Григорий Квитка-Основьяненко
Малороссийская проза (сборник)

Городничиха. Помилуй!.. Не дай безвременно умереть!..

Гаркуша (смотря на нее равнодушно). А была в тебе жалость, сострадание, когда ты меня морила голодом, хотела допрашивать по-своему, чтоб выведать, где собранное мною богатство, чтоб им покорыстоваться? Нет же и к тебе никакого снисхождения. Однако знай, Стешка, что я твоей паскудной жизни ни за копейку не хочу. Пусть эта дрянь тебе останется. А урок тебе дам порядочный. Встань, негодная, подай сюда ключи свои. (Городничиха повиновалась.) Довбня! Возьми хозяина под руку, веди его к кладовым, отоприте замки порядком, и пусть он выдает, что есть лучшее у него. Нам дрязгов не надобно, оставляй им; а бери деньги, вещи… ты слышал, что они хранят все это в закромах между зерновым хлебом. Проси его убедительно, по-нашему, чтобы не медлил и не забывал бы, где что лежит. Иди же, пан городничий, не мешкай; не мешает тебе приговаривать твою привычную поговорку: то-то и есть. Не слушать было Евы своей, не преступать заповедей!.. Ну, а ты, Степанида, угощай нас здесь. Подавай жемчуги, брильянты, вот те, что у жидов отняла. Не должно бы этого делать, отнимать чужое грех; он хоть и жид, но также человек. Я из них сделаю лучшее употребление. (Городничиха между тем отпирает комоды, ящики, вынимает все по требованию Гаркуши и кладет перед ним. Он рассматривает некоторые и хладнокровно рассуждает:) Vanitas vanitatum!^[339] К чему эти драгоценности?.. Ну, теперь деньги, ассигнации. Только смотри, не забрала ли ты у жида фальшивых? Ты что-то недаром заботишься о судьбе его и посылаешь ему подаяния в острог, а меня, христианина, голодом морила. Ну, подавай еще. Неужели это все?

Городничиха. Все до последнего; не знаю, с чем останусь. Хоть присягну, что больше ничего не осталось…

Гаркуша. Какая же ты, голубочка, непамятная! А китайский ларчик где, что с золотою насечкою, в сафьянном футляре? Ты и забыла про него? Я тебе напомню. Он у тебя в постели под головными подушками. Ты всегда его на ночь там прячешь. Достань-ка, достань; не ленись.

Надобно было городничихе вынуть и самые драгоценнейшие вещи свои, и значительную сумму денег, тщательно хранимые ею в заветном ларце!..

Гаркуша (пересмотрев и уложив все по-прежнему). Ну, теперь совсем. Если что и осталось у тебя, так, верно, такая безделица, что даже и я не знаю об ней. Видишь ли, Степанида, я недаром прожил у тебя; высмотрел и разузнал все, что касается до тебя, моя голубочка! Вот же и наши управились. Все ли взято, Долбня?

Довбня. Все, батьку. Замешкались немного. Пан городничий как-то память потерял, забывал, где что лежит; но, спасибо, убедился моими напоминаниями. (Смеется.)

Гаркуша. Тяжелые вещи, кубки, чаши и все старинное уложите в карету бережно, оно, приданое моей голубочки, с фамильными гербами; а мелочь и деньги прячьте по карманам. Этот ларчик осторожнее. Теперь, хлопче, запали мне трубку. (Подают. Он сел в кресло, курит трубку и спокойно говорит, обращаясь к жене городничего:) А ты, моя голубочка, не бойся ничего. Не почитай меня таким свирепым, что я буду мстить за каждую вину твою; а что их много за тобою, так совесть твоя говорит тебе яснее моего. Вот видишь ли? Primo, ты скверная жена, взяла против закона власть над мужем, управляешь, командуешь им, даже бьешь его; за все это хотя бы и следовало взыскать с тебя, но как тут никто не страждет, кроме мужа, а он не заслуживает никакого сострадания, то сия вина тебе вовсе прощается. Secundo, за истязание меня в заключении, желание морить голодом и пытать меня для своей корысти я, как судья в собственном деле, великодушно прощаю и забываю личное оскорбление. Но есть вещи гораздо более важные, и я предостерегаю тебя: не управляй городом, не бери на себя неследующего тебе… Хотя бы ты и умнее была мужа, но наставлять его советами должна только дома, а не кричать при всех «муж мой дурак, я управляю». Нехорошо это… непохвально… Отстань от этого. Не обижай бедных людей, не обирай у них последнего… Сколько ты разорила семей, из богатых в нищие пустила!.. Твое ли дело судить и давать людям расправу?.. Femina es, feminam te semper esse cogites atque ostendas. (He умничай больше того, сколько дано женщине.) Не должно корыстоваться ничем. Ты плачешь, теперь жалко; каково же плачут те, у которых ты последний кусок отняла?.. Нехорошо, Степанида, делаешь; гадко, скверно; отстань, исправься… Слушайте, пан городничий, и ты, моя голубочка! Если вы не исправитесь и не бросите своих гнусных дел, то я, находясь всегда тут близко, наведаюсь к вам еще. Готова карета?

