хранится зачатья.

День, сколько бы ни был ужасен,
По-своему тоже прекрасен,
На всё он находит ответы —
И тайны являются свету.

А утро и вечер туманны,
Расплывчаты, зыбки и странны,
Как листья покрывшие росы,
В них только сплошные вопросы.
 

РАННИЙ ЗВОНОК

 
Ю. Антипину

Рано утром, часу в пятом, разбудил меня мобильник:
Из заснеженной столицы брат троюродный звонил.
Пошутил он, что сегодня мне не надобен будильник,
И поздравил с Новым годом, чем, признаться, удивил.

Я б желал, чтоб бесконечно длился старый год девятый,
Потому что научился и страдать в нем, и терпеть.
Во втором тысячелетье наступивший год десятый,
Неизвестно, что сулит мне и чего мне в нем хотеть.

Но обычай есть обычай, и в ответ я тоже брату
Пожелал всего и много, под завязку и сполна.
И в мембране телефонной услыхал в ответ: «Куда там!
Мне нужна всего лишь малость: не болела бы спина».

Наступившего молчанья словом праздным не нарушу.
Непонятно, для чего мы в телефон всегда орем?
По большому, в общем, счету не болели б только души,
А на хвори тел недужных мы лекарства подберем.

Отыскав на все вопросы все возможные ответы,
Надо истину одну лишь в этой жизни затвердить:
Всех родных и близких помнить, им желать добра и света,
На часы не глядя в полночь, рано утром их будить.

***

Пути земные страшно коротки,
Они ведут отнюдь не в бесконечность.
Сегодня долгий взгляд из-под руки
Вам не сулит желаемую вечность.

Я слов утешных отыскать хочу,
Щадящих душу искоркой надежды.
Астральному преграды нет лучу.
Юдоль земная, брызни светом в вежды!

Туманность Андромеды далека,
А Солнце век от века все тускнеет…
Но костерок мой отразит река.
Его тепло пусть вас в пути согреет.

***

Есть тяжкий опыт – быть самим собой.
Как часто он приходит очень поздно!
Так ведомо нам осенью морозной,
Как жить апрельской солнечной весной.

Но жизнь прекрасна, горестям назло,
И даже мудрость поздняя прекрасна!
А если что на свете и опасно —
Так посчитать, что редко нам везло.

Не поддавайтесь горестям своим,
Хоть непогодь в полет и не пускает.
Пригреет солнце – и туман растает,
Над буднями мы снова воспарим!
 

РОНДЕЛЬ

 
Есть человек – исходный матерьял.
Строители эпохи, чем не глина?
Сель, грозный оползень, лавина —
И человек устал и встал, застрял,
Погиб, но Бог его не потерял,
Ведь есть Эдем и райская долина,
Есть человек – исходный матерьял.
Строители эпохи, чем не глина?
Кто вечность на себя не примерял!
На этот клин ведь нет иного клина,
Но есть закон, порядок, дисциплина
И свет, что путь короткий озарял,
Есть человек – исходный матерьял.
 

ДОРОГА ДОМОЙ

 
Летал я много, ездил много,
Ходил пешком в стране родной,
И оказалось, что дорога
Всегда ведет к себе домой.

По рекам плавал и озерам,
Качался на волне морской.
И открывалась снова взору
Дорога, что ведет домой.

С людьми сближался в дальних странах,
Но был везде и всем чужой.
И понимал, что, как ни странно,
Дорога тянется домой.

И вот я здесь…
Стою и плачу, качаю горько головой.
Сквозь неудачи и удачи
Дорога привела домой.

Предназначенье свыше строго
В суть разрешило заглянуть.
Но, чу! – трубит в свой рог дорога,
Ведет из дома в новый путь.
 

ДУШЕВНЫЙ КЛИМАТ

 
Дождит на сердце, пасмурно в душе,
Воспоминаний облачность нависла,
Нет солнца радости,
А, впрочем, нет и смысла
Ни в частностях погоды,
Ни вообще.

Погоды ждать у моря не хочу,
Я сам – Перун, и Посейдон, и Кришна.
Сердечный пульс – как гром.
Вам это слышно?
Диагноз мой понятен и врачу.

Вселенная – во мне, а не вовне,
Я полон неопознанных галактик.
Не теоретик, а прагматик-практик,
Мне истина открылась не в вине.

Вино… Вина… Вином или виною…
Все ничего, коль дождь не насовсем.
Проглянет солнышко во всей красе
И улыбнется, свидевшись со мною.

Что холода, коль на сердце тепло.
Еще пуржит?
Но путь давно известен.
Душевный климат, доложу по чести,
Всего надежней,
С ним всегда светло.
 

О ДВОРНИКАХ И РЫБАЛКЕ

 
1.

Я дворникам завидую: они
Всем ранним птицами издавна сродни.

Их инструмент – лопата и метла,
Задача их понятна и светла,

Поскольку тротуаров чистота —
И есть, в конечном счете, красота.

Известно, им трудиться нелегко,
Зато у них дыханье глубоко,

А это засидевшийся народ
К серьезным размышлениям ведет.

Быть дворником – заманчивый пример,
Тем более когда пенсионер.

Маши метлой и думай, словно Кант,
Который в философии гигант.

Тогда постигну, может быть, и я
Великий смысл и цену Бытия.

Представим, что я дворник, что машу
Метлой и размышляю, и дышу.

2.

За чередою промелькнувших лет,
Мне кажется, Начала жизни нет.

Когда Господь пришлет за мной гонца,
Я не поверю в истинность Конца.

Смотрю в Природы мудрое лицо
И понимаю: жизнь всегда – Кольцо.
А тех, кто врет, что наша жизнь – Спираль,
По трезвом размышлении, мне жаль.

В конечном счете, термины – мура,
Коль завтра будет то, что и вчера.

Посередине – этот краткий миг,
Который на бегу меня застиг.

Ну что ж, оставим философский тон,
Зубовный скрежет и духовный стон.

Метлу отложим. Дворник из меня
Не получился при зачине дня.

3.

Наладим удочку, пойдем на озерко,
Где плавает туман, как молоко,

Крикливых чаек слушать над водой,
Которым вторит в поле козодой.

Когда утопит поплавок карась,
Почувствуешь такую с миром связь!

Добудем рыбу для тройной ухи,
Перед какой бледнеют все стихи.

Найдем сушняк, затеплим костерок,
Повесим на рогульку котелок.

Картошку, лук, лавровый лист и соль
За рыбой в воду заложить изволь.

Присядь и слушай чаек голоса,
Уха поспеет через полчаса.

Отведай рыбный суп – и здесь поймешь,
Зачем на белом свете ты живешь.
 

РАВНОДУШНЫЕ СОВЕТЫ

 
Не сиди у окна – продует.
Не ходи босиком – простынешь.
На морозе не пой – охрипнешь.
Если друг твой больной бедует,
Из кармана свой грошик вынешь,
От озноба, от горя ль всхлипнешь.

Будет больно, а ты засмейся.
Будет трудно, а ты работай.
Слезы душат, а ты улыбайся.
Хоть в лепешку, возьми, разбейся,
Но делиться своей заботой
Никогда и ни с кем не пытайся.

Одинокому много ль надо?
Постирай бельишко в субботу.
В воскресенье сходи в парную.
Поменяй «Москвича» на Prado.
В понедельник иди на работу.
И жену не желай чужую.

Разгибай на досуге скрепки.
Сочиняй частушек куплеты.
Перед сном старайся не кушать.
Если можешь, играй на скрипке.
А по правде, мои советы
Ты не вздумай серьезно слушать.
 

КУСТ КАЛИНЫ

 
Настанет день, и уходить я буду,
Оставив книги за дверьми,
В космическую тьму и стужу.
Быть непрочитанным не худо,
Куда как хуже —
Прожить непонятым людьми.
Зачем я жил?
Что в почву посадил родную?
Кого я вырастил?
И верил я в кого?
В чем смысл существованья моего?
Зачем остатний срок свой существую?
Вот этот куст калины у реки —
Его когда-то спас весной от пала,
Чтобы к нему овсянка прилетала
И ягоду брала с моей руки.
Он в сентябре рубиново горит,
Наливши кисти сладко-горьким соком,
О вечном, неизменном и высоком
Листами тихо-тихо шелестит.
Прямы его побеги и прочны.
Не зря когда-то в «Слове…» прозвенело:
«Летят, летят калиновые стрелы!»
Он был колчаном древней той войны.
А нынче мир, достаток, урожай.
Его и бурундук не потревожит,
И век его не для сраженья прожит.
Он что-то знает, помнит и итожит.
Таким, как есть, его и принимай.
Кистей нарежу полный туесок
И ягоды в бутыль затем засыплю,
Дам сахару, воды налью в свой срок,
Чтобы броженья пенистый урок
Вино родило – вот его и выпью.
И истину познаю, может быть,
Зачем на этом белом свете жить.
 

ЛИСТАЯ КНИГУ БЫТИЯ

 
Дай труд себе не полениться:
Бери топор, коли дрова,
Разглядывай людские лица,
Ищи забытые слова —
Душа останется жива,
Не перестанет сердце биться.

