Стивен Хантер
За день до полуночи

Три автомата ударили одновременно, вокруг засвистели пули, ударяясь в стенки, вздымая облака угольной пыли с пола. Уоллс выдернул чеку и каким-то неуклюжим движением швырнул бомбу. Он чувствовал, как она вылетает из его руки, летит медленно и падает не очень далеко. И тут до Уоллса дошло, что он тоже погибнет от взрыва. И он начал карабкаться назад, подальше, подальше, хотя на самом деле двигаться дальше уже было некуда…

В таком тесном пространстве взрыв был просто ужасным. Уоллса приподняло и швырнуло сквозь спертый воздух, сквозь грязь и камни. Казалось, рухнул весь мир, старая гора дрогнула, и потолок тоннеля обсыпался. Уоллс почувствовал, как его засыпает землей. Он не мог двигаться. Тоннель обвалился. Уоллс оказался похороненным в полнейшей темноте.

Питер подумал, что пора бы ему уже что-нибудь поесть. Его потрясывало, появилась головная боль Прошло уже много часов с того момента, когда он ел последний раз, и было это в той, другой жизни.

Но его держала дверь.

Проклятая дверь.

На самом деле, идея была довольно бесхитростна, требовалось просто написать программу, вот и все. В этой простоте и заключалась вся гениальность.

Если группе Дельта предстояло пробиться к дверям лифта, то Питеру следовало вычислить код, чтобы открыть эти двери. Многотонные, суперпрочные двери. Но чтобы открыть их, следовало знать код из двенадцати цифр. Агрессор же наверняка поменял код с помощью терминала компьютера, который был в центре запуска, делалось это довольно просто.

Так какой же он установил код?

В этом и была вся загвоздка. Новый код мог состоять из двенадцати букв или цифр или их комбинаций. Питер предполагал, что здесь должна быть сознательно выбранная последовательность, потому что… потому что по-другому и быть не могло. Код был частью игры, которую вел Агрессор-1. Именно так и работал его мозг. Питер начинал понимать ход его мыслей.

Вся трудность сводилась именно к программе компьютера. Эта программа была придумана и написана Питером Тиоколом, руководителем группы моделей базирования ракет МХ, и предназначена была именно для предотвращения того, чем он сейчас вынужден был заниматься. Да, ему требовалось проникнуть в систему всего с трех попыток. Если не набрать правильный код с трех попыток, компьютер воспримет это, как действия посторонних людей, код немедленно сменится на цифры произвольной последовательности, и тогда другому компьютеру понадобится как минимум 135 часов постоянной работы с огромной скоростью, чтобы перебрать миллионы и миллионы возможных комбинаций.

Всего три попытки, подумал Питер.

Но сделать их было необходимо, потому что шахта Саут Маунтин могла самостоятельно произвести пуск ракеты. Может быть, объект захвачен специально подготовленным подразделением по захвату ракетных шахт? ЦРУ сообщало, что русские создают подобные подразделения. А может, это Каддафи прислал команду смертников? А может быть, – нет, это уж слишком! – правые из числа американских военных захватили шахту, чтобы нанести упреждающий удар по «красным»? И во всех этих сценариях, как и предсказывалось в его книге о сценарии Джона Брауна, главным были дверь и хранилище для ключей, а не служба охраны и система радаров.

Смехотворность ситуации состояла в том, что Питер боролся против себя же.

Его неверная жена снабдила Джона Брауна, Агрессора-1 или как там его, всем – идеями, секретами, теоретическими расчетами. Он знает абсолютно все, что знаю я, подумал Питер. Ужасно, но он – это я. Меня подменили. У меня появился близнец, поглотивший мою личность.

Питер вернулся к документам, подобранным экспертами-психиатрами на «Джона Брауна». Читая психологические выкладки, Питер видел, что они применимы к нему самому. Ужасно. Это означает, что все началось с него самого, или с его книги, или, возможно, с его знаменитого эссе. А потом уже Джон Брауна разработал свой план, не вкладывая столько труда в Саут Маунтин, сколько его вложил Питер Тиокол.

По телу Питера пробежал озноб, становилось холодно. Он посмотрел на часы, цифры торопливо перескакивали на циферблате:

6:34.32

6:34.33

6:34.35

Оставалось менее шести часов.

