Игорь Андреевич Филиппов
Мы – люди флотские. Жизнь и приключения курсантов ВВМУРЭ. 3 факультет, выпуск 1970
Прочие науки
Прекрасная учительница Варвара Григорьевна Бызова учила нас физике. На её уроках было очень интересно. Как-то так получалось, что всё становилось совершенно ясным, несмотря на сложные понятия и формулы. Хотелось знать больше и больше.
Кроме классической физики, Варвара Григорьевна обладала глубокими знаниями прикладных наук. В то время, время первых космонавтов, было огромное увлечение всем, что связано с космосом, космонавтикой, будущим освоением Луны и планет солнечной системы; нам казалось, что это произойдёт уже завтра.
И я, конечно же, увлёкся физикой. В домашней библиотеке были два тома «Занимательной физики» Якова Исидоровича Перельмана, издания 1913 и 1916 годов, и том «Занимательной математики» того же автора. Отец рассказывал, что Перельман в 1920-е годы преподавал астрономию курсантам ВМУ имени Михаила Васильевича Фрунзе, где в то время учился отец. Получилось, что мой отец учился у самого Перельмана! Вот откуда у отца эти учебники! Испытывая двойной интерес к физике, зачитал оба тома этой науки «до дыр». Очень скоро я понял, что и наша Варвара Григорьевна когда-то училась именно по этим книгам. Как-то на уроке Варвара Григорьевна рассказала нам, что Перельман умер от истощения во время блокады Ленинграда, весной 1942 года.
Через много лет, уже перебравшись с Северного Флота в Ленинград, гуляя всей семьёй в выходной день по улице Васи Алексеева, я узнал в пожилой женщине, идущей нам навстречу, Варвару Григорьевну. Поздоровался. И ведь признала меня любимая учительница! Даже фамилию вспомнила! Разговаривали минут пятнадцать. Обо всём помаленьку. Разошлись, улыбаясь неожиданному, но понимая, что больше не встретимся…
…
Ванда Мечиславовна Иванькович преподавала нам историю и обществоведение. К большому сожалению, у меня в памяти не осталось воспоминаний о ней, разве что её тихие шаги и проникновенный неторопливый голос. Учительниц химии и биологии я даже внешне не припомню, а к химии – как к предмету учёбы – почему-то всегда испытывал сильную неприязнь.
Про биологию помню, как в 9-м классе нам выдали задание описать какой-нибудь биологический феномен и представить это в письменном виде, с возможными рисунками, чертежами и своими выводами, если они будут. Все ученики что-то прочитали, написали, нарисовали… Конечно же, первоисточниками нам служили исследования учёных из популярных научных журналов «Наука и жизнь», «Знание – сила» и тому подобных.
В своей работе я с удовольствием поведал о соколиных птицах, их гнездовании, молниеносном полёте, характерном ударе сокола, способах применения ручных соколов на охоте, о своих встречах с дикими соколами в черте города Ленинграда. Получил, конечно же, отличную отметку.
Но более всего учительнице, да и всем нам, понравилась работа Олега Таирова, который написал целый трактат об удивительной коже дельфина, которая позволяла ему не только развивать огромную скорость, но и чувствовать себя в водной стихии совершенно комфортно! Это исследование-сочинение Олега биологичка потащила куда-то на городской конкурс подобных работ, где работа Олега заняла одно из призовых мест.
…
Классная руководительница Цибизова Маргарита Викторовна по кличке Маргоша Шапокляк учила нас математике. По непонятным для меня причинам она с первых дней сильно невзлюбила меня, а я отвечал ей взаимностью. Часто вызывая меня к доске, она придиралась и ставила мне плохие отметки. Дошло до того, что я сначала перестал готовить домашние задания, а потом – просто прогуливал её уроки:
– Всё равно больше «пары» не получу! А то и «кол» огребу!
За мои прогулы Маргоша вызывала в школу маму и рассказывала ей дикие истории про моё поведение. Как правило, после домашних разборок я снова начинал посещать её уроки, даже как-то раз, прочитав у того же Перельмана в тоненькой книжонке «30 приёмов устного счёта» про быстрый счёт, удивил её донельзя, очень быстро что-то перемножив. Однако, удивившись, Маргоша тут же проверила мою тетрадь, где не было сделано домашнего задания, и… тетрадь полетела к двери, размахивая листиками, словно крыльями. Вслед за тетрадью и я был изгнан из класса, в очередной раз.