Пусть пот соленый ест глаза,
До родника подать рукою,
Там тальниковая лоза
Склонилась низко над водою,
Что в сказках названа живою —
Чиста, как детская слеза.

Усталым мышцам дать покой
Не торопись, шагай упорно.
Есть день, и он покуда твой,
И ночь придет за ним, бесспорно,
Пролить забвенье благотворно
Холодной, словно лед, рукой.

Под солнцем звезд не различить,
Хоть каждое из них – Светило.
Кто их посмеет отключить?
В ком есть космическая сила?
Кто в мои очи смотрит сиро?
Кого не надобно учить?

Листаю Книгу Бытия,
Тревожу ветхие страницы,
Ведь мог когда-то быть и я,
Летать на крыльях, словно птицы,
Из сил последних в высь стремиться,
Стать яркой строчкой жития.

***

Что потеряно —
То потеряно,
Не считаю обид в пути.
Жить спокойно,
Благонамеренно —
Не умею,
Мой друг,
Прости!

Ни к чему обиды,
Укоры,
Слезы горькие
Над судьбой,
Объяснения
И раздоры…
Мир – так мир!
Бой – так бой!

1961
 

КОМПЬЮТЕР

 
Компьютер помнит все,
чем он людьми напичкан.
Иное дело я: живу и не тужу,
меняю облик, стать, одежду и привычки,
копейку берегу, рублем не дорожу.

Пусть время-программист
понять меня не тщится,
в процессоре-мозгу злой вирус поселен.
Я в десять был умен —
и стал безумен в тридцать;
был скептик в тридцать пять —
а в пятьдесят влюблен.

Наверно, есть на то особые причины,
был предок не дурак,
придумал он хитро:
для скучного труда – железные машины,
для творчества – покой, бумагу и перо.

Дорога на Парнас узка для «Мерседеса».
Я пояс затяну на крайнюю дыру.
Кто сердцем чист – не нищ,
кто волен – не повеса.
Потребуют долги? – я в горы удеру.

На горней высоте,
на вольном кислороде,
на праведных хлебах
да на семи ветрах —
до капли растворюсь в народе и в природе,
и в гумус перейдет мой органичный прах.

Железное дитя двадцатого столетья —
компьютер обо мне не станет горевать.
Машина… Человек…
А между ними Третье,
но имени его я не могу назвать.

***

Фундамент, попираемый ногами,
Никем не видим, в землю прочно врос.
В нем грубый камень, неказист и прост,
Позволил Храму вознестись под облаками.

Мы в жизни разными идем тропами,
Порой не замечая ярких звезд,
Корней в земле и на деревьях гнезд,
И к небу пыль взметаем легкими стопами.

На потаенном и стоит судьба
Тирана, беглеца или раба.
Все внешнее разрушится до срока.

Трещит, заметив рысь в лесу сорока.
Родник струю свою нашел глубóко.
Красива Жизнь, сурова и груба.

***

Жизнь мозаична. Упругую смальту
красок веселых теснит переплет.
Ветер осенний размашисто, смачно
бьет по щекам и этюдники рвет.

Начисто, набело пишется время,
без репетиций и спевок – всерьез.
Жизнь – и награда, и тяжкое бремя,
четкий ответ и невнятный вопрос.

Будешь услышан и предан забвенью,
лаской согрет и проклятьем сражен.
Есть преступленье и есть искупленье.
Помысел тайный всегда обнажен.

Осень костры зажигает неспешно.
Это непросто – листву оборвать,
бросить в огонь, и затем безутешно,
чисто и сладко, как в детстве, безгрешно,
так – ни о чем, сожалеть и рыдать,
вытереть слезы – и захохотать.

***

Мерно время стрелки движет,
верно год за годом нижет
череду событий в цепь
без конца и без начала,
от крыльца и до причала,
через горы, море, степь,
через радости, потери,
арку радуги и двери
без засовов и замков,
сквозь преграды, бастионы,
распри, войны и законы
для покорных дураков.

Не спешите, не гоните
лошадей в пылу открытий,
берегите эту крепь,
где все звенья невесомы,
где бессмертны хромосомы —
быстротечной жизни цепь,
где равна секунда веку,
Бог подобен Человеку —
Созидателю, Творцу,
где на Древе Жизни вечном
прирастают бесконечно
наши дни – кольцо к кольцу.
 

МЫСЛИ И КАМНИ

 
1.

В детские годы река мне
Дарила мысли и камни:
Мысли – чище воды,
Камни – легче беды.

2.

Воды промчались и годы,
Тяготы и свободы.
Мысли мои тяжелы…
Камни чисты, теплы…

***

Обрыдали кулики
осень на увалах.
Дни не просто коротки —
их ничтожно мало.

Листопадные дела
завершает вьюга.
Эк, сугробов намела! —
вся бела округа.

Сойка села на пенек,
чистит клюв о перья,
в серый будничный денек
отворяет двери.

Заяц тропку напетлял,
чтобы рысь не знала,
где он нынче ночевал
в роще за увалом.

Здесь у всякого зверья
есть своя забота.
Стал задумчивым и я,
словно жду чего-то.

Вдаль смотрю и хмурю лоб,
не курю махорку.
Телеграфный старый столб
вижу у пригорка.

Подойду и прислонюсь
к трещинам древесным.
Ничего я не боюсь,
все, как есть, известно.

Песню стылых проводов
буду слушать молча.
Я давно уже готов
в небо взвыть по-волчьи.

Отзовитесь: сколько вас,
зимние недели?
Глядь – а день уже угас…
Тьма на самом деле.
 

У ЗЕРКАЛА

 
Всмотритесь в зеркало – вот шанс
себя увидеть не погибшим,
но этот миг уже прожившим,
и не теперешним, но – бывшим
вчера, сегодня – не сейчас.

Припухлость губ… Их поцелуй
согрел одним мгновеньем раньше.
Зеркальный ваш двойник – он старше;
не оттого ли стало страшно
сказать: «К былому не ревнуй»?

Там, в зеркале, глаза горят,
вовне же очи тьма смежает
и разглядеть лицо мешает,
в щель амбразурную сужает
неравнозначный перегляд.

А этот локон завитой,
что с бигуди скользнул к свободе,
вглядитесь – он развился, вроде,
наперекор трудам и моде,
тщетой извечной занятой.

О, амальгама! Серебро
твое с годами потускнело,
но до того мне что за дело!
Верни мое былое тело,
молю тебя, сверши добро.

Взгляд – отраженье…
В чем их связь?
Я зеркалам не доверяю,
в их глубь, как в омуты, ныряю
и что-то каждый раз теряю,
в их стылом блеске отразясь.
Еще за прошлое держусь,
машу руками, словно птица,
что смело на волну садится
воды напиться, отразиться;
но я уже не отражусь…
 

ОПАСЕНИЕ

 
Желаний нужно опасаться,
Поскольку в свой урочный час
Они, шокируя всех нас,
Имеют свойство исполняться.
Фантазий ворох неуемный
От самого себя таи.
Всесильный кто-то и огромный
Прознает помыслы твои —
И горечь тайного желанья
На самом деле будешь пить,
И проклянешь туман сознанья,
И не захочешь дальше жить.

***

«Не жили хорошо – не стоит начинать…»
Иначе крови нам не избежать,
Но начинаем…
Сдуваем пыль с библиотечных книг,
Чей шелест переходит в грозный крик,
И умолкаем…

***

От громадного к малому путь невелик —
может, шаг,
может, взгляд,
может, выдох.
Ты запас своих подвигов выдал,
стал, как все, узнаваем
и, значит, безлик.
Ты – старик.

Не кричи, если горло сжимает бронхит,
что ты нажил в космической стуже.
Было плохо, но стало значительно хуже…
Быть алмазом желал рыхловатый графит,
но – разбит.

Остывает Вселенная…
Холодно мне…
Отчего же мой лоб весь в огне?

***

Не репетируй загодя уход,
Есть память тайная, что ждет
Свой шанс при свете тусклой свечки.
Запомнив роль прилежно назубок,
Она взведет карающий курок —
И он не даст спасительной осечки.

Тому примеров средь поэтов – тьма,
Не от больного, в общем-то, ума,
А от души, страданьем истомившей.
Тебе, допустим, не верна жена,
Иль знать не знает хмурая страна
Ни строчки из твоих прекрасных виршей.

Что ж из того! Не ведает родник,
Зачем он средь орешника возник,
Куда течет, во что он превратится.
И пусть не станет он ручьем, рекой,
Но в час, когда томит округу зной,
Позволит щедро жаждущим напиться.

Когда-нибудь иссякнет он до дна —
Природа, к сожалению, скудна,
И меры жизни собственной не знает.
Лишь человек, рассудку вопреки,
Замкнет себя на ржавые замки
И смерть свою глумливо призывает.
 

МЕТАФОРА ЖИЗНИ

 
Вхожу в эту воду, которую люди назвали рекой,
Рождаются волны под мощной рукой.

Куда я плыву? По течению вниз или вверх?
Где гибель приму, а быть может, познаю успех?

На вкус та вода солона, вероятно – от пота.
Быть длинной рекой – тяжеленная все же работа.

