Ханну Райаниеми
Фрактальный принц

© И. Савельева, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2022

Томи, живущему в наших историях

Его портрет? Как мог бы я его изобразить? Я видел Арсена Люпена раз двадцать, и двадцать раз передо мной представал другой человек… либо, скорее, всё тот же, от которого двадцать разных зеркал донесли до меня столько же искажённых отражений.

МОРИС ЛЕБЛАН

Арест Арсена Люпена.

Когда мы смотрим на фрактал, мы должны вглядываться в одно зеркало, не обращая внимания на второе, стоящее где-то далеко позади.

КРИСТИАН БЕК

Кристаллография.

Пролог
Спящий принц

Этой ночью Матчек ускользает из своего сна, чтобы снова навестить вора.

Во сне он видит себя в книжном магазине. Это тёмное неприбранное помещение с низким потолком и ветхой лесенкой, ведущей к небольшой мансарде. Полки прогибаются под тяжестью запылившихся фолиантов. Из дальней комнаты тянется пьянящий аромат благовоний, смешиваясь с запахами пыли и плесени.

Прищурившись в тусклом свете, Матчек разглядывает рукописные указатели на полках. Они немного изменились с прошлого раза, как изменился и список эзотерических тем. «Огнеглотатели». «Человек-ядро». «Невосприимчивые к ядам». «Езда по стенам». «Чудеса разума». «Освобождение от оков».

Он тянется к небольшому томику, название которого, выведенное округлыми золотыми буквами, гласит: «Тайная история пушки Заккини», и его пульс заметно учащается. Эти истории в снах нравятся Матчеку, хотя после пробуждения он не может их вспомнить. Он открывает книгу и принимается за чтение.

«Человек-ядро никогда не любил её, несмотря на то что говорил о любви не один раз. Единственной его любовью оставалось ощущение полёта, когда его выбрасывало из огромной железной пушки, которую его дед изготовил из металла, по преданию, добытого из упавшего с неба камня. Человек-ядро хотел обзавестись женой, поскольку так было принято и это помогло бы ему поддерживать в рабочем состоянии великолепный механизм, образуемый им самим и пушкой, но назвать это любовью было бы неправильно…»

Матчек моргает. Это не та история. Она не приведёт его к вору.

От неожиданного кашля за спиной Матчек вздрагивает и резко захлопывает книгу. Если он обернётся, то увидит сидящего за прилавком тощего владельца магазина, который неодобрительно посматривает в его сторону безумными глазами, увидит седые волосы на его груди, пробивающиеся сквозь петли грязной рубашки, увидит небритое злое лицо и проснётся.

Матчек качает головой. Сегодня он не просто смотрит сон. Он здесь по делу. Он осторожно ставит книгу обратно на полку и начинает подниматься по ступенькам лесенки.

Дерево отзывается скрипом на каждый его шаг. Матчек чувствует себя неуклюжим. Перила под его рукой внезапно становятся мягкими. Стоит допустить оплошность, и он рискует провалиться в другой, более глубокий сон. Но вот среди серых фолиантов, сверху на крайней полке, где заканчивается лестница, он видит голубой проблеск.

Хозяин магазина внизу заходится отрывистым влажным кашлем.

Матчек поднимается на цыпочки и кончиками пальцев тянется к голубому переплёту. Книга падает с полки, а вместе с ней вываливается целый каскад других томов. Пыль мгновенно забивает глаза и горло. Он начинает кашлять.

– Что ты делаешь там, наверху, парень? – раздаётся скрипучий голос, сопровождаемый шаркающими шагами и стоном половиц.

Матчек опускается на колени, разбрасывает книги о блошиных цирках и поющих мышах и отыскивает голубой томик. Сквозь царапины и потёртости на обложке проглядывает коричневый картон, но серебряные минареты, звёзды и месяц остались всё такими же яркими.

По лестнице поднимается нечто, пахнущее благовониями и пылью, но это не хозяин магазина, а что-то намного хуже, что-то сухое и старое, как пергамент…

Не сводя глаз с книги, Матчек резко раскрывает её. Слова с пожелтевшей страницы устремляются ему навстречу потоком чёрных шевелящихся насекомых.

