Джон Гришэм
Пора убивать

Наконец Люсьен раскрыл рот, для того чтобы предложить Джейку сначала виски, затем – вина, а после него – пива. Джейк на все отвечал отказом. Карла была против спиртного, и Люсьен это знал.

– Поздравляю.

– С чем? – удивленно спросил Джейк.

– С делом Хейли.

– И с чем же тут поздравлять?

– У меня никогда не было такого большого дела, а уж я-то знаю, что говорю.

– В каком смысле большого?

– Известность, популярность – вот название игры для настоящего юриста, Джейк. Если о тебе не знают, ты умрешь от голода. Когда люди попадают в переплет, они идут к юристу, но выбирают того, о котором хоть что-то слышали. Ты должен уметь подать себя публике, если уж ты называешь себя уличным юристом. Конечно, если ты работаешь на солидную корпорацию или страховую компанию, это – совсем другое дело: отсиживая задницу, сдирать с клиента по сотне долларов в час, и так десять часов в день, доить какого-нибудь беднягу и…

– Люсьен, – негромко перебил его Джейк, – мы уже столько раз об этом говорили. Не лучше ли вспомнить о деле Хейли?

– Согласен-согласен. Готов поспорить, что Нуз откажется сменить место проведения процесса.

– А кто сказал, что я потребую этого?

– Ты будешь последним дураком, если поступишь иначе.

– Почему?

– Примитивнейшая статистика! Наш округ на двадцать шесть процентов черный. А любой другой будет черным по крайней мере на тридцать. Ван-Бюрен – на сорок процентов. Это значит: больше черных присяжных, потенциальных присяжных. Так что если тебе удастся перевод дела, ты обеспечишь себе более благоприятную атмосферу в совещательной комнате. Если же дело будет слушаться здесь, ты рискуешь тем, что все жюри окажется белым. Поверь, таких случаев было здесь немало. У нас достаточно присутствия в жюри одного ниггера, чтобы присяжные не пришли к единогласному решению.

– Но тогда назначат новое заседание.

– И все повторится сначала. А после третьего раза они сдадутся. Если жюри не сможет прийти к единому мнению, это будет лишним щелчком по самолюбию Бакли. Но после третьей попытки успокоится и он.

– В таком случае не проще ли прямо сказать Нузу, что я хочу перенести суд в другой округ, чтобы дело рассматривалось иным жюри, более черным?

– Можешь так и сделать, если хочешь, но я бы не стал. Я запел бы старую песню о необходимости привлечь к суду внимание широких кругов общественности, о предвзятом отношении к обвиняемому в родном городе и так далее.

– Но ты же сам говоришь, что Нуз не согласится.

– Конечно, не согласится. Дело слишком уж громкое, а станет еще громче. После вмешательства прессы суд фактически начался. О нем узнали все, и не только в округе Форд. В целом штате ты не найдешь человека, у которого бы на сегодняшний день не сложилось еще убеждения в виновности либо невиновности Хейли. А раз так, то какой смысл переносить суд в другое место?

– Тогда с какой стати мне требовать этого?

– Чтобы, когда этого беднягу признают виновным, иметь возможность подать обоснованную апелляцию. Ты сможешь утверждать, что суд был несправедливым потому, что не сменили место его проведения.

– Спасибо, что не дал совсем упасть духом. Каковы, интересно, шансы на то, что слушание все же перенесут в другой район, ну, скажем, куда-нибудь в дельту?

– Выбрось это из головы. Ты можешь потребовать переноса в другое место, но настаивать на каком-то конкретном месте у тебя права нет.

Этого Джейк не знал. Во время своих визитов к Люсьену он всегда узнавал нечто новое. Понимающе кивая, он не отрываясь смотрел на сидящего рядом пожилого мужчину с длинной седой бородой. Ни разу еще ему не удалось поставить Люсьена в тупик каким-нибудь вопросом из области уголовного права.

– Салли! – заорал вдруг Люсьен, резким движением руки посылая кубики льда из стакана в кусты.

– Кто такая Салли?

– Моя прислуга, – ответил он как раз в тот момент, когда на пороге появилась высокая и привлекательная негритянка и улыбнулась Джейку.

– Да, Люсьен?

– Мой стакан пуст.

