Григорий Дюков
Хрущевка

Глава 1

Будь моя воля, я бы не просыпался вообще. Обычно, когда встаёшь по утрам, чувствуешь себя живым мертвецом: голова толком не соображает, глаза слипаются, нет сил, чтобы встать. Всё какое-то мутное, неживое, словно в каком-то вакууме находишься и не можешь понять, что должен чувствовать. И должен ли вообще? Приоткрыв глаза, я, как всегда, увидел пустой белый потолок, покрытый потрескавшейся штукатуркой, и небольшое пятно плесени в углу комнаты. Центр потолка украшал большой хрустальный шар с розочками и снежинками, на дне скопилась копоть с пылью, закрывающая обычную цокольную лампочку. Освещение от лампы всегда было тусклым, но теперь оно и вовсе потеряло смысл. С потолка капало: глухой чёткий звук падающих на дешёвый паркет капель раздавался по четыре-пять раз за пару минут. Подушка пахла потом. Мизинцем нащупав небольшую дырку в пододеяльнике, я расковырял её ещё сильнее и перевернул одеяло. Утренний холод, выходивший из коридора, ласково касался торчащих пяток. Укутавшись сильнее, я поджал ноги к телу и зажмурил глаза, пытаясь вернуться в свой сон или, по крайней мере, вспомнить его. Ненавижу такое состояние, когда проснулся не до конца, но уже и не спишь. И что, спрашивается, мне делать, если я не могу ни встать, ни заснуть? Стена с драными зелёными обоями казалась уже привычной. Нежный салатовый цвет давно выгорел и стал напоминать скорее окраску мусорок во дворах. Узоры давно перестали смотреться гармонично, виднелись яркие полосы от царапин, оголяющие белые стены. Один из прорезов был на уровне моей кровати. Получился бы отличный тайник для секретных записок!

Я услышал, как медленно, но очень громко проехала за окном машина. Сначала мотор нарастающе ревел вдали от подъезда, затем колёса чиркнули об асфальт и встали на лёд, раздался звук выпавшей детали, дальше – удар! Хлопок двери, шаги по снегу, крики, обвинения в сторону “крашеной блондинки” и, наконец, вонзание лопаты в сугроб, домофон, открывающий дверь. “Чё, Сергеич, опять в сугроб врезался?” Тяжёлый вздох, “Ты вместо того, чтобы ёрничать, лучше бы помог, лодырь!”, “Раз, два, взяли!”…

Глаза были сухими, когда я протёр их руками. Хотелось лежать на спине вечно, но нужно было начинать этот день. Я сел и свесил ноги на шершавый паркет, с которого давно сошел весь лак. Кровать скрипнула подо мной. След от кофе на стене возле рабочего стола, едва различимый за бумагами и пустыми упаковками Ролтона, напоминал какую-нибудь экспозицию современного художника. Будь пятно на холсте – смотрелось бы красивей. В комнате не было ничего чистого. Тут не делали уборку аж с 2002, а про ремонт – вообще молчу. Старый пыльный плед, свернутый в рулон, советский сервант с тонкими ручками, старые кассеты для видеомагнитофона, куча хроники… Да мои разбросанные вещи выглядят более опрятно. Жаль, квартира не моя: давно надо тут навести порядок.

В квартире было настолько холодно, что бежевые шторы с розочками слегка окаменели. Я взъерошил волосы, крепко зевнул и начал собираться. Белые носки, лежавшие под стулом, были дырявыми, но от них воняло меньше всего, чего не скажешь о моих чёрных пятках. В углу кровати лежала одежда. Мятая старая майка с рисунком из московского зоопарка… Даже не знаю, что на ней было нарисовано. Я её надел, расправил (надо же быть похожим на человека, идя в институт), а затем взял со стула широкие тёплые джинсы, которые не мог носить без ремня: слишком большие.

Пока одевался, замерз настолько, что зубы начали стучать. Кинув портфель на кровать, хотел собраться, но отвлёкся и выглянул в окно. Под угрюмым тёмно-серым небом хрущёвки выглядели особенно потрёпанно и печально, словно собрание стариков на поминках российской действительности. Облезлая коричневая краска, бросающиеся в глаза красные кирпичи, дешёвые хрупкие стёкла, тонкие жёлтые трубы с газом, тянущиеся к крышам. Огромные сосульки с лёгкостью могли убить человека, но кому какое дело? Крыша, уверен, где-то да протекает, ведь качество домов, подобных моему, частенько хромает. Начиналась метель, маленькие хлопья снега ложились вдоль улиц, застилая пешеходные дорожки. На площадке играли дети. Один мальчишка, одетый в синие вельветовые штаны, жёлтую шапку с помпоном и красные варежки, делал снежного ангела, искренне смеясь и наслаждаясь процессом. Девочка была в розовой куртке, а из-под капюшона выглядывали две тёмные косички. Скатившись с горки, она подняла руки и помахала маме, сидевшей на лавочке. Все улыбались.