«Одна из легенд о древних народах повествует о царе из династии Сасанидов, повелевающем армиями солдат и слуг, у которого было двое сыновей – старший и младший…»

Слова взвиваются вихрем. Бумага и буквы становятся объёмными, принимают форму руки с чёрными и белыми пальцами и устремляются к Матчеку из книги.

Пыльное существо кашляет и шепчет, что-то щекочет плечо Матчека. Он изо всех сил сжимает протянутую руку, острые края пальцев-слов впиваются в ладонь. Но он не выпускает их, и рука внезапно увлекает его в простирающийся впереди океан символов. Слова перекатываются через него, словно…

…волны, вокруг босых ног бьются клочья прохладной пены. Над ним тёплое вечернее солнце, навстречу широкой улыбкой расстилается белый песчаный пляж.

– Я уже пробыл здесь некоторое время и думал, что ты так и не соберёшься это сделать, – произносит вор.

Он сжимает руку Матчека в крепком рукопожатии. Это худощавый мужчина в шортах и белой рубашке, глаза скрыты за линзами солнцезащитных очков, синими, как книга из сна.

Полотенце вора расстелено на песке неподалеку от пустых шезлонгов под зонтиками. Они с Матчеком садятся рядом и наблюдают, как солнце опускается в море.

– Я частенько бывал здесь, – говорит Матчек. – Раньше, как ты понимаешь.

– Я знаю. Я почерпнул это из твоих воспоминаний, – отвечает вор.

И пустой пляж внезапно заполняется, как в те субботние дни, когда Матчек приходил сюда с отцом. Сначала они посещали рынок, где торговали всевозможной техникой, потом раскладывали свои приобретения на песке и испытывали в волнах плавающих дронов или просто наблюдали за паромами и водными мотоциклами. Но, несмотря на ощущение песка между пальцами ног, несмотря на запах солнца, пота и соли на коже и красную линию скал на другом конце пляжа, что-то кажется Матчеку неправильным, не таким, как прежде.

– Ты хочешь сказать, что украл всё это, – говорит Матчек.

– Я думал, что тебе это уже не нужно. Кроме того, я надеялся порадовать тебя.

– Да, наверно, так и есть, – соглашается Матчек. – Но кое-какие детали переданы неверно.

– В этом ты должен винить свою память, а не меня, – возражает вор.

Его слова вызывают у Матчека беспокойство.

– Ты тоже выглядишь несколько иначе, – говорит он, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Это помогает, если не хочешь быть пойманным, – отвечает вор.

Он снимает очки и убирает их в нагрудный карман. Он действительно немного изменился, хотя Матчек мог бы поклясться, что тяжёлые веки и лёгкий изгиб губ остались такими же, как прежде.

– Ты никогда не рассказывал, как тебя поймали, – говорит Матчек. – Только о самой тюрьме и о том, как тебя вытащила оттуда Миели^[1]. И о твоём путешествии на Марс в поисках воспоминаний, необходимых, чтобы украсть что-то для её босса и обрести свободу.

– И что было дальше? – Вор улыбается, как будто только одному ему понятной шутке.

– Ты отыскал свои воспоминания, но другой ты тоже пытался ими завладеть. Поэтому ты запер его в тюрьме и получил только Ларец, в котором заключен бог. И воспоминание о том, что тебе необходимо попасть на Землю.

– У тебя действительно хорошая память.

В висках у Матчека неожиданно начинает стучать гнев.

– Прекрати надо мной насмехаться. Я не терплю, когда люди смеются надо мной. А ты даже не человек, а просто моя выдумка или то, о чём я прочел в книге.

– А разве в школе тебе не объясняли важность выдуманных вещей?

Матчек фыркает.

– Только для читрагупт. Великая Всеобщая Цель почти достигнута. Смерть реальна. Враги реальны.

– Я вижу, ты способный ученик. Так что же ты здесь делаешь?

Матчек поднимается и сердито шагает к морю.

– Знаешь, я ведь мог бы рассказать им о тебе. Другим ченам. И они уничтожили бы тебя.

– Если сумели бы поймать, – уточняет вор.

Матчек разворачивается. Вор смотрит на него снизу вверх, щурясь от солнца, склонив голову набок и усмехаясь.