Довбня. Все готово. Начинает светать.

Гаркуша. Добре. Поедем далее. Спальню на замок. Пани городничиха и пан городничий пусть оплакивают здесь прегрешения свои и положат на мере, как им исправиться вперед. Людей оставьте связанных и заприте избу так, чтобы не скоро добрались к ним. Прощайте, нежные супруги! Не забывайте Гаркуши; помните, что если не исправитесь, он паки явится к вам. Довбня! По выезде моем вели ворота так заколотить, чтобы только к вечеру отперли их.

Накинув на себя плащ со звездою, Гаркуша сел в карету и покатил по городским улицам. Остановясь у полиции, приказал разбудить квартального и сказал ему:

– Послушайте, г. офицер. Я ночь провел у г. городничего очень приятно и с большою для себя пользою. Поблагодарите от меня г. городничего и почтенную супругу его. Пусть извинят, если я чересчур обеспокоил их. Такие случаи для меня редки. Мы целую ночь не спали, и я обещал хозяевам, что их долго не обеспокоят. Пожалуйте, наблюдите и вы, чтобы никто и ко двору их близко не подходил. Дайте им и людям отдохнуть после тревоги. Попросите их, чтоб ловили Гаркушу. Судье вашему скажите, что он исправлением своей должности обязывает меня побывать и у него, как и у г. городничего.

Квартальный, вытянувшись, как долг велит, перед генералом, то и дело, повторял: «Слушаю, ваше превосходительство!»

– Пошел, – закричал Гаркуша из кареты и благополучно выехал из города.

Квартальный во всей точности исполнял приказание генерала, и никто не знал, что делается в доме городничего. Наконец, уже почти к вечеру, проходящие мимо ворот услышали раздающийся из людской вопль и стон. Мало-помалу молва об этом пронеслась по городу, собрались люди, решили отбить ворота… и в самом деле, многих трудов стоило отколотить их… Вошли в людскую, освободили несчастных и наконец дошли и до бедствующих городничего с женою…

Дня через два жена городничего могла подписать явочное прошение, что «ночным временем наехал в дом ее известный разбойник Гаркуша и похитил у нее серебряных вещей на такую-то сумму и денег столько-то» – вдвое, втрое против взятого. Это явочное прошение самым секретным образом подано было в уездный суд, где, запечатанное, положено храниться с секретными делами.

Чрез несколько дней потом от городничего послан был рапорт к губернатору, что «из содержащихся под стражею жид Самойло Ицко, судимый за делание ассигнаций, бежал и неизвестно, где обретается».

Вечер. На дворе ветер, мороз, вьюга, снег клочьями носится по улицам того же города. В хате обывателя, тускло освещенной каганцем, Орина с дочерью Наталкою работает; молодой обыватель Иван сидит на лавке в большой задумчивости.

Орина. Нет, Иван; что хочешь выдумывай, как хочешь рассчитывай, а нет такого умного человека, кто бы выдумал безо всего жить в довольстве.

Иван. А может быть, мы трудами своими что-нибудь приобретем и, поживя первые годы в нужде, после будем довольны всем.

Орина. Спроси опытных людей; всяк тебе скажет, что твое «может быть, что-нибудь, да как-нибудь» никуда не годится. А как может не быть по твоему расчету, тогда что? Люди вы оба молодые; тут бы в радости и довольстве пожить, а у вас во всем недостаток. Хорошо, двор отдам за Наталкою, она у меня одна, как порох в глазе. Так надобно же его выкупить из залога. Срок придет, вас выгонят, пойдете по чужим людям… Господи! и не обдумаешь, сколько горя окружает бедность!