Среди всей дорогой техники именно старый советский чайник, походивший на музейный экспонат, кипятил воду лучше всего. Пар от горячего чая двигался волнами вверх. На льняной скатерти образовалось очередное круглое пятно. Напиток был крепким и горячим. Будь он ещё сладким, было бы вообще замечательно. В холодильнике стоял ужасный запах, и не из-за испортившихся продуктов, а из-за его возраста. Зато в морозилке были пельмени, но они хранились на экстренный случай, а в нижнем ящике находилась аптечка. Правда, единственное, что я мог взять оттуда и применить по назначению – бинт и активированный уголь. К остальным препаратам нужно было внимательно читать инструкцию. У старой плитки, стоявшей возле деревянного стула со спинкой, висел пакет с пакетами, рядом с которым лежала целая куча непонятных вещей: походные клетчатые переездные сумки, которые остались с маршрута “Пермь – Москва”, потрёпанные сапоги, кожаная куртка, из кармана которой торчал билет на электричку, спортивная олимпийка синего цвета с белыми полосками вдоль швов, балетки сорок второго размера… Виднелся даже рукав свадебного платья – всех вещей не перечислить. Они были наложены друг на друга большой кучей, можно было хоть домашнюю свалку организовывать. Вещи никому не были нужны, но и выбрасывать их было жалко. Вдруг что-нибудь пригодится рано или поздно?

Отставив в сторону кружку с плавающими на дне чайными листами, я стал глядеть в окно на солнце, которое едва-едва проглядывалось сквозь тучи. Затем я услышал шум из коридора, и на кухню вошел мой сосед Матвей – невысокий темноволосый парень двадцати пяти лет. Вьющиеся локоны падали ему на глаза, скрывая небольшую родинку под левым уголком рта. Лоб у него был округлый, нос прямой, подбородок острый, глаза тёмные, губы строгие и вытянутые, веки из-за зимней сессии были опущены. В общем, лицо человека, который позовёт тебя играть в хоккей палками и консервной банкой, а затем будет учить, как правильно это делать. Несмотря на низкий рост, он выглядел достаточно подтянуто: широкие плечи, в меру мускулистое телосложение, уверенность в каждом движении. Одет Матвей был в белую майку без рукавов, из-под которой на груди выглядывали тёмные волосы и металлический крестик. Из кармана серых спортивок торчала газовая зажигалка для плиты, а чёрные трикотажные носки, купленные на рынке, дополняли образ типичного добряка, который и гвоздь в стену забьёт, и машину починит. Он подвинулся к столу и тяжко выдохнул. Его взгляд был направлен в пустоту. Было видно, что его что-то беспокоит.

– Чай? – Я протянул ему кружку.

Он посмотрел на меня, молча кивнул, перевел взгляд на стол, затем взял кружку с чаем, потряс ею и отставил в сторону. Видеть Матвея Полянского без улыбки мне было жутко непривычно.

– Ты чего такой кислый?

Он будто не замечал меня. Хоть я и не любил, когда Матвей постукивал пальцами по столу, но по грустному выражению его лица я понял: что-то случилось. Но затем, моргнув, он откинулся на стуле, сел более вальяжно, закинул обе руки за голову, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и на выдохе сказал:

– Да так, мелочи беспокоят… Не заморачивайся, Лёх.

Он стукнул по столу, взял в руки кружку и плеснул в нее ещё кипятка. Чай для меня был обжигающе горячим, но Матвей пил его как лимонад “Буратино” в жару: быстро и в один подход. Он уставился на мой открытый рот.

– Ты… Ты как можешь его пить? Кипяток сплошной, ещё и с накипью!

Матвей лишь пожал плечами и продолжил пить, а через минуту перед ним уже стояла пустая кружка, а сам Матвей вытирал рот рукой.

– Слушай, кинь мой рюкзак.

– А где он? – я обернулся кругом.