«Метафора жизни – река», – вы меня упрекнете,
И там, где на берег задумал ступить, – оттолкнете.

Плыви, коль поплыл. Ты стезю свою выбрал один.
Быть может, успеешь избегнуть заторов и льдин.

Но ангел-хранитель меня не покинет, я знаю.
Ничуть не страшна мне на стрежне вода ледяная.

До дна глубоко, а до неба дотронусь рукой,
Покинув ту воду, которую люди назвали рекой.
 

ЗЕМНОЕ ТЯГОТЕНИЕ

 
Земное тяготение с годами
У позвонков сильней плющит хрящи,
Доисторические хрупкие хвощи.
Что потерял, того уж не ищи,
Когда планета рушится под нами.
Разверзлись недра в гулкой пустоте,
Где черной кровью нефть века томилась,
Таблица Менделеева таилась.
Наивно уповать на Божью милость,
С годами Бог не тот, и мы не те…
И все-таки, пред тем как в землю лечь
И возвратить ей кровь свою и тело,
И душу – ту, что плакала и пела,
Предметы ремесла, созданья дела
И голоса осмысленную речь, —
Задумайтесь,
Простите и проститесь,
В последний раз восходу поклонитесь,
На маковки церквей перекреститесь.
Земля нас тянет, чтоб себя сберечь.
 

МНОГОТОЧИЯ

 
Добуду ли…
И славы…
И почета…
Наверное…
Возможно…
А на чёрта…

Всё минуло…
Всё сбылось…
Всё умчалось…
Мерещилось…
Исполнилось…
Осталось…

Зачатие…
Рожденье…
Круговерть…
Пора плодов…
И листопад…
И смерть…
 

СПОР С КЛАССИКОМ

 
На свете счастья нет, но есть покой и воля…
А. С. Пушкин

На свете счастье есть,
Но нет ему названья.
И горе тоже здесь
Находит пропитанье.

На свете есть тоска,
Она неизъяснима.
А смерть, всегда близка,
Пока проходит мимо.

«Нет, весь я не умру…»
Так что же я оставлю?
Закаты ввечеру,
Что в слово переплавлю?

Последний поцелуй
На лбу любимой внучки?
Протяжный ветродуй?
Скрип лодочных уключин?

Нет, это все не то,
Хотя прекрасно это.
Не ведает никто
Подобного ответа.

Глоток воды? Ну да…
Последний вдох? Конечно…
А впрочем, ерунда,
Ведь это все не вечно.

Оставлю гул времен —
Большого взрыва эхо.
Покоем утомлен,
И воля мне не к спеху.

Всё суета сует.
Всё в хаосе движенья.
Покоя тоже нет.
Есть чисел постиженье.

И воли нет. Она
Всегда к нулю стремится.
Кранты. Конец. Хана…
Давайте веселиться!

Нальем вина. В нем есть
Загадка возрожденья.
Оно одно лишь здесь
Не ведает сомненья.

Что будет через век?
Какая, право, глупость!
Ничтожный человек…
Величие и тупость…

Не будет ничего,
Поскольку мы исчезнем.
Вот то-то и оно…
Вот так-то и полезней…
 

СЛОВА И МЫСЛИ

 
Слова принадлежат веку, а мысли векам.
Н. М. Карамзин

Еще один октябрь пришел спокойно в осень
И отодвинул окоем за опустелым полем.
Он отпустил на юг кочующих гусей.
Рассвет забыл часы. И дождик-моросей
Не хочет из дому нас выпустить на волю,
Да мы его об этом вовсе и не просим.

Уже все было… Холод, дождь, разлука…
Но нет мольберта, дачи нет пустой,
Где Бунин захотел купить собаку,
Чтоб скрасить свой досуг, противясь мраку.
Я, в общем-то, женат, но нынче холостой,
Поскольку в доме не слыхать родного звука.

Прошли еще века… Слова давно забылись…
Так хочется тепла сухого в камельке…
На полке книжный ряд покрыла слоем пыль…
Из сказок и легенд осталась только быль…
Дождь просочился и пропал в песке,
И даже мысли там же растворились…
 

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

 
Я научилась просто, мудро жить…
А. Ахматова

Стареем… К другу просто так
Не забежишь на чай иль пиво,
Хоть это, в общем-то, не диво —
Груз прожитого не пустяк.

Ветшаем… Хворей и не счесть,
В аптеки пенсии уносим,
Не spiritus vini – но-шпы просим,
Лекарствам воздавая честь.

Мудреем… Прежних авантюр
Не затеваем, не буяним,
Причесываем утром ранним
Остатки пышных шевелюр.

Прощаем… Всем врагам своим
Обиды прежние и боли.
Что, снова в бой? Но до того ли,
Мы еле на ногах стоим.

Смиряемся… Уйти в небытие,
Как в юности, уже не страшно.
И провожает день вчерашний
Снотворных капель питие.

И все же… Старые друзья,
К вам забегу хоть на минутку
И подарю улыбку, шутку:
Встречайте, братцы, это я!

Не бойтесь… Нет со мной вина,
Курить не буду табачище,
От этого лишь воздух чище,
И ваша искренность видна…

Так и живем… Наш путь далек,
Его продолжат дети, внуки.
Никто не знает час разлуки,
Всевышний ведает наш срок.

А пиво… Вредно мне оно,
Оно и вам гортань застудит.
Приду домой. А, будь что будет!
И выпью горькое вино
Один…
 

ВОДОРАЗДЕЛ

 
Родных и близких противостоянье
Ни умнику понять и ни глупцу.
Любить и помнить через расстоянья
Куда как легче, чем лицом к лицу.

Уплывших вдаль – на берегу прощаем
И машем вслед заплаканным платком,
И вечно помнить жарко обещаем,
А тех, кто рядом, видим лишь мельком.

Нас родина родит и искалечит,
В обнимку с ней из милости живут.
Уйдут пророки из своих отечеств,
Их на чужбине примут и поймут.

С усталым сердцем не добьешься сладу
У разделившей навсегда воды.
Но там, где дым октябрьский горько-сладок,
Наступит время собирать плоды.

***

Чего я жду? – Наверно, снегопада.
Чего хочу? – Конечно же, зимы.
Куда смотрю с надеждою? – На север.
Где ивасей затралил утлый сейнер,
Циклон рождается из ока тьмы
И шлет на сушу снежные заряды.

Который год надеюсь и мечтаю…
Который век всё жду и жду, и жду…
Пора бы помудреть и стать скучнее,
И ощутить в груди, чуть-чуть левее,
Как твой мотор бьет в ребра на ходу,
С выносливостью скорость сочетая.

Весь день был мрачным полог небосвода,
А снег пошел, как водится, в ночи.
Мне не спалось, и я пошел в потемки —
Туда, где вились локоны поземки,
Где потеряла ржавые ключи
От всех дверей людская несвобода.

Вот этот снег и стал моей наградой
За грустное умение терпеть,
За тихое молчанье ликованья.
Когда-то так спешил я на свиданье,
Хотелось плакать и от счастья петь.
А нынче даже песни мне не надо.
 

ЯНВАРСКАЯ ЭЛЕГИЯ

 
За давностью времен,
За дальностью разлуки
Не слышно голосов,
Не видно грустных глаз.
Лишь колокольный звон
Уныло сеет звуки
Да ветер-острослов
Безумствует сейчас.

Сугробы намела
Январская поземка,
Вновь иней у реки
Деревья опушил.
Печаль моя светла…
Алеет неба кромка…
Остатние деньки…
Неужто я здесь жил?

Вы помните меня,
Березы в старом сквере?
Хотите новых встреч,
Седые тополя?
При ярком свете дня
Следы ведут на север.
При тусклом свете свеч
Не крутится Земля.

Ау! Ау. Ау…
Нет отзыва в округе.
И некого винить,
И не с кем уж дружить.
Забыв хулу, хвалу,
Бегу, как стайер в круге.
Пора бы уходить,
Да хочется побыть…
 

УКРАИНСКАЯ ПЕСНЯ

 
Чому я не сокiл?

Зачем я не камень,
Зачем я летаю?
И холод, и пламень
В себе сочетаю.

Крыла Прометея
Подъемлют все реже.
Все больше немею.
Все чаще я брежу.

В холодный суглинок
Со временем лягу.
С веселых поминок
Плесните мне брагу

На холмик могилы
Всем духам окрестным —
Язычникам милым.
Уже не воскресну.

А был бы гранитом
Иль мрамором черным,
Века, знаменитым,
Стоял бы упорно.

Резцом острым высек
Чтоб мастер усталый:
«Спустился он с высей.
Свое отлетал он».
 

ВЕЧНАЯ ПАУЗА

 
Заговорю ли на одре стихами?
Сумеет ли, ритмически дыша,
Расстаться с миром грешная душа? —
Не ведаю…
Но эта боль стихает.

Ведь суть не в том.
О, далеко не в том!..
На переломе жизненном крутом
Важней иное – знать, что ты не зря
Коптил лазурь родного небосвода,
Понять, что так уходит несвобода,
Нездешним светом душу озаря.