– Расскажи мне о том, что произошло в прошлый раз, – говорит Матчек.

– Ты должен меня попросить.

Матчек готов высказать вору всё, что думает: что тот всего лишь плод его воображения и Матчек не должен ни о чем просить. Но вор смотрит так весело, совсем как маленький Будда, всегда стоявший в саду его матери, что слова замирают у него на губах, и он только резко втягивает воздух. Матчек медленно возвращается к расстеленному полотенцу, садится и обхватывает руками колени.

– Ладно, – соглашается он. – Расскажи, как тебя поймали в прошлый раз. Пожалуйста.

– Так-то лучше, – отвечает вор.

От солнца на горизонте остался только золотой отблеск, но вор всё равно надевает очки. Закатные лучи разливаются по морю жидкой акварелью.

– Хорошо. Это история, отрицающая смерть, как я, как ты, как все мы. Этому-то тебя учили в школе?

Матчек бросает на него нетерпеливый взгляд. Вор откидывается назад и усмехается. А затем начинает рассказ.

– Было так, – говорит он. – В тот день, когда за мной пришел Охотник, я убивал воображаемых котов в камере Шредингера.

Окружающий их виртуальный пейзаж меняется, иллюстрируя историю вора закатным сиянием, песком и морем.

1
Вор и Ларец

В тот день, когда за мной приходит Охотник, я убиваю воображаемых котов в камере Шредингера. Ку-щупальца, словно искры от трансформатора Теслы, тянутся от моих пальцев к небольшому Ларцу из лакированного дерева, парящему в воздухе посреди каюты. Позади слегка изогнутая стена с проекцией Магистрали – безостановочно движущейся реки космических кораблей и мыслевихрей, светящегося штриха в темноте, участка гравитационной артерии Солнечной системы, по которой наш корабль «Перхонен» ^[2]движется от Марса к Земле. Но сегодня меня не трогает её великолепие. Мой мир сузился до границ чёрной шкатулки, в которой, судя по её размерам, может храниться обручальное кольцо, разум бога… или ключ к моей свободе.

Я слизываю капельки пота с губ. Всё поле моего зрения занимает паутина диаграмм квантового протокола. В голове звучат нескончаемый шёпот и бормотание гоголов-математиков «Перхонен». Чтобы помочь моим слишком уж человеческим органам чувств и мозгу, они сводят задачу к необходимости открыть японскую шкатулку-головоломку, выполненную в технике йосеги^[3]. Квантовые протоколы фиксируют искривления и желобки в мозаике, болевые точки древесины, напоминающие напряжённые мускулы, движущиеся секции, похожие на слабые улыбки. И я должен отыскать единственно верную последовательность, открывающую шкатулку.

Кроме того, нельзя открывать шкатулку слишком быстро: деревянные детали связаны с бесчисленным множеством кубитов, каждый из которых одновременно является нулём и единицей, а движения представляют собой операции квантовой логики, выполняемые комплектом лазеров и интерферометров, вмонтированных гоголами в крылья корабля. Всё это равносильно процессу, который в древности называли квантовой томографией: попытка выяснить, как Ларец реагирует на зонды, внедрённые нами со всей осторожностью, словно отмычки в замок. Я чувствую себя так, будто жонглирую восьмигранными кубиками Рубика и одновременно пытаюсь их собрать.

И каждый раз, когда один из них падает, Бог убивает миллиард котят.

Гоголы выделяют часть диаграммы, и в паутине появляются красные нити. Я сразу же замечаю связь между двумя участками. Если повернуть это сюда, применить вентиль Адамара и преобразовать…

Воображаемое дерево скрипит и потрескивает под моими пальцами.

– Сезам, – шепчу я.

Дратдор, один из старейшин зоку^[4], всегда любил поговорить, так что мне не составило труда получить от него описание Ларца (не упоминая, конечно, о том, что я украл его у зоку двадцать лет назад).