Скользящей походкой она подошла, чтобы взять у него стакан. Ей не было еще и тридцати. Безукоризненная фигура, приятное лицо и очень темная кожа. Джейк попросил себе чаю со льдом.

– Где ты ее нашел? – спросил он, когда негритянка ушла.

Люсьен не отрывал взгляда от крыши здания суда.

– Где ты ее нашел?

– Не знаю.

– Сколько ей лет?

Люсьен не раскрыл рта.

– Она и живет здесь?

Никакого ответа.

– Сколько ты ей платишь?

– Неужели и это тебя касается? Уж побольше, чем ты платишь Этель. К тому же она еще и сиделка, чтоб ты знал.

«Ну еще бы», – ухмыльнувшись, подумал Джейк.

– Держу пари, забот ей хватает.

– Это не твои проблемы.

– Как я понимаю, ты не в восторге от моих шансов на оправдательный приговор.

На мгновение Люсьен задумался. Грациозная прислуга (или сиделка) вернулась с виски и чаем.

– В общем-то, нет. Это будет весьма непросто.

– Почему?

– Все выглядит как умышленное, хорошо спланированное убийство. У меня, во всяком случае, такая информация. Я не прав?

– Прав.

– Уверен, ты будешь настаивать на том, что он действовал в состоянии помешательства.

– Не знаю.

– Ты должен будешь это сделать, – строго поучал его Люсьен. – Я не вижу другого выхода. Не можешь же ты заявить, будто все это вышло случайно. Не скажешь же ты, что он пристрелил двух этих парней, закованных в наручники и безоружных, в целях самозащиты. Или скажешь?

– Нет.

– И не станешь организовывать ему алиби, чтобы объявить на суде: твой подзащитный в это время находился у себя дома, был с семьей?

– Конечно, нет.

– Что же тогда тебе остается? Ты должен будешь сказать, что он рехнулся!

– Но, Люсьен, на самом-то деле он нормален, и я не представляю, как можно найти какого-нибудь заумного психиатра, который признал бы, что в момент совершения преступления Хейли был не в себе. Ведь он предусмотрел абсолютно все, каждую деталь.

Люсьен улыбнулся, сделал большой глоток.

– Вот поэтому ты и попал в беду, мой мальчик.

Джейк поставил свой стакан с ледяным чаем на стол, качнулся в кресле. Люсьен наслаждался моментом.

– Вот поэтому ты и попал в беду, – повторил он.

– Что ты можешь сказать о присяжных? Ты и сам знаешь, что они будут сочувствовать.

– Именно поэтому тебе и следует настаивать на его невменяемости. Ты должен дать жюри возможность выхода. Ты должен показать им, каким образом обвиняемого можно признать невиновным, если им этого вдруг захочется. Если они и на самом деле окажутся преисполненными сочувствия, если вознамерятся оправдать Хейли, тебе совершенно необходимо избрать такую линию защиты, которую смогли бы использовать и они. И абсолютно не важно, верят они в его помешательство или нет. В совещательной комнате это не имеет никакого значения. Зато необходимо, чтобы у жюри был законный повод для оправдательного приговора, если опять же они захотят оправдать Хейли.

– А они захотят?

– Кое-кто – безусловно, однако Бакли выстроит очень мощное обвинение в предумышленном убийстве. Как прокурор он очень силен. Все сочувствие присяжных улетучится. Когда Бакли закончит свою речь, Хейли превратится в еще одного ниггера, преданного суду за убийство белого человека. – Люсьен покачал стакан, кубики льда зазвенели. Глядя на коричневую жидкость, он продолжил: – А ведь еще есть заместитель шерифа. Нападение на офицера с попыткой убийства влечет за собой пожизненное заключение без права на амнистию. Попробуй-ка справиться хотя бы с этим.

– Здесь не было никакого намерения.

– Замечательно! Это прозвучит чертовски убедительно, когда бедняга проковыляет на свидетельское место, чтобы показать присяжным свою культю.

– Культю?

– Да. Культю. Вчера вечером ему ампутировали ногу.

– Луни!

– Да, тому самому, в которого стрелял мистер Хейли.

– А я думал, с ним все в порядке.

– Он в полном порядке. Только без ноги.

– Как ты узнал об этом?