Я промолчу…
Ведь пауза и есть
Основа вечной музыки вселенской.
Silentium* пора исполнить с блеском.
Получится?
Не ведаю.
Бог весть…

И в этом суть?
Конечно же не в этом,
А в том, что тьма сольется с горним светом;
А в том, что «минус» поменяв на «плюс»,
Я распадусь до скучных мю-мезонов,
Что будет и научно, и резонно, —
Дотла по Мирозданью распылюсь.

________________
* Молчание (лат.)
 

ПРОЩЕНЬЕ

 
Если любишь, попроси прощенья.
Если веришь, смилуйся, прости.
Расставаясь с жизнью, возвращенья
Не желай, обратно нет пути.

Это запад предзакатно светел,
Это черен брошенный восток…
Всяк живущий потому и смертен,
Что ему отмерен Богом срок.

Вот компьютер, расшифровка генов —
Можешь жизни высчитать предел,
Коль Господня не боишься гнева,
Что его ты тайну подглядел.

Хитрой кибернетике не верю.
Нет, не все компьютер рассчитал!
Скучно жить, все загодя отмеря.
Страшно знать, когда придет финал.

Поспеши пред вечным расставаньем,
За грехи прощенья попроси.
Так не опоздай же с покаяньем,
Душу для бессмертия спаси.
 

ПРОЗРЕНИЕ

 
Но еще не сказал ни один поэт,
Что мудрости нет и старости нет,
А может и смерти нет.
А. Ахматова

Смерти нет,
есть краткая разлука
со светом – тьмы,
с молчаньем – звука,
пера – с бумагой
и тебя – со мной,
нет голоса,
воззвавшего:
«Сын мой!»
И, как бренчанье
нищенских монет:
«Утешься, человече,
жизни – нет…»
 

СВОБОДА

 
Ничего не иметь, ничего не желать,
Никуда не идти – чем тебе не свобода?
Можно плакать и петь, целый день голодать,
И дневник не вести, и не бриться полгода.

Диогенову бочку, как роскошь, долой!
Ляг на степь и укройся галактикой Млечной.
И не в Ромны меня тянет память домой,
А иною стезей, словно мысль, бесконечной.

Хорошо, что в карманах дыра на дыре,
А не то бы зачах, припасаючи злато.
Я свободен, как пес в январе на дворе,
Из контейнера кость волокущий куда-то.

Все богатство мое – у меня в голове,
На которой редеет прически убранство.
Я покуда при нем, я пока что в уме,
Предо мною Вселенная стелет пространство.

Значит, путь без конца.
Значит, гибели нет.
Значит, будет звезда надо мною маячить.
Там, где мать ждет отца,
Горний брезжится свет,
И свобода тогда что-то большее значит.

1995
 

V

БАЛЛАДА О НОЖЕ

 
Нож – он не нож,
Когда лежит в кармане,
Когда рукою теплой не согрет.
Ах, кто бы знал, как он мальчишку манит,
Когда мальчишке – десять звонких лет!

Мне мать купила ножик перочинный,
Обыкновенный самый складешок.
За временем не вспомнится причина,
Чем заслужил награду малышок.
Быть может, тем, что честно пас корову,
Ходил на дойку в дальние края
И, сбившись с ног, ее к родному крову
Гнал по проселку, босиком пыля.
А может, тем я матери потрафил,
Что тяпку в руки не ленился брать,
На огороде кучу сил потратил,
Но сорнякам, я знал, несдобровать.
Да я и в школе был совсем не промах,
К июню в дом принес похвальный лист.
В избушке деревенской, как в хоромах,
Он на стене иконкою повис.
А сколько книг мы с мамой одолели!
На этажерке – Пушкин во главе
Всех сказочников, петых с колыбели
И не подвластных даже сон-траве.

Но вот он – нож,
На оселке наточен,
И нас ждут с ним великие дела.
Свистульку вырезать?
Но, между прочим,
Меня стезя иная позвала.
Я влез на тополь, росший возле дома,
Что пышной кроной крышу прикрывал,
И, ширь полей в глаза вобрав знакомо,
Из шаровар свой складешок достал.
Как солнышко на лезвии блеснуло!
Что сотворить? Чем ножик испытать?
Рука к синеющей коре прильнула,
И ангел мне шепнул, что начертать.
По черточке, по буковке, влюбленно
Я вырезал, – и ведь не грянул гром, —
Пробормотав слова ошеломленно:
«Буду поэтом и прыгуном».

Лицо мне горним ветром опахнуло,
До сей поры я слышу шелест крыл,
А что на землю грешную стряхнуло,
Признаться, я с годами позабыл.
Но и теперь, свои листая книжки,
Чтоб воскресить мелодию стихов,
Себя опять я вижу тем мальчишкой,
Что новый ножик испытать готов.
А на гвозде висящие шиповки,
Медали чемпионские мои —
Напоминают тополь средь Тамбовки
И тот девиз, что мне светил все дни.
……………………………………..
А где тот нож? Куда-то задевался…
Цела ль та надпись? Верно, заросла…
Я рос, всегда чего-то добивался,
И стал, кем стал.
Такие вот дела.

1995
 

ЗАВЕТ

 
Художник!
Призывая вдохновенье,
Не забывай, что в мире только ты
Способен так остановить мгновенье,
Чтоб не убить созревшей красоты.
 

ПОЭЗИЯ

 
Игра рассудка?
Труд воображенья?
Поэзия всегда – сама судьба.
В ней требуется самоотверженье,
Она сурова – да, но не груба.

Как женщина, она любовью дышит —
Творец ей эту милость даровал,
Пером поэта бескорыстно движет
И делит с ним удачу и провал.
 

ЧУТЬ-ЧУТЬ

 
Раздумий горьких верный путь
По острию стальному лезвия,
Неуловимое чуть-чуть —
Неповторимая Поэзия.

***

Играть в слова – признаться в том,
Что нет судьбы, а есть попытка
Ее придумать очень прытко,
Иль нескончаемая пытка
Вновь на песке воздвигнуть дом.

Когда внутри ни боли нет,
Ни сострадания к живущим,
Когда ты занят не насущным,
А ego, силы все сосущим,
Тогда ты вовсе не поэт.

Забудь себя и словари,
Порви чужие алфавиты,
Проснись совсем не знаменитым,
И на дуэли не убитым,
Но не играй, прошу, не ври!

***

В стихах вся жизнь,
А в прозе лишь фрагменты…
Декабрь в окне опять нарисовал
Морозных перьев хрупкие сегменты,
Изломы страха, нежности овал.

Я был ребенком, я любил рассветы…
Но и с годами я не растерял
Священное всеведенье поэта —
Стихов и прозы дух и матерьял.

Метафора – ты капля, в коей мир
Всей полнотой своею, всем объемом
Нас вырывает из тюрьмы квартир
И тянет ввысь мучительным подъемом,
И на ногах рвет башмаки до дыр:
А что же там вдали, за окоемом?
 

РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ

 
Среди прозы обыденной речи
Различил я неясный мотив
И подумал: «Постой, человече!
Запиши его – так он красив».

Но мотив нелегко поддавался,
И слова вырывались из рук.
Были в нем отголосочки вальса,
Был в нем сердца взволнованный стук.

Огонечком светила надежда,
Что меня в этом мире поймут
И душевно откликнутся прежде,
Чем случайные звуки умрут.

Среди хаоса, распрей и смуты,
Дочь гармонии – песня – звучи!
Дай Надежду и Веру кому-то,
И кого-то Любви научи.
 

БУКВА «У»

 
Очертанья звуков вы поймете,
Разглядев курсива красоту.
Буква «У», как беркут на охоте,
Ухвативший утку на лету.

Два крыла воздетых воздух режут,
Когти жертву держат на весу.
В отдаленье горы смутно брезжут,
Где его гнездо в густом лесу.

Ждет птенец отцовскую добычу,
Клюв разинув, тянется к нему.
Потому я букву раскавычу
И в ладони бережно возьму.

В этой букве вижу чью-то драму,
В звуке поселился злой испуг.
Оглядев предгорий панораму,
Неизбежность принимаю вдруг.

Буду жить, храня надежду, веру,
Присягнув святому ремеслу,
Познавая золотую меру,
Данную и букве, и числу.

Вы стихи с улыбкою прочтете
Или обойдете за версту,
Словно бы пылинки перечтете,
Что воздушно реют на свету.
 

СИЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ

 
Слова в конце строки обычно обретают
особенную силу и напор,
и если даже рифму потеряют,
то всё равно такое что-то знают,
чего не знал читатель до сих пор.

Так человек, на склоне дней полночных,
всё точно ведает, пока
не пресекла свой бег строка,
звонка в начале и легка,
свинцом налившись тяжким к точке.

За первым «А» в начале словаря
согласные и гласные всплывают,
в созвучия свой хор переплавляют
и бесконечностью томят и соблазняют,
пока их не замкнет навечно «Я».
 

ЗВУКИ

 

Есть стихи – им слов не надо —
Ритмы пульса по ночам,
Наказанье и награда,
Век бы слушал и молчал.

То ли дождь стучит по крыше,
Ветер листья ворошит,
Внук за стенкой мирно дышит,
Мышка в подполе шуршит.