Маргоша и не догадывалась, как мне было наплевать на неё, да и на всё остальное, потому что в это время тяжело умирал отец, мой самый любимый человек на свете…
Школьное репетиторство как способ создания семьи
Рассказывает Галина Аникина (в школьные годы – Андреева):
– Ученики, пришедшие в новую школу из разных других, имели разный уровень знаний. Особо отстающих, среди которых числились Толя Жуков, Саша Дубовицкий и Володя Васильев, надо было как-то подтягивать, хотя бы до какого-то средне-низкого уровня. Однако в те годы с репетиторством были некоторые сложности, да и не всем семьям оно было по карману. Поэтому решением общего собрания класса к слабым ученикам прикрепили наиболее сильных, в виде взаимопомощи. Так сложились пары: ко мне был прикреплён Толя Жуков, к Свете Закс – Саша Дубовицкий, к Тане Ануфриевой – Володя Васильев.
К сожалению, Толе и Саше это не помогло, они ушли в вечернюю школу.
Образовавшиеся в школе супружеские пары: Васильев Володя и Ануфриева Татьяна; Светлана Закс и Саша Дубовицкий
В середине десятого класса тяжело заболела и не могла ходить в школу всё второе полугодие Лариса Бердник. Несколько девушек, распределив школьные предметы между собой, успешно занимались с Ларисой по текущему материалу; учителям оставалось только контролировать. Лариса успешно закончила десятый класс, а затем и школу.
Чрезвычайно интересно, что в двух случаях взаимопомощь дошла до таких высот, что сложились супружеские пары, прожившие вместе всю жизнь!
Национальные особенности производственного обучения
Поскольку наша школа была с производственным обучением, все мы – ученики – работали на разных производствах. Парни из нашего класса, а также некоторые из параллельных классов – на «Судостроительном заводе имени А.А. Жданова» (ранее «Путиловская верфь», теперь – Судостроительный завод «Северная верфь»).
Мы – ленинградцы – называли завод кратко, просто и привычно: «Ждановский». Работали мы в инструментальном цехе № 12, готовились стать токарями, фрезеровщиками, слесарями-инструментальщиками. Мы старательно сверлили, точили, шабрили, резали, затачивали, притирали, обрабатывали края, снимали фаску и выполняли ещё множество других операций с металлом, изготавливая различные детали, необходимые для судостроения. Девушки постигали профессии швеи (в специальном помещении школы), ткачихи (на фабрике у Нарвских ворот) и работника торговли за прилавком, а некоторые тоже, как и парни, работали на «Ждановском заводе», например, Галя Авинкина, которая обучалась на плазового разметчика, не забывая и свою любимую музыку.
Нам нравилось на заводе, но, поскольку мы были ещё и молодыми балбесами, ни дня не обходилось без приключений. Первым делом мы принялись за изготовление ножей, кто какие хотел: финки, кинжалы, маленькие перочинные, столовые… даже заточки, благо металлических заготовок вокруг было завались. И, конечно же, нас тут же «накрыл» на месте преступления старший мастер. Собрал всех в кучу и объяснил, при помощи отборного заводского мата, Правду Матку. Запугал нас так, что мы даже думать о холодном оружии забыли.
Как-то раз, Валерка Шелевахо, который в новой школе попал в параллельный класс, закрепляя сложную деталь в тиски, ухитрился заодно зажать себе и мужские «особенности». Когда заоравшего от боли бедолагу освободили, вызвали медсестру, оказавшуюся юной девушкой, сразу пожелавшей тщательно осмотреть травму на теле пострадавшего. Когда её просьба дошла до стонущего Валерки, он, хромая и придерживая рукой то самое место, смылся из цеха в неизвестном направлении. Мы хохотали так, что явился старший мастер и, разобравшись в обстановке, присоединился к нашему хохоту, а потом увёл пунцовую медсестру прочь из цеха.
В другой раз, во время обеденного перерыва, мы – пятеро искателей приключений на свои задницы – создали плот из деревянного хлама, негодных досок, слегка скрепив обрывками гниловатых верёвок, и выплыли на просторы заводской акватории, решив посмотреть поближе на строящиеся военные корабли. Гребли мы обрезками досок и палками. Через 10 минут наше выдающееся плавсредство развалилось. Конец ноября в Ленинграде теплом не баловал. Погрузившись в ледяную и грязную портовую воду, мы – кто как мог – поплыли к берегу. Нас отделяло от твёрдой земли метров сто. Плыть в тяжелеющей мокрой одежде было нелегко… Хорошо, что все умели плавать, поэтому приключение закончилось без потерь. Старший мастер, снова показав искусство русского мато-образования, привёл нас в сушилку, где мы в течение нескольких часов приводили себя в порядок.