– У меня свои источники.

Поднявшись из кресла, Джейк подошел к краю крыльца, оперся на столбик. Его охватила слабость. Уверенность в себе куда-то исчезла, опять ее отнял у него Люсьен. У Люсьена была дьявольская способность отыскивать слабые места и ошибки в каждом деле Джейка. Для него это было чем-то вроде спорта, и, как правило, он не ошибался.

– Послушай, Джейк, я вовсе не хотел, чтобы мои слова прозвучали так безнадежно. Дело можно выиграть – это будет трудное и рискованное предприятие, но это возможно. Ты в состоянии вывести подопечного из зала суда, и ты должен верить в это. Только не слишком задирайся. На сегодняшний день ты сказал газетчикам достаточно. Остынь и принимайся за работу.

Люсьен выбрался из кресла, чтобы, подойдя к ступенькам, смачно плюнуть в кусты.

– Никогда не забывай о том, что мистер Хейли виновен, виновен с ног до головы. Подавляющая часть обвиняемых в уголовных преступлениях виновны, но Хейли виновен особенно. Он принялся вершить правосудие собственными руками и убил двух человек, обдумав их убийство самым тщательным образом. Но такого правосудия наши законы не признают. Это дело ты можешь выиграть, и если ты его выиграешь, то справедливость восторжествует. Однако если ты проиграешь, справедливость все равно восторжествует. Немного оно странное, это твое дело, а? Жаль, что веду его не я.

– Ты серьезно?

– Конечно, серьезно. Такое дело – мечта адвоката. Выиграй его – и слава тебе обеспечена. Ты станешь здесь первым среди юристов. Ты станешь богатым.

– Мне понадобится твоя помощь.

– Можешь рассчитывать на нее. Нужно же и мне что-то делать.

После ужина, уложив Ханну спать, Джейк рассказал Карле о звонках в его офис. Как-то во время одного из судебных заседаний, где Джейк выступал адвокатом по делу об убийстве, в доме тоже раздался странный звонок. Но не было никаких угроз, только чьи-то стоны и прерывистое дыхание. На этот раз все было по-другому. Неизвестный называл их имена и обещал отомстить, если Карла Ли оправдают.

– Ты волнуешься? – спросила его Карла.

– Не очень. Скорее всего, это какие-нибудь мальчишки или кто-то из дружков Кобба. А ты напугана?

– Было бы лучше, если бы они нам не звонили.

– Такие звонки раздаются у каждого. Оззи получает их сотнями. Буллард, Чайлдерс – да кто угодно. Меня они не волнуют.

– А если все это вдруг станет более серьезным?

– Карла, я ни за что на свете не соглашусь подвергнуть свою семью опасности. Никакое дело не стоит этого. Как только мне покажется, что угрозы серьезны, я выйду из игры. Обещаю тебе.

На Карлу слова мужа особого впечатления не произвели.

Лестер отсчитал девять стодолларовых банкнот и артистическим жестом выложил их на стол перед Джейком.

– Здесь только девятьсот, – заметил Джейк. – Мы договаривались о тысяче.

– Гвен должна на что-то покупать продукты.

– А может, тебе просто захотелось выпить чуть-чуть виски?

– Брось, Джейк, ты же знаешь, я не стану воровать у родного брата.

– Ладно-ладно. Когда же Гвен отправится в банк за остальной суммой?

– Прямо от тебя я иду к ее банкиру. Эткавэйдж, если не ошибаюсь.

– Да, Стэн Эткавэйдж из «Секьюрити бэнк», это по соседству. Мой старый приятель. Он же предоставлял ссуду Карлу Ли под залог земли и в твоем деле. Доверенность у тебя с собой?

– В кармане. Сколько, интересно, он может нам дать?

– Представления не имею. Пойдешь и узнаешь.

Лестер вышел, а через десять минут Джейку позвонил Стэн.

– Слушай, Джейк, я не могу предоставить ссуду этим людям. Что, если его признают виновным, – не обижайся, я знаю, что ты отличный адвокат, – помнишь мой развод? Но как он будет расплачиваться, сидя в камере в ожидании исполнения приговора?

– Спасибо за комплимент, Стэн. Если он не расплачивается с тобой, его десять акров земли переходят к тебе, ведь так?

