Григорий Григорьевич Федорец
Дядюшка Лео, или 2 агента парагвайской разведки
– С кариесом проблем нет, – мысленно позавидовал я. Под взглядом голубых, с легкой усмешкой глаз Игорь потек. Развязная уверенность бывалого мужика таяла со скоростью эскимо под июльским солнцем.
– Опаньки. Готовченко, – не вслух оценил ситуацию я. Немка, весело болтая, потянула к автобусной остановке. Игорь, поравнявшись, галантно взял Хелен под руку. Я привычно следовал позади весьма импозантной парочки: высокая Хелен и Игорь, правильной квадратной формы.
Высокие договаривающиеся стороны встречались в штаб-квартире городской молодежной организации.
– Типа нашего комсомола, – небрежно пояснив, шеф продолжил выплескивать обаяние на немку.
Молодежные боссы в количестве двух штук долго обсасывали нюансы будущего сотрудничества. Хелен усердно толмачила. В конце концов, переговоры к обоюдному удовольствию сторон закончились.
Обедом нас угощали в студенческом кафе. В моем тогдашнем представлении такое заведение больше соответствовало ресторану: столики на два человека, уютный интерьер, улыбчивый персонал, а главное, съедобная, нет, вкусная пища. Но окончательно убило пиво. Да, в студенческом кафе подавали отличное пиво. Не просроченную бормотуху, а свежий, в розлив, янтарный напиток. Грех было не засидеться.
Грешить не стали. Ухайдакав обед, навалились на пиво. Надо отдать должное, немцы от нас не отставали. Для меня до сих пор загадка, как такая худенькая девушка, как Хелен, смогла выкушать такое количества напитка.
Вскоре вся компания, полыхая красными рожами, обнявшись за плечи и раскачиваясь, пела песни. Публика в зале не подхватила мелодию, но осуждений не наблюдалось. Видно, сие являлось делом привычным.
К нам подходили немцы. Здоровались, дружески хлопали ло плечам, подсаживались к столику. Потом добавился еще стол, второй, третий. Вечером образовался длинный, во весь зал, ряд. Дым стоял коромыслом. Первопричина застолья была напрочь потеряна.
Напоследок, Игорь, оглядев зал, с гордостью подвел черту:
– Не, не та веселуха. Нет нашенского размаха. Одно слово, немчура.
Правильно оценив наше состояние, хлебосольные хозяева предложили остатьсы на ночь. Кафе располагалось в самом центре студгородка. Гурьбой мы вошли до дверей общежития.
Пока молодежные боссы утрясали с администрацией проблему размещения, мы боктали о всякой всячине в просторном холле. Треп шел на двух языках, причем Хелен давно отлынивала от обязанности переводчика. Однако, данное обстоятельствж никак не сказалось. Процент алкоголя в крови повысил уровень взаимопонимания до космических высот.
Шеф буквально задыхался от любви. Обилие знаков внимания переросло в поток прямого обольщения. Такой напор Хелен, скорее нравился, чем нет.
Комнату нам выделили небольшую. Мебели по минимуму, но все необходимое. Даже занавески на окнах и герань на подоконнике.
Игорь моментально утянулся за Хелен, вернувшись лишь под утро. Не включая света, в потемках, он, с изяществом бегемота, блудил по комнате, систематически тараня то стол, то стулья. Шеф шипел, матерясь сквозь зубы. В довершение с грохотом уронил стул.
Прикидываться спящим потеряло смысл, и я включил свет. Игорь, пробормотав невнятные извинения, одетым завалился в кровать. Через минуту мощный храп утомленного влюбленного гулял по комнате. Выдыхал он, надо заметить, отнюдь не озон.
Прокрутившись в кровати до рассвета, я так и не смог заснуть. Головная боль на завтрашний день была гарантирована.
Во время завтрака, не в меру помятый шеф сообщил новость. Вчера, во время жениховских похождений катастрофически порвались туфли. Надо скоренько искать обувной магазин. Желание босса – закон для подчиненного.
Отель примыкал к торговой улице. Каких только магазинов здесь не было. Манил декорированными витринами универмаг. Справа и слева к нему притулились овощная и булочная лавки. Радовал разноцветьем полиграфии магазин канцтоваров. Деревянный манекен в национальном костюме приглашал в трехэтажный универсам. Выпирала объемная вывеска строительного маркета.
Обувной оказался в середине улицы. В сияющей призме витрины сотнями бликов шалило солнце. Над входом висел медный колокольчик. Он тонко звякнул, когда шеф открыл дверь.
По периметру зала стояли белые стеллажи, полные разномастной обуви. В центре – ряд кушеток, обтянутых кожей.
В столь ранний час покупателей было трое. Молодая пара и дитя. Высокий немец меланхолично прогуливался вдоль стеллажей, со слабым интересом разглядывая башмаки. Дитя, девчушка лет четырех, разодетая, как дюймовочка, шныряла по всему залу. Продавец, немка лет пятидесяти, безуспешно пыталась приглядывать за ней.
Девчушка брала выставленные туфли, мерила на ножку, цокала языком, любтясь. Через несколько секунд в ее руках находились уже другие. Прежние, отвергнутые, валялись на полу.