Надо звуки, вздохи, стуки
Телом всем запоминать,
Их по правилам науки
Невозможно записать.

Утром солнце в окна брызнет:
Поднимайся, рифмоплет!
И поэзия всей жизни
К новым звукам позовет.
 

КОКТЕБЕЛЬ

 
Залив бирюзовый.
Ветер понизовый.
Мачты. Паруса.
Шкипер загорелый.
Юнга неумелый.
Чаек голоса.

Чешуи монета.
Зарево рассвета.
Тающая тень.
Волны. Афродита.
Посейдона свита.
Народился день.

Запах ламинарий.
Есть киносценарий.
Некому снимать.
Цифровое фото.
Блекнет позолота.
Надо улетать.
 

НЕВЕДОМОЕ

 
Знать не знаю, что будет за этой строкой:
Может, пламенный бой,
Может, вечный покой,
И когда отгорит мой костер над рекой?

Всю бумагу, где планов лежит громадье,
Не приемлет усталое сердце мое.
И напрасно кружит в небесах воронье,
Весть о гибели скорой – сплошное вранье.

Поплавок золотой пусть утопит карась,
Разрывая с покоем тончайшую связь.
Все приемлю, на солнца восход помолясь,
В путь неведомый смело опять устремясь.

Я еще не философ, уже не рыбак.
Пусть не Муромец я, но давно не слабак.
Мира я не ищу и не прячусь от драк.
Далеко не мудрец, но совсем не дурак.

Книгу книг я читал, но найти не сумел
Тот закон, по которому множество тел,
Покидая земной оболочки предел,
Знают то, что один лишь Всевышний велел.

Значит, я обречен только верить и ждать,
Ни о чем не жалеть, ничего не желать,
Чистый лист измышленьями не замарать,
Жить в заветных твореньях и не умирать.
 

БАБЬЕ ЛЕТО

 
С запозданьем, но в полдень тепло, как всегда, накатило.
Я бумагу терзаю – и трачу последние силы.

Выручай же, кириллица, Богом молю, уповаю.
Парус поднят. Канаты обрублены. Всё – уплываю!

Не идти же по миру с протянутой нищей рукою!
Мне весло по руке, и попутный свежак над рекою.

Бабье лето последним теплом приласкало по-вдовьи.
И сомнений, и горьких утрат натерпелся я вдоволь.

То гитарной струной, то гирляндою струн фортепьянных
Я пытаюсь дознаться до смысла речений упрямых.

Не во благо солги мне, гармония, а во спасенье.
Я-то знаю, что смерти не будет, но есть воскресенье.

Не послушником, нет, но мятежником, самосожженцем
Восхожу на костер: «А неплохо, ребята, согреться…»

Так пребудем в любви, не в довольстве и в сытой отрыжке.
Что, костер затухает? Сырые попались дровишки…

Эту муку мою, эту тяжкую ношу предтечи
Облекаю в слова – в запыленное рубище речи.

Для чего? Для кого? И во имя каких откровений?
Для тебя, для себя, для грядущих за мной поколений.

Ночь черна… Речь темна… Свечи воск прокоптили…
Обокрали меня словари, а деньгу прокутили.

Безголосым ложусь, а встаю и бессмысленным вовсе.
Вот что значит – стихи, бабье лето и осень.

***

Пишу и зачеркиваю…
Зачеркиваю и рву…
От тоски и бессилья сейчас помру!
Выброшу перо – старо.
Сяду на пенек, подопрусь рукой.
Вечная память! Вечный покой…
Хоть убей, не слечу с пенька
Ни к чьей-то ласке, ни от пинка.
Тело, словно сплошной ожог.
Горел, горел – и вот изнемог.

Но я посижу, помолчу, подышу,
Тупую усталость в себе погашу.
Встану, встряхнусь, как собака у речки,
И станет дышаться проще и легче.
А на душе не кошки скребут —
Сороки трещат, петухи поют.
Припомнил бы даже о соловьях,
Когда бы водились в наших краях.
В пепле сыщу живой огонек
И сушняком взбодрю костерок.
Такое напишу – ни зачеркнуть, ни порвать.
А после можно и помирать.

***

Иду к столу, как будто на Голгофу,
Распять себя в очередных стихах.
В тяжелых, замирающих шагах
Есть звук – он предвещает катастрофу.

Я, словно шерп – носильщик, альпинист,
Тащу свой крест за облака, к вершине,
От луговины солнечной – к лавине,
Грозящей отшвырнуть бродягу вниз.

Бумажный лист – спасительный мой наст,
Молю тебя, не дай мне провалиться,
Я буду на тебя всю жизнь молиться —
И белый лист спасение мне даст.

Пусть на вершине яростно пуржит,
Но я прорвусь и к музыке, и к слову —
И сдует ветер сорную полову,
И зерна мудрых мыслей обнажит.
 

МОЙ ПОЧЕРК

 
Я давно разучился стихи сочинять,
Нет фантазии, воображенья…
У меня одного лишь пока не отнять —
Бескорыстного Музе служенья.

Только то, что даровано мне пережить,
Что сейчас происходит иль было когда-то,
В стихотворные строчки смогу воплотить —
Безыскусно, незамысловато.

Не прибавлю детальки единой в портрет,
Пусть он будет правдив и небросок.
Голос музыки стройной – он только ответ,
Эхо, дальних громов отголосок.

Беспристрастный давно я веду протокол,
Он рифмован по чести, хоть выглядит скупо.
Я отнюдь не считаю себя простаком,
Простодушье беззубо и, в общем-то, глупо.

На серьезность и юмор я выдержал тест,
Кто-то плачет, читая стихи, кто хохочет.
Это жизнь мне дарует задуманный текст,
У нее – мой бегущий вразвалочку почерк.
 

ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ

 
Давненько уже не встречался со мной
В моем кабинете рабочем
Лирический малый – стиховный герой,
Ни утром, ни днем и ни ночью.

Ну где он там бродит, какою стезей,
Что ест он и пьет, между прочим?
Не было бы худа, хоть он и герой,
Не встретил бы он заморочек.

Зачем он оставил меня одного
Средь книжек, в которых плутает?
Я слова сказать не могу без него,
И это прекрасно он знает.

Быть может, ему полюбился другой
Писатель, кропатель виршишек?
Ау! Отзовись, мой пропавший герой,
Иначе набьешь себе шишек.

Ну кто тебя сможет приветить, как я,
Кто даст тебе кров обогретый?
Припомни, ведь мы с тобой, в общем, семья —
Мы только лишь вместе поэты.

Я стол накрываю и жду. Он придет?
Ну сколько шататься на воле?!
Есть пища для разума, мыслей полет —
Какое здесь ждет нас застолье!

Пусть ночь загустела, не видно ни зги,
Пусть к другу пробиться не просто —
Знакомые слышатся где-то шаги,
Упругая четкая поступь.
 

СПАСЕНИЕ

 
Позабыв все свои опасения,
Выхожу из пике неписания.
Позади полоса невезения.
То, что было моим наказанием,
Вновь воскресло и стало спасением.

Что получится – Богу лишь ведомо,
Как получится – вовсе не главное.
Быть призванию заживо преданным —
Это участь, конечно же, славная,
Но привычка, конечно же, вредная.

Буду строчки низать в строфы разные,
Буду рифмы искать неизбитые.
Дни досужие, ночи праздные,
И в безвестности знаменитые,
И по зову души безотказные.

***

Поработай, сердце, постучи-ка,
Потрезвонь за ребрами в груди.
Позади бытописаний читка,
Сочиненье текста – впереди.

Пусть душа потрудится усердно,
Приводя в порядок сонм страстей.
Если так неутомимо сердце,
То негоже прохлаждаться ей.

Кто устал, тот прошлое итожит,
Наводя цифирь на груду дел,
Ну а мною этот день лишь прожит,
Мой запал еще не охладел.

Будущее видится в тумане,
Прошлое скрывается во мгле…
Только этот день нас не обманет
На воде, на небе, на земле.

Так работай, плоть моя, не мешкай!
Созидай, бессмертная душа!
Пусть не вехой, но хотя бы вешкой
Каждый шаг свой на земле верша.
 

ИСПОВЕДЬ «СОВЫ»

 
Опять не спать.
Опять писать стихи…
А ночи и безлунны, и глухи,
Лишь тусклится звезда с немой отвагой.
Надену теплый до полу халат,
И в час, когда другие люди спят,
Задумаюсь над белою бумагой.

Послышится легчайший звук шагов,
Похожий на шептанье тайных слов,
И будет глас,
И грянет откровенье.
Еще не знаю для кого, о чем,
Но Муза продиктует горячо
Созревшее свое стихотворенье.