– Да вон висит.

– Где?

– Да вот же.

– Скажи прямо, я не понимаю.

– Мда, обделили тебя зрением. На ручке. Дверная ручка.

Я взял чёрный рюкзак. На вид он был дорогой, а на ощупь тяжёлый. Один из боковых карманов был сетчатым, молнии шли туго, а на левой лямке был напечатан логотип неизвестной компании. Матвей молниеносно расстегнул рюкзак и, засунув в него руку по локоть, начал рыться. Когда же поиски прекратились, я почти в голос засмеялся.

– Серьёзно?

– Чё такое?

– Зачем тебе вообще фонарик?

На столе появился небольшой чёрный ящик с инструментами и жёлтый фонарь с резиновой чёрной кнопкой. Матвей открутил линзу.

– Хочу проверить, работает он или нет.

Перебирая различные инструменты, он достал маленькую крестовую отвёртку и стал откручивать болтик за болтиком, складывая их в пустую кружку.

– Каждому человеку нужен фонарик. Мало ли, в гараже найти что-то или в лесу дорогу отыскать. К тому же – на “Горбушке” его взял. Хороший, надёжный, дешёвый. Почему бы и не купить?

Вытаскивая аккумулятор, он заменил его другим, после чего начал вылавливать из кружки болтики и вкручивать их обратно, а потом убрал отвёртку в ящик, закрыл его и положил в рюкзак, лежавший возле ноги.

– Звучит вполне логично… Но зачем таскать с собой походный фонарь в портфеле? И инструменты…

Он осуждающе посмотрел на меня.

– Да у каждого механика обязан быть фонарь и набор инструментов! Мастер без фонаря – это как… Как… Как повар без половника! Во как.

Он закрутил линзу и подёргал выключатель, направив его в стену. Луч желтоватого света был ярким, а Матвей улыбнулся, нахваливая себя. Затем он убрал его поглубже в рюкзак, застегнул молнию и отложил в сторону.

– Как с поиском работы, бездельник?

От стыда я отвёл взгляд на свои носки.

– Ясно. Поищу объявления в газетах. “Ищу новую квартиру” или “Ищу нового соседа”. Это что, так сложно? А доска объявлений на что? Либо с друзьями из универа поговори, поспрашивай там.

– У меня их не так много. – улыбнулся я.

– Ну, значит самое время завести. – Матвей тут же прочитал мои мысли. – И нет. Никаких вписок и точка.

– Ты ведь сам сказал…

– Мне напомнить про новый год 2006-го? Деньги пропали, еду съели, а я целых две недели убирал тот бардак.

– Я тогда даже не заселился.

– И слава богу! Как вспомню… Короче, ищи работу всеми способами, и без гостей дома.

– Это непросто…

– Вот, вот даже не буду тебя слушать. Почему дядя Миша, алкоголик с пятого, нашёл работу дворника и метёт себе у пятнадцатого детского сада на Малой Пражской, а Алексей Жданов, студент РГГУ, вот не может найти работу, а? Вся Россия может, а Жданов – нет.

– Это же РГГУ! – я улыбнулся и демонстративно развёл руками. – “Мы учим чему-то, а чему – никто не знает”. Почти официальный слоган.

– Чего?

– Девиз.

– А-а-а, так выражайся чётче. А то слово какое-то странное: “сло-ган”. И потом, это не оправдание, – он посмотрел на меня с укором. – Ты ищешь повод, чтобы не работать, – я хотел возразить, но Матвей меня перебил, тыча пальцем. – Говори, что хочешь: чтоб твоя доля за квартиру была на лапе к воскресенью. Подставляешь, друг. Не надо так.

Матвей выпил еще одну кружку чая, поставил ее в раковину и вышел из коридора в мою комнату, предварительно улыбнувшись. С кухни было слышно, как он начал искать что-то, причём очень быстро. Пока я смотрел на узор, украшавший скатерть, Матвей вернулся на кухню, а в руке у него оказался паспорт в чёрной кожаной обложке, который он положил на стол. Паспорт был пыльным, с загнутым уголком, буквы “р” и “т” почти стёрлись, да и фотография была старой.

– И чтобы без работы не возвращался. Понял меня?

Взглядом мой сосед мог задавить. Он не был злым, угрожающим или недоброжелательным. Это скорее походило на что-то среднее между мамой семиклассника, принёсшего домой двойку, и начальником, который вот-вот подготовит рапорт об увольнении. Одним словом, мириться с моей ленью он был не намерен. Матвей доположил руку мне на плечо.