– Так, плюс еще его хибара. Десять акров кривых деревьев, кустарника и старая развалюха. Как раз то, о чем мечтает моя жена. Брось, Джейк!

– У него славный домик, почти полностью оплаченный.

– Это хибара, настоящая хибара. Она ничего не стоит, Джейк. Она не нужна банку.

– Но ведь раньше ты ссужал под нее деньги.

– Раньше Хейли не сидел в тюрьме, там был его брат, ты и сам это помнишь. Раньше он работал на фабрике, и работа у него была не такая уж плохая. Теперь же его ждет Парчмэн.

– Стэн, спасибо тебе за моральную поддержку.

– Джейк, я как никто другой верю в твои адвокатские способности, но только не могу ссужать под эту веру деньги. Если кто-то его может спасти, то только ты. И я надеюсь, ты сделаешь это. Но дать ему ссуду – нет. Бухгалтеры-аудиторы разорвут меня на части.

Лестер попробовал обратиться в «Пиплз бэнк» и в «Форд нэшнл» – результат везде был один. Все надеялись, что его брат будет оправдан, но вдруг выйдет иначе?

Великолепно, думал Джейк. Девятьсот долларов в качестве гонорара по делу об умышленном убийстве.

Глава 11

Клод не видел для своего заведения никакой нужды в отпечатанном меню. Много лет назад, когда он только открыл кафе, заказать в типографии меню было ему не по средствам, а теперь он не испытывал в нем ни малейшей необходимости, поскольку подавляющее большинство посетителей и так знали, что тут подают. К завтраку не готовилось ничего, кроме риса и тостов, хотя цены каждый день были не теми, что вчера. По пятницам на обед подавали жареное плечо поросенка и ребрышки – и это было известно каждому. В течение недели среди посетителей редко встречался белый, а вот каждую пятницу в полдень половина мест за столиками была занята именно белыми. Теперь-то Клод знал, что они любят жаренное на углях мясо не меньше негров, вот только готовить его не умеют.

Джейк и Стэн Эткавэйдж отыскали небольшой столик поблизости от кухни. Клод лично принес им тарелки с ребрышками и нашинкованную капусту. Чуть склонившись к плечу Джейка, он негромко проговорил:

– Желаю удачи. Надеюсь, ты вытащишь его.

– Спасибо, Клод. Рассчитываю увидеть тебя в составе жюри.

Клод засмеялся.

– А могу я напроситься в него?

Джейк приступил к еде, лишний раз упрекнув Эткавэйджа в нежелании предоставить Хейли ссуду. Банкир был непоколебим, но все-таки предложил ссудить Хейли пять тысяч долларов, если Джейк согласится быть его поручителем. Джейк объяснил, что это выглядело бы неэтично.

На тротуаре у входа начала образовываться очередь, нетерпеливые и проголодавшиеся люди заглядывали внутрь сквозь стекла окон, на которых краской было написано название заведения. Клод умудрялся находиться в нескольких местах сразу, принимая заказы, отдавая приказания персоналу, стоя у плиты, подсчитывая деньги, крича что-то, ругаясь, приветствуя новых посетителей и вежливо прося побыстрее освобождать места тех, кто уже закончил свою трапезу. По пятницам, после того как заказанное ставилось перед клиентом, ему отпускалось на его поглощение ровно двадцать минут, по истечении которых Клод просил, а иногда и требовал оплаты счета и освобождения столика для того, чтобы обслужить как можно больше народу и, соответственно, как можно больше заработать.

– Прекратите болтать и ешьте! – орал он в таких случаях.

– Но у меня еще десять минут, Клод!

– Семь!

По средам он подавал на обед рыбу, жареную зубатку, и давал посетителю целых тридцать минут – из-за костей. По средам белое население обходило ресторанчик Клода стороной, и он знал почему. Из-за соуса, приготовляемого по старинному рецепту, секрет которого передала Клоду его бабка. Соус был густым и жирным и, попав в нежный желудок белого человека, начинал вытворять там такое… Негров же он не отпугивал нисколько, наоборот, каждую среду казалось, что сюда их привозят целыми грузовиками.

