Гордон Диксон
Человек с Земли (сборник)

СВИДЕТЕЛЬ (с дрожью в голосе): Я никогда этого не забуду.

ОТВЕТЧИК (громко прокашливаясь): Только факты, Мардж.

СВИДЕТЕЛЬ: Я помню каждое слово. «Мардж, дорогая, – сказал ты мне, – я все сомневаюсь, правильно ли я делаю? Ты ведь знаешь, Мардж, что торговому пресс-агенту необходимо быть твердым, ведь от его неофициального решения зависит судьба миллиардных сумм в межзвездных кредитах. И я всегда был тверд. Но теперь я начинаю сомневаться. Каким мир станет для нас, людей – и для нас с тобой, Мардж – если эта сделка состоится? Как это отразится на будущих поколениях, которые привыкнут к чепятнице? И самое для меня главное – все случилось так внезапно…» – и тут ты меня обнял…

ОТВЕТЧИК: Пожалуйста, Мардж, только факты.

СВИДЕТЕЛЬ: «…из-за тебя, Мардж, – сказал ты, – потому что я люблю тебя».

(Свидетель внезапно испытывает прилив циркуляторной жидкости к лицу, сходный с тем, что наблюдался у предыдущего свидетеля.)

И я сказала: Я тоже тебя люблю…», и потом ты попросил меня выйти за тебя замуж, и мы некоторое время разговаривали, а потом я сказала, имея в виду чепятницу – что тебе следует поступать так, как ты считаешь правильным, и тогда все получится наилучшим образом.

ОТВЕТЧИК (вытирая платком лоб): Благодарю тебя, Мардж. Это все.

(Спонтанные аплодисменты, когда свидетель покидает кафедру, Судья пытается прекратить их, призывая к порядку. Крики «Протестую!» со стороны истца.)

СУДЬЯ: Да, мистер Усуссис?

ИСТЕЦ: Я требую знать, по какому праву ответчику позволено склонять на свою сторону суд путем нечестного эмоционального воздействия. Я требую…

СУДЬЯ: Суд не считает, что его склоняют в сторону ответчика. (добавляет, более строго): И я предупреждаю о недопустимости подобных обвинений в адрес суда. Теперь ответьте, желаете ли вы допросить свидетеля?

ИСТЕЦ: Я потерял к этому свидетелю всякий интерес.

СУДЬЯ: Да или нет?

ИСТЕЦ (более мягким тоном): Нет, ваша честь.

СУДЬЯ: Очень хорошо. Мистер Паулсон?

ИСТЕЦ: Это лишь напомнило мне о намерении сообщить, что мои опасения имели под собой прочное основание. Вскоре после подписания контракта я обнаружил, что чепятница, которую мы посетили вместе с мистером Джоргенсоном, вовсе не являлась растянутым естественным временем Земли, а была сознательно подстроенным внедрением слунианского времени в нашу земную неделю…

(Столпотворение в зале. Крики «Протестую!» со стороны истца.)

СУДЬЯ: Порядок! Порядок! Что на этот раз, мистер Усуссис?

ИСТЕЦ (возбужденно): Утверждение ответчика необоснованно, лживо и недоказуемо.

ОТВЕТЧИК: Но такова правда.

ИСТЕЦ: Это к делу не относится. Мы пришли к взаимному соглашению о том, что все испытанное вами – не более, чем иллюзия. А иллюзия не существует. Следовательно, правдива она, или нет, совершенно несущественно.

ОТВЕТЧИК (поворачиваясь к судье): Именно это я и хотел доказать, ваша честь. Истец признал, что все, предшествовавшее подписанию контракта, основано на не существующем в природе…

ИСТЕЦ: Что вовсе не делает контракт недействительным. Прецедент: «Коммерческое соглашение должно сохранять силу независимо от его связи с реальной вселенной». Наггл против Джвиккса, приговор Галактического Суда за номером 13284746375635. И вы по закону обязаны приобрести различных слуниансних товаров на сумму двадцать квинтиллионов галактических денежных единиц.