Иван (сцепив руки). Что же мне делать? Посоветуйте мне, матусенька! Чувствую, что не переживу своего горя! Не могу подумать жить без Наталки!

Наталка рукавом утирает слезы.

Орина. Что же и мне делать с тобою? Как-нибудь попривыкнете друг без друга.

Наталка. Не говори этого, матусенька! Можно ли жить без жизни? Как бы тебе это растолковать: можно ли назвать то жизнию, когда ни около себя, ни в будущем не видишь никакой радости? Знаешь, что милый мой сокрушается, тоскует и будет горевать вечно…

Орина. Не говори мне, доня; ты мне душу раздираешь.

Наталка. Вспомни, матусенька, свою любовь, как любила моего пан-отца.

Орина. И любила его много; но нам не было никакого препятства. Мы полюбились и скоро «побрались». Имели достаточен; довольно было бы его и теперь, чтобы устроить судьбу вашу, так же за этою злодейкою, городничихою нашею, ничего не сберегли, все вытянула.

Иван. Рассказывали люди, что не усмирилась после урока Гаркушиного.

Орина. Сначала было пошло все хорошо. Всем защита и правда пошла; кто ни придет к ней с жалобою, идите, говорит, к мужу, мне не след в ваши дела мешаться. Как же этого харцыза не стало слышно, изловили его, что ли, так она опять разобралась.

Иван. Жаль, если этого злодея кто поймал; уже если бы мне это счастье!

Наталка. Какое ж тут счастье – поймать человека, которого все гонят?

Иван. А тоже и не счастье? Сто рублей обещала городничиха тому, кто поймает этого изверга.

Наталка. Такой ли он еще злой, как про него слава идет?

Иван. Что он угостил на порядках городничиху, за это все ему, стар и млад, все благодарят; а другие дела его – о! нехороши. Попался бы он мне, так я на все пошел бы, а сцапал и получил бы деньги; вот и счастлив стал бы.

Наталка. И уж такое счастье! чрез чужую беду.

Стучат в окно, и человек кричит: «Отоприте, бога ради, скорее! Околеваю совсем».

Наталка (бросилась в сени отпирать дверь). Ах, беда! человек замерзает.

Орина (к окну). А кто такой?

Голос за окном. Я Гаркуша, когда слыхали. Отоприте, пока не околел еще. Или в крайности зажгу все и перебью всех.

Орина (дочери кричит). Цур ему, не отпирай; это Гаркуша. Пусть злодей пропадает.

Наталка (продолжая отпирать дверь). Вот еще. Ведь он же все человек.

Иван. Впусти, впусти его. Схвачу его, тут мое счастье.

Орина (между тем схватившая дочь за руки, не допускает ее отпирать двери). Говорю тебе, не отпирай этому проклятому харцызу! Лучше станем кричать «гвалт», так он и отбежит от нашей хаты.

Наталка (вырываясь от нее). А между тем замерзнет на улице. Да это не кто другой, как проказник Тимоха. Он часто такие шалости делает. (И в это время отперла дверь. Что-то ввалилось в сени. Нельзя было счесть его за человека, но за движущуюся массу снега.)

Наталка (увидев такое чудовище, сцепив руки, вскрикнула). Ах, Мати Божия!.. (Дрожит от страха и не может сойти с места.)

Привидение. У-у-у!.. Еще немного, пришлось бы пропадать!.. Кто тут в сенях?.. веди меня скорее в хату, а то я скоро упаду. А-а-а!..

Наталка подходит к нему с большим страхом, едва осмеливаясь взять его за руку, и вводит в избу. Орина от испуга взлезла на печь, а Иван покойно сидит на лавке.

Вошедший проворно скинул с себя шапку и шубу, потер руки, растер замерзавшие пальцы и, первое дело, обратился в угол к св. иконам, сделал три крестных знамения и положил земной поклон, сказал с большим чувством: «Боже, благодарю тебя за спасение от явной смерти!» Но, силясь приподняться от земли и не могши сам по себе встать, начал просить Наталку, чтобы та помогла ему. Наталка бросилась к нему и поддерживала его.