Возле кассы сидели двое приезжих, они с благоговейным ужасом следили за тем, как Клод дирижирует рестораном. Скорее всего, репортеры, подумал Джейк. Всякий раз, когда Клод приближался к ним или хотя бы бросал на них взгляд, оба тотчас же с озабоченным видом принимались рассматривать стол. Каждому было ясно, что они с севера, что ни тому, ни другому не приходилось еще пробовать свиных ребрышек. Они попытались было заказать какие-то салаты и холодные закуски, но Клод быстро поставил обоих на место, предложив либо удовлетвориться тем, что есть, либо освободить столик. Повернувшись к ним спиной, он во всеуслышание объявил, что два пришлых простака захотели, видите ли, салатов.

– Вот вам ваш обед. Поторопитесь управиться с ним, – сурово сказал он им, ставя тарелки на стол.

– И никаких ножей для мяса? – кисло спросил один.

Клод только поднял к потолку глаза и направился прочь, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос.

Но тут один из них заметил Джейка и после нескольких минут разглядывания все же решился подойти к его столику.

– Это вы Джейк Брайгенс, адвокат мистера Хейли?

– Ну я. А вы кто такой?

– Роджер Маккитрик, корреспондент «Нью-Йорк таймс».

– Рад познакомиться. – Джейк улыбнулся, голос его сразу потеплел.

– Я освещаю дело Хейли, и мне хотелось бы как-нибудь поговорить с вами. Собственно, чем быстрее, тем лучше.

– Хорошо. Я не очень-то занят после обеда. Сегодня у нас пятница.

– Если можно, чуть позже.

– Скажем, в четыре?

– Отлично. – Маккитрик заметил, что из кухни в зал вышел Клод. – Встретимся в четыре.

– Так, парень! – заорал на него Клод. – Время твое вышло. Плати и можешь быть свободен.

Джейк и Эткавэйдж покончили с едой через пятнадцать минут и сидели, дожидаясь потока брани со стороны Клода. Они облизывали пальцы, вытирали губы и щеки и обменивались замечаниями относительно нежности свиных ребрышек.

– Этот процесс сделает тебя знаменитостью, не так ли? – поинтересовался Эткавэйдж.

– Надеюсь. Заработаю я на нем, во всяком случае, немного.

– В самом деле, Джейк, ведь он поможет в твоей практике?

– Если я выиграю дело, то клиентов у меня будет больше, чем я смогу обслужить. Конечно, поможет. Тогда я смогу выбирать дела сам, смогу выбирать себе клиентов.

– А что это будет значить в финансовом плане?

– Не имею представления. Сейчас нельзя еще сказать, кого или что именно сможет привлечь моя возможная известность. Просто у меня будет больше дел, из которых что-то можно выбрать, значит, и денег должно быть больше. Я смогу не думать о том, что перерабатываю.

– Само собой, об этом тебе не придется беспокоиться.

– Видишь ли, Стэн, не такие уж мы, юристы, и богачи. Теперь этот диплом уже не то, что раньше, – уж слишком много нас стало. Четырнадцать человек в таком маленьком городке, как наш. Даже здесь, в Клэнтоне, конкуренция достаточно сильна – хороших дел мало, а юристов много. В больших же городах еще хуже, и все большее число выпускников юридических колледжей не могут найти себе работу. Ко мне в год приходит человек десять в поисках места. Крупная фирма в Мемфисе несколько месяцев назад уволила группу юристов – ты когда-нибудь о таком слышал? Как на какой-то фабричке. Их просто выставили за дверь. Думаю, им не осталось ничего иного, как только идти на биржу вместе с безработными и стоять там в очереди за каким-нибудь бульдозеристом. Теперь дошла очередь до юристов – не секретарши, не водители грузовиков, а юристы!

– Прости меня за неудачный вопрос.

– Как я могу не думать о том, что слишком перерабатываю? Это дает мне четыре тысячи в месяц, а ведь я практикую один. В общей сложности это пятьдесят тысяч в год, и мне редко удается что-либо отложить. Несколько месяцев все идет более или менее ровно, потом поток клиентов редеет. Каждый месяц все по-разному. Я даже не решаюсь прикинуть, сколько заработаю в следующем месяце. Поэтому дело Хейли так для меня важно. Другого такого никогда не будет. Это вершина. Я могу до конца жизни работать, и никогда больше репортер из «Нью-Йорк таймс» не оторвет меня от обеда, чтобы договориться об интервью. Если я выиграю это дело, я стану самым известным юристом в штате. Вот тогда-то я смогу забыть о переработках.