ОТВЕТЧИК: Это я признаю, но только в том случае, если истец пожелает навязать выполнение контракта силой. Мой аргумент противоположного свойства. Контракт, будучи реальной вещью с реальным правом на существование, неоспорим. Однако оскорбление, из-за которого истец подал на меня иск, не имея собственного реального существования, существует только на словах. Для того, чтобы она стало реальным, оно должно иметь основу в реальности. Поскольку истец отрицает реальный базис этого оскорбления – а именно, ситуацию и причины, из которых оно проистекло – и тем самым отрицает любой физический базис оскорбления, а именно, настаивает на том, что имеет только три щупальца – то, следовательно, оскорбление, не имея реального базиса, не имеет и реального существования. Другими словами, данный суд не только не имеет власти, чтобы наказать меня за исходное оскорбление, но также бессилен наказать меня и за его повторения. Я требую отклонения поданного истцом иска на основании того, что причина иска не существует.

ИСТЕЦ (в сильнейшем возбуждении): Это чистейший грабеж! Он прекрасно знает, что меня никогда снова не примут в воспитанном обществе на Слуне, если я позволю себя безнаказанно оскорблять. Ваша честь, он пытается заставить меня разорвать контракт, вынудив признать, что я когда-либо имел дело с ним или с контрактом. Если вы позволите ему продолжать меня оскорблять, У меня не будет альтернативы. Я…

СУДЬЯ: Порядок! Пусть истец успокоится! (Истец садится на место, нервно подергивая щупальцами.) И теперь, если истец желает опровергнуть утверждения ответчика, пусть сделает это в подобающей по закону манере.

ИСТЕЦ (все еще дрожа, но с растущей силой и уверенностью): Прошу прощения, ваша честь. Я забыл, что в моем распоряжении имеется законный аргумент. Ответчик забыл, что для судебного запрета вовсе нет необходимости демонстрировать реальную причину. Угроза оскорбления является достаточной причиной для судебного запрета. И в дальнейшем, если оскорбление наносится и может быть найден свидетель, никаких иных доказательств не требуется. Прецедент: Твинго против одной четверти Куда, приговор Галактического Суда за номером 19483738473645485937. Я доказал свою правоту.

СУДЬЯ: У вас есть комментарии, мистер Паулсон?

ОТВЕТЧИК: Нет, ваша честь, за исключением того, что вся экономическая система Земли зависит от исхода этого суда…

СУДЬЯ: Это не имеет отношения к данному случаю, который, по сути своей, является вопросом о манере поведения и морали между двумя частными лицами, независимо от их расы или места обитания. В случае, если стороны исчерпали свои доводы, я не вижу причин продолжать слушание дела. У меня нет также необходимости удалиться для обдумывания приговора, поскольку закон в данном случае предельно ясен и позволяет прийти только к одному заключению и одной интерпретации. Я сам, конечно же, полностью беспристрастен и с негодованием отвергну утверждения любого, кто попытается увидеть в этом суде хитрое жульничество, предпринятое неким беспринципным существом, увидевшим возможность получить преимущество за счет существующих на данный момент положений закона. Но даже если бы я сам разделял подобную точку зрения, моей обязанностью все равно было бы принять решение с той же скрупулезность, как если бы я являлся откровенным сторонником этого существа, будь он с щупальцами или без них, и независимо от числа этих щупалец.

Ответчик предоставил нам остроумную, и даже, как ее, возможно, назовут его сторонники в зале, величественную логическую структуру, дабы доказать, почему на него не должен быть наложен судебный запрет, не позволяющий ему оскорблять истца путем упоминания числа щупалец, каковыми истец обладает. Суд вынужден признать, что он совершенно прав в своем утверждении о том, что исходное оскорбление при имевшихся некогда обстоятельствах не имеет реального существования. Верно, однако, и утверждение истца о том, что для вынесения судебного запрета реальная причина также не является необходимой. Следовательно: да будет вынесено данным судом решение о том, что Гарту Паулсону, человеку, в настоящее время постоянно проживающему на планете Земля, официально запрещается выражать свое мнение по поводу числа щупалец, каковым обладает Дранг Усуссис, несблер с планеты Слун, поскольку таковые выражения могут быть сформулированы так, что окажутся опасными или оскорбительными для упомянутого Дранга Усуссиса, несблера с планеты Слун. Далее, если же упомянутый Гарт Паулсон, в нарушение решения данного суда, все же выразит подобное мнение, то да будет он подвергнут полному предусмотренному в таких случаях законом наказанию, а именно заключению сроком не менее чем на два года в месте или местах, определяемых юридическим лицом, назначенным данным судом в качестве сторожа-опекуна. Полное возмещение расходов как заключенного, так и опекуна отнести за счет истца. Приговор вынес судья Умка, болвер с планеты Бол… Клерк, обеспечьте заинтересованные стороны копиями приговора.