– Возьмись за голову, оболтус.

Похлопывания звучали как стук судейской киянки о стол. Тяжело вздохнув, он дал мне небольшой подзатыльник и ушёл к себе в комнату. Как только я посмотрел на паспорт, в моей голове начался самый настоящий спор. И почему я не мог быть сыном какого-нибудь депутата, воровавшего в 90-е, или хотя бы русских мигрантов в Канаде? Такое чувство, будто судьба прям обращается ко мне: ну, смотри, Алексей, судьба твоя проста! Родишься ты в семье учителя и повара школьной столовой, но ближе к двенадцати ты переедешь в Москву, а дальше – вертись как хочешь. С другой стороны, не буду же я всю жизнь сидеть за столом, пить чай и грызть замороженные пельмени. Решено! Я ударил по столу (не знаю, зачем), взял паспорт и сунул его в карман джинсов. Пора собираться.

Чёрная куртка с внутренним карманом согревала меня уже третью зиму подряд. Куртка была импортной, навороченной! Знак какой-то американской фирмы на левом предплечье мне не был знаком, зато мне очень нравился её капюшон с меховой подкладкой, который закрывал от ледяного ветра, настигнувшего меня сразу же, как только захлопнулась шатающаяся дверь подъезда. Перчаток у меня, увы, не было, так что руки держал в карманах, куда влезла бы и краденая пицца из школьной столовой. Круглая такая. А вот как мне использовать два нагрудных – не могу сказать. Но лучше пусть будут. Вдруг пригодятся? А вот ботинки были не самого лучшего качества. Три пары старых носков были единственной причиной, почему я прогуливался по холодным улицам, а не бегал от одной маршрутки к другой.

Под чёрной от выхлопных газов слякотью и грязью виднелась дорога. Только опытные автолюбители могли срезать дворами, не застревая при этом в ямах. В начале недели никто на них не обращает внимания, но в пятницу, так или иначе, кто-нибудь да выталкивает компанией старую “девятку” или “шестёрку”.

Я вышел из дворов, и передо мной открылось место, откуда можно было начать поиск работы. Советское круглое невысокое заснеженное здание из серого камня с грязными стеклами и тяжелыми деревянными дверями. Конечно, это было метро, из которого люди выходили потоком. Рядом на круглой металлической плите висел бело-синий знак, а слева – расписание автобуса номер 217. Несколько бабушек в тёплых шубах сидели на лавочке и что-то обсуждали. Ставлю полтос – говорили о политике. Поток из метро продолжал поступать, и большая часть людей из этого потока двигалась в сторону остановки, пока остальные стояли на улице либо уходили в другую сторону. В двадцати метрах от меня стоял прямо напротив входа в метро, переминаясь с ноги на ногу, “герой-романтик нашего времени”: пацан, лет шестнадцати, был одет в потрёпанный пуховик, носил очки, где линзы были размером с телескоп обсерватории, на руках – красные варежки, чёрные туфли, широкие офисные брюки, причём штанины были по колено в слякоти. Очки запотели, щёки покраснели, а пуховик явно ему был “на вырост”. Но самое интересное – в руке он держал маленький газетный кулёк, в котором был букет из пяти или семи гвоздик. Меня это очень рассмешило и в какой-то степени тронуло. Пройдя сквозь толпу, я вышел на огромное пространство для парковки, которое было забито торговыми рядами. Парковка походила на настоящий муравейник, где каждый суетится и спешит. Звук базара ни с чем не перепутаешь: постоянные крики, зазывалы, машущие руками. Кто-то из покупателей пытался сбить цену, утверждая, что огурцы не свежие. Прилавки походили на небольшие белые шатры с голубой полоской, на переносных шатающихся столах лежали пластиковые ящики с товарами, а перед ними – куски картона, где чёрным маркером было написано, что и по какой цене продаётся. За прилавками все продавцы походили друг на друга: серая куртка, чёрная шапка, синий фартук с белыми лямками и небольшая поясная сумка из дешёвой кожи, где хранились деньги. Если смешать запахи рыбы, мяса, овощей и выхлопных газов автомобиля, получится такой аромат, что повеситься можно. На рынках давно было много народу, ещё с перестройки, ибо кушать хочется всем. Не важно, сколько морщин у тебя на лице, во что одет или насколько здоров: хочешь дёшево и сытно поесть – иди на рынок. Когда я шел по торговым рядам, меня всё время толкали и пихали. Становилось очень тесно, пришлось самому расталкивать всех руками, чтобы пройти вперёд. Слякоть под ногами, снег на шапках, кругом непрерывные крики, сливающиеся в гул… Давка была страшной, но терпимой. Заносило меня от ларька со сладостями до свитеров и обувных коробок, учитывая, что я просто прогуливался. Я давно перестал ориентироваться: в толпе меня сильно раскрутило, а кроме спин я не видел ничего, даже ближайших домов. Временами казалось, что я буду затоптан заживо покупателями или, по крайней мере, оглохну до конца жизни, но всё обошлось. Я смог ухватиться за металлическую трубу одного из прилавков, ловким движением руки подтянулся к нему и вышел из людского водоворота.

– Молодой человек, возьмите говядину! Сто сорок пять рублей за килограмм, – отвлёк меня от мыслей крупный продавец в коричневой шапке с большими густыми чёрными усами, смугловатой кожей и широкими бровями. Возле левого уголка рта у него была какая-то линия, похожая на шрам. Говорил он с небольшим акцентом, но понятно.

Я посмотрел на него, затем взглянул на мясо и начал поглаживать пальцами подбородок, склонившись над полкой. Продавец явно занервничал:

– Слушай, ты же себе не жену выбираешь! Отдаю за сто тридцать.

Я перевёл взгляд на продавца, затем снова на мясо. Оно, кстати, выглядело весьма хорошо. Увесистый красный кусок с небольшими белыми волокнами, тянущимися словно река на карте. Он был настолько здоровым, что мог упасть с прилавка прямо в ноги прохожим.

– Ай, шайтан, что ты со мной делаешь! Сто пятнадцать рублей! Последнее слово.

– Свежайшее? – ехидно подметил я.

– Мамой клянусь!

– Извините, я здесь не для покупок.

Продавец плюнул под ноги и что-то пробубнил себе под нос, явно не от большой любви.

– А вы не знаете, где тут можно работу найти?

– Ой, брат, это тебе надо у других спрашивать. Хотя…

Продавец поманил меня пальцем, смотря при этом в глаза. Мне стало любопытно, и я подошёл к нему поближе, обойдя прилавок.

– Слушай, племянник Гоги сегодня на работу не вышел. Представляешь, я уже начал всё выставлять, аккуратно положил говядину, свинину, курицу, посмотри! А он мне такой звонит, говорит: “Дядя Вазген! Не могу приехать, учеба”. А я ему говорю: “Какая учёба, Гоги? Обещал мне, на коленях клялся, что поможешь с мясом! Ну и какой ты мужчина, если слово не держишь?” А он мне…

– Извините… – мне было неловко его перебивать, поэтому я слегка дёрнул его за рукав. Он посмотрел на меня и сбавил горячий пыл.

– Короче, можешь тут пару минут постоять? Ненадолго. Мне буквально в дом сходить, вон там, за углом! – он указал рукой на арку внутри панелек. – А ты тут постоишь, последишь.

Я был в шоке.

– Как постоишь?!

– Да что в этом сложного, дорогой? Просто стоишь, на людей смотришь, говоришь “сто сорок пять рублей за кило”, взвешиваешь, упаковываешь, улыбаешься, забираешь деньги и говоришь “до свидания”, всё! Даже моя внучка справится. А она у меня уже во втором классе.

– А если вы вернетесь, а прилавка и денег не будет?

Вазген положил руку мне на плечо и слегка подвинул к себе.

– Послушай… Как тебя по имени?

– Лёша.

– Так вот, Лёша: я не первый день по свету хожу, и в людях разбираюсь как в мясе. Глаз орла, походка гордой птицы. Вот по тебе сразу видно, порядочный мальчик.

Вазген слегка потрепал меня по голове, моментально схватил куртку со стула и скрылся в толпе, оставив меня наедине с прилавком, крикнув вслед– “Не подведи меня, Лёша!”.

– Мальчик, сюда посмотри!

Женщина в ярко-красной шапке из меха с жутким макияжем – розовые тени, подпудренные щеки и помада цвета граната – поманила меня пальцем с недовольным, нетерпеливым лицом. На руке у неё было дешевое обручальное кольцо. Кожаные, слегка облегающие лосины, длинные сапоги на высоком каблуке, белая шуба из хорошего по качеству меха. Забавно, что женщина хотела быть эпатажной, но на деле просто безвкусно одевалась, как и остальные.