До строчки все последней запишу,
Перебелю и лампу погашу,
Попробую заснуть затем скорее,
Но сон упрямо ходит стороной.
Лежу, молчу – усталый и больной.
Нет забытья!
Наверное, старею…

Никто нигде стихов сейчас не ждет.
На что надеюсь – полный идиот?!
А впрочем, ни на что не уповаю.
Корабль готов.
Холстина парусов
На реях дожидается ветров.
Повеяло!
Прощайте.
Уплываю…
 

В МЕТЕЛЬ

 
Родная речь!
Глаголю с колыбели.
Вначале: «А»!
Потом: «Агу!»
Затем: «Могу!»
Как в ледостав Амур плотнит шугу,
Вот так и я словарь свой берегу,
Чтоб замолчать и слушать вой метели.
Сплошное: «У-у-у!»
Кому?
Чему?
И в ставню постук:
«Отвори! Дай кров».
Что ж, так и быть, открою гостю двери,
Подброшу в печку дров.
Чем доброту измерить?
Числом поленьев?
Чередою слов?
Пусть посидит и помолчит со мной,
Не одному мне холодно зимой.
В конце концов, есть жесты доброты незрячей:
Возьму стакан, налью воды горячей,
Пакетик чаю «Липтон» опущу
И сухари придвину на тарелке —
Пусть долго пьет.
Усы я отращу и бороду.
Я рад подобной сделке.
Века пройдут или минуты?
Что с того!
От гостя мне не надо ничего.
Мы вместе с ним забудем в эту ночь
Весь алфавит, все словари науки.
Горячий чай пусть согревает руки,
Метель неясные рождает звуки,
Она одна сумеет нам помочь.
 

ЯМБ

 
Как будто в бурях есть покой…
М. Ю. Лермонтов

Приспело время жить умом,
Причем желательно – своим.
Не зря гласят, что слава – дым,
Когда всему основа – дом.

Тому, кто чувствам вечный раб,
Не объяснить всевластье цифр,
Невнятный код, забытый шифр,
Неизмеряемый масштаб.

Кто лепту ждет, кто правит бал,
А кто махнул на всё рукой…
Но если в бурях есть покой,
Не зря канат ты обрубал.
 

ХОРЕЙ

 
Выпьем с горя; где же кружка?..
А. С. Пушкин

Кружки нет, но есть стаканы,
Есть и доброе вино.
Мы с тобой, брат, оба пьяны,
И причем давным-давно.

Но не горький хмель кручинит,
Градус жизни нас томит,
То до облака подкинет,
То в пучину устремит.

Нет ни матери, ни няни,
Ни хорошего царя.
Час не ровен, выпьем дряни,
И окажется, что зря.
 

АНАПЕСТ

 
Я тебе ничего не скажу…
А. А. Фет

Помолчи, разве можно назвать
Тихим словом ревущий поток?
Все неточно! И ниток моток
Ариадне ни в жизнь не смотать.

Приближений дрожащий мираж —
Лишь издевка над жаждой в пути.
Солнцу скажешь: «Спокойно свети»,
А оно поджигает пейзаж.

Вот и ты, не поняв ничего,
Потеряла монисто из слов.
Далеко же тебя унесло!
Но туманится думой чело.
 

ДАКТИЛЬ

 
Нет у вас родины, нет вам изгнания…
М. Ю. Лермонтов

Вы без зазренья Отчизну оставите
Не потому, что зовут олигархами,
А потому, что, лишенные памяти,
Вы на Россию больную нахаркали.

Вам легион – исчисленье библейское,
К потным рукам хорошо липнет золото.
Племя продажное и фарисейское,
Душу Мамоне продавшее смолоду.

Нет, вы не русские, даже не половцы,
Не азиаты, не скифы, не вятичи,
Не старики, а тем боле не молодцы,
Нация ваша известна – захватчики.

Пусть из России проблемно вас вытурить,
Вот же наслал нам Господь испытание!
Вам не удастся о нас ноги вытереть,
Всем вам из памяти будет изгнание!
 

АМФИБРАХИЙ

 
Под этаким небом невольно художником станешь…
А. Н. Майков

Амурские дали – картина родная.
Я ближе и краше природы не знаю.

Черемухи белой сплошное кипенье
Мне дарит весною свое вдохновенье.

Обрывы над Зеей, где белые горы.
Изгибы реки. Полевые просторы.

Пророчит кукушка мне долгие годы.
Орлан зазывает под небо свободы.

Саранки, кипрей, иван-чай по долинам
Колышутся ветром разгонистым, длинным.

В затоне дрожит поплавок от поклевки.
Зерно запасают на зиму полевки.

На клевере стадо пасется коровье.
Все дышит покоем, все грезит любовью.

И ласково шепчет полуденный дождик:
«Не будь ротозеем. Где кисти, художник?»

***

Кто призван Музыкою в этот мир,
Кто слышит ветра шум, звезды молчанье,
Ребенка смех и матери дыханье,
Жалейки плач и арфы рокотанье, —
Попал на пир.

Как мы живем, так песни и поем.
Гармония, храни от лжи и фальши!
Непрожитóе делает нас старше,
А устремленность за мечтою дальше —
За окоем.

Мечта – чеканный многосмысла звук,
Годов прожитых стройная аккордность,
Минора нежность и мажора гордость,
За паузой немыслимая скорость —
На новый круг!
 

ОРКЕСТРОВКА

 
Барабан потерял палочки,
У валторны пропал мундштук,
Фортепьяно вконец расстроилось.
Билось сердце – и успокоилось,
Вчера вы слышали последний стук,
Теперь оно лежит в музее на полочке.

На табличке тушью натрафаретено:
«Сердце отработало свой ресурс»,
Но это неточный перевод с китайского.
Зато можно послушать жука майского,
Затем пройти иврита начальный курс
И выпить чаю в половине третьего.

Давайте встретимся с оркестрантами,
Разольем по кружкам сивушный шнапс,
Иначе все мы рискуем чокнуться.
Фортепьяно настроим чопорно,
Найдем мундштук у кого-то из нас —
И станем танго играть ресторанное.
 

ЗА КУЛИСАМИ

 
Теплый воздух закулисья…
Мрамор из папье-маше.
Храм искусства.
Светоч мысли.
Дом измученной душе.

Как тебе сейчас живется?
Так же трудно, как и нам?
Как танцуется, поется,
Как звучится здесь словам?

Тишина сродни болезни,
А здоровье – громкий смех.
Всех иных микстур полезней
Артистический успех.

Здесь от роли и до роли,
Ненавидя и любя,
Кто-то яму тихо роет,
Кто-то жертвует себя.

Мир – театр, а мы – актеры…
Эту истину познав,
Мы сумеем сдвинуть горы,
Разбросать завалы зла.

Счастье перевоплощенья,
Гул оваций и провал,
Наказанье и прощенье —
Всё театр нам даровал.

В зале зрительном, на сцене
Дух единства нас роднит.
Все, что любим, все, что ценим —
Всем театр нас наградит.
 

ПЕТРУШКА

 
Петру Козецу

Что хочет кукла? Кукла хочет жить,
Болтать руками, двигаться над ширмой.
Она родилась доброй и смешливой.
Ну как такую детям не любить!
Ее родитель – Мастер, он вдохнул
В создание свою большую душу,
Дал кукле имя русское – Петрушка,
И Мельпомене с нею присягнул.

Петрушка, друг! Ты смелый персонаж!
Кто так умеет нам давать уроки,
Чтоб высмеять изъяны и пороки,
Войдя на сцене в творческий кураж?
Лишь ты один! Ты людям не чета.
Мы так порой трусливы безоглядно,
И нами помыкают, словно стадом.
Твоя душа свободна и честна.

Живи, Петрушка! Слышишь, мы пришли
В театр и бьем в ладоши, будто дети.
Как хорошо, что в рампы ярком свете
В твоих глазах огонь любви зажгли!
 

КОГДА…

 
Когда в душе нет музыки страданья,
Писать стихи – напрасные старанья.

Когда на сердце тишь и благодать,
Заветного творенья не создать.

Когда все тело как сплошной ожог,
До вещего прозрения шажок.

Когда любовь махнет тебе: «Прости!»,
Тогда лишь сможешь крылья обрести.

Когда покинешь этот бренный свет,
Тогда поверят, что ушел Поэт.
 

КРЕЩЕНСКИЕ СУМЕРКИ

 
Я умру в крещенские морозы…
Н. Рубцов

Печаль, зачем ты, одинокая,
В крещенских сумерках бубнишь,
По-вологодски кругло окая,
Про затуманенную тишь?

Награды разве нам обещаны
За безоглядную любовь?
Все мы завзятые болельщики,
Когда уже прольется кровь.

Не страшно умереть безбожником,
Коль веришь в землю и людей,
И прорасти вновь подорожником
У тропки кинутой своей.

Себе, веселому и грустному,
Вопрос один лишь задаю:
Ну почему поэту русскому
Дано прозреть и смерть свою?

Молчи, изведай одиночество,
Забудь значенье грозных слов —
Убережешься от пророчества.
Но как же не писать стихов?!
 