«Представь себе камеру, – сказал он. – И посади туда кота. А вместе с ним установи механизм убийства: к примеру, пузырёк с цианидом, соединённый с молоточком, и одиночный атом радиоактивного элемента. В течение следующего часа атом либо распадётся – либо нет, либо вызовет удар молотка – либо нет. В таком случае кот в камере будет либо жив, либо мёртв. Квантовая механика утверждает, что в камере нет никакого кота, только образ, объединяющий живого и мёртвого котов. Но мы не узнаем этого, пока не откроем камеру. А это приведёт к тому, что система останется в одном из двух возможных состояний. В этом и заключается мысленный эксперимент Шредингера».

На самом деле всё совсем не так. Кот представляет собой макроскопическую систему, и чтобы его убить или оставить в живых, нет никакой необходимости во вмешательстве таинственного наблюдателя: переход в какое-либо макросостояние происходит вследствие взаимодействия с остальной частью Вселенной, этот феномен получил название декогеренции. Однако в микроскопическом мире – для кубитов, квантово-механических эквивалентов нулей и единиц – кот Шредингера вполне реален.

В Ларце заключены триллионы воображаемых котов. Живой кот содержит закодированную информацию. Возможно, даже настоящий мыслящий разум. Кубиты Ларца остаются в состоянии неопределённости между небытиём и существованием. Заключённый внутри разум ничего не замечает, последовательность квантовых вентилей позволяет ему продолжать мыслить, чувствовать или дремать. Пока он остаётся внутри, всё хорошо. Но как только он попытается выбраться наружу, при любом взаимодействии с окружающим миром на него тоннами кирпичей обрушится вся Вселенная, и разум будет уничтожен. Плохой котёнок – мёртвый котенок.

– И что же вы спрятали в таком Ларце? – спросил я у Дратдора.

– Нечто очень и очень опасное, – ответил он.

Сектор Ларца на кубитовой схеме, созданной нами за прошедшую неделю, освещается, словно вечерний город. Это ощущение мне знакомо: так всегда бывает, когда обнаруживаешь изъян в запирающем механизме или системе безопасности, или возможного соучастника. Я в нетерпении закрываю глаза и воспроизвожу последовательность движений. Деревянные панели скользят под моими пальцами. Гоголы радостно поют, получив импульсы оргазмического наслаждения от вычисления спектральной последовательности операторов гильбертова пространства. Освещённое пятно на схеме увеличивается. Крышка едва заметно сдвигается…

И захлопывается. Ещё одна ячейка памяти утеряна безвозвратно. Паутина протоколов сворачивается в узел. Последующие измерения свидетельствуют о смерти. Я разрушил ещё один сегмент содержимого Ларца.

Я бормочу ругательство и швыряю проклятую шкатулку через всю каюту. Ку-щупальца обрываются и рассеиваются. Ларец ударяется о звёздный поток на стене и начинает вращаться.

Слова, уже несколько дней звенящие в моей голове, раздаются снова.

Я не Жан ле Фламбер^[5].

Маленькая белая бабочка ловко опускается на Ларец и, трепеща крылышками, останавливает вращение.

– Прежде чем ты что-нибудь сломаешь, я хотела бы напомнить, что это была целиком твоя идея, – слышится рассудительный женский голос корабля.

Она права, это была моя идея. Или, вернее, идея моего прежнего я. Настоящего Жана ле Фламбера, легендарного вора и взломщика разумов, отличного во всех отношениях парня. Который не оставил мне ничего, кроме нескольких обрывочных воспоминаний, старых врагов, тюремного заключения… и того, что находится в Ларце.

– Туше, – признаю я.

– Жан, прошло уже три дня. Может, стоит оставить его ненадолго в покое?

– У меня нет времени. Ты сама сказала, что содержимое декогерирует.

Усталость жжёт глаза, словно горячий песок. Лишнее напоминание о том, что, несмотря на обстоятельства, я ещё не свободен. Капитан «Перхонен» Миели упрямо отказывается предоставить мне доступ к корневой системе моего изготовленного Соборностью тела и ограничивает меня базовыми человеческими параметрами. Она не верит, что все мои предыдущие попытки прервать навязанное мне сотрудничество были обусловлены обычным недопониманием и что я твёрдо намерен уплатить долг чести ей и её труднодостижимому нанимателю из Соборности.