«Джон Браун. Джон Браун, ты и твоя дверь. Всего три попытки».

Он начал машинально писать в блокноте:

Питер Тиокол – Джон Браун – 12 – 9 – 12 – 9?

Проклятье, был бы какой-то смысл, если бы в имени Джон Браун было двенадцать букв… как, например, в имени Питер Тиокол (В английском написании 12 букв.)

Большее время генерал говорил по телефону с находившимся наверху Алексом, спокойно выслушивая его доклады. Или стоял позади Джека Хаммела, наблюдая, как тот резал титановый блок, отделявший генерала от второго ключа, необходимого для запуска ракеты.

Джек к этому времени уже значительно продвинулся в своей работе, но чем глубже он проникал в титановый блок, тем сложнее это давалось. Болели руки, по лицу струился пот и, Господи, ему хотелось есть.

– Мистер Хаммел, как, на ваш взгляд, продвигается работа?

– Можете сами посмотреть. Я уже врезался довольно глубоко.

Джек почувствовал, как генерал заглядывает через его плечо, рассматривая похожую на рану щель в металле.

– Вы режете по прямой?

– Совершенно верно. Режу прямо в центре, и если эта камера, или как там вы ее называете, находится в центре, то я как раз попаду в нее.

– Долго еще?

– Не могу знать. Вы говорите, что диаметр у блока двести сорок сантиметров, а я углубился примерно на треть. Так что уже близко. Еще два или три часа. Посмотрим.

Джек следил за пламенем, с завидным аппетитом пожиравшим титан. Даже сквозь плотные затемненные очки он чувствовал его необычайную мощь. Ничто на земле не могло противостоять ему, все плавилось, испарялось и отступало перед напором его температуры.

Он попытался представить себе это маленькое пламя, выросшее в миллион раз, гигантcкое, пожирающее все пламя, движущееся по земле. Словно огромная горелка, оно терзало земной шар, города и деревни, превращая мужчин, женщин и детей в пепел. Он попытался представить всех мертвыми, мертвую планету. Мир превратится в пустыню, если не остановить это пламя.

В его голове возникали картины, словно из кинофильмов: грибовидное облако, разрушенные города, горы трупов, выжившие мутанты, кучки голодных людей-крыс, рыскающих в руинах… а теперь наша реклама: «Жидкая слоновая кость для истинно гладких рук».

Я не могу видеть, как все это будет, подумал Джек. Просто не могу. Он постарался отогнать от себя мысль о том, что увиденная картина является прямым следствием его собственных действий.

Это не моя вина, сказал себе Джек. Что мне оставалось делать, позволить им убить моих детей? Конечно, можно сказать, что судьба детей менее важна, чем судьба всего мира, но это легко говорить любому, кроме отца этих детей.

Возможно, это и было бы по плечу какому-нибудь необычному человеку.

Но я самый обычный человек. Бомба, не бомба, война, не война – это мои дети!

Он снова посмотрел на пламя, которое жадно лизало металл, стремясь навстречу полуночи.

– Но я же говорила вам, – пыталась втолковать Меган Трем Тупицам. – Сколько раз надо повторять? Они сказали, что они израильтяне. Клянусь вам, я думала, они израильтяне. Евреи, просто евреи. Может, кто-нибудь из вас еврей?

Трое Тупиц покачали головами.

– В ФБР нет евреев? – недоверчиво спросила Меган. – Даже в наше время в ФБР нет евреев?

– Вы отвлеклись, миссис Тиокол, – оборвал ее самый грубый из агентов. – У нас очень мало времени. Давайте вернемся к нашему разговору. Вы рассказали о том, как вас завербовали, рассказали о своем душевном состоянии, пояснили характер переданной информации, описали Ари Готтлейба и загадочного офицера разведки из израильского консульства.

– Это все, что я знаю. Я рассказала вам все. Пожалуйста, спрашивайте, но я все рассказала.

На улице уже было темно, Меган видела сквозь окна огни в соседних домах.

– Кто-нибудь хочет кофе? – предложила она. Ответа не последовало.

– Ну а для себя я могу сварить кофе?

– Разумеется.

