Харро фон Зенгер
Стратагемы 19-36. Китайское искусство жить и выживать. Том 2

19.30. Уклонение от суда

Янь Чжи-чжуну, деревенскому богатею, имевшему ученую степень гуншэна^[109], донесли, что уездный начальник принял против него две челобитные: одну за то, что присвоил чужую свинью, а вторую – за то, что неправомочно удерживал у себя вексель. Янь Чжи-чжун пришел в большое волнение: «В обеих жалобах чистейшая правда. Если они будут разбираться, то, кроме ущерба для моей репутации, я ничего не получу. Как говорят, «из тридцати шести стратагем лучшая – бежать». Поразмыслив, он собрал вещи и спешно отправился в провинциальный город.

А тем временем уездный, приняв жалобы, послал служителей ямыня к Яню, но того уже и след простыл. Посланцы застали в доме лишь его младшего брата Янь Чжи-хэ, которого величали Янь Да-юй, что значит Янь «большой эрудиции». Они были единоутробными братьями, но жили в разных домах. Янь Чжи-хэ имел ученую степень цзяньшэна^[110], и богатство его превышало сотню тысяч лянов серебром. Получив от посланцев ямыня недобрые вести, богач Янь Чжи-хэ, от природы очень трусливый, обошелся с ними весьма учтиво. Он напоил их вином и вынес им две тысячи медных монет, а когда они ушли, срочно послал слугу пригласить родственников на совет.

У него было два шурина сюцая, оба стипендиаты. Один, Ван Дэ, получал содержание от области, а второй, Ван Жэнь, – от уезда. Оба они служили учителями в богатых домах и пользовались известностью. Получив приглашение мужа своей младшей сестры, они не замедлили явиться к нему, и тот рассказал им обо всем. «Что же делать? – спросил Янь Чжи-хэ. – Ведь имеется вызов в ямынь». – «Твой братец все время хвастался своей дружбой с уездным Таном, – засмеялся Ван Жэнь. – Почему же он испугался и убежал?» – «Что об этом говорить. Братца моего и след простыл. А вот нарочные кричат и требуют его. Не могу же я бросить дом, чтоб искать его, да и вряд ли он захочет вернуться». – «Это дело тебя не касается, – сказал Ван Жэнь, – ведь вы живете порознь». – «Ты не понимаешь, – возразил Ван Дэ. – Эти нарочные знают, что он богат, ну и, как говорится, «хватают ту голову, на которой отросли волосы». Если же наш зять откажется отвечать за брата, то будут придираться еще больше. Сейчас надо действовать по принципу «вынимай хворост из-под котла» – попросить кого-нибудь успокоить истцов, добиться от них заявления о прекращении дела, и концы в воду. К тому же, мне думается, дело несерьезное». – «Не обязательно просить кого-нибудь, – заметил Ван Жэнь. – Мы сами сходим к Ван Сяо-эру и Хуан Мын-туну и договоримся с ними. Свинью надо вернуть Вану и сунуть немного серебра его брату на лечение ноги, а Хуану отдать вексель. За один день все и уладим». – «Вы правы, уважаемый шурин, но жена моего брата баба глупая, – возразил Янь Чжи-хэ, – а племянники сущие волки: ничьих советов не послушают. Разве они согласятся расстаться со свиньей и векселем?» – «Не говори, зять, об этом. Если невестка и племянники заупрямятся, придется тебе пострадать и выложить еще несколько лянов за свинью, а что касается векселя этого Хуана, то мы как посредники напишем ему бумагу, в которой признаем вексель недействительным. Вот тогда можно считать, что дело улажено». Наконец решение было принято, и все обошлось как нельзя лучше. Младшему Яню пришлось выложить из своего кармана с десяток лянов серебра, включая и расходы в ямыне, и дело было прекращено».

Данный отрывок взят из романа Жулин вайши (Неофициальная история конфуцианцев) У Цзин-цзы [1701–1754]^[111]. Этот роман, как и Сон в Красном тереме Цао Сюэциня, благодаря правдивому и критическому описанию общественной жизни считается классикой китайской литературы XVIII в.

Само стремление избежать непредсказуемого судебного разбирательства знакомо испокон веку и бытует повсюду. Уже в одном из текстов библиотеки Ашшурбанипала, царя Ассирии в 669 – ок. 633 гг. до н. э., дается близкий словам Ван Дэ, где тот ссылается на стратагему 19, совет: «Тяжба сродни скрытой яме… При виде тяжбы убегай, сторонись ее. Но коль сам будешь в нее втянут, старайся загасить пламя раздора!»