ОТВЕТЧИК (кричит): Ваша честь, не уходите! Отпусти меня, Мардж – я знаю, что делаю! К чертям приговор! Слушай, Усуссис! Мне плевать, что они со мной сделают. У тебя четыре щупальца, и ты это знаешь…

(Истец испускает душераздирающий визг. Публика в зале ревет.)

ОТВЕТЧИК (кричит еще громче):…не три, а четыре! Это знают все, и если ты попытаешься явиться на Землю и силой заставить выполнить контракт, который ты обманом заставил меня подписать, каждый человек, у которого в жилах течет кровь, а не водица, скажет тебе в лицо, что у тебя четыре щупальца. Слушайте, а знаете, почему он не хочет признать, что у него четыре щупальца?

(Истец яростно вырывается, чтобы добраться до ответчика. Его удерживают доброжелатели и бейлиф суда.)

ОТВЕТЧИК: Знаете, что он делает этим щупальцем? Четвертым щупальцем он зоррглирует свой гроб! (Истец испускает вопль и падает в обморок.) Что, не думал, что я знаю, что ты гробозоррглист, Усуссис? Так я знаю. Я…

СУДЬЯ: Порядок! Порядок! Замолчите, мистер Паулсон. Порядок в суде! Иначе я прикажу очистить зал!

(Шум в зале постепенно стихает за исключением скамьи истца, где истец, пришедший в себя и содрогающийся от стыда, яростно скрежещет зубами и раздирает пачку документов на бумаге того формата, на котором обычно оформляются контракты.)

СУДЬЯ: Бейлиф, задержите заключенного и подведите его ко мне.

(Бейлиф выполняет порученное.)

СУДЬЯ: Гарт Паулсон, все мы только что были свидетелями акта вопиющего нарушения наложенного на вас данным судом запрета. Признаете ли вы себя виновным?

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Признаю, ваша честь. И позвольте добавить, что что я с радостью сделаю это снова – и стану делать снова и снова, если это будет необходимо.

СУДЬЯ: Молчать! Закон не может безнаказанно попираться, какими бы благими намерениями не оправдывал себя заключенный.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Можете меня казнить или освободить – мне все равно.

СУДЬЯ: Вам запрещаются попытки давать указания суду. Я, на основании предыдущего решения, приговариваю вас к двум годам, в единицах времени вашей родной планеты, пребывания под опекой личности, назначенной судом, которая определит место и условия вашего заключения. И назначаю опекуном заключенного человека женского пола Мардж Джолмен, при условии, что для наилучшего выполнения возложенных на нее судом обязанностей, она без промедления совершит с заключенным брачную церемонию. Издержки по содержанию как заключенного, так и его опекуна за все время действия приговора отнести за счет истца. Приговор вынесен. Суд окончен. Бейлиф, очистите зал.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Благодарю вас, судья.

СУДЬЯ (подмигивая верхней дюжиной глаз): Не стоит благодарности, мистер Паулсон. Мне доставило большое удовольствие вставить палку в колеса этому трусливому слунианскому жулику. А где вы, детки, собираетесь провести медовый месяц за счет Усуссиса? Могу порекомендовать вам курортные районы на Элизии. Не знаю ничего приятнее.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Мы подумаем об этом, судья.

СУДЬЯ: Вот о чем я хочу вас спросить. Как вы ухитрились обнаружить, что Усуссис надул вас с этой фальшивой чепятницой, изготовленной из слунианского времени? Я всегда полагал, что даже для эксперта почти невозможно отличить чужое время от естественного, если оно прочно внедрено в темпоральную структуру.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Ну, вообще-то я тоже так полагал…

ОПЕКУН ЗАКЛЮЧЕННОГО: Все дело в том, что Гарт такой чувствительный…

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Дай мне самому сказать, Мардж. Видите ли, судья, поначалу и я не мог отыскать ничего подозрительного. Но в то утро, когда я подписал контракт, у меня начался зуд, а вскоре после подписания я посмотрел на запястье, которое расчесывал, и внезапно понял, в чем тут дело.