Она подошла к шкафчику, где хранилась кофеварка, вытащила ее, вставила фильтры, насыпала кофе, налила воды и включила. Когда готовый напиток начал капать в чашку, загорелась лампочка.

Один из агентов вышел поговорить по телефону, затем вернулся.

– Миссис Тиокол, я дал указание отделу контрразведки доставить сюда фотографии. Есть у нас и несколько фотографий из Пентагона, на которые вам надо будет посмотреть. Мы хотим, чтобы вы попытались опознать завербовавшего вас человека и того, с кем разговаривали в консульстве. Хорошо?

– У меня ужасно плохая память на лица.

– Желательно, чтобы вы очень постарались. Как я уже говорил, у нас очень мало времени.

– А что происходит?

– Сейчас мне трудно вам это объяснить, миссис Тиокол.

– Но что-то случилось, да? И это случилось из-за того, что я сообщила этим людям, верно? Наверняка это связано с Саут Маунтин, не так ли?

Наступила пауза. Трое Тупиц смотрели друг на друга, потом, наконец, старший произнес:

– Да, это так.

– Кого-нибудь убили?

– Боюсь, что так.

Меган уставилась на кофеварку. Ты должна испытывать какие-то чувства, сказала она себе. На твоих руках кровь, значит, ты должна чувствовать это, ведь так? Но она чувствовала только усталость. Только усталость.

– А Питер, он ведь там, да? Он ведь нужен вам там, правда?

– Гм, да, я думаю, доктор Тиокол находится там, на позициях.

– На позициях? Вы сказали, на позициях? То есть он там, где стреляют? Знаете, он ведь ужасный трус. От него не будет никакой пользы в такой обстановке. Лучше всего Питер может проявить себя в кабинете, заставленном книгами. Вот это он любит, читать и размышлять в одиночестве. Он такой нервный. Но ведь его не пустят туда, где стреляют, да?

– Послушайте, миссис Тиокол, мы не знаем, как на самом деле обстоят дела. Операцией руководят другие люди. Не знаем, где он, там, где стреляют, или в безопасном месте. Но если понадобится, ему придется находиться там, где идет бой. Уверен, что, понимая всю важность происходящего, он не струсит.

– Наверное, этого я и хотела. Может быть, я на самом деле хотела, чтобы его убили.

– Об этом вы поговорите со своим психиатром, миссис Тиокол. Фред, позвони еще раз контрразведчикам, эти чертовы альбомы должны быть здесь немедленно.

– Да я только что звонил им, Лео.

– Еще раз позвони, делай что-нибудь, не сиди здесь.

– Хорошо.

– Кофе готов, – объявила Меган. – Может быть, кто-нибудь все-таки хочет кофе?

– Я бы выпил, если можно, – попросил один из Тупиц.

Она налила ему кофе.

– Миссис Тиокол, давайте поговорим вот о чем. Как вы связывались с вашими друзьями и как передавали им документы? Через Ари?

– Через него только один раз, несколько недель назад. А так главным образом в Нью-Йорке… вам действительно надо это знать? Я имею в виду всякие детали, понимаете, мне это казалось таким странным и глупым.

– Расскажите, пожалуйста.

Меган отхлебнула кофе.

– Ну, все было глупо и сложно. Мне все тщательно объяснили. Я просматривала «Санди Пост», находила рекламное объявление универмага, где имелся бы книжный отдел. Потом помещала в «Пост» объявление, платя при этом наличными. Они велели мне всегда платить наличными. В объявлении я кодом сообщала название универмага. Потом брала напрокат машину, ох, вспомнила, всегда надо было иметь при себе что-то клетчатое. Потом в назначенный день шла в универмаг – обычно где-нибудь в районе Белтвей, – писала на листочке бумаги цифры и клала его на страницу 300 «Унесенных ветром». Я очень любила эту книгу в юности, а в продаже она всегда имеется. А потом…

– А кто забирал ваше сообщение? Вы знаете?

– Ну-у, однажды я решила проверить, из любопытства. Толстый нервный мужчина средних лет. На вид довольно недалекий. Он…

Открылась дверь и в комнату вошли несколько агентов, нагруженные папками.

Это прибыли фотоальбомы.