Сама мамочка, женщина крупная, с ярко выраженными выпуклостями, рьяно занималась делом. Она стояла в полунаклоне, отклячив массивный зад, зажатый в хлопчатобумажные брюки. Фрау упорно запихивала пухлую ногу в узкие «лодочки» Туфли упорствовали. От напряженных усилий на шее женщины вздулись жилы. Рядом суетилась продавщица.
Оглядевшись, шеф прямиком направился к стеллажу с «Саламандр». Продавец, молодой немец, тут же возник рядом. Улыбнувшись, как родным, услужливо затараторил.
– Чего он хочет? – буркнул шеф, разглядывая обувное изобилие.
– Ежу понятно, чего. Помощь предлагает, – ответил я, невольно косясь на мамочку. Та успела одолеть одну туфлю, и теперь боролась со второй. Ее задница налилась, словно перезревший персик. Ткань на брюках явно держалась из последних сил.
Игорь, тем временем, мял пальцами облюбованный башмак. Он в дугу гнул подошву и резко отпускал, оценивая скорость возврата в прежнюю форму. Тер пальцем кожу, проверяя стойкость окраса. Тестировал шнурки на прочность. Продавец в полном смятении наблюдал за этим зверством, но молчал. Вероятно, из чувства врожденной вежливости. А может, профессиональная этика довлела. Черт его знает.
За спиной яростно затрещало, будто грянул ледоход. Вздрогнув, я обернулся. Картина была достойна кисти художника. Фрау продолжала изображать букву «зю». Изменилась только одна деталь. Ткани брюк и трусов по шву разлетелись в стороны. Две розовые ягодицы радовались на воле. Возникла немая сцена.
Мужчины скрестили взгляды, радуясь приятному сюрпризу. Женщины, дружно фыркнув, отвели глаза. Отец семейства, мельком глянув на жену, обронил фразу, продолжая созерцать обувь. Сама именинница невозмутимо, скорее даже, буднично, повернула голову, проинспектировав состояние тыла.
Увиденное явно озадачило немку. Для полной уверенности она даже потрогала рукой оголенное место. Буркнув, фрау подняла глаза.
– Все! Сейчас она сгорит от стыда или, как минимум, провалится сквозь пол, – мелькнула у меня мысль. Очевидно, я слабо разбираюсь в женской психологии. Скорее, вообще, не разбираюсь. Лицо фрау отражало лишь досаду, не более. Она, неторопливо устроившись на кушетке, продолжила примерку.
– М-да, круто! – протянул шеф и посмотрел на продавца. Парень зарделся, что маков цвет. Что произошло с немкой дальше, не знаю. Выбрав башмаки, мы покинули магазин.
Остаток дня был проведен в обществе Хелен. Шеф, в новых штиблетах, блистал красноречием. Немка хохотала на его шутки, сама рассказывала забавные истории. Все было супер прекрасно. Вечером, прощаясь на перроне, Хелен, пожав руку, звонко чмокнула меня в щеку. Объятия и поцелуи, доставшиеся Игорю, выдали в Хелен весьма пылкий темперамент.
Впервые я видел шефа в лирическом расположении духа. Телячьи нежности, как говорит моя дочь, растопили стальную волю. Размяк шеф. Стоял у вагона с влажными глазами и отметинами помады на лице, взглядом провожая удаляющуюся Хелен. Вечером мы открывали калитку дома дядюшки Лео.
Глава шестая. Последняя
А следующий день был последним. Мы уезжали домой. Короткометражкой мелькнули дни. Смешанное чувство наполнило души. С одной стороны, стало тянуть домой. С другой, начали привыкать. К стране, к немцам.
По случаю нашего отъезда дядюшка отложил все дела. Жена приготовила торжественный обед: айсбан с отварным картофелем, овощи, зелень и десятилитровый жбан ледяноѳо пива. Пирушка удалась ҽа славу. Лео вызвался провожать до станции.
Втроем шли по улицам Фалькензее. Дядюшка веселил нас, рассказывая смешные анекдоты про немцев. При этом сам громко хохотал, пугая редких прохожих. А на платформе сник.
Минуты ползли дохлыми улитками. Казалось, стрелка уснула на циферблате часов. Мы маялись, часто поглядывая в сторону убегающих за поворот рельсов. Наконец показался состав.
Дядюшка сильно стиснул мне ладонь. Обнял Игоря. «Ну, парни, хорошей дороги! России поклон. Бог даст, еще увидимся», – он грустно улыбнулся, быстро развернувшись, пошагал прочь. Мы смотрели вслед и молчали.
Противно визгнули тормоза. Откатившись, глухо стукнули двери вагона. Все. Финиш. Вперед, в путь!
В Москву ехали, как баре, в международном вагоне. Двухместное купе. Кондиционер, чистота, уют. Класс!
Пропали за очередным поворотом окраины Берлина, и шеф потянулся к авоське с продуктами. Дядюшкина жена, дай бог ей здоровья, презентовала целый кузовок вкуснятины. Лео одарил упаковкой отличного пива.
Я жевал копченые колбаски. Тоненькие, с мизинец, сухие, пряные. Отличная закусь к пиву. Игорь расправлялся с жареным цыпленком.
– Шеф, расскажи, что было дальше с дядькой? Я дослушал до того, как он с Мартой за бугор свалить собрался, – спросил я.
Шеф вытер лоснящиеся губы:
– Что дальше? А дальше – больше. Повелся дядечка на рассказы о сладкой жизни. Выбрал момент и свинтил из части. Марта предлагала, чтобы первое время у тетки отсиделись. Но Лео хорошо знал, как наши умеют искать. Позже узнал, что правильно сделал. После побега всю округу шерстили.
А тогда, в первую же ночь, они с Мартой подались в Западную Германию. Дальше, как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Жили у родичей. На работу долго устроиться не мог.
Соседям родичи объявили, что дочка замуж за беглого чеха вышла. В полиции через знакомых вырешили удостоверение личности.
Первой работой была уборка в автомастерской. По вечерам. Хозяева: старый фриц да два сынка. Один в вермахте служил. На Западном фронте кантовался в интендантах. Второй, сволота. Шарфюрером в Ваффен-СС. В Белоруссии на партизан охотился. Славян люто ненавидел.
К концу первой недели сынки решили дядьку поучить. Как папашка ушел, они насыпали песок в поливочный шланг. Загнали Лео в тупик, и давай мудохать. Дядька сперва прикрывался. Терпел, боялся, чтобы с работы не выгнали. Когда на пол свалили, понял, забить могут. Шарфюрера подсечкой сшиб, а пока второй соображал, схватив швабру, устроил избиение младенцев.
В армии науку качественного мордобоя вдолбили до уровня рефлексов. Эсэсовцу мужское хозяйство испортил конкретно. Девки стали без надобности. Второму, из одной челюсти две сделал. И глаз, до кучи, выбил. Cвязал уродов и определил в смотровую яму. Чтобы до утра не отсвечивали. Но из города пришлось уйти. От греха подальше.
За пять лет всю Германию исколесил. Двух младенцев схоронили. Чем только ни занимался. Пару раз в тюрягу попадал. Первый раз замели за спекуляцию бензином. У американских вояк покупал, бодяжил и фермерам втюхивал. Крестьяне и сдали. Дали шесть месяцев. Определили в общую камеру. Контингент – откровенный сброд. Человек тридцать. В первую ночь опустить попытались. Еле отбился. Но и самому крепко досталось. В лазарете две недели кантовался.
После больнички определили в другую камеру. После с теми, кто бил, дядька разобрался. Короче, к концу первого срока был в авторитете.
Второй отмотал за грабеж. В семье безденежье было крайнее. Перебивались с хлеба на воду. А тут Марта сильно простудилась. С высокой температурой слегла. Хозяин магазина, где работала, неделю терпел. Потом выгнал. Труба. Грошей – ноль. Жену кормить надо. И лекарства бесплатно не дают.
Вечером Лео пошел на улицу. У ресторана подкараулил богатенького Буратино. Пугнул финкой, тот бумажник и отдал. Денег оказалось прилично. Они Марту спасли. А дядьку на следующий день взяли. Тот боров его запомнил и в городе случайно встретил. Стукнул в полицию. Как рецидивисту дали три года.
Пока сидел за колючкой, Марта умерла. Вышел: ни жены, ни кола, ни двора, ни родины. Тупик. Хоть в петлю лезь. Прибился к корешам. Профессии обучился – сейфы потрошить. Семь лет медвежатил. Фартило. Деньжат нажил. Вовремя отошел от дел. Обосновался в Мюнхене. Автосервис прикупил.
Первое время сам все делал. Потом помощников нанял. Года через два квартиру купил. В кредит. С женщиной сошелся. Расписались. Жизнь налаживалась. Сын родился. Влад.
Семнадцать лет катило, как по маслу. Бизнес расширил. Беда пришла – не стучалась. Ночью сгорел автосервис. В здании шесть автомобилей стояли. Вся страховка ушла на выплату хозяевам сгоревших машин. Опять стал бедняком. Квартиру продал и в ГДР подался.
Жили в Берлине. Потом в Фалькензее перебрались. Жилье снимали. Сын в колледже учился. Лео на стройке каменщиком работал. За три года до мастера дорос. Участок земли в Фалькензее купил по случаю. Коттедж построил практически сам. Обжились. Сейчас второй год, как пенсионер. Энергии, сам видел, хоть прикуривай. Классный у меня дядька! – закончил рассказ Игорь.
– Да, уж. Биография героическая. Максим Горький со своими скитаниями просто отдыхает, – согласился я. Помолчали.
За окном, в темноте, редкими светлячками мелькали огни. Выйдя в пустынный коридор, я подошел к расписанию.
– Через полчаса будет граница. Прощай, Германия! Надеюсь, что увижу тебя еще. Удачи, дядюшка Лео! Может когда-нибудь и свидимся. Миссия окончена. Мы едем домой, – ползли мысли под дружный перестук колес.
Григорий Федорец
Тюмень
2007 г.