– А если ты проиграешь?

На мгновение Джейк замолчал, оглядывая зал в поисках Клода.

– Известность появится вне зависимости от исхода дела. Выиграю я или проиграю, процесс пойдет на пользу моей практике. Но проиграть будет очень обидно. Каждый юрист округа втайне надеется, что у меня ничего не выгорит. Всем хочется, чтобы Хейли осудили. Они слишком ревнивы, они боятся, что в случае удачи я уведу у них их клиентуру. Все юристы ужасно ревнивы.

– И ты тоже?

– Конечно. Возьми, к примеру, фирму Салливана. Я презираю в ней каждого, но в какой-то мере я и к ним испытываю ту же ревность. Мне бы хотелось иметь кое-кого из их клиентов, вести некоторые их дела, чувствовать себя так же уверенно, как и они. Они хорошо знают, что в конце каждого месяца их ждет чек на приличную сумму, это им почти гарантировано, а к Рождеству каждому вручают еще и конверт с премией. Они представляют интересы старых, надежных клиентов. Я не отказался бы для разнообразия получать какое-то время такое же удовольствие. Что же касается меня, то я защищаю всяких алкоголиков, убийц, супругов, калечащих друг друга, каких-то страдальцев, у которых нет или почти нет денег. И я никогда не знаю, сколько таких клиентов войдут в мой кабинет через месяц.

– Постой-ка, Джейк, – перебил его Эткавэйдж – Я бы с удовольствием продолжил разговор, но Клод только что посмотрел на часы, а затем перевел свой взгляд на нас. Боюсь, наши двадцать минут уже истекли.

В счете Джейка сумма, подлежащая оплате, была на семьдесят один цент больше, чем у Эткавэйджа, а поскольку их заказы были совершенно одинаковы, у Клода потребовали объяснений.

– Ничего странного, – ответил тот, – ведь у Джейка в тарелке было на одно ребрышко больше.

Маккитрик, выглядевший весьма представительно, оказался к тому же и пунктуальным, дотошным и напористым. В Клэнтоне он появился в среду, чтобы изучить и описать случай, который в настоящее время представлялся каждому как самое громкое убийство в стране. Он уже говорил с Оззи и Моссом, и оба посоветовали ему побеседовать с Джейком. Он общался с Буллардом – сквозь закрытую дверь его кабинета, – и судья рекомендовал ему то же. Он взял интервью у Гвен и Лестера, однако ему не разрешили увидеться с девочкой. Он толковал с постоянными посетителями кафе и чайной, с завсегдатаями расположенных у озера баров Хью и Энн. Имел место и разговор с бывшей женой Уилларда, а вот миссис Кобб отказалась принять репортера: она устала от журналистов. Кто-то из братьев Билли Рэя вызвался дать интервью за вознаграждение, но тут уж отказался Маккитрик. Он съездил на фабрику, чтобы встретиться с коллегами Хейли, он побывал в Смитфилде, чтобы задать несколько вопросов окружному прокурору. Роджер планировал провести в городе еще несколько дней, а потом подъехать на суд.

Родом Маккитрик был из Техаса и сохранил за собой привычку, когда ситуация позволяла, медленно растягивать слова – это производило впечатление на местных, развязывало им языки. Напевность речи выделяла его из абсолютного большинства других представителей средств массовой информации, которые придерживались четкого, выверенного произношения современного американского языка.

– Что это такое? – спросил Маккитрик, указывая на середину стола, за которым сидел Джейк.

– Магнитофон, – последовал ответ Джейка.

Маккитрик поставил свой собственный репортерский магнитофон на стол и посмотрел на Джейка:

– Могу я узнать: для чего он вам?

– Конечно, можете. Это мой кабинет, мое интервью, и если я хочу записать его на пленку, то сделаю это.

– Вы ожидаете каких-либо неприятностей?

– Я стараюсь предупредить их. Очень неприятно, когда твои слова перевирают.

– Это не мое амплуа.