19.31. Правопорядок при отсутствии науки логики

Всякий знает, пишет Цай Динцзянь в Жэньминь жибао (Пекин, 12.02.1998), что нашей стране недостает здоровой традиции правопорядка, хоть встарь китайское общество и славилось богатой культурой законотворчества и многочисленными уложениями. Но все это было лишь «орудием императорской власти», средством для властей держать в повиновении народ. Оно вовсе не служило народу для обуздания произвола со стороны государства. Поэтому император и был воплощением закона, он даже стоял над законом, а чиновники вертели законом, как хотели. Поэтому закон не пользовался уважением, а тем более признанием. Всего этого удостаивался император, но не закон. «Отсутствию должного влияния закона в старом Китае способствовало то обстоятельство, что все мыслители Срединного государства, за малым исключением, презирали умозрительные занятия, связанные с изучением мышления, иначе говоря, логики», – утверждает специалист по истории китайской правовой мысли, преподаватель университета в Сучжоу Фань Чжунсинь в статье «Чжун-си фа гуаньнянь бицзяо»^[112].

Вот что говорил стоявший на позиции между конфуцианством и легизмом философ Сюнь-цзы об умственных «ухищрениях», которым предавались некоторые древнекитайские мыслители: «Не понимающему в этом все же ничто не мешает быть совершенным человеком (цзюнь цзы), а знающему в этом толк ничто не мешает быть ничтожным человеком (сяо жэнь)… Совершенный человек, ничего не понимающий в этом, все же может устроить порядок» (Сюнь-цзы, гл. 8 «Конфуцианский образец» [«Жу сяо»]). Эти «ухищрения», по мнению Сюнь-цзы, даже вредны: «Благоволящие этому ваны и гуны приводят в расстройство законы, а благоволящие к этому чины приводят в расстройство дела». Хань Фэй [288–233], крупнейший представитель школы законников (легистов), полагал: «Когда ухищренные рассуждения у всех на устах, теряют свою жизненность законы и установления». Сюнь-цзы и Хань Фэй осознавали, что стоит народу овладеть средствами логики, иначе говоря, «тонкостями мышления», то прикажут долго жить не обоснованные научно и не сформулированные точно законы. Вместо того чтобы внедрить эти средства ради улучшения законотворчества, они попросту отвергли логику. Это привело к тому, что даже в конце существования империи (1911) отсутствовало четкое разграничение между гражданским и уголовным правом и не существовало логически выстроенной системы правовых понятий. Таков, по мнению Фань Чжунсиня, печальный итог использования стратагемы «вытаскивания хвороста из очага», к которому прибегали китайские правители на протяжении веков.

19.32. Марксизм без классовой борьбы, Китай без марксизма

В эпоху Дэн Сяопина (1978–1997) марксизм отнюдь не был отброшен, но, как и прежде, составлял духовную основу политики Китайской Народной Республики, где и теперь единолично правила КПК, то есть Коммунистическая (а не Конфуцианская или Капиталистическая) партия Китая. Ведущую роль признанного в Китае марксизма, названного мной ввиду его китайской специфики «синомарксизмом», мне уже приходилось показывать^[113]. Даже от «классовой борьбы» в Китае полностью не отказались, лишь вместо главного противоречия ее перевели на положение второстепенного (см. 18.17). Приверженность марксизму-ленинизму и идеям Мао Цзэдуна и после смерти Дэн Сяопина (1997) относится к четырем основным принципам, закрепленным в китайской Конституции.

После «культурной революции» (1966–1976) Дэн Сяопин и его приверженцы упрекали в использовании стратагемы 19 критиков государственного строя, например, физика Фан Личжи (род. 1936), порой именуемого «китайским Сахаровым»: «Те, кто упрямо держится позиции буржуазной либерализации, в своих нападках на четыре основных принципа рьяно критикуют марксизм. Когда после исключения Фан Личжи из Коммунистической партии Китая один из журналистов на Западе спросил его о ближайших задачах, тот без обиняков ответил: борьба с марксизмом, – писала о нем Гуанмин жибао. – Он полагает, что для осуществления своей реакционной идеи озападнивания Китая недостаточно выступал против марксизма и поэтому должен для вытаскивания хвороста из-под котла все свои силы сосредоточить на борьбе с марксизмом, то есть с теоретической основой социализма. Все это подается под таким соусом: марксизм изжил себя, он закоснел, представляет лишь одну из многих истин, подходящих для политики, но никак не для науки и т. д… Но если откинуть марксизм, где взять теоретическую основу для следования по социалистическому пути, для приверженности демократической диктатуре народа и руководству Коммунистической партии Китая?»^[114]

Сколь чуждыми ни представлялись бы европейцам подобные рассуждения, тем не менее их сердцу, несомненно, близки, хоть и сказанные по иному поводу, слова: «Терпимость – это секира при корне веры» [«Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». Мф. 3:10]^[115].