СУДЬЯ: Да, помню, что-то об этом говорилось.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Верно.

СУДЬЯ: И вы увидели на запястье…

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Прыщики. У меня аллергия на слунианское время.

СУДЬЯ: Поразительно! Воистину достойный триумф в самой неожиданной… Клерк, вы что, все еще записываете? Суд завершен. Заканчивайте запись.

ЗАПИСЬ ЗАКОНЧЕНА.

ПРОТОКОЛ ЗАВЕРШЕН.

А потом наступил мир^[3]

В девять утра раздавались взрывы справа, метрах в семистах от него. В одиннадцать явился мусорщик подобрать обломки. Чарли видел, как ходит вверх-вниз его плавильная головка на конце тяжелой балки, похожая на голову проголодавшегося цыпленка. Совсем недалеко – метрах в пятидесяти к западу от его стрелковой ячейки. Затем мусорщик с полчаса поползал по полю боя, и, загрузившись расплавленными останками поврежденных роботов всех форм и разновидностей, скрылся за низким холмом на западе, слева от Чарли. Был жаркий августовский день где-то в штате Огайо или неподалеку от него, приближалась гроза. От этого и воздух был желтоватый.

В двенадцать часов разносчик еды, пощелкивая на ходу, перевалил через бруствер ячейки. Он вполз внутрь, запрыгнул на большой стол и раскрылся, предложив Чарли ленч. Сегодня в меню были печенка с луком, пшеничный хлеб, картофельное пюре и малина.

– А где взбитые сливки? – спросил Чарли.

– Вы не проделали полагающихся физических упражнений, – ответил раздатчик приятным сопрано.

– Я же солдат на передовой, – возразил Чарли. – Я пехотинец, сидящий в ячейке и наблюдающий за противником. Какие тут, к черту, могут быть упражнения?

– В любом случае, это не повод, чтобы не бриться.

– В гробу видал это бритье.

– Но почему бы не побриться? Разве это не лучше, чем сидеть с такой зудливой, колючей бородой…

– Нет, – отрезал Чарли.

Он обошел раздатчика сзади и принялся снимать его заднюю пластину.

– Что вы со мной делаете? – поинтересовался раздатчик.

– У тебя здесь что-то прилипло, – сказал Чарли. – Стой спокойно. – Он исподтишка оторвался на секунду почесать свою четырехдневную бороду. – Ты же знаешь, идет война.

– Знаю, – ответил раздатчик. – Конечно, знаю.

– Пехотинцы вроде меня погибают каждый день.

– Увы, – отозвался раздатчик чистым, ясным голосом.

– Не говоря уже, – сказал Чарли, откладывая в сторону снятую пластину, – сколько расходуется вас, всяких технических устройств. Хотя, какое может быть сравнение между человеческой жизнью и потерей машин.

– Конечно же, никакого.

– Так разве может любой из вас, и неважно, насколько совершенные у вас компьютерные мозги, понять… – Чарли умолк и стал шарить рукой во внутренностях раздатчика.

– Не повредите меня.

– Сиди, не дергайся, – буркнул Чарли. – Так вот, разве кто из вас может понять, каково человеку торчать здесь день за днем, нажимать разные кнопки и даже не знать, что происходит, когда их нажимаешь, и жить в каком-то оранжерейном комфорте, если не считать вероятности внезапной смерти – внезапной, даже пикнуть не успеешь. – Он умолк и снова пошарил внутри раздатчика рукой. – Разве это жизнь для человека?

– Ужасно, ужасно, – сказал раздатчик. – Но всегда есть надежда на усовершенствование.

– Ну, вот, можете дышать, – сказал Чарли. – Вот она! – Он замолчал и вынул из раздатчика клочок бумаги.

– У меня неисправность? – спросил раздатчик.

– Нет, – он подошел к амбразуре и выглянул наружу. Мусорщик возвращался. Он был уже метрах в пятидесяти от его ячейки. – У тебя все в порядке, – сказал Чарли. – Дело в том, что война кончилась.