– Тем лучше. Значит, вы не станете возражать против того, чтобы каждый из нас воспользовался своим магнитофоном.

– Вы не доверяете мне, мистер Брайгенс?

– Не доверяю, черт побери. Кстати, меня зовут Джейк.

– Почему вы мне не доверяете?

– Потому что вы репортер, вы из нью-йоркской газеты, вы приехали сюда в поисках сенсации, и, если вы и на самом деле тот, за кого себя выдаете, из-под вашего пера выйдет напичканная фактами статейка, пронизанная морализаторским духом, а все мы будем выглядеть невежественными чурбанами-расистами.

– Вы ошибаетесь. Прежде всего я из Техаса.

– А газета ваша нью-йоркская.

– Сам я считаю себя южанином.

– Давно вы уехали с Юга?

– Около двадцати лет.

Джейк улыбнулся и покачал головой, как бы говоря: это – слишком долгое время.

– И моя газета вовсе не гонится за сенсацией.

– Посмотрим. До суда еще несколько месяцев. У нас будет время ознакомиться с вашими статьями.

– Ну что ж, это справедливо.

Джейк нажал кнопку записи своего магнитофона, то же самое сделал и Маккитрик.

– Может ли Карл Ли рассчитывать на то, что суд округа Форд отнесется к рассмотрению его дела совершенно беспристрастно?

– А почему нет? – спросил Джейк.

– Но ведь он негр. Он убил двух белых мужчин, и судить его будет жюри, состоящее из присяжных-белых.

– То есть вы хотите сказать, что его будет судить горстка расистов?

– Нет, я сказал совершенно иное, а этого у меня и в мыслях не было. Почему вы решили, что я считаю всех вас расистами?

– Потому что вы на самом деле так считаете. Это стало стереотипом, и вы о нем знаете.

Маккитрик пожал плечами и быстро записал что-то в блокноте.

– Так вы ответите на мой вопрос?

– Да. Он может рассчитывать на беспристрастное рассмотрение своего дела в суде округа Форд, если слушание состоится здесь.

– Вы хотите, чтобы оно состоялось здесь?

– Мы попытаемся перенести слушание в другое место.

– Куда именно?

– Выбор не за нами. Его сделает судья.

– Где Хейли раздобыл «М16»?

Джейк усмехнулся и покосился на магнитофон.

– Не знаю.

– Обвинили бы его в совершении преступления, если бы он был белым?

– Он негр, и обвинение ему еще не предъявлено.

– Но если бы он был белым, его обвинили бы?

– Я думаю, да.

– И жюри присяжных согласилось бы с обвинением?

– Не хотите ли сигару? – Из ящика стола Джейк достал «Руа-тан»^[6], снял целлофановую обертку, не спеша прикурил от газовой зажигалки.

– Нет, благодарю вас.

– Нет, будь он белым, присяжные оправдали бы его. Таково мое мнение. Во всяком случае, здесь, в Миссисипи, или в Техасе, или в Вайоминге. Не уверен насчет Нью-Йорка.

– Почему же?

– У вас есть дочь?

– Нет.

– Тогда вам не понять.

– Все же я не теряю надежды. Значит, мистер Хейли судом присяжных будет осужден?

– Скорее всего.

– Выходит, по отношению к черному населению система не так уж и справедлива?

– А вам приходилось говорить с Раймондом Хьюджесом?

– Нет. Кто это?

– На последних выборах он выдвинул себя на должность шерифа, но допустил одну ошибку – не учел того, что его соперником был Оззи Уоллс. Хьюджес – белый, Оззи, само собой, нет. И если я не ошибаюсь, Оззи получил тридцать один процент голосов. Так почему бы вам не обратиться к мистеру Хьюджесу с вопросом о справедливости системы в отношении черных?

– Я имел в виду правоохранительную систему.

– Система везде одна и та же. Кто, по-вашему, сидит за столом присяжных? Те же самые избиратели, которые сделали Оззи Уоллса шерифом.

– Ну хорошо, но если белый может быть оправдан за то же, за что негра, скорее всего, осудят, то не объяснили бы вы, на чем основана ваша уверенность в том, что система одинаково справедлива к обоим?

– А она и не справедлива.

– Боюсь, не совсем понимаю вас.