19.33. Сухие факты

Неудобные факты, которые трудно скрыть, можно без труда обезвредить, представив их просто голословными утверждениями и тем самым придав им относительный характер. Вот что пишет Сэмюель Ф. Хантингтон (Huntington): «Сравнивая решительность Запада в отношении Ирака с его же неспособностью защитить боснийских мусульман от сербов или применить санкции против Израиля за несоблюдение там резолюций ООН, мусульмане упрекают Запад в двойной морали»^[116]. Посредством слова «упрекают» вместо «мусульмане указывают на двойной стандарт Запада» или «на самом деле Запад зачастую пользуется двойным стандартом» Хантингтон лишает представляемые мусульманами факты их убедительности. И то, что сообщают мусульмане, предстает пристрастным взглядом, не заслуживающим особого внимания.

19.34. Высокопарность Астрид Линдгрен и откровение Фай Юйсяна

В статье по поводу девяностолетия всемирно известной шведской детской писательницы Герда Вурценбергер (Wurzenberger) отдала должное умению писательницы привлекать внимание общественности к поднимаемым ею недетским вопросам и тому, как она при этом, вполне в духе стратагемы 19, могла заранее обезоружить своих оппонентов: «Астрид Линдгрен использовала любую подвернувшуюся ей возможность публичного выступления по поводу своей жизни и своего творчества для проповеди собственных взглядов на воспитание детей… Например, при вручении ей Премии мира на немецкой книжной ярмарке 1978 г. она недвусмысленно высказалась за ненасильственную, но отнюдь не за отрицающую авторитеты педагогику. Возможные возражения в конце своей речи она отмела тем, что свои собственные упования на воспитание миролюбивого поколения высмеяла как наивные мечты детской писательницы. Только таким образом, прячась под покровом детской литературы, она могла быть уверена, что к ней прислушаются»^[117]. С 70-х гг. Астрид Линдгрен в родной Швеции все больше предстает в роли некоего нравственного арбитра, оказывая влияние даже на принятие политических решений.

В своих воспоминаниях генерал Фэн Юйсян (1882–1948), которому, кстати, в 1924 г. довелось изгонять свергнутого в 1911 г. последнего китайского императора, рассказывает о предпринятой им в 1926 г. поездке в Москву. Эта поездка дала ему возможность на некоторое время покинуть раздираемый смутой Китай, к разжиганию которой он тоже был причастен. «Благодаря моему уходу, возможно, убавится углей под котлом, так что пламя раздоров немного утихнет», – вспоминает свои размышления перед поездкой в Россию Фэн Юйсян.

19.35. После встречного предложения карточный домик рухнул

Однажды в скобяную лавку заглянул заезжий коммивояжер и попытался сбыть там очистительный фильтр. Но поскольку это был неходовой товар, то владелец ни в какую не желал его брать. Через пару дней туда заявился оптовик, пожелавший приобрести такой фильтр, и даже по более высокой цене. Он желал выплатить всю сумму в 20 000 юаней наличными и по возможности скорее получить товар. Он то и дело повторял: «Я каждый день буду к вам наведываться. Как только товар появится, мы и рассчитаемся». Эти слова насторожили хозяина, и у него закралось подозрение: «А не хитрят ли со мной?» Ведь с недавних пор участились обманы, когда вначале коммивояжер расхваливает какой-то товар, после чего объявляется оптовик, якобы желающий его приобрести. Тем самым хозяина побуждают включить этот товар в свой ассортимент. Чтобы развеять сомнения, лавочник мягко возразил: «По цене, что вы предлагаете, я окажусь внакладе. Сделаем вот что: вы платите мне 400 юаней, а я, так и быть, сообщаю вам адрес коммивояжера, у которого вы можете приобрести фильтр напрямую и по отпускной цене». «Оптовик» поспешно ответил: «У меня нет с собой наличности. Я приду завтра». Естественно, его больше не видели. Эта история рассказана на страницах выходящего в Наньцзине Вестника услуг [Фуу даобао], выпустившего в 1996 г. серию статей «36 стратагем сегодня». Своим ловким предложением владелец лавки спутал карты мнимому оптовику и не дал себя надуть.