До «Ждановского завода» мы добирались на трамвае № 36, который, как нам казалось, ходил по этому пути всегда (между прочим, и теперь всё ещё ходит, только вагоны стали современными). В один их зимних дней, выходя их проходной, мы увидели трамвай, заканчивающий поворот на кольце и уже набирающий ход после остановки. Задняя дверь второго вагона была открыта, наверное, по причине неисправности. В дверном проёме дружно и призывно махали ребята, успевшие раньше нас выйти за заводские ворота. Мы помчались догонять трамвай. Слегка замешкавшись на старте, я немного отстал. Из последних сил догоняя трамвай, уже почти касаясь дружеских рук, я поскользнулся и, брякнувшись, заскользил на спине под колёса. Кое-как сообразив, резко поднял ноги вверх и, ударившись подошвами ботинок о борт поворачивающего по кольцу вагона, отлетел в сторону… Смеющиеся рожицы друзей скрылись за поворотом, а я, полежав немного, встал, отряхнулся и поковылял к остановке. Богиня Судьбы, если она есть, сжалилась надо мной в очередной раз…
В конце производственного обучения, после несложного практического экзамена, мы получили свидетельства о присвоении нам профессиональной квалификации. Я получил квалификацию слесаря-инструментальщика 2-го разряда. И вот что интересно: не смотря на то, что я не стал слесарем, навыки, полученные мной на «Ждановском заводе», очень пригодились в жизни, как на военной службе, так и дома.
Друзья – товарищи
К 10-му классу у меня появились близкие школьные друзья: Виталик Тупицын и Олег Таиров. На всех уроках мы сидели за одним столом, то с Виталькой, то с Олегом.
Виталий Тупицын и Олег Таиров
Олег хорошо учился, у него была мечта стать или биологом, или геологом. Когда я закончил службу на Северном Флоте, и наша молодая семья перебралась в Ленинград, к нам в гости зашли Олег Таиров с женой. Посидели, поговорили. Конечно же, о школьных годах, о товарищах, о судьбе тех одноклассников, о которых знали. Оказалось, что к этому времени Олег уже защитил диссертацию. Было заметно, какими любящими глазами смотрела на него жена, и мне стало ясно и приятно, что «тылы у Олега крепкие».
Виталий учился, как и я – шаляй-валяй: мог спокойно не приготовить домашнее задание, были у него любимые предметы, но были и нелюбимые. Маргоша его тоже недолюбливала. Он был верным товарищем: когда в начале 11-го класса я сильно просудился и заболел, Виталик навещал меня каждый день, рассказывая, что творится в школе.
Девчонки
Девчонок у меня в друзьях не было. Откровенно говоря, я их очень стеснялся. К этому времени в классе сложились пары. Кроме тех двух пар, о которых было упомянуто ранее, была ещё одна пара, сразу после выпуска создавшая семью: Галя Клименчук и Володя Ткаченко. К сожалению, совместная жизнь этих симпатичных молодых людей продлилась недолго: их семья распалась…
Володя Ткаченко и Галя Клименчук. Лариса Бердник и Таня Бугрова
Некоторые девушки вышли замуж сразу после школы, например, Бугрова Татьяна, которая уехала с мужем в Москву.
Особо выделялась группа девушек-подруг; вшестером они пронесли верную дружбу через всю свою жизнь.
Иногда эта группа приглашала одноклассников к себе, на одну из квартир, потанцевать, поговорить, обсудить новинки литературы, опубликованные в очень популярных журналах «Юность», где печатались Белла Ахмадуллина, Юлия Друнина, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Юнна Мориц, Геннадий Шпаликов, Василий Аксёнов, Даниил Гранин и другие талантливые авторы, в то время ещё довольно молодые люди.
Однако не помню, чтобы на этих мероприятиях употреблялись спиртные напитки.
Вино. Первые пробы
Кроме школьных друзей у меня были и друзья по двору, что вполне понятно: мы вместе играли в хоккей и футбол, гоняли на великах, ныряли в прудах на Броневой, пили квас и пиво… В питии спиртных напитков у меня был неудачный опыт в Румынии, в пятом классе, когда с румынскими мальчишками я глотнул крепкую цуйку – румынскую водку. А вот вино я впервые попробовал с друзьями по ленинградскому двору, наверное, классе в восьмом.