Арбатов без всякой цели ехал по шоссе №1 к Белтвей и уже почти доехал, но в последний момент развернулся и очень обрадовался, что поступил именно так, потому что заметил впереди громадную дорожную пробку; все машины стояли на месте, освещая фарами шоссе.

Ох уж эти американцы, пьяно хихикнул Григорий. Они наделали больше всех в мире машин, а теперь загоняют их в жуткие дорожные пробки. Но еще более чокнутые, чем американцы, русские, у них нет дорожных пробок, потому что нет машин.

Он подумал, что надо бы еще раз позвонить Молли. Проехав вперед, он остановился в небольшом местечке в Колледж Парк. Там Григорий зашел в точно такой же бар, из которого недавно ушел. Да, здесь было ничуть не лучше, такой же забитый людьми убогий бар, полно дыма и одиноких пьяниц. Но, правда, в этом баре Григорий увидел танцовщицу, толстую женщину вроде тех, по которым он и специализировался. Она была похожа на женщину-водителя грузовика. Стоя на маленькой сцене, танцовщица трясла телесами под жуткую рок-музыку с тупым выражением на бычьем лице. Но самое ужасное заключалось в том, что она была немного похожа на Молли Шройер.

Григорий разыскал телефон-автомат и набрал номер. Послышался гудок, второй, третий, четвертый… проклятье! Да где же она? Ведь не может же она до сих пор торчать на работе! Что происходит?

Он почувствовал, что удача ускользает от него. А если Молли вообще не смогла ничего выяснить? Эта мысль ввергла Григория в панику, рушились все его радужные планы.

И все же он надеялся, что Молли отыщет для него отличную секретную информацию, и завтра он пойдет к этой маленькой обезьяне Климову, швырнет ему на стол документы и скажет: «Вот тебе, поросенок, посмотри, что откопал Григорий Арбатов. Великий Григорий Арбатов проник в самое сердце военной машины капитализма, он добыл очень важные документы о происшествии в Мэриленде. А ты думаешь, что он просто плаксивый болван. Что ж, щенок, это тебе скоро придется плакать, тебе и твоему всесильному дядюшке Аркадию Пашину, который ничем не сможет помочь тебе. И именно тебя отправят на Родину, а не великого Григория Арбатова».

Картина была настолько привлекательной, что ужасно не хотелось, чтобы она исчезала из сознания, но в этот момент Григория толкнул какой-то подвыпивший американец, которому тоже надо было позвонить. И до Григория дошло, что он стоит в прокуренном баре в Колледж Парке, американская шлюха трясет грудями, похожими на коровье вымя, а он стоит и вдыхает табачный дым, вцепившись в трубку телефона, но ему никто не отвечает.

Уоллс был мертв и начал уже разлагаться. Запах гнили и грязи достиг его мертвых ноздрей, и, даже будучи в могиле, Уоллс непроизвольно дернул рукой, чтобы зажать нос и не чувствовать этого запаха. К его великому изумлению, рука двигалась, хотя и была завалена грязью. Зловоние было настолько сильным, что просто могло свести человека с ума. Уоллс натужно закашлялся, по телу пробежала дрожь, его затрясло, что позволило стряхнуть тонкий слой покрывавшей его угольной пыли.

Живой!

Уоллс заморгал.

Боже, но что за ужасный запах!

Он с трудом поднялся. Голова болела, одна рука онемела, ушибленные колени дрожали, ужасно хотелось пить. В воздухе было полно пыли, язык, губы, зубы – все было покрыто ею. Уоллс попытался шагнуть вперед, но что-то держало его, не пускало. Он обернулся и обнаружил, что это чертов обрез, ремень которого был намотан на руку. Хмыкнув, Уоллс вытащил из кучи земли обрез и одновременно пошарил на ремне в поисках фонарика. Фонарик оказался на месте.

У-ух, а идти-то некуда, ни туда, ни сюда. Тоннель обвалился, чуть не похоронив его под камнями, и теперь оказался закупоренным с двух сторон.

Блуждавший по обломкам луч фонаря нащупывал лишь новую блестящую стену угля и грязи. Уоллс понял, что погребен.

Мертвый, подумал он, мертвый, мертвый, я мертвый.

