Роберт Ирвин Говард
Змея из ночного кошмара

И снова у всех вырвался вздох облегчения. Фэминг отер лоб трясущейся рукой.

– Всю ночь я неподвижно простоял посреди комнаты, разве что поворачивался лицом туда, где шуршала в траве ползавшая вокруг дома тварь. Тихий, зловещий шорох словно приковывал к себе мой взгляд. Порой он стихал на миг или даже на целых несколько минут, и тогда у меня перехватывало дух от ужаса – казалось, змея сумела как-то пробраться внутрь. Я начинал вертеться по сторонам, хотя – уж не знаю почему – страшно боялся шуметь: меня не оставляло чувство, будто это исчадье ада – прямо за моей спиной. Но шорох возобновлялся, и я снова замирал на месте…

Только в одном-единственном смысле мое сознание – то, что руководит мною наяву, – проникает под покров этого кошмара. Во сне я не имею ни малейшего понятия, что сплю, однако косвенным образом кое-что передается и в сон. Моя личность как бы мгновенно раздваивается, и получается нечто вроде того, как две руки, правая и левая, существуют независимо друг от друга, хотя принадлежат одному телу. Во сне мое «я» не осознает «я» реального, сознание временно подавляется, попадает под контроль подсознания и словно бы вовсе перестает существовать. Но сознание все-таки способно воспринимать мысли, волнами набегающие из моря сна. Конечно, я объясняю все это не слишком внятно, но суть в том, что и сознание и подсознание мое – на краю гибели. Там, во сне, меня не покидает страх перед тем, что змея поднимет голову и заглянет в окно. И я – во сне – знаю: если это случится, я сойду с ума. И переживания, доносимые мысленными волнами из мутного моря кошмара, так отчетливы, что мой разум наяву колеблется так же, как колеблется разум во сне. Туда-сюда, туда-сюда, пока и я сам не начинаю раскачиваться. Ощущение не всегда одинаково, но я вам скажу одно: если когда-нибудь во сне эта ужасная тварь взглянет на меня, не миновать мне буйного помешательства.

Слушатели беспокойно всколыхнулись.

– Господи, ну и перспектива, – пробормотал Фэминг. – Повредиться умом и непрестанно, днем и ночью, жить в этом кошмаре! – Он сделал паузу. – Я стою посреди комнаты, проходят века, но наконец за окнами светлеет, шорох исчезает вдали, и вскоре кровавое, точно изможденное, солнце начинает карабкаться в небо из-за восточного горизонта. Я поворачиваюсь, смотрю в зеркало – мои волосы совершенно седы! Шатаясь, я иду к двери, распахиваю ее настежь… Ничего. Ничего, кроме широкой проплешины в траве, уходящей не к побережью, а в противоположном направлении! Зайдясь в безумном визгливом смехе, я бросаюсь бежать вниз по склону – и дальше, и дальше, через заросшие травами луга. Бегу, пока не падаю от изнеможения, и лежу, пока не обретаю силы подняться и снова бежать.