ТЫНДА, ЛУГОВАЯ, 1

 
Г. Кузьмину

Опять зима.
Как больно ветер жжет!
Калорий в теплотрассе не осталось.
Кружит снежинка – водяная малость,
Январь ее сурово бережет.
Мой дом в три слоя снегом занесен.
Кого он греет в эту злую стужу?
Кого, по тропке выпустив наружу,
К исходу суток поджидает он?
Колючий воздух к Тынде заскользил,
Он, словно выдох, бесконечно тяжек.
Коробочка средь девятиэтажек —
Мой старый дом…
Неужто здесь я жил?!
Вот в эти двери лысенький поэт
Входил без стука, снег смахнув с ушанки,
Чай с сухарями пил и воблу шамкал,
Вина и пива не приемля, нет!
Потом мои тетрадки ворошил,
Где от стихов давно в глазах рябило,
И, варианты предлагая мило,
Он без пощады строчки потрошил.
Нацеливая свой бельмастый глаз,
Он бормотал: «Ну, накрутил, парнишка…»
В суровой правке нарождалась книжка
Без выспренностей ложных и прикрас.
По мне проехал будто тяжкий трактор,
Так ныло тело от работы той!
Он был упорен в творчестве – крутой,
Но справедливый, первый мой редактор.
Вот эта книжка, тонкая, как лист,
Что осенью с березы наземь ринул,
С названьем немудрящим «Сентябрины» —
Возьми ее, редактор-тракторист.
За ней пойдут другие, но пока
Она мне жжет замерзшие ладони.
Мы с нею нашу молодость догоним,
Мы с ней удачу схватим за бока.
…………………………..
Ну вот и все…
О стенку головой
Колотит ветер северный колючий.
Поэт ушел и умер, невезучий,
И я стою один на Луговой.

1975–2003
 

ЛАЙКА

 
Владимиру Гузию

Ты сна меня лишил, Володя,
Своим объемным «Чукчуду»*.
С тобой я в прошлое иду,
И память общая находит
То, что один я не найду.

Мороз январский, леденея,
Узоры на стекле гранит.
Там у калитки лайка спит,
В клубок свернувшись, индевея,
И чутким ухом шевелит.

Она мой дом на Луговой
От одиночества хранила,
Меня доверием дарила,
Делила черствый хлеб со мной,
Ну только что не говорила.

Давно оставил я тот дом,
И лайку в Тынде у калитки.
Писал друзьям своим открытки,
И прекратил писать потом,
Не захотев всеобщей читки.

Теперь я сам все берегу,
Но берегу, признаться, скверно,
И растеряю все, наверно.
И возвратиться не могу
На Луговую к лайке верной.

__________________
* «Чукчуду» – вернуться по кругу (эвенк.). Название книги избранных стихотворений Владимира Гузия.
 

ПАМЯТИ ИГОРЯ ЕРЁМИНА

 
Поэты умирают точно в срок.
О краткости их жизни зря скорбим мы,
А прокляты, безвестны, нелюбимы —
Так это нам, живущим, всем упрек.

Поэты не уходят в никуда:
В родную землю лягут, словно зерна,
Храня зародыш бытия упорно,
Не поддаваясь тлену никогда.

И в той глуби, во мраке том глухом
Я ощутил подспудное движенье.
Поэты умирают, но служенье
Добру и свету – мы за них несем.
 

НИКОЛАЮ ЛОШМАНОВУ

 
1.

Такая осень на дворе…
Мой друг, согрейся!
Над холодрыгой в октябре,
Бедой в житейской кутерьме
Возьми да и рассмейся.
Чернеет небо над рекой,
Волна свинцова.
Я разведу своей рукой
Твою беду, но дать покой
Смогу ли снова?

Затеем песню: я – стихи,
Ты ритм озвучишь.
Пусть будут сумерки глухи
И беспробудны петухи,
Ты песню жить научишь.

У композиторов-отцов
Горласты дети.
Из плена нот, из вязи слов
Их ветром к людям унесло
На солнечном рассвете.
Пока живем, пока поем —
Тем и спасемся.
Мы, друг, с тобой не пропадем,
А звонкой песней в окоем
Крылато вознесемся.

2.

Никто доподлинно не знает,
где души праведных витают,
где души грешников страдают,
в каких пространствах обитают.
На струнах Космоса фотонных —
слиянье звуков разнотонных,
одушевленных, утомленных
и в бесконечность устремленных.

Блаженны те, кто растворились —
в своих твореньях воплотились,
огнем нездешним осветились,
любовью нашей освятились.

1996
 

MAESTRO

 
Памяти Валерия Побережского

Кому Всевышний голос дал,
Внимая разуму и чувству,
Тот обречен служить искусству
Не ради денег и похвал.

Вобрав шаляпинский размах,
Не для себя, для общей доли
Дышал ты русским духом воли,
Будя сочувствие в сердцах.

Дальневосточные края
Тебе просторы открывали,
К высотам духа поднимали —
И в том была судьба твоя.

Ты людям всей душою пел
Не теноровые красоты,
Ты брал иные, друг, высоты —
К вершинам Бытия взлетел.

И стало видно далеко
Необозримые пределы!
Служенье Музам звал ты делом,
И ношу нес свою легко.

Ты честно Родине служил
И нас покинул на излете,
На самой недоступной ноте,
И, значит, не напрасно жил.

Ты в землю рядом с другом* лег,
С кем песни вместе создавали
Наперекор беде, печали,
Певцам грядущим всем в залог.

Где эхом голос твой дрожит,
Где нет пюпитра и оркестра,
Где на плите латынь – «Maestro» —
Снег над могилою кружит…
3 декабря 2002 г.

___________________
* Композитор Николай Лошманов
 

ПАМЯТИ БОРИСА МАШУКА

 
Поржавел под кислотным небом
«Запорожец», загранавто,
Он давно уж свое отбегал,
Был хозяину честно предан,
Обожал его, как никто.

В эту дружбу не брошу камень,
Ни на миг в ней не усомнюсь.
Постарели давно? – ну и пусть.
То, как были они рысаками,
Затвердили почти наизусть.

Под капотом – багажник с сеткой,
Ну а сзади – моторчик-зверь.
Кто не верит, поди проверь —
Это нынче встречается редко:
Справа дверь, да и слева дверь…

Знали часто они удачу,
Но бывали и на мели.
На дорогах их вьюги мели,
Грязь месили вдвоем на дачу,
То летели, а то ползли.

«За баранкой Борис – Чикалов!» —
Так хозяин авто шутил.
На себе я не раз ощутил,
Как ухабы легко читал он,
Не жалея моторных сил.

Что там рыба, и что там утки,
Караси, чебаки, чирки!
Не минуя и матерки,
Сыпал «шеф» за рулем прибаутки,
На носу поправляя очки.

Литератором был известным
И механиком неплохим.
По дорогам скитаясь своим,
Находил сюжет интересный,
Сигаретный вдыхая дым.

Жаль, крутого такого замеса
Никогда уже не найти.
Разминулись наши пути,
Он отправился дальше небесным,
Мне земным остается идти.

***

В. Пацюку

Вы слышите меня, друзья?
Мои любимые, родные?
Настали времена иные,
Но мне без вас никак нельзя.

В Татьянин день мела пурга,
В Крещенье стужа лютовала,
Но мне без вас и снега мало,
А нынче – экие снега!

И наших кратких встреч тепло
Календари не отменили.
Надеюсь, вы не позабыли,
Как было вместе нам светло?

Беззвучно падали слова,
Глаза смеялись, руки пели.
Из крыльев маховые перья
Роняла Белая Сова.

Ей не спалось, она в ночи
Подстерегала вдохновенье.
Друзья живут – и нет забвенья,
И, значит, музыка звучит.

И вы услышите опять
Мое дыханье и молчанье.
И встреча будет, и венчанье
Со всем, что страшно потерять.
 

КРУГ ДРУЗЕЙ

 
Все ýже год от года круг друзей.
Хрустит кадык, петлею перехлестнут.
Давно промчались шебутные весны,
Октябрь срывает листья с тополей.
Редеет, тает круг друзей…

Был Композитор, песенный отец…
О, как мои стихи он круто правил!
Давно сей мир веселый друг оставил,
Вселив созвучья в тысячи сердец,
Мелодий молодых отец…

С ним рядом лег Maestro, наш певец.
Он ноту брал, и сердце воспаряло.
Себя беречь он не хотел нимало,
И вот романс закончил наконец
Maestro, тенор, наш певец.

Потом Писатель вслед за ними в путь
Отправился, откуда нет возврата.
«Я буду с вами, верные ребята», —
Шутил он, прозревая смерти суть,
В последний собираясь путь.

Куда ни кинь, повсюду острый клин.
Иных уж нет, а те уже далече…
Пытаюсь бодро петь: «Еще не вечер…»
Вот я и дожил вроде до седин,
Пытаясь выбить клин.

Но, слава Богу, жив еще Поэт,
Однако, тоже грустная картина:
Его прельстила ветка Палестины,
И он покинул край наш, нет, не свет.
Он и в Израиле Поэт.

Накрою стол и горькое вино
Поставлю в центре, словно символ жизни,
И выпью молча, будто бы на тризне.
Испить до дна от века суждено
Творцам лишь горькое вино.

И только радость, что неведом срок,
Согреет сердце пусть хоть на мгновенье.
Я жив, покуда живо вдохновенье,
И выдумать я лучшего не мог,
Поскольку всем неведом срок.

***
Евгению Кольцову

Поэзия – это взгляд на мир
с той высоты, на которой
никто до тебя не был,
земля и над нею небо,
обсчитанное конторой
количество звезд и темных дыр.