Но я не могу сдаться. При первом обследовании Ларца «Перхонен» пришла к выводу о недолговечности заключённой в нём квантовой информации. В течение нескольких дней все котята помрут от старости.

– Да, это довольно необычно для устройств зоку, – произносит «Перхонен». – Если только проектировщик не установил лимит времени намеренно. Как в игре.

– Ты сама сказала, что это устройство зоку. Так чего же от него ожидать?

В мире существует великое множество различных зоку, но все они буквально одержимы играми. Хотя этого порока не лишены и представители Соборности. Одно только воспоминание о Тюрьме «Дилемма» и её убийственных играх вызывает у меня дрожь, не говоря уже о её постоянном кошмаре – Абсолютном Предателе – непобедимом противнике, принявшем мой собственный облик, чтобы расправиться со мной. Какую бы работу ни поручила мне покровительница Миели, она не может быть хуже, чем это.

– Я не знаю, чего можно ожидать. Ни ты, ни Миели не говорите мне, что там внутри. И какое отношение всё это имеет к месту нашего следования. Которое, между прочим, мне совсем не по душе.

– Земля не так уж плоха, – отвечаю я.

– Ты был там после Коллапса?

– Не знаю. Но я уверен, что мы должны туда попасть. – Я развожу руками. – Послушай, я всего лишь краду вещи, чтобы заработать на жизнь. Если у тебя имеются сомнения насчёт общего плана, обратись к Миели.

– Только не сейчас, когда она в таком настроении, – отзывается корабль. Бабочка-аватар делает круг над моей головой. – Но, может быть, тебе стоит с ней поговорить. Об общем плане.

Миели действительно ведёт себя странно. Её и в лучшие времена нельзя было назвать душой компании, а в эти долгие недели путешествия от Марса к Земле она стала ещё более замкнутой и основную часть времени проводит в медитациях в пассажирском салоне или в рубке пилота.

– Эта идея кажется мне абсолютно неприемлемой, – отвечаю я. Обычно я последний, с кем она хочет говорить.

О чём это толкует корабль?

– Возможно, тебя ожидает сюрприз.

– Ладно, поговорю. Сразу после того, как открою эту штуку.

Я хмуро смотрю на Ларец. Бабочка-аватар усаживается мне на нос, и я отчаянно моргаю, пока наконец не решаюсь смахнуть её рукой.

– Сдаётся мне, ты пытаешься от чего-то отвлечься, – заявляет корабль. – И, похоже, не хочешь признаваться мне в этом.

– Ничего подобного. Я как открытая книга. – Я вздыхаю. – Неужели тебе больше нечем заняться? Психотерапевтических роботов изобрели уже четыре сотни лет назад.

– А ты уверен, что не разговариваешь с одним из них? – Бабочка-аватар рассыпается пузырьками ку-точек, оставляя после себя лёгкий запах озона. – Тебе надо немного поспать, Жан.

Я прикасаюсь к Ларцу, ощущаю твёрдое тёплое дерево и снова раскручиваю его в воздухе, пока грани не сливаются в одно расплывчатое пятно. Движение нагоняет дремоту. «Перхонен» права. Думать об этом легче, чем о Марсе, дворце и богине. А как только я закрываю глаза, все они тотчас возвращаются.

Дворец памяти на Марсе мог быть моим, со всеми его залами, восковыми и бронзовыми статуями, драгоценностями и камнями зоку, украденными у алмазных разумов и богов. Теперь всё это, вся моя жизнь пропала, всё поглощено архонтами, превратившими замок в тюрьму. Единственное, что мне осталось, – это Ларец и сопутствующие ему воспоминания.

Я мог протянуть руку и всё вернуть, но не сделал этого. Почему?

Я не Жан ле Фламбер.

Я мысленно прохожу по мраморно-золотым коридорам и через открытые двери заглядываю в комнаты украденных воспоминаний.

Здесь время, когда я не хотел быть Жаном ле Фламбером. Я жил на Марсе, в городе забвения под названием Ублиетт^[6]. Я создал себе новое лицо. Я построил новую жизнь. Я встретил женщину по имени Раймонда. Я спрятал все свои тайны даже от себя самого.