Верные подруги, вверху: Совцова Наталья, Андреева Галина, Авинкина Галина; внизу: Ануфриева Татьяна, Зайцева Галина, Кудасова Татьяна
Как-то раз мы с «однодворцами» Андрюхой Калининым и Мишкой Гернером ловили речных миног в речке Стрельнинке. В то время миноги во множестве заходили в ручьи и речки из Финского залива, особенно в весеннее время. Добирались до речки на трамвае № 36. Взяли с собой большой бидон, еду, а Андрюха прихватил бутылку портвейна «33». Миног было множество, и бидон довольно быстро наполнялся. Ловить их руками было легко. Можно было бы ловить и ещё, но, внезапно увидев под кустом труп мёртвой собаки, покрытый крупными присосавшимися и шевелящимися миногами, ловить больше не захотелось. Хотели даже выкинуть пойманных миног, куда подальше, но потом передумали.
Сидели, греясь на скупом ленинградском солнышке, ели бутерброды и обсуждали ловлю. Андрюха, достав бутылку, предложил отметить удачную рыбалку. Как большие мужики, разлили портвешок по стаканам и… махнули за два раза всю ёмкость. Через пять минут мы стали веселы и смелы, захотели вытащить труп собаки на берег, чтобы не отравлял чистую воду речки. Через полчаса на нас снизошли печаль и тоска… мы вдруг так устали, что заснули прямо на бережке, рядом с раскиданными вещами…
После этой вылазки мы долго не притрагивались к вину. Вернулись к этому процессу уже в 9-м классе, зимой, когда увлеклись посещением катка Кировского завода, у Нарвских Ворот. Андрюха каким-то образом нашёл «друзей» в доме на Нарвской площади. Мы втроём (у нас с Андреем в спортивных сумках «канады», у Миши – беговые с длинными лезвиями, у кого-нибудь бутылка «33»-го, или «777», или «Розового» портвейна) поднимались на третий этаж, где нажимали на кнопку звонка. Молча выходила пожилая женщина с тремя чистыми стаканами, раздавала их и также молча скрывалась за дверью. Мы разливали, разговаривая и перекуривая, выпивали, а пустую бутылку и стаканы ставили на стул рядом с дверью, добавляя к этому несколько мелких монет. Ещё раз звонили и уходили, не дожидаясь появления женщины.
После этого шли на каток, куда проникали, перелезая через забор в известном месте, не освещённом фонарями. Всё происходило по известной поговорке болельщиков:
– Стадион «Динамо», через забор и – тама!
Вот только стадион был не «Динамо», а «Кировец». Этот стадион и каток старожилы Кировского района и Автово называли ещё и «Каучук», по старой памяти. Дело в том, что изначально – ещё с 1920-х послереволюционных лет все спортивные сооружения на этом месте принадлежали заводу резиновых изделий «Красный треугольник» и назывались спортивной базой «Красный химик». Перед самой Великой Отечественной Войной, начиная с 1939 года, стадион, каток, лыжная и гребная базы получили название «Каучук», которое существовало до 1950-х лет, после чего всё это хозяйство стало известно как Стадион Кировского завода, или «Кировец».
Перебравшись через забор, преспокойненько проходили в раздевалку, одевали коньки, прятали в сумки обувь и сдавали пальто, куртки и сумки. Иногда катались и в распахнутом пальто – так считалось более шикарно. Что мы вытворяли на многолюдном катке – это особая история. Представьте себе быстрых, вёртких и крепких молодых парней, выделывавших кренделя на льду, в одной руке зажжённая сигарета. В то время среди молодых девчонок были в моде высоко начёсанные причёски, да ещё обильно сбрызнутые лаком. Нам – дуракам – казалось очень забавным, проносясь мимо приглянувшейся девушки, крутануться и, подскочив к девчонке с высокой причёской со спины, ткнуть сигаретой вглубь причёски. В запах духов и лака тут же вплетался запах тлеющих волос. Было много криков и визга. Иногда можно было и схлопотать от парней, с которыми девушки приходили на каток.
Так мы проказничали две зимы; в 11-м классе я с этим покончил: из-за болезни отца развлекаться не хотелось…
Об очень похожем начале употребления спиртных напитков в юном возрасте рассказал мне в 1972 году Михаил Московенко, когда проездом останавливался у нас в Североморске:
– Во время нашей учёбы в Нахимовском училище тоже была история раннего распития вина – и тоже портвейна «33» – в танцевальном кружке, в котором мы занимались со Славой Калашниковым. Бутылку портвейна нам купил и принёс нахимовец старшего курса, который ранее обещал моей маме «приглядеть» за мной. Вот он и «приглядел!» Эту самую первую свою бутылку мы выпили на пятерых в Актовом зале училища, замаскировавшись спортивными матами. Был ноябрь 1959 года, т.е. нам было по 12 – 13 лет.