Возьми не ручку, а руку —
ее протянула Вечность.
Напишешь потом, а сперва прочти,
старость вниманьем своим почти,
и молодость, и сердечность,
благослови разлуку.

А если случится, что я умру
и перестану дышать, —
она ведь останется на кончике лезвия
пера, обсыхающего на ветру,
и никому не будет мешать —
Поэзия.

Р. S. Тебе продолжать.
 

СОТВОРЕНИЕ ПОЭТА

 
Василине Садовенко
в память о Татьяне Кантамировой

Где клубятся эр туманы,
Там рождаются поэты.
Создавая человека,
Долго мял Всевышний глину —
Гениальный матерьял.
С нами нет уже Татьяны.
Тяжело представить это.
Все уходят век от века…
Но создал Бог Василину —
И нашел, что потерял.
 

ПОДСОЛНУХ

 
Анне Прокопьевой

Перелистнув последнюю страницу,
Остановись, подумай не спеша.
Пусть воскрылит бессмертная душа
За дальний край, за прежнюю границу.

Чужие судьбы… Что до них мне дело!
А вот, поди ж ты, принял как свою.
Мой Сирин вещий, птица Гамаюн,
Куда вы улетели нынче, где вы?

Не зря вы предвещали мудро
Явленье новых неизвестных лет.
В любом столетье должен быть Поэт,
Пусть ваш закат его сменяет утро.

Сияет народившийся подсолнух
На крутояре желтой головой,
Как будто отголосок громовой
Донесся – и опять клубится воздух.

И кажется, он здесь, а всё не с нами…
Не будет с ним плохого ничего.
Пора цветенья выбрала его,
Порадует он позже семенами.
 

VI

ТЕНЬ

 
Чья там тень прошелестела,
Выдох чей сорвал листок,
В ком душа тревожит тело,
Кто взмутил глотком исток?

Стой, неведомый прохожий!
Ты откуда и куда?
У меня мороз по коже
От безвестности всегда.

Где жалейка горько пела,
Наклонился краснотал.
Чья там тень прошелестела?
Может, ангел пролетал…
 

ВОЗЗВАНИЕ

 
Пока дышу, пока владею словом,
Пока топчу дорожный глинозем,
Я припадаю к Бытия основам
И вижу мир незамутненно новым,
Своим несовершенством угрызен.

Согласья меж собою и вселенной
Хотелось бы достигнуть хоть на миг,
С любимой – в испытаньях незабвенной,
С Отчизною – поруганной, бесценной —
Со всем, к чему с рождения привык.

Даруй мне, Боже, силы для причастья,
Дозволь припасть к Твоим святым стопам,
Дай веру мне – и я познаю счастье,
Забуду все невзгоды и ненастья.
Не снизойдешь – всего добьюсь я сам!
 

У ЛАМПАДЫ

 
Пусть лют мороз, в теплынь купели
Ты окунись.
Блаженны, кто в январь сумели
Восславить жизнь.

Не тяжела вода речная,
Струя чиста.
Звезда тускнеет, как свечная,
В исход поста.

У образов зажги лампаду,
В ней Божий свет.
При сем свидетелей не надо,
Да их и нет.

Стоишь наедине с Предвечным,
Невидим Он.
Кто жив в пространстве бесконечном,
В Него влюблен.

***

Позволь мне, Господи, забыть
Тех женщин юности далекой,
Кого сумел я полюбить
И потерять, минуя сроки.

Но, словно эхо той любви, —
Не посчитай за святотатство, —
Влача в забвенье дни свои,
Пусть иногда в ночи мне снятся.
 

МОЛИТВА

 
Мы не расстанемся до смерти,
Мы в час один с тобой умрем
И снова мы друг друга встретим
В краю заоблачном ином.
Но страха нет.
Но жизнь огромна.
Но сил в избытке через край.
Ты мирно спишь…
Ты дышишь ровно…
Не умирай!
Не умирай…
 

МОЛИТВА ДЕДА

 
«Помилуй, Боже, пережить детей,
Вдвойне помилуй – с внуками расстаться,
Лиши меня истомы убиваться
И жить, и спотыкаться о людей… —
Так я молю Всевышнего, ропщу
С тех пор, как стал,
Подумать страшно, дедом. —
За праотцами я отправлюсь следом,
И никого вперед не пропущу!»

***

Когда умру, душа не воспарит —
Одно себе сомнение позволю.
Она, как тело, тоже отболит
В стремлении безудержном на волю.

Господь, прошу, немного порадей,
Избавь раба от горестной кручины.
Я душу вкладывал в людей,
Всю раздарил – не дай ей в них кончины.

***

Просеивая времени песок,
Творец крупицы даром не обронит.
– Остановись, мгновенье! – слух затронет
Из тьмы веков неверный голосок.

Но как остановить движенье это —
Струенье вод в реке, полеты туч,
Травы шуршанье, камнепады с круч,
Из глаз любимой истеченье света?

Возможно ли? Хронометр бытия
Размеренно кует свои секунды…
И надо ли?
– Не слушайся зануды,
Господь Всеблагий, – возопляю я.

– Сыпь, сыпь песок! —
И пусть Земля кружится.
Не обронись! —
И пусть не будет дна
В твоем сосуде.
Вечность нам дана,
Пока песок струится и струится…
 

НИКОЛАЙ УГОДНИК

 
Жизнь прошла по будням и по датам
Скудных плюсов и сплошных потерь.
Шел в партком на исповедь когда-то,
В церкви свечки ставлю я теперь.

Николай Угодник смотрит строго,
Собираясь охранять мой путь.
Секретарь парткома он у Бога,
Служит мне, а не кому-нибудь.

Упаду – тотчас же он поднимет,
Заблужусь – наставит вновь на путь,
И перстами легкими своими
Указует бренной жизни суть.

То ли штурман, то ли всепровидец…
Не пойму, чем так ему я люб?
Всех моих несчастий очевидец,
Сжавший Слово меж суровых губ.

Николай Угодник не напрасно
Поглядел с надеждой в душу мне.
Отгорела свечка – и погасла…
Но душа согрелась в том огне.
 

ПРЕСТУПНЫЕ СТИХИ

 
С недавних пор я рифмы не ищу,
Она сама, позванивая медно,
Внедряется в мои стихи победно,
Ей эту вольность, так и быть, прощу.

Медлительно, как некий мудрый змий,
Обвивший древо на лугах Эдема,
Войдет в строку желаемая тема,
Шепча любовно: «Я твоя! Возьми…»

От яблока познания вкусив,
Я грех Адама повторять не буду,
Но отыщу через века Иуду,
У Бога этой жертвы испросив.

Бог знает, что душа моя чиста,
Он мне позволит истребить злодея,
И я убью, не дрогнув, иудея —
И тем спасу невинного Христа.

Сын Божий подвиг свой не совершит —
Он не умрет. И чудо воскресенья
Бог не дарует нам порой весенней,
И Пасху отменить он поспешит.

Все желтые библейские листы
Переписав с компьютерной сноровкой,
Мир удивлю нежданной рокировкой.
Но грянет гром с незримой высоты,

Где дали необъятны и глухи, —
И будет тьма, египетской темнее.
Стократ Иуды самого грешнее,
Я сам сожгу преступные стихи!
 

АПОКАЛИПСИС

 
Расплодилось нечисти
Всех мастей!
Кружится,
Копошится, мечется
Сонм чертей —
Ужасти!

Горю человечьему
Нет конца,
Убыли.
Видно, делать нечего
У Отца
Любого.

Поклоняться идолам
Мы бредем
С вечера.
Знамо, Дьявол выдал нам
Черным днем
Свечечку.

Взгляд потух пламенный.
Цвет лица
Мертвенный.
Путь тернистый, каменный —
Без конца
Жертвенный.

Музыка печальная
Грянула
Гимнами.
Слово изначальное
Кануло,
Сгинуло.

Стала Твердь бесплодною.
Свет потух.
Несть Отца.
Над пустыней водною
Сирый дух
Носится.
 

КРЕЩЕНИЕ ВНУКА

 
Худой священник безбородым был.
Его невнятная скороговорка
Являла прихожанам юный пыл.
Младенцы плакали. Дрожали свечки в горке.
И запах ладана по Храму сладко плыл.

Худой священник очень строгим был.
Заметив вспышку фотоаппарата,
Он забывал всё то, что говорил,
И упрекал как будто виновато,
А слышался смущенный шелест крыл.

Худой священник в сане малом был.
Простой дьячок на службе Саваофа,
Он к Богу возносил псалма посыл,
Уткнувши палец в вензель апострофа,
И лексикой старинной всех томил.

Худой священник пред амвоном был
Сосредоточьем зрения и слуха.
И сердца колокол в груди набатно бил.
Отца и Сына, и Святого Духа
Крещенье принял внук мой Даниил.

Худой священник Божьим гласом был.
Он осенял младенцев троеперстьем,
Святой водой, елеем окрестил.
И купол Храма несся в поднебесье,
И вспомнил я всё то, что позабыл.

20 сентября 2010 г.