19.36. Письмо, прямиком идущее в печь

Однажды военный министр Стэнтон (1814–1869), прямой, но вспыльчивый человек, пожаловался президенту Линкольну на одного генерала. Стэнтон обвинял его в оскорблении подчиненных и невоздержанности в словах. Линкольн предложил Стэнтону тотчас написать генералу письмо. «Пишите, – сказал президент, – пока все еще кипит внутри вас. Не сдерживайте себя! Не жалейте хлестких выражений в его адрес! Вздуйте его хорошенько!» Стэнтон быстро составил крайне острое послание и передал его президенту. «Отлично, просто замечательно! – восклицал, читая, Линкольн. – Восхитительно! Бесподобно! Я так себе и представлял это письмо. Вы просто изничтожили парня! Написано отменно, Стэнтон!» Обиженный министр сиял. Он взял письмо и положил его в карман. «Ну, а что теперь?» – поинтересовался президент. «Как что, отправлю». И тут Линкольн, улыбаясь, хлопнул его по плечу: «Не торопитесь! Такого рода письмо вы не можете послать. Бросьте-ка его в печь! Так я поступаю со всеми письмами, что приходится писать в гневе. В этом письме вы дали излиться своей желчи. Вы писали его с такой радостью. Вы облегчили душу, и теперь вам значительно лучше. Письмо уже сослужило свою службу. Так что сожгите его и напишите новое!»^[118]

Для уяснения стратагемного содержания подобного эпизода мне потребовался китайский сочинитель. Им оказался Шу Чжи, который отнес его в своей книге 36 стратагем и современный образ жизни (Гуанчжоу, 1995) к стратагеме 19. Рассерженный человек ищет что-то, на чем можно сорвать свой гнев. Это служит своеобразным громоотводом. Если в качестве громоотвода окажется человек, его это, естественно, расстроит. Поэтому в следующий раз следуйте совету Линкольна и с помощью письма выбросьте угли из-под котла своих чувств. «Тем самым, во-первых, вы никого не обидите, а во-вторых, достигнете желаемого, то есть успокоите свои чувства».

19.37. Дабы не играть с огнем, лучше его совсем не разжигать

После основания Лю Баном (около 256–195 до н. э.) ханьской династии (206 до н. э. – 220 н. э.) при вдовствующей императрице [Люй-хоу, прозванной] Гао-хоу (правила [вместо двух малолетних наследников] в 187–180 гг. до н. э., [а фактически со дня смерти мужа, т. е. со 195 г. до н. э.]) прежние его соратники, которых тот поставил во главе княжеских уделов, были смещены в угоду родственникам основателя династии. Одним из них был Лю Пи (216–154 до н. э.), племянник Лю Бана. Он стал правителем удела У ([который пожаловал ему в 195 г. до н. э. после подавления мятежа своего бывшего соратника Ин Бу сам Лю Бан] на территории современных провинций Цзянсу, Аньхой и Чжэцзян). Это княжество располагалось на самых удаленных от столицы землях, где в изобилии выплавлялась медь и выпаривалась из морской воды соль, а также чеканилась монета. При императорах (Сяо) Вэнь-ди (правил 179–157 до н. э.) и (Сяо) Цзин-ди (правил 157–141 до н. э.) их советники Цзя И (200–168 до н. э.) и Чао Цо (200–154 до н. э.) предлагали ограничить чрезмерную власть удельных князей. Действительно, уский правитель Лю Пи уже издавна вынашивал замысел восстания против императора. Эта затея не нравилась Мэй Чэну (ум. 140 до н. э.), советнику Лю Пи. В докладной записке, о которой сообщает в своей Истории [династии] Хань Бань Гу (32–92), Мэй Чэн писал, среди прочего, следующее:

«Я слышал, что подданному, безукоризненно служащему своему повелителю, обеспечено преуспеяние, тогда как тому, кто запятнал имя безукоризненного слуги своего господина, грозит полное крушение… Ежели препятствовать тому, чтобы горькие слова доходили до ушей, лучше всего не произносить таких слов. Ежели препятствовать тому, чтобы ведали о горьких делах, лучше всего не совершать таких дел. Ежели, желая остудить горячую воду, доведенную одним до кипения, призовут сто человек ее помешивать, пользы не будет. Не лучше ли перекрыть доступ хвороста и затушить пламя [цзюэ-синь чжи-хо]…» (Хань шу, 51-я гл.).

Итак, Мэй Чэн советует ускому правителю держаться подальше от возможной опасности восстания, то есть не затевать его. Ибо стоит сделать шаг к возмущению, и в случае неудачи даже сотня помешивающих кипящую воду не поможет затушить грозящий ускому правителю пожар возмездия. Лю Пи, уский князь, однако, не внял совету Мэй Чэна. Ведь император замышлял по наущению Чао Цо отобрать у него важнейшие земли. В 154 г. до н. э. разразилось восстание «семи княжеств» [У, Чу, Цзяоси, Цзяодун, Цзычуань, Цзинань, Чжао]. Одним из руководителей мятежников был Лю Пи, уский правитель. Напрасно вновь увещевал его Мэй Чэн. Мятеж был подавлен за три месяца императорским военачальником Чжоу Яфу (ум. 143 до н. э.), а Лю Пи погиб.

Совет Мэй Чэна продолжает жить и ныне в виде пословицы «Не хочешь огласки, не делай» («яо сян жэнь бу чжи, чуфэй цзи бу вэй»). Это правило напоминает выражение Лао-цзы «Принимай меры, пока еще не произошло событие»^[119], всплывая то и дело в комментариях по поводу внутриполитических событий в Китае. Так, современный автор Ху Юн пишет: «Немало продажных чиновников оказываются так называемыми хитрюгами, в своем самодовольстве мнящими, что могут пускать пыль в глаза общественности. Но ведь в Китае не забыта старая поговорка: «Не хочешь огласки, не делай!» Для этих продажных людей, чьи неблаговидные дела предаются огласке, верны слова: «Все ваше пронырство выйдет вам боком, даже если вас не уличили в ваших кознях»^[120]. Сунь Лисянь тоже полагает, что стремление замять неприглядные дела может существенно затруднить раскрытие случаев коррупции, подстрекая многих преступников к рискованным предприятиям. «Однако в итоге совершаемым скрытно мошенничествам приходит конец. «Не хотите огласки, не делайте». Все в мире оставляет след… Нам следует только добросовестно действовать, и тогда все тайные случаи коррупции откроются и виновные понесут заслуженное наказание»^[121].

Когда Хиллари Клинтон в конце января 1998 г. стала на защиту своего мужа, президента США, обвинявшегося в сексуальных домогательствах, она сказала: «Не обязательно, где дым, там и огонь». У китайцев есть два противоположных выражения: «Нет волн без ветра» [«у фэн, бу цзи лян»] и «нет дыма без огня» [«у хо, би у янь»]. Коль не хочешь допустить дыма, не разводи огня, большого или малого, а в качестве лучшей меры предосторожности против собственных рискованных действий используй стратагему 19. И если все же где-то появится дым, то знай, что поджигатель воспользовался стратагемой 7 и его можно вывести на чистую воду.

19.38. Остывшая было зола разгорелась вновь

В последние годы, негодует Фэй Инцю в шанхайской Вэньхуэй бао 13.02.1997, раздаются голоса, ратующие за то, чтобы конфуцианство и проповедуемые им три устоя [«сань ган»] (власть правителя над его подданными, отца над сыном и мужа над женой [т. е. государь является «устоем» для сановника, отец – для сына, а муж – для жены]) и пять постоянств (добродетелей) [«у чан»] (гуманность [«жэнь»], должная справедливость [«и»], этико-ритуальная благопристойность [«ли»], разумность [«чжи»] и благонадежность [«синь»]) отнесли к тем ценностям духовной культуры, которую ныне надлежит возводить в Китае. Конечно, по мировым меркам, пять постоянств принадлежат к духовному достоянию китайского народа, однако воспитывать подрастающее для модернизации Китая поколение в духе этих добродетелей все же негоже. Именно оттого, что основывающаяся на этих трех устоях и пяти постоянствах мораль еще не до конца выкорчевана в Китае, при благоприятных условиях она может способствовать тому, чтобы «остывшая было зола разгорелась вновь» [«сы хуэй фу жань»]. Как раз потому, что сознание китайского народа слишком уж пронизано духом этих пяти добродетелей, а также вследствие долгой истории феодальных отношений, было бы неверно при создании духовной культуры в условиях нынешней рыночной экономики цепляться за этические нормы традиционной китайской культуры. Глядя на мир, видишь, что Китаю недостает не домостроевских (интравертных) нравственных норм в смысле трех устоев и пяти постоянств, а открытых миру (экстравертных), способствующих научно-техническому прогрессу, общественному развитию и национальному процветанию этических норм, которые по-настоящему еще не взрастали на китайской почве. Речь идет о благоприятствующих деятельности и инициативе этических нормах наподобие готовности рисковать, чувства ответственности, состязательности и равноправия.

Эти размышления примечательны в отношении стратагемы 19 тем, что вызывают в памяти идущее из глубины веков от жившего две тысячи лет назад историка Сыма Цяня (145 или 135 – ок. 86 до н. э.) крылатое выражение «остывшая было зола разгорелась вновь». Пройти мимо этой возможности использования стратагемы 19 в долгосрочной перспективе нельзя.