– Мальчик, я к кому обращаюсь? Почём килограмм?

Я подошёл поближе, чтобы посмотреть на вырванном из тетради листке цены, но потом понял, что можно поступить хитрее. Аккуратно накрыв рукой картонку с ценой, я гордо произнёс:

– Двести рублей за говядину, сто семьдесят пять за свинину.

Женщина с клоунским макияжем покраснела, глаза стали огромными, щёки вздулись, а рот от удивления почти полностью открылся.

– Сколько?! Да это настоящий грабёж! – она потянулась к прилавку и, схватив в руки кусок в два кило, начала им размахивать. – Это мясо только собакам можно дать, и то из жалости! Откуда такие разорительные цены?!

– Если вы не хотите платить – положите пожалуйста товар.

Мне так нравилось её злить, не знаю почему, но меня это очень веселило.

– Я не стану платить такие деньги за обычный…

– Позвольте мне его взять.

Её удивлённый взгляд и искреннее непонимание ситуации разогревали во мне настоящий азарт. Вопрос “а смогу ли я зайти ещё дальше?” добавлял любопытства. Меня всего распирало. Немного погодя она неуверенно, с осторожностью вложила мне говядину в руку. Я стал рассматривать кусок мяса под углом, вертеть из стороны в сторону, проверять на упругость и даже слегка попробовал. Женщина смотрела на меня, будто ждала реакции. Я сыграл как актёр театра Чехова: моё лицо изобразило настоящее восхищение. Кусок мяса стал идиллией, а через прищур я смотрел на её ответную реакцию. Заметил слева от меня пачку бумаги с бечёвкой и быстро упаковал кусок, даже не взвешивая.

– Вы что делаете? Я не сказала, что буду покупать!

– Скажите, а вы часто готовите?

Было видно, что эти слова её задели. С таким ярким макияжем и длинными ногтями ни одна домохозяйка не ходит, и она это знала. Может, я и ошибался, но по этой даме точно нельзя было сказать, что она отлично готовит борщ своему мужу.

– Ну… а что?

Я свистнул ртом и развёл руками.

– Послушайте, барышня, я стою за прилавком с лета 2005-го, как только школу закончил. Мой дядя Вазген всему меня научил, он говорил мне: Лёша, дорогой, самое лучшее мясо – красное, тяжелое и то, где меньше всего жил. Вы держали его в руках, так?

Она молча кивнула, смотря на то, как я перевязывал свёрток из белой бумаги, где на дне виднелось пятно крови.

– И он был красным?

Женщина снова кивнула.

– И, уж тем более, здесь нет никаких жил. Это – лучшее, что вы можете найти на рынке. Я вам так скажу: дядя Вазген уже припрятал этот кусок для других, особых, я бы даже сказал, постоянных клиентов, – на этом моменте я еле сдержал смех, но продолжил. – Вам я продам его за полцены. Вижу, вы – женщина порядочная, хотите порадовать своего мужа.

Она немного смутилась и покраснела, отведя взгляд вниз. От лести на её лице появилась широкая, но в то же время скромная улыбка.

– Вы так думаете? – кокетливо спросила она.

– Я так знаю, – ловко парировал я.

– Знаете, юноша, у вас природный дар убеждения. Вам бы в политику.

– Не-е-е. Там люди не такие открытые.

Из кармана шубы она достала маленький белый кошелёк на золотистой застёжке, украшенный вышитой розой.

По приходу Вазген был очень сильно удивлён, наблюдая за тем, как женщина протягивала мне двести рублей. Она улыбнулась, взяла свёрток в руки, мило помахала рукой и направилась в сторону метро. Вазген выхватил деньги и стал рассматривать.

– Ой, слушай, как тебе удалось? Я это мясо продать уже дня два не могу!

– Дядя Вазген, накинь процент за работу.

Он посмотрел на меня удивлённо и даже с небольшим укором, но всё же передал мне пятьдесят рублей.

– Держи. Честно заработал. Слушай, если тебе вдруг понадобится работа или ещё чего-то – смело можешь обращаться к дяде Вазгену Тиграновичу. Пригодишься.