– Система отражает в себе состояние общества. Она не всегда справедлива, но она и не менее справедлива, чем в Нью-Йорке, Массачусетсе или Калифорнии. Она настолько справедлива, насколько предвзятой и подверженной воздействию эмоций ее делает сам человек.

– И вы думаете, местный суд отнесется к мистеру Хейли также, как и нью-йоркский?

– Я хочу сказать, что в Нью-Йорке расизма столько же, сколько и в Миссисипи. Посмотрите на наши государственные школы: они десегрегированы точно так же, как и любые другие в стране.

– По решению суда.

– Да, но что вы скажете о ваших нью-йоркских судах? В течение многих лет вы, благочестивые лицемеры, показывали на нас пальцем, требуя осуществления десегрегации на деле. Что же, это было сделано, и мир не рухнул. Но в своем благочестии вы без всяких душевных мук забыли о своих собственных школах, о своих соседях, о ляпсусах в избирательном праве, о своих жюри присяжных – поголовно белых, о советах городского управления. Да, мы заблуждались, но мы заплатили за свои ошибки дорогую цену. Зато мы кое-чему научились, и, хотя перемены идут слишком медленно и болезненно, мы все же стараемся. А вы – вы продолжаете тыкать в нас пальцем.

– У меня и в мыслях не было развязывать новую битву за Геттисберг^[7].

– Прошу меня извинить. К какой защите мы прибегнем? В настоящее время я и сам не знаю. Честно говоря, сейчас еще просто слишком рано. Ведь пока даже не предъявлено обви нение.

– Но оно, вне всякого сомнения, будет предъявлено?

– Вне всякого сомнения, нам это пока еще неизвестно. Похоже, что да. Когда вы хотите это опубликовать?

– Наверное, в воскресенье.

– Хотя какая разница. Здесь вашу газету никто не читает. Да, ему будет предъявлено обвинение.

Маккитрик посмотрел на часы, и Джейк выключил свой магнитофон.

– Послушайте, я вовсе не так уж плох, – обратился к нему репортер. – Давайте выпьем как-нибудь пива и покончим со всем этим.

– Не для прессы: я не пью. Но принимаю ваше предложение.

Первая пресвитерианская церковь Клэнтона располагалась через дорогу от Первой объединенной методистской церкви, и обе они находились на расстоянии прямой видимости от гораздо большей Первой баптистской церкви. У баптистов было больше прихожан и денег, зато пресвитерианцы и методисты заканчивали свои воскресные службы раньше. И поэтому, когда баптисты в половине первого подходили к дверям ресторанов, чтобы всей семьей пообедать, им приходилось стоять в очереди и смотреть, как другие медленно наслаждаются едой и приветливо помахивают им руками.

Джейк был абсолютно уверен в том, что баптиста из него никогда бы не вышло. На его взгляд, они были чуточку ограниченны и излишне строги, а потом, они вечно пеклись о воскресной вечерней службе. Джейк же не выносил этой церемонии. Карлу воспитывали в баптистской вере, его самого – как методиста, однако во время их бракосочетания был достигнут компромисс, и оба супруга стали пресвитерианцами. Церковью своей они были довольны, службами ее тоже и пропускали их редко.

В воскресенье они сидели в том же ряду, что и всегда, неподалеку от уснувшей Ханны и ее родителей, и не обращали никакого внимания на проповедь. Джейк представлял, как он стоит в суде лицом к лицу с Бакли, перед двенадцатью порядочными и законопослушными гражданами – присяжными, и за каждым его словом и жестом следит вся страна. При этом он глаз не сводил со священника. Карла мысленно обновляла обстановку столовой, тоже не упуская при этом ни на секунду из виду исполненную достоинства фигуру священника. Время от времени Джейк чувствовал на себе чей-то трепетный взор; к концу службы ему стало ясно, что некоторые из прихожан при виде такой знаменитости, которой он уже стал, едва не впадали в священный ужас. Он также обратил внимание на заметные даже в общей массе молящихся странные лица: они выражали то ли глубокое раскаяние, то ли нетерпение – в полумраке было трудно разобрать. Джейк терялся в догадках до тех пор, пока один человек не обернулся в его сторону. Тогда ему окончательно стало ясно: это репортеры.