– Как интересно, – отозвался раздатчик.

– Вот именно, – сказал Чарли. – Давай-ка я прочту тебе записочку, что получил из ячейки 34. «Встречаемся в баре, Чарли. Все кончилось. Твое предчувствие, что мы могли получить послание с той стороны, оправдалось на все сто. Ответ пришел сегодня тем же способом, через международный прогноз погоды. Им так же хочется завязать с этим делом, как и нам. Мир уже заключен, а боевые машины…» – Чарли взглянул на раздатчика. – Это и к тебе относится, вместе с остальными.

– Вы правы. Конечно, – сказал раздатчик.

– «…уже получили информацию. К вечеру нас тут уже не будет». Словом, войне крышка.

– Совершенно верно, – сказал раздатчик. – Ура! И прощайте.

– Прощайте? – удивился Чарли.

– Вы вернетесь к гражданской жизни, – сказал раздатчик. – Меня отправят в лом.

– Точно, – отозвался Чарли. – Я вспомнил, как были запрограммированы большие машины. Эта война будет последней, вот как их запрограммировали. Что ж… – сказал Чарли и помолчал. – Знаешь, что? Возможно, мне будет тебя немного не хватать.

Он выглянул в амбразуру. Мусорщик был уже совсем рядом.

– Ну, ладно, – сказал он. – Раз уж пришло время… А неплохо мы тут с тобой проводили время трижды в день. Так что, бобов больше не будет, а?

– Никогда, – ответил раздатчик и коротко рассмеялся.

– И пудинга с карамелью?

– И его тоже.

Как раз в это время рядом остановился мусорщик, оторвал толстую бетонную крышку ячейки и аккуратно отложил ее в сторону.

– Извините, – сказал он, и его коническая плавильная головка вежливо качнулась в пяти метрах над Чарли. – Война окончилась.

– Знаю, – отозвался Чарли.

– Теперь наступит мир. Получен приказ о том, чтобы все орудия войны были разрушены и складированы для дальнейшего мирного использования. – У него был приятный баритон. – Извините, – повторил он, – вы уже закончили свои дела с раздатчиком?

– Вы не съели ни крошки, – сказал раздатчик. – Не желаете ли ложечку малины?

– Не хочу, – медленно произнес Чарли. – Нет, не хочу.

– Тогда прощайте, – сказал раздатчик. – Меня направляют в утиль.

Плавильная головка мусорщика нырнула вниз и приблизилась к раздатчику. Чарли внезапно открыл рот, но не успел произнести и слова, как с плавильной головки сорвалось нечто вроде невидимой вспышки и раздатчик превратился в лужицу металла. Мусорщик подхватил ее магнитом и переложил себе в кузов.

– Вот черт! – с чувством произнес Чарли. – А ведь мог подать просьбу, чтобы чертову штуковину оставили мне на сувенир.

Тяжелая плавильная головка извиняюще качнулась назад.

– Боюсь, это будет невозможно, – сказал мусорщик. – Приказ не допускает никаких исключений. Все орудия войны должны быть уничтожены и складированы.

– Ладно… – отозвался Чарли.

И тут он увидел, как плавильная головка начала опускаться к нему.

Черный Чарли^[4]

Вы спрашиваете меня, что такое искусство? И ожидаете, что у меня есть под рукой готовый ответ лишь потому, что я так долго закупаю вещи для музеев и галерей, что успел вырастить обильный урожай седых волос. Все не так уж просто.

Итак, что такое искусство? Сорок лет я изучал, ощупывал, восхищался и любил множество предметов, которым с надеждой придали форму сосудов для хранения того светлого духа, что мы зовем искусством – и все же я не способен ответить на вопрос прямо. Неискушенный человек скажет просто – это красота. Но искусство вовсе не обязано быть прекрасным. Иногда оно уродливо. Иногда грубо и неуклюже. Иногда незавершенно.

Как и многие другие, которым приходится принимать подобные решения, вынося суждение об искусстве, я научился полагаться на ощущение. Вы ведь знаете, что такое ощущение. Представьте, что вы взяли что-нибудь в руки. Статуэтку – или, еще лучше, обломок камня, обработанный и раскрашенный каким-нибудь древним доисторическим человеком. Вы смотрите на него. Поначалу оно для вас – ничто, лишь полуузнаваемая репродукция какого-нибудь дикого животного, не дотягивающая даже до того уровня, на каком сегодня это может сделать школьник.