Он обернулся, осматривая свой маленький саркофаг, но в свете фонаря глаза натыкались только на стены. Вот такую стену они и обнаружили перед тем, как начался бой. Она напомнила Уоллсу дверь его камеры. «Трахай ниггеров».

Он засмеялся.

– Ты умрешь медленно, а не быстро, – сказал себе Уоллс. – Будем считать, что белые мальчики все-таки добрались до твоей черной задницы.

Но откуда этот жуткий запах? Он вздрогнул, моментально узнав этот запах гниения, ему так часто приходилось сталкиваться с ним во Вьетнаме, когда вьетконговцы не могли вытащить своих мертвых из катакомб и оставляли их в стенных нишах. От взрывов трупы или куски трупов вываливались потом из стен, и был у них такой же ужасный запах.

Что же может так жутко пахнуть? Только ли твоя смерть, старина?

Уоллс задумался, ему даже стало любопытно. Ведь он же идет откуда-то, этот запах. Он не мог взяться ниоткуда, а до взрыва его не было. Он принялся обнюхивать свой закуток, стараясь определить, где пахло сильнее всего. Следуя за носом, пальцы ощупывали стену. Это не заняло у него много времени.

Черт, вот она. Да, сэр, вот она. Уоллс нашел ее. Что-то вроде расщелины в стене, из этой расщелины, находившейся возле пола, дул легкий ветерок, принося с собой сырость, промозглость и этот ужасный запах.

Рука Уоллса зашарила на ремне. Да, черт побери, у него сохранилась проклятая саперная лопатка. Он вспомнил теперь, как эта чертова штука шлепала его по ногам во время боя. Отцепив с ремня, Уоллс с силой обрушил ее на стену, скалывая уголь. Пыли в воздухе стало еще больше, она забивала глаза, но он продолжал свою работу, удивляясь тому, как быстро она продвигается. И вдруг стена перед ним осела. Уоллс отступил назад. В луче фонарика вихрем кружилась пыль, и все-таки он увидел. Да, да, это был тоннель.

Выход.

А может, и не выход. Но все же он куда-то вел.

Лица. Весь мир превратился в сплошные лица.

– А здесь американские военные, миссис Тиокол. Это досье мы собирали наспех, но здесь имеются фотографии людей, обладающих необходимой квалификацией, чтобы спланировать и осуществить такого рода операцию, с какой мы имеем дело в Саут Маунтин.

Меган даже удивило, как были неприятны ей эти солдафоны. Как раз тот тип людей, который никогда не привлекал ее, нагонял на нее скуку и хандру. Если бы она увидела подобные невыразительные, хмурые лица на какой-нибудь вечеринке, то наверняка сбежала бы оттуда. Они выглядели как страховые агенты со своими аккуратными короткими стрижками, с такими ясными глазами, квадратными головами на сильных квадратных плечах, с аккуратно отглаженными лацканами формы, с мозаикой знаков отличия на квадратных же, мощных грудных клетках. Они выглядели такими скучными. Их профессия предполагала возможность погибнуть, а они были похожи на оптовых торговцев компьютерами фирмы «IВМ». Суровые, нацеленные на выполнение приказа, ужасно самонадеянные и тупые.

Правда, иногда попадались и более интересные экземпляры, у одних чувствовалось что-то вроде боли в глазах, у других был отсутствующий взгляд или типичный взгляд охотника. А в некоторых глазах читалось даже что-то дьявольское, если их владелец наслаждался могуществом смерти, которая была его профессией.

– А вот этот.

– Этот? Вы знаете его?

– Нет, нет, просто любопытно. Похоже, у него была интересная жизнь.

Один из агентов тяжело вздохнул.

– Он был полковником войск специального назначения. Семь лет воевал во Вьетнаме и долгое время провел в Индокитае.

Меган не могла себе представить, что это означает.

– Да, у него была интересная жизнь. Сейчас он в Таиланде, в Бангкоке, где командует отлично подготовленной частной армией, охраняющей торговца героином. Не могли бы вы продолжить, миссис Тиокол?

– Мало от меня толку, да?

– Не беспокойтесь об этом, миссис Тиокол. Важно все-таки найти человека, который стоит за всем этим. Это главное. Фред, не нальешь мне еще кофе?