Он написал на листке номер телефона, положил мне в нагрудный карман и, хлопнув по нему, снова потрепал по голове. Вазген убрал продукты в ящики и поставил их под стол, затем протёр всё полотенцем и кинул его на спинку стула, отряхнув руки. Я вышел из ларька и отошёл к домам возле рынка. Вода медленно капала с таявших сосулек, на брусчатке была рассыпана крупная соль, по которой ходили прохожие, вдоль домов висели вывески кондитерской, супермаркета, окулиста и почты. Все они были дешёвыми и потрёпанными, у окулиста так вообще одна буква с таблички висела вверх ногами. Облегчение и чувство пространства охватило и понесло меня прочь от толпы. В руке – пятьдесят рублей одной купюрой и личный телефон Вазгена Тиграновича. Неплохое начало карьеры.

Перед тем, как зайти в магазин, я снова оглядел рынок. Он выглядел куда более бедно, и этому есть причина: самый большой поток людей был с 10 до 14 часов, а сейчас солнце медленно заходило за горизонт. Прохожие уже никуда не спешили и шли прогулочным шагом,разглядывая прилавки с товарами. Продавцы торговались охотно, ведь на рынке всегда была большая конкуренция.

Я купил сосиски с макаронами, и даже сдача еще осталась. Я бы мог, конечно, купить ещё какой-нибудь сникерс или булку с творогом, но решил, что лучше оставлю эти деньги в куртке до лучших времён. На улице становилось холоднее с каждым часом, хоть ветер немного стих. Дугообразные фонари освещали жёлтым светом улицы, создавая настоящую дорожку из прожекторов, ведущую к дому. Хруст снега под ногами добавлял к атмосфере загадочности и даже уюта. Свет в окнах делал мрачные кирпичные коробки не такими уж и мрачными, если задуматься: в каждой квартире своя атмосфера, своя жизнь. Сев на лавочку, я задрал голову наверх, чтобы ловить лицом падающие снежинки. Они опускались медленно, будто кружась в вальсе. Затем неподалеку я увидел детскую площадку со старыми советскими качелями. Они, как и все, были спаяны из железных труб, а само место, где сидели дети, было очень узким, да и вообще, это была пара деревянных досок, покрашенных в один с трубами цвет. Слева от качелей стояла карусель. Шпана садилась на четыре лавки: держась за поручни, ребята ногами раскручивали себя, отталкиваясь от земли. Я решил сесть на те, на которых надо раскачиваться. Шатаясь взад-вперёд, я непроизвольно чертил ногами на земле две дуги. Болты и гайки издавали режущий ухо скрип, который при движении качелей менял тональность. Кажется, даже в таких вещах, как ржавая карусель, находится мелодия, способная успокоить. Перед глазами была жёлтая труба и свет от фонаря, сквозь который пролетали снежинки, а наверху – чёрное закатное небо. Передо мной была небольшая дорога и припаркованные машины, где-то старые, где-то новые, была даже парочка дорогих иномарок. Виднелась протоптанная тропа, ведущая с площадки к жилым домам.

Пока я качался, снег начал смешиваться с мокрой землёй, становясь коричневым. Снежинки падали мне на лоб и щёки. Вот оно. Обожаю это состояние. Вокруг тебя всё двигается неспеша, своим чередом, либо и вовсе стоит на месте. Нет никакой суматохи, нет чего-то сбивающего с толку, нервирующего или напрягающего. Просто обычная пустая улочка, тишина, хруст снега в ушах и влага на лице. А главное – всё такое естественное, родное. Даже если ты сейчас сделаешь что-то глупое, например, кинешь кирпич в машину или запустишь в небо петарду, разобьёшь окно, то ничего не произойдёт: снег будет идти так же медленно, ночь не сменится днём, на улицах будет по-прежнему пусто – одним словом, ничего. И в такие моменты я часто у себя в голове ставлю некую печать. Некое завершение этапа, словно ты уже написал в письме всё, что хотел, и когда нечего добавить, ты ставишь эту печать и посылаешь конверт с письмом, а кому – не важно. Важно то, что ты прожил этот этап. Он тебя изменил: в лучшую или худшую сторону – не имеет значения, ведь ты не стоишь на месте. Перемены пришли, и ты к ним привык, даже если они незаметны. Снег продолжал падать, машины иногда проезжали мимо площадки, освещая фарами дорогу. Всё вновь стало безмятежным и спокойным. Не могу сказать, что что-то важное сегодня произошло: моя жизнь была слишком скучной для ежедневных приключений. И всё же это не мешало мне уединиться с тишиной. Скрип, скрип, скрип…