Вставши, он начал ходить по хате сперва тихо, пока расправились члены, а наконец уже и довольно скоро. Потом сказал: «Вот уже прошла мучительная дрожь, я согреваюсь сам по себе. Уже безопасно погреться и у печки».

Грея лицо и руки, он начал рассматривать все по избе, и, увидя Наталку со сложенными руками у дверей и все еще боящуюся, он начал говорить к ней: «Спасибо тебе, доня, что впустила меня и избавила от смерти. Еще немного, я точно околел бы. Какие жестокие в этом городе люди! От самого въезда стучался у каждой хаты, именем Бога просил, чтобы впустили меня, и везде отсылали меня далее. Они достойны быть под властию такого чудовища, какова у них городничиха. В крайности решился сказаться своим настоящим именем, надеясь, что если уже не из сострадания, так от страха впустят меня отогреться. (Увидев Ивана, по-прежнему сидящего.) А ты, парень, и не пошевельнулся, чтобы пособить мне. Девка сама хлопотала около меня. Это брат твой?»

Наталка (в замешательстве). Нет… это… Иван.

Приезжий (осматривая его). Иван? – гм. А есть у тебя, девка, отец или мать?

Орина (из-за печи, шепотом). Скажи, что нет никого, сама себе живешь.

Приезжий (рассмеялся). Ну, хорошо; теперь все знаем. Когда же нет у тебя никого, так ты сама, доня, угощай меня. Найди мне прежде всего, что бы поужинать, чего-нибудь перекусить.

Наталка. Ох, горечко мое, бедность наша крайняя! Нечего вам подать. Хлеб святой есть, больше ничего; а паляницы и не спрашивайте.

Орина (так же из-за печи, шепотом). А забыла соленые огурцы с хреном, что на «полице»? Поставь ему.

Уже не только гость, но и сама Наталка рассмеялась такой осторожности Одаркиной, желающей угостить заезжего, но боящейся выйти из так безопасного места. Начались убеждения, уверения, что ей бояться нечего, что никто и не думает сделать ей малейшее зло и что, знавши, где она скрывается, можно бы очень свободно вывести ее оттуда, но приезжий хочет видеть ее как настоящую хозяйку и просит побеседовать с ним и усладить скудную трапезу, по усердию, с каким она предложена, принимаемую им за самую роскошную и изобильную. Употребив все свое красноречие и даже украсив речь свою в некоторых местах латинскими изречениями, из Цицерона заимствованными, гость успел наконец убедить Орину выйти из засады.

После первого страха оправившись, Орина уже без боязни осматривала приезжего; далее, слыша его приветственные слова, она могла свободно глядеть на него, а потом уже могла сказать ему: «Как же мне, человек добрый, и не испугаться было, когда ты назвал себя таким страшным именем?»

Приезжий. Каким же это таким страшным именем?

Орина. Как же? Ты сказал, что будто ты… пусть Бог сохранит тебя от такой беды… что будто ты – Гаркуша.

Приезжий. Я же действительно и есть Гаркуша. Какая же в этом беда?

Орина, вскрикнув: «Ах, боже мой!», помертвела от страха. Наталка поправляла в то время «каганец» и не обратила никакого внимания на объявление приезжего. Иван, внимательно все слушавший и рассматривавший приезжего, как будто обрадовался и, встав с своего места, начал ходить по хате.

Гаркуша. Чего же ты так боишься моего имени, когда не боишься самого меня? Выкинь, тетушка, все пустяки из своей головы. Гаркуша не злодей и добрым людям, богобоязливым и честным, не сделал никому никакого зла. Пусть боится меня ваша городничиха, не исправляющаяся и после данного ей мною урока. Пусть боятся все подобные ей. Не злых же, но только дурней, не умеющих пользоваться благом, от Бога им данным, я, попугав по мере заблуждения каждого, наставляю на истинный путь. Тебе же за добрую дочь твою я обязан очень много. Так мне ли делать какое зло? Я совсем не располагал быть в вашем городе. К вечеру усилилась метель, и я, потеряв дорогу, нечаянно очутился в том городе, где владычествует моя «приятелька». Некогда мне с нею управляться, а то побывал бы у нее. Переночую у вас хорошенько и – даст бог, дождемся света, – раненько от вас…

Иван (схватив Гаркушу сзади за руки, кричит). Попался ты мне! Мамо, Наталка! Подайте пояс… веревку… я его свяжу…

Гаркуша (не освобождаясь и оборотясь, смотрит на него со вниманием и спокойно спрашивает). Что тебе надобно? Не сумасшедший ли он?