Меган продолжала рассматривать фотографии, но никто на них не был похож на того обаятельного, волевого мужчину из израильского консульства.

– Простите, но они все начинают у меня сливаться. Я уже несколько часов смотрю на них. Не думаю, что он здесь. Что-то подсказывает мне, что его здесь нет.

– Вы смотрите на них всего полчаса. И, как мне кажется, не очень внимательно.

Это замечание агента разозлило Меган.

– Я смотрю внимательно, у меня хорошая зрительная память, и лицо этого человека запечатлено в ней. Я знаю это лицо, помню его. Хотите, чтобы я просмотрела все еще раз?

– Нет.

– Возможно, если бы у вас был специалист по составлению фотороботов, я смогла бы описать этого человека, а потом компьютер помог бы вам найти его.

– Это долгая история. Да и статистика свидетельствует, что это редко срабатывает.

– Может быть, я смогу нарисовать его. Я имею в виду…

Агенты смотрели друг на друга, как самые настоящие Тупицы, в их раскрытые рты мог залететь самолет. А Меган ее предложение показалось просто элементарным.

– Она же художница, черт побери! – воскликнул один из Тупиц. – Проклятье! Какого черта мы не подумали об этом раньше?

– Это моя вина, я должна была…

– Не беспокойтесь об этом. Фред, дай ей бумагу и… ручку, да?

– Ручка подойдет.

Меган взяла шариковую ручку и положила перед собой чистый лист бумаги.

– Отлично, – сказала она, глубоко вздохнув. Меган не рисовала уже много лет, она почувствовала, как налилась тяжестью ручка в ее руке. Она робко провела линию, потом другую, еще одну… и вдруг работа захватила ее. Рисуя, Меган ощущала, как из памяти всплывают детали, она припомнила его доброжелательность, уверенность в себе. Создавалось впечатление, что у этого человека все получается. Она ведь даже подумала, что он еврей, герой Израиля.

Как же она могла так ошибиться? Меган поймала себя на том, что так и рисует еврея, героя Израиля. Потому что было в нем что-то такое, что делало его в ее глазах правдивым, даже несмотря на все коварство и хитроумный обман. И Меган решила, что он на самом деле герой, наверное, такой же храбрый, как любой герой Израиля, и эту его храбрость она тоже пыталась нарисовать. Попыталась она передать и его своеобразие, необычайный дар подчинять своей воле людей. В глазах какой-то блеск и внутренняя сила духа, выступающий подбородок, резко очерченный рот, решительная поза, ясный взгляд. Она запомнила его манеру поворачивать к собеседнику лицо целиком, а не вполоборота или в три четверти – жест человека, который любит думать о себе, как об обаятельном. Все это Меган попыталась нарисовать. У нее даже заболели пальцы, так сильно она сжимала ручку. Ее глаза и рука не солгали. Меган посмотрела на рисунок. Да, это был он.

Именно так, это он. Возможно, она не смогла с достоверностью передать его возраст, а блеск в глазах скрыл внутреннее напряжение, но это был он. Может быть, не удались и волосы, обычно она не обращает на них внимания. Но это был он.

Агенты столпились вокруг, наблюдая за работой.

– Ну вот, – наконец вымолвила Меган. – Похож на кого-нибудь?

Агенты молчали, затем стали высказываться один за другим.

– Нет. Но портрет хорош. У вас он прямо как живой. Но нет, нет, я его никогда не видел, – сказал первый Тупица.

– Минутку, – произнес второй, – напоминает полковника из стратегического командования ВВС, которого мы допрашивали семь лет назад, когда он проходил по делу о махинациях с недвижимостью. С утра его считали одним из самых вероятных кандидатов, пока не отыскали его в Батте, штат Монтана, где он преподает в средней школе.

Тянулись секунды, не слышали еще третьего Тупицу, самого молодого, который звонил по телефону и подавал кофе.

– Фред?

– Думаю, надо посмотреть в досье ЦРУ.

Он подошел к столу, где лежали еще четыре или пять громадных фотоальбомов, прочитал заглавия на обложках, выбрал один и подошел к Меган. Она почувствовала, как его дыхание сделалось хриплым. Меган не видела, что это был за альбом, Фред быстро раскрыл его и нашел нужную страницу, С нее на Меган смотрели шесть человек, все в форме. Но это была не американская форма, как в альбоме с теми военными, который она уже просмотрела.

Мундиры со стоячими воротниками и вшитыми плечами, украшенные множеством наград. Лица были суровыми, напряженными, официальными.

Меган вытянула палец и дотронулась до одной из фотографий.

На фотографии он был полнее на несколько фунтов и не улыбался. Никакого обаяния, только сила. Но это был тот же седовласый мужчина с умными глазами, уверенный и целеустремленный. Все это было на фотографии, правда, в скрытой форме.

– Это он, – вымолвила Меган.

– Вы уверены, миссис Тиокол?

– Лео, посмотри сам. Это то лицо, которое она нарисовала! Это он!

Но Лео было трудно убедить.

– Вы абсолютно уверены, миссис Тиокол?

– Лео, посмотри на рисунок!

– К черту рисунок. Миссис Тиокол? Меган, посмотрите на меня. Посмотрите на меня. Это самое важное дело в вашей жизни. Посмотрите на меня и скажите, этого ли человека вы принимали за консула Израиля в Нью-Йорке.

– Но она же нарисовала портрет по памяти, – вмешался Фред. – Она не могла его больше нигде видеть.

– Да, это он, – заявила Меган.

– Лео, – не унимался Фред, – я же знаю, я девять лет проработал в контрразведке. В свое время он доставил нам массу неприятностей. Мы следили за ним по всему Нью-Йорку, когда он еще занимался оперативной работой. Должен сказать, что он профессионал чертовски высокого класса.

– Ты лучше позвони в Белый дом и людям на Саут Маунтин, – ответил Лео.

– Кто он? – спросила Меган, но все опустили глаза.

Лео, самый старший из Трех Тупиц, повернулся к ней и сказал:

– Вы только что опознали генерал-лейтенанта, начальника Первого управления ГРУ СССР, миссис Тиокол. Начальника русской военной разведки.

Меган не поверила ему.

– Я… – начала было она, но замолчала.

Подождав некоторое время, она все же спросила:

– Как его зовут? Скажите мне его имя, мне просто хочется знать его.

– Его зовут Аркадий Пашин.

В луче фонарика Уоллса, освещавшего дыру, висела угольная пыль. В нос бил плотный, холодный воздух, насквозь пропитанный запахом гниения. Уоллс повалился на пол, его вырвало, тело еще долго сотрясали рвотные позывы, хотя желудок уже был абсолютно пуст. В конце концов, он поднялся.

Парень, подумал он, я не хочу идти туда, нет, сэр.

Пойдешь, мальчик. Тебе больше некуда идти. Может быть, найдешь там что-нибудь. А теперь вперед, малыш.

Проклятье.

Прекрати ругаться. Иди вперед, иначе умрешь. Черт побери, это то же самое, что улицы, обычный тоннель. Вставай, парень, будь настоящим гордым негром, иди вперед. Никто там тебя не тронет.

Гордый негр, подумал Уоллс. Гордый негр!

Он пригнулся и заставил себя двинуться вперед. Когда луч его фонаря осветил это, Уоллс задрожал, его потрясло увиденное.

Гордый негр, сказал он себе, пытаясь держаться, да, сэр, гордый негр!

Это было лицо смерти. Конечно, ему приходилось видеть его множество раз на карикатурных пиратских флагах, на карнавальных масках, в фильмах ужасов и даже на коробках с воздушной кукурузой. Но то было шутливое, карикатурное изображение, а тут никаких шуток: злобного вида череп, отвратительная гримаса.

Уоллса трясло еще оттого, что на белых костях черепа сохранилось сгнившее мясо.

Глаз не было, или они так неестественно распухли, что больше не напоминали глаза? Жесткие пряди волос, свисая на лицо, торчали на голове, которую покрывала металлическая шахтерская каска. Тонкие, длинные, хрупкие кости рук держали кирку, лежавшую на груди скелета. В гниющей плоти грудной клетки зашевелились какие-то твари, встревоженные светом фонарика.

Уоллс быстро посветил фонарем по сторонам, и везде его луч выхватывал из темноты одну и ту же картину: мертвые люди с инструментами. Он вдруг почувствовал, что не один здесь, потревоженные светом твари, разжиревшие от обилия пищи, двигались на него, тряся чешуйчатыми хвостами.

Уоллс упал, в его сознании вспыхнула картина гибели мира, совсем как эта отвратительная пещера с горами гниющих трупов.

Гордый негр! – сказал он себе.

И тут его снова начало рвать. Уоллс даже не наклонялся, чтобы не испачкаться, ему уже и рвать было нечем. Казалось, легкие и грудная клетка разорвутся от рвотных позывов. Трясясь всем телом, Уоллс поднялся, думая только о том, сможет ли двигаться вперед. И все-таки смог, шагнул вперед, ощутив, как ботинок провалился во что-то.

Он-таки во что-то вляпался.

Вытащив ботинок, Уоллс продолжил движение вперед. Повсюду лежали блестящие, кишащие червями трупы – жуткая картина разложения. Спотыкаясь, он прошел дальше, очутился в более просторной пещере и увидел всю картину свершившейся здесь драмы. Луч его фонарика осветил обвалившийся тоннель, рухнувший уголь не оставил никакой надежды выбраться отсюда. Эти люди – сколько их? около пятидесяти? – попали в ловушку, ставшую для них могилой. Они понимали, что им не выбраться назад через завал, и начали пробивать горизонтальный лаз из своего тоннеля – как его, Кэти, что ли? Что-то на букву К – в его тоннель Элизабет. Но Элизабет, эта сучка, эта белая сучка, предала их точно так же, как предала его самого. Ведь до нее оставалось всего несколько дюймов, но кончился кислород и углекислый газ задушил их, всех до единого, и они умерли, хотя изо всех сил пытались спастись.

Уоллсу стало жаль их. Белые мальчики, в тоннеле они отчаянно боролись за жизнь. Люди, связавшие свою жизнь с тоннелями, как и он сам. Эх, ребята, не стоит умирать под землей. Уоллс знал это, в свое время он повидал много подобных смертей.

Но почему трупы начали гнить совсем недавно?

Уоллс напряженно шевелил мозгами и наконец сообразил. Конечно. Они пролежали в этой герметичной могиле почти полвека, а без воздуха трупы не разлагались. Они просто превратились в мумии, заморозились в холоде. Но потом Уоллс попытался припомнить все, что слышал об этих местах, – шахта много лет оставалась открытой, а прошлым летом, когда строилась ракетная установка, шло очень много дождей; дождевые воды проникали в гору, пробивали уголь и, в конце концов, достигли этой гробницы. Герметичность нарушилась, и появились могильные черви, миллионы маленьких тварей, превративших человеческую плоть в эту ужасную картину.

Шевелись, малыш!

Уоллс вошел в основной тоннель, где находились трупы остальных шахтеров.

Фонарик осветил их. Потолок в тоннеле был низким. Уоллс пытался не думать о погибших шахтерах, но не мог совладать с собой, представляя, как они оказались в кромешной темноте, с каким трудом дышали, ожидая спасателей, которые не смогли прийти к ним на помощь.

Он прошел вперед, стукнулся головой о свод, пригнулся и прошел еще немного. Уоллс почувствовал приток холодного воздуха и вдруг представил, что это мелкие черви проникают к нему в легкие, вгрызаются в плоть. Он едва не запаниковал, и это он, Уоллс, лучшая тоннельная крыса всех времен, да и на улице не последний парень, благодарю вас, мадам. Пожалуй, это был худший момент в его жизни: он стоял среди трупов, идти было некуда, оставалось, похоже, только присоединиться к ним. Он представил себя: искромсанный, рыхлый кусок гнилого мяса, украшающий несколько старых африканских костей. Через несколько лет сюда придут белые люди, кто-нибудь поднимет его кость и с отвращением скажет: «Боже мой, Ральф, костям этого парня в свое время доставалось больше, чем другим, должно быть, он был цветным!» Но тут Уоллс сказал себе: «слушаюсь, сэр» и еще несколько раз повторил: «гордый негр, гордый негр!». И страх выпорхнул из его груди, найдя себе место в чьей-нибудь другой груди. Он снова был прежним Уоллсом.