Здесь происходит Вспышка – исключительное явление в технике и пространстве-времени. Яркий взрыв в марсианской ночи, умирающий Юпитер осыпает жителей Ублиетта квантовыми грёзами.

Здесь находится зал, названный Переходом между Рождением и Смертью, – построенное мною здание, напоминающее бессмертным о конце всего.

Здесь живёт возлюбленный одного архитектора, чьи воспоминания я… меня вдохновляли. Он поражён Вспышкой. В его разуме я видел пламя богов. И захотел им завладеть.

Здесь марсианские зоку. После Протокольной войны они принесли с собой Ларец. Внутри заключён гогол Основателя Соборности, одного из правителей Внутренней Системы. Пленённый бог.

Здесь живёт женщина по имени Джилбертина – ещё один предмет моего желания, хотя мне и не следовало её желать. В её памяти я и спрятал Ларец. Я носил лицо, полное холодной решимости, которое теперь кажется мне совершенно чужим. «Стать Прометеем», – что-то вроде этого сказал ей прежний я. И именно этого хочет от меня богиня с улыбкой змеи, которой служит Миели.

Здесь женщина Сюэсюэ из парка роботов, бывшая на Земле загрузчиком. До Коллапса, до возникновения Соборности, она превращала детей в бессмертных программируемых рабов.

Потому меня и влечёт к колыбели человечества: я ощущаю важность этих воспоминаний и чувствую, будто есть нечто, что я должен отыскать в мире призраков.

И ещё есть запертая дверь.

Я открываю глаза. Ларец всё ещё вращается. Я отвлёкся. Ответы находятся на Земле и в запертой комнате у меня в голове.

Что бы в этом случае сделал Жан ле Фламбер?

Я беру Ларец и напеваю несколько нот из произведения, исполняемого Стэном Гетцем. В изогнутой поверхности одной из стен появляется овальное отверстие. Бо́льшая часть корабля изготовлена из оортианского интеллектуального коралла, восприимчивого к музыке. У меня было достаточно времени, чтобы разобраться, как с ним управляется Миели. Корабль, безусловно, знает, что я делаю, но меня радует хотя бы ничтожная степень секретности, которую обеспечивает наличие тайника.

Я помещаю внутрь Ларец, а затем проверяю остальное содержимое. Парочка камней зоку – мелкие тёмные янтарные овалы размером с перепелиное яйцо – украденных на Марсе, когда сыщик Исидор Ботреле и я присутствовали на вечеринке у его подружки Пиксил. Здесь же её меч из Царства, захваченный мной после поединка с моим прежним я, которого звали Жан ле Руа.

Не так уж много, но это только начало.

Я кладу камень зоку в карман на удачу, запираю остальные мои жалкие сокровища и отправляюсь на поиски Миели.

Миели в центральной каюте корабля возносит молитву Человеку Тьмы. Сначала пение звучит неуверенно, но постепенно её голос крепнет, заставляя двигаться изваяния в нишах и придавая их лицам сходство с гримасой бога бездны. Этой песне научила её бабушка Брихейн, и исполнять её можно только в самых мрачных местах и в самых опасных путешествиях. Но по мере того как Миели погружается в медитацию, статуи становятся её отражениями, и вот уже со стен на неё смотрит множество Миели с лицами цвета грязноватого кометного льда.

Она замолкает, глядя на них. Парящие в воздухе круглые свечи с пламенем в форме сердечек, слабый аромат корицы, песня – всё это не имеет значения. По спине ползёт холодок.

Ей надо заняться делами. Приготовить прикрытие для высадки на Землю. Просмотреть базу данных Соборности о колыбели человечества и том месте, которое её предки, оортианцы, покинули много веков назад. А вместо этого Миели вздыхает, располагается в удобном кресле у оси нулевой гравитации, возле шаровидных бонсаев, и фабрикует себе колбу с лакричным чаем.