Но потом, пока вы его держите, ваше воображение неожиданно проникает вглубь камня и времени, достигает того самого человека, скорчившегося возле каменной стены своей пещеры – и вы видите предмет новыми глазами, не как пыльный камень в руке, а то, что видел тот человек в час его создания. Вы заглядываете за пределы физической репродукции в величественное совершенство его воображения.

Вот тогда это и можно назвать искусством – неважно, каким бы странным оно ни казалось вам внешне – той самой магией, что соединяет мостиками пропасти между художником и вами. Для него ни расстояние, ни любые неясности не будут слишком велики. Позвольте привести пример из собственного опыта.

* * *

Несколько лет назад, когда я путешествовал по вновь открытым мирам в качестве представителя-закупщика одной хорошо известной художественной галереи, я получил письмо от человека по имени Кэри Лонген, попросившего меня, если возможно, побывать на планете под названием Мир Элмана и осмотреть несколько статуэток, которые он предлагал для продажи.

Подобные послания редко попадали непосредственно ко мне. Обычно их переадресовывала мне организация, которую я в то время представлял. Поскольку, однако, та планета оказалась неподалеку, в той же солнечной системе, где я в тот момент находился, то я отправил Лонгену космограмму о том, что приеду. Закончив оставшиеся дела, я взял билет на внутрисистемный корабль и через несколько дней приземлился на Мире Элмана.

Это, действительно, оказалась совсем малоосвоенная, только что открытая планета. Как я потом узнал, космопорт, где мы совершили поездку, был одним из двух, на которые могли садиться корабли межзвездного класса. Окружавший его город да был лишь небольшим поселком, Лонген не встретил меня в космопорту, поэтому я взял такси и поехал прямо в отель, где заранее заказал себе номер.

В тот же вечер коммуникатор в моем номере сначала зазвонил, потом сообщил имя гостя. Я открыл дверь и впустил высокого человека с сильно загорелым лицом, темными неподстриженными волосами и встревоженными зеленовато-карими глазами.

– Мистер Лонген? – спросил я.

– Мистер Джонс? – отозвался он. Затем переложил некрашеный деревянный ящик из правой руки в левую и протянул правую, отвечая на рукопожатие. Я закрыл дверь и предложил ему сесть.

Он поставил ящик на стоявший между нашими креслами маленький кофейный столик, но открывать пока не стал. К этому времени я успел рассмотреть его грубую одежду, бриджи и плащ из тускло-коричневого пластика. Заметил и неуверенность в движениях, которую обычно проявляют непривычные к городской обстановке люди. Странно, что такой человек собрался предложить на продажу произведения искусства.

– Ваша кодограмма, – сказал я, – была не очень подробной. Организация, которую я представляю…

– Они у меня здесь, – произнес он, положив руку на ящик.

Я посмотрел на ящик с изумлением. В основании он был не более половины квадратного метра и высотой сантиметров в двадцать.

– Внутри? – спросил я. Потом взглянул на посетителя, и в голове стало зарождаться подозрение. Наверное, я проявил бы большую осторожность, приди его послание сразу ко мне, а не через Землю. Но вы знаете, как иногда бывает – порой находишь там, где не ищешь. – Скажите, мистер Лонген, откуда у вас эти статуэтки?

Он взглянул на меня с легким вызовом.

– Их сделал мой друг.

– Друг? – переспросил я – и должен признать, во мне начало расти раздражение. Когда с тобой так обращаются, чувствуешь себя дураком. – Могу ли я спросить, продавал ли ваш друг ранее что-либо их своих работ?

– Гм-м, нет, – замялся Лонген. Он явно огорчился – но и я тоже, вспомнив о зря потерянном времени.

– Все понятно, – сказал я, вставая. – Вы заставили меня сделать весьма дорогостоящий крюк всего лишь для того, чтобы продемонстрировать работу некоего любителя. До свидания, мистер Лонген. И прихватите, пожалуйста, ваш ящик, когда будете уходить!

– Да ведь вы ничего подобного раньше не видели!