Наталка (вскрикивает). Иван! не боишься ли ты Бога? Что ты делаешь?

Орина (так же). Можешь ли ты с ним справиться? Через тебя он и нас всех порежет.

Иван (все держа Гаркушу за руки, не перестает кричать). Пояса, скорее пояса!.. я не выпущу его!..

Наталка бросается к Ивану, чтобы отвлечь его от Гаркуши.

Гаркуша (хладнокровно). Не мешай ему, доня; пусть малой натешится. Однако, Иван, что ли ты, пусти уже меня. По милости хозяев я поужинал, теперь привык трубку выкурить. Не шали, пусти меня.

Иван. Ни за что не пущу. Я и не думал о таком счастье.

Гаркуша. Сделай милость, пусти меня, и скорее пусти; ты и не воображаешь, какая тебе случится беда.

Иван (торжествуя). Не боюсь никакой беды, когда завладел тобою.

Гаркуша (с небольшою досадою). Отвяжись же! (Стряхнулся, и Иван стремглав упал к печке.) Вот тебе. Связался же комар с медведем. (Подошел к нему, поднял его и осматривает.) Видишь ли, как ты стукнулся о землю! Если бы так ударился о печку, то и я не поднял бы тебя. Скажи мне на милость, с чего вздумалось тебе вязать меня? Что я сделал тебе?

Иван. Ничего не сделал, но ты Гаркуша.

Гаркуша. Я Гаркуша, а ты Иван. За что же нам злиться друг на друга?

Иван. Как бы я тебя схватил, так бы великое счастье нашел себе.

Гаркуша. Какое это счастье? Нельзя ли мне объяснить?

Иван. Наша городничиха сказала, что кто объявит ей, что Гаркуша в городе, тому даст сто рублей; а кто схватит его и представит к ней, тот получит двести.

Гаркуша (качает головою). Дурень, дурень! И ты поверил бабе, злой, глупой бабе, вмешивающейся не в свои дела? Что ей за нужда так хлопотать обо мне? Она не есть начальство. А тебе, молодому парню, стыдно так быть привязанному к деньгам и из-за них брать грех на душу свою: человека, не сделавшего тебе никакого зла, предавать в руки врагов его.

Иван. Но ты объявленный разбойник, тебя везде ищут.

Гаркуша. Ищет начальство; к нему бы представить меня, а не к городничихе, из корысти. Тебе нужны деньги? Работай, трудись, приобретай честным образом.

Иван. Я тружусь, работаю, у меня есть все нужное; но мне нужно денег на первое обзаведение…

Гаркуша. А чем ты думаешь завестись?

Иван. Люблю Наталку, женился бы на ней; но как я беден и она также, то нечем нам «зацепиться» на хозяйство.

Гаркуша. Так бы ты, дурень, сказал мне давно. Ну, тетушка, сядем теперь к столу. Хотя есть нечего, так будем разговаривать. Садись, Иван, и ты к нам. Вот там, подле Наталки. Тебе веселее будет, не уснешь, слушая в сотый раз рассказ, отчего твоя будущая теща из богатой свелась на такую мизерность, что нет и борщу для заезжего человека. По всему видно, что ты была «заможненькая». У тебя хата большая, Божее благословение вижу в св. иконах, устроенных благолепно. Отчего ты обеднела? (Закурив трубку, сел к столу.)

Пристыженный неудачею в своем намерении, признанном ближними его за недоброе, Иван, хотя и сел, по указанию Гаркуши, подле Наталки, но не смел и взглянуть на нее, видя ее сердящуюся. Орина между тем начала описывать по обыкновению, как она от богатого отца вышла за весьма достаточного и красивейшего во всем городе парня; как они жили-поживали; как нажились в любви и согласии и между любовью все богатели; как муж умер и она осталась во вдовстве с подрастающею Наталкою. «Как вот на бед у на шу, – так говорила Орина, – определилась к нам городничиха такая, что и боже сохрани всякий город от такой. Тут и пошла драча!» И тут Орина со всею подробностью начала исчислять, что, когда и по какому случаю взято у нее, как у вдовы беспомощной, за которую никто не смел заступиться. «Злая городничиха, узнавши о моем достатке, – продолжала Орина, – и беззащитном сиротстве, начала придираться ко всему. Дай за то, что у меня некому работать; дай за то, что другие по найму обрабатывают мое поле; дай за то, что другие за меня, по моему же найму, несут общественное дело; дай служащим; дай за то, что от меня некому служить; одним словом, дай за свет божий, за тепло, за холод, за воздух, за жизнь, за все дай. Кроме того, увидит что мое, сейчас и шлет с приказом: „На что ей, вдове, одинокой, то и то? взять и представить ко мне“. Таким-то побытом так меня скоро успела обобрать, что я уже с трудом имею дневное пропитание, и если бы не Наталка трудами своими поддерживала меня, то я не знаю, что бы и было с меня. Посудите же и то: Наталка моя на возрасте; все знают ее, что из нее будет хозяйка и работница в семье; много сыскивается женихов, а она ни за кого не хочет, как за Ивана; полюбились еще с детства, как и мы с покойным Гаврилом, мужем моим».

Гаркуша. Иван же каков? Почему не отдашь за него?

Орина. Иван «милая дитина», можно без греха сказать. Разумнее, работящее его трудно между парнями в городе найти. Услужлив, почтителен, все его знают за отличного; но как за него отдать? Наша бедность, его недостатки – чего доброго ждать? Хоть бы им на первое обзаведение сколько-нибудь, пошли бы помаленьку жить и приобретать трудами своими.

Гаркуша. А много ли по твоему расчету нужно им на первое обзаведение?

Орина. Известно, мало ли чего надобно! Как ни думай, а необходимо нужно рублей пятьдесят. А где взять такую сумму?

Гаркуша. О владыко господи! А сколько тысяч рублей проигрывают, проматывают, пускают на ветер без всякого удовольствия себе и другим! Здесь же только и нужно пятьдесят рублей, чтобы за эту ничтожную сумму устроить благо и спокойствие целого семейства! (Задумывается. Стучат в окно особым образом.)

Гаркуша (встрепенувшись). А! это из наших. Наталка! впусти его сюда.

Орина (испугавшись). Ах, нам лихо!.. Теперь как ваши товарищи пришли, то вы нас возьмете и порежете.

Гаркуша (с досадою). Полно пустяки городить. Стара, а нерассудлива. Видела, как швырнул Ивана? а вас бы ногтем раздавил, не дожидаясь товарищей. К чему мне душить вас… Отопри скорее, Наталка. (К Ивану, крепко струсившему.) А ты чего так жмешься? Не получил ли ты от меня урока? Ну, и кончено. Счастлив ты, что не при моих затеял ты свои проказы.

Входит Довбня.

Гаркуша. Какими судьбами? А дети где?

Довбня. Чуть не пропали, батьку! Пробирались порознь, как ты указал, мимо города, но как прижучила погода, тогда, нечего делать, аукнулись и в силу добрались до города.

Гаркуша. Все ли и здоровы ли?

Довбня. Жид з Горбанем где-то пропадает, не отыскали. Жаль Горбаня, а жиду туда и дорога.

Гаркуша. Что вы его не любите? Не замечаете, как он ретива желает услужить мне.

Довбня. Их же брат, целуя, отдавал на смерть. Чуть и наш не из того ли колена. Товпыга, батьку, не сможет еще с печи слезть, перезяб очень; так я явился. Не будет ли какого дела?

Гаркуша. Перезяб и кинулся на печь. По-нашему ли это? Приказал бы себя обдать холодною водою, скорее бы вышел мороз. Как же ты меня нашел?

Довбня. Добравшись до города, мы прямо к нашему шинкарю. Никого из прихожих не было, так мы, запершись, отогрелись и отдохнули порядком. Городничиха, батьку, вас никак не чает скоро в здешние места. Она считает, что вы на Запорожье.

Гаркуша. Пусть надеется, а сама по-прежнему проказничает; но упаду ей как снег на голову. Кто же сказал, что я здесь?

Довбня. Горобец привел меня сюда.

Гаркуша. Я его отправил отсюда с моим конем к нашему Максиму и не надеялся, чтобы вы там были. Conduxit nos fatum. (Судьба нас свела.) Теперь пока за погодою нет дела никакого, только кого бы послать к городничихе объявить ей память мою об ней. Товпыга недужает, а жид где-то пропадает. Не придумаю, кого бы послать?

Довбня. Я же у вас на что?

Гаркуша. Тебя узнает сразу как адъютанта гостившего у нее генерала.

Довбня. Пусть узнает. За мною пойдут из наших сколько человек.

Гаркуша. Правда твоя. Нам не след бояться ее. Сбегай же к Максиму, спроси бумаги и чернил, да в кобуре у меня там сверток. Принеси сюда и наряди охотников для охранения посла моего к пани городничихе. Нечего делать. И дурень может наделать столько зла, что десять умных не исправят.

Довбня ушел, а Гаркуша, продолжая расспрашивать хозяйку, когда и на сколько чего отнято, считал по пальцам что-то. Потом трунил над ретивостью Ивана услужить городничихе, не одобрял поступка его, но в то же время внушал ему, что если бы начальство послало его за чем, то он уже, несмотря ни на что, хотя бы на явную смерть идти, но должен приступить к исполнению приказанного.

Затем возвратился Довбня с бумагою и чернилами; принес также небольшой сверток, зашитый в клеенку. Гаркуша тут же написал сле дующее:

«Приятелька моя, Степанида!

Ты все не перестаешь беситься. Гляди, чтоб не было паче первого. Ради дружбы нашей пришли мне чрез сего подателя пятьсот рублей. Погода отбила меня от моих, и при мне денег ни гроша, а нужда встретилась неожиданно. Знай, голубка, что сим ты платишь часть старого долга. Остальное я сам получу с процентами. Остаюсь

всегда тебе добра желатель

Гаркуша».

Свернув записку и дав Довбне секретно наставления, как вести себя в этом щекотливом посольстве, отправил его, а сам продолжал беседовать с хозяйками, обращаясь иногда и к Ивану с наставлениями, прикрашенными, как водится у малороссиян, шуточками.

Часа через два возвратился и Довбня с деньгами и положил их на столе.

Гаркуша. Что, успел?

Довбня. Благополучно, и все сполна.

Гаркуша. Не было какого смятения?

Довбня. Все тихо и смирно. Жалко, что хлопцев своих водил по такому холоду. Сердечные! без дела продремали под забором городничего.

Гаркуша. Стало, приятелька моя приняла тебя ласкаво?

Довбня. Как прочитал ей муж твою, батьку, записку, то крепко побледнела, затряслась и не знала, что делать. Метавшись сюда и туда, не скоро уже вынесла деньги и, отдавая, сказала: «Доложи пану Гаркуше, что я с ним сосчитаюсь».

Гаркуша. Невыгодный для тебя, Степанида, будет счет со мною! Ну, так ты так без счета и принял деньги?

Довбня. Как то уже, батьку, без счета? Я при комиссарстве когда служил, то находился по счетной части. Взявши деньги, я сказал ей: «Не прогневайся, пани, а я деньги пересчитаю. Не взыщи за порядок, я человек посланный». А она мне в ответ: «Правда, твоя правда. Посла, говорит, ни секут, ни рубят, с добрым словом отпускают. Жаль, говорит, что сам пан Гаркуша не пожаловал, я нашла бы его чем угостить теперь». А я ей на это сказал: «Не беспокойся, пани. Наш батько любит сам воздавать каждому должное». И с сим словом пошел от нее, но, не веря хитрой бабе, переходя через двор, кинжал имел напоготове и запустил руку под черкеску к пистолету. Однако прошел двором покойно и не заметил ничего подозрительного.

Гаркуша. Сполать тебе, козаче. Теперь иди к своим и дожидайте меня скоро к себе. Максиму скажи, чтобы приготовил мне чего поужинать. Судьба привела меня к таким людям, что и сами скоро помрут голодною смертью. Но вижу, что приход мой был недаром. (Довбня ушел.) Ну, старая мати! Теперь примемся рассчитываться, когда ты так расхваливаешь Ивана и надеешься, что он будет тебе добрым сыном. Наталка же любит его без души; а она, я вижу, девка с толком, худого не полюбит, то и отдавай ее, с Божиим благословением, за него. А чтоб им было чем на хозяйство подняться, так вот тебе пятьсот рублей…

Орина, Наталка и Иван бросаются к ногам его, благодаря каждый своими словами.

Гаркуша (поднимая одну Орину). Бог с тобою, старуха, что ты делаешь? Встаньте и вы, нуте вас совсем. Вам не за что меня благодарить, деньги не вам даются, а матери вашей. Да и это, старушка, я даю тебе деньги не свои, а рад очень, что имел случай отнять у городничихи заграбленное ею у тебя. По рассказам твоим, она отняла у тебя всего ста на три; городничихе это безделица, а тебе все состояние. Может, считая, ты кое-что и забыла, да полагая процент, так вот тебе для ровного счета пятьсот рублей. Сыграй дочернину свадьбу да и прибери деньги к рукам плотно. Не верь ни ласкам детей, ни просьбам. Дети удивительно покорны и почтительны, когда в руках родителей имение, а выпросив его себе, не хотят знать их, не только почитать. То когда хочешь, чтоб дети по смерть твою были к тебе покорны и послушны, не отдавай им всего, а отделяй по часточке на заведение какого торга или промысла да и спрашивай самого верного отчета в самой безделице. Иначе не будет у вас порядка. Молодые, что дурные, от неопытности спустят все, а ты опять останешься при прокислых огурцах. А вы, дети, любите друг друга, как вам и при венчании скажут. Более всего почитайте, уважайте и слушайте мать свою. Бог у нас на небе, а родители – образ его – на земле. Как мы все под властью милосердного Бога, так дети во всем должны зависеть от родителей. Без воли и одобрения матери не предпринимайте ничего, и тогда, что ни начнете, Бог вам благопоспешит за уважение родительской власти по закону его святому. Иван! Ты один у них кормитель. Трудись, работай, защищай их от всякой нужды. Не бросайся действовать по первой мысли, как, было, связался со мною. Всякое предприятие обдумай, спроси совета у знающих, благословения у тещи, что уже тебе, сироте, мать родная. Я буду узнавать, как вы поживаете, и заеду полюбоваться житьем вашим или взыскать на нерадивом. Видите ли, я и такому страшному зверю, как есть ваша городничиха, не спустил за ее непорядки. Затем прощайте, люди добрые!.. Нет, постойте; вот было и забыл. (Развертывает сверток, принесенный Довбнею. Там серьги, перстни брильянтовые, нитки жемчуга.) Как невесте быть под венцом без украшения? Отдать тебе все, так тогда и лучший пан не погнушался бы жениться на тебе…

Наталка. Так я же не пошла бы за него, ей же то богу, не пошла; хоть бы сын самого полковника, то не пошла бы. Выбрала себе Ивана, и с ним повек буду счастлива без ваших цац.

Гаркуша. Умно рассуждаешь, моя голубка. Но как мать не даст из денег ничего на украшение тебе под венец, то вот от меня: пять ниток жемчуга, вот эти серьги и перстень. Надень все это под венец, и кто будет спрашивать, откуда ты такие дорогие вещи взяла, скажи, нашла или хоть и прямо скажи, от меня получила. (Укладывает прочее.) Это еще пригодится где и кому-нибудь. Теперь прощайте, живите здорово, благополучно. Вспоминайте Гаркушу добрым словом и не давайте безвинно поносить его. Non frusfra adveni. (Приход мой был недаром.)

Уходит, провожаемый благодарениями изумленных хозяев.

Весна. Помещичья деревня. Вечер. Господский дом освещен, и слышна в нем музыка.

У сада река. На плотине, обсаженной вербами, прохаживается взад и вперед молодой человек, закутанный в плащ. За плотиною на пригорке показался всадник, посмотрел на дом, встал с лошади, отдал ее кому-то, а сам пошел к плотине. Встретясь на ней с молодым человеком, окинул его быстрым взором, поклонился и вступил в речь.

Неизвестный. Позвольте узнать, государь мой, отчего такое освещение у Омельяна Никитича?

Молодой человек. Свадьбу празднует.

Неизвестный. Дочери или сына?

Молодой человек. Дочери. Сына женить будет после.

Неизвестный (всматриваясь в лицо молодого человека). Кажется… он выдает ее за здешнего исправника?