Миели обхватывает руками тёплый шероховатый коралл сосуда. Песенка, вызвавшая его появление, пришла к ней внезапно: всего несколько нот, выучить которые мог бы любой ребёнок. Миели продолжает её напевать, делая первый глоток. Приторный вкус лакрицы и горечь. Она забыла, каким скверным может быть этот напиток. Но вместе с ним приходит воспоминание: утро в кото^[7], ставни открыты, и внутрь заглянуло Маленькое Солнце, мгновенно превратив тысячи шрамов и трещин ледяного неба в яркие штрихи; бабушка вкладывает ей в руки кружку и целует своими морщинистыми губами, её сухой сладкий запах смешивается с запахом чая; водооткачивающие деревья раскрываются, маленькие ананси^[8] ловят утреннее тепло в свою алмазную паутину…

Но даже это воспоминание больше не принадлежит ей. Теперь им владеет её госпожа, Пеллегрини.

Это ничем не отличается от всего остального, что она уже отдала. Свою плоть, трансформированную в контейнер для синтеза и смерти. Свой разум, усовершенствованный метамозгом, который побеждает страх, вычисляет намерения противников до того, как они что-то задумают, превращает окружающий мир в сетку векторов, сил и вероятностей. И всё это ради Сюдян^[9]. Так почему же последнее, от чего она отказалась, – от своей уникальности, предоставив богине право копировать её и создавать гоголов, считающих себя Миели, дочерью Карху^[10], – кажется ей таким драгоценным?

Возможно, потому, что она сделала это не ради Сюдян, а ради вора.

Миели отметает гнев, всегда возникающий при мысли о его лице, ставшем таким знакомым за последние несколько месяцев: яркие глаза под тяжёлыми веками, лёгкая усмешка, высокие брови, словно прорисованные тонким карандашом. Какое-то мгновение она почти тоскует по биотической связи, которой повелительница соединяла их, чтобы дать Миели возможность чувствовать всё, что ощущает вор. Благодаря этой связи ей легче было его понимать.

На Марсе он заставил её петь. Как и всё остальное, это было уловкой, но посредством биотической связи она чувствовала, как он радуется её пению. Миели уже стала забывать, как это бывает.

И ещё вопрос чести. Она не могла оставить его умирать в очередной тюрьме, когда Пеллегрини решила бросить его, словно сломанный инструмент. Как она могла поступить иначе? Миели дотрагивается до драгоценной цепочки, обвивающей ногу. Прекрасные камни, нанизанные один за другим, – безоговорочный выбор.

Она выпускает из рук цепочку и продолжает неторопливо молиться. Отблески свечей пляшут на лицах статуй, и они становятся похожими на Сюдян. Широкий рот, высокие скулы, надменная улыбка.

– Интересно, почему ты никогда не обращаешься с молитвами ко мне? – спрашивает Пеллегрини. – Все боги ужасно старомодны. Меметический шум в головах обезьянок. Тебе следовало бы помолиться мне.

Перед Миели стоит богиня – тень, отбрасываемая парящими в невесомости свечами. Как и всегда, она держится так, словно на неё действует нормальная сила тяжести: руки сложены на груди, красновато-каштановые волосы свободно струятся по плечам, которые оставляет открытыми светлое летнее платье.

– Я служу и повинуюсь, – отвечает Миели, – но молитвы – моё личное дело.

– Как хочешь. Я нежадная. В любом случае, значение молитв слишком переоценивают. – Она сопровождает свои слова взмахом руки с ярко-красными ногтями. – Можешь оставить их себе. У меня есть твоё тело, твоя преданность и твой разум. Не забывай, ты мне обещала.

Миели склоняет голову.

– Я ничего не забыла. Всё, что пожелаете, будет вашим.

– А кто сказал, что я уже не воспользовалась всем этим?

У Миели пересыхает во рту, а внутренности сковывает холод. Но Пеллегрини смеётся, её голос звенит, словно стекло.

– Нет, нет. Ещё нет. – Она вздыхает. – Ты такая забавная, моя милая. Но, к несчастью, у нас нет времени на веселье. По правде говоря, сейчас мне как раз требуется твое тело, а не душа. Мне надо поговорить с моим Жаном. В силу некоторых обстоятельств мои другие сущности кое-что затеяли. Вы должны быть наготове.

Пеллегрини входит в тело Миели. Это похоже на погружение в леденящую воду. А затем каюта, огоньки свечей и богиня – всё исчезает, и Миели оказывается в спаймскейпе, словно призрак в запутанной паутине Магистрали.