Последняя охота с отцом
Осенью 1963 года, когда я учился в уже в 11-м классе, мы охотились с отцом на охотничьей базе Военно-Морской академии, под местечком Мюллюпельто, расположенном на Карельском перешейке. Там была масса озёр, живописно обрамлённых камышами в мелководных заливах. На приглубых местах озёр высились скалы с ельником и берёзово-ольховыми перелесками. Осеннего перелёта северной утки ещё не было, но местной птицы вполне хватало.
Некоторые эпизоды этой охоты запомнились мне на всю жизнь.
Получив на базе лодку, мы вдвоём – я на вёслах – пошли к дальнему берегу длинного озера, где в мелководном заливе, по словам егеря, держалось много уток, жирующих перед отлётом на юг. По пути отец внезапно приказал мне:
– Суши вёсла! Замри!
Думая, что отец увидел уток, я, чуть подтабанив одним веслом, развернул лодку левым бортом вперёд, чтобы отцу было сподручнее стрелять. Но это были не утки: метрах в пятнадцати перед нами вплавь пересекал озеро… крот! Никогда, ни отец, ни я, не видели плывущего крота. Как он, почти слепой, мог передвигаться во враждебной для него среде? Как он мог ориентироваться? А плыл он очень быстро и шумно, что его и погубило. Кроту не хватило лишь пары метров до прибрежных камышей, как раздался сильный всплеск, в фонтане брызг мелькнул пёстрый хвост крупной щуки, и жизнь бедолаги-крота трагически оборвалась…
Когда мы подошли к дальнему берегу, то сразу увидели подходящее место для ночёвки. Поскольку приближался вечер, мы успели поставить лишь несколько донок на выползка, а охотиться решили на рассвете, с «пропёшкой», которую отец поручил сделать мне. Вспомнив Румынию и наши с отцом охоты в Дунайских плавнях, я взял топор и быстренько вырубил подходящий крепкий шест, не заостряя концы, чтобы при упоре в вязкое дно он не застревал. Когда я принёс готовую «пропёшку» к костру, отец уже почистил несколько крупных окуней, пойманных на донки, и начинал варить уху в знакомом мне котелке из нержавейки.
Ужинали в темноте. Время от времени позвякивали колокольчики на донках: рыба клевала хорошо. За крепким чаем отец разговорился. Сейчас, через много лет, я уверен, что отец разговорился, предчувствуя скорый уход: о своей жизни, о Великой Отечественной Войне, о смерти боевых друзей-товарищей, о героизме наших моряков, о том, как тяжело было в это время маме, которая в эвакуации на родине отца в Калининской области (отец всегда говорил – «в Тверской губернии») трудилась на лесоповале.
Потом отец направил разговор в сторону моей будущей жизни. Он говорил много душевных и правильных слов о Родине, о семье, о необходимости получить хорошее образование, о военной службе, о профессии военного моряка, о которой он мечтал с детства и посвятил ей всю свою жизнь… Мы сидели у костра очень долго, наверное, до полуночи. Шалаш строить не стали, а, завернувшись в офицерские плащ-палатки, улеглись на тёплый песок под костром, угли которого отгребли в сторону…
Спал ли отец, не знаю. Ещё в полной темноте он разбудил меня. Быстро глотнув по кружке чая с бутербродами, собрали ружья и, взяв патронташи, отчалили. Вёсла лежали на дне вдоль бортов лодки, а двигались мы исключительно на «пропёшке», тихо опуская шест в воду и стараясь не булькать. Чуть начинало светать, и отец решил немного подождать, а то в такой темноте можно было промахнуться по налетающим и взлетающим уткам, наделать подранков, которые погибнут зря, а отец этого не любил.
Охота задалась: уток было множество, они налетали с разных сторон, да и мы, «пропёхиваясь», поднимали иной раз сразу по нескольку штук. Отец стрелял без промаха, делая один удачный выстрел за другим. Через час он поменялся местами со мной, и теперь уже я стрелял по уткам. Маленько намазал, но всё же результатами своей стрельбы был доволен. В общей сложности отец взял двенадцать крякв и трёх чирков-свистунков пятнадцатью выстрелами, а я – четырёх крякв и одного чирка-трескунка десятью выстрелами.
– Всё! Шабаш охоте! Пора и честь знать! – Весело скомандовал отец.
Всю обратную дорогу, пока ехали на автобусе до станции, потом на электричке до Ленинграда, затем в метро до станции «Кировский завод», отца не покидало хорошее настроение.
…
Это была последняя охота в его короткой, но такой богатой на события, жизни…