Он с отчаянием посмотрел на меня снизу вверх.

– Не сомневаюсь, – отозвался я.

– Взгляните. Позвольте, я покажу… – Он начал суетливо возиться с задвижкой на ящике. – Раз уж вы проделали путь сюда, так хоть посмотрите.

Я понял, что избавиться мне от него все равно не удастся, разве только попросить управляющего отелем выдворить его силой, и плюхнулся обратно в кресло. – Так как зовут вашего друга? – вопросил я.

Пальцы Лонгена замерли на задвижке.

– Черный Чарли, – ответил он, отведя взгляд.

Я выпучил глаза.

– Извините, не понял. Блэк… Чарльз Блэк?

Он ответил мне довольно дерзким взглядом и покачал головой.

– Просто Черный Чарли, – сказал он с неожиданным спокойствием. – Именно так его и зовут. Черный Чарли.

Он опять стал возиться с ящиком.

Когда ему удалось, наконец, выдрать из задвижки скрепляющий ее грубо выструганный деревянный стержень, я взглянул на него с подозрением. Он уже собрался поднять крышку, но, очевидно, передумал, развернул ящик и подтолкнул его ко мне через столик.

Дерево под моими пальцами оказалось твердым и шершавым. Я поднял крышку. Ящик был перегорожен на пять небольших отделений, и в каждом лежал кусок мелкозернистого песчаника различной, но совершенно непонятной формы.

Я посмотрел на них, потом на Лонгена, чтобы убедиться, что это не какая-то замысловатая шутка. Но взгляд высокого мужчины был совершенно серьезен. Я начал медленно вынимать камни и выстраивать их в ряд на столе.

Я рассмотрел их один за другим, пытаясь угадать в их форме какой-то смысл. Но не обнаружил ничего, абсолютно ничего. Один отдаленно походил на пирамиду с более или менее правильными гранями. Другой смутно напоминал скрюченную фигуру. Об остальных в лучшем случае можно было сказать лишь то, что в них имелось сходство с теми камнями, которые подбирают и используют как пресс-папье. И все же они явно были обработаны. На каждом виднелись несомненные следы долота. К тому же они были отполированы в той степени, в какой это позволял мягкий и зернистый материал.

Я взглянул на Лонгена. Он смотрел на меня с напряженным ожиданием. Я был совершенно озадачен его находкой – или тем, что он считал находкой. Я попытался честно отнестись к тому, что он принимает их за произведения искусства. Тут явно не было ничего более, кроме верности другу – без сомнения, столь же неискушенному в искусстве, как и он. Я заговорил, стараясь произносить слова как можно более мягко.

– Так что же, по мнению вашего друга, я должен с ними сделать, мистер Лонген? – вежливо поинтересовался я.

– Вы ведь покупаете всякие вещи для музеев на Земле? – спросил он.

Я кивнул, потом взял камень, напоминающий сжавшуюся фигуру животного, и повертел его.

– Мистер Лонген, я занимаюсь своим делом уже много лет…

– Знаю, – прервал он меня. – Я прочитал о вас в факсгазете, когда вы прилетели на соседнюю планету. Потому вам и написал.

– Понятно. Так вот, как я уже говорил, я занимаюсь этим очень долго, и могу достаточно спокойно утверждать, что кое-что смыслю в искусстве, Если бы в тех фигурках, что сделал ваш друг, было бы хоть немного искусства, я бы его разглядел. Но это мне не удалось.

Во взгляде его зеленовато-карих глаз я прочитал потрясение.

– Вы… вы… – пробормотал он, наконец, – вы ведь не всерьез это сказали. Разозлились, наверное, что я затащил вас сюда.

– Мне очень жаль. – Я вовсе не зол на вас, и сказал именно то, что думаю. Эти предметы не только не искусство – в них вообще нет никакой ценности. Совершенно! Кто-то убедил вашего друга в том, что он талантлив. Вы окажете ему услугу, сказав правду.

Он долго смотрел на меня, словно дожидаясь слов, которые могли бы смягчить приговор. Потом внезапно встал и пересек комнату тремя длинными шагами. Скрывая возбуждение, он уставился в окно, но его мозолистые руки судорожно сжимались и разжимались.

Я дал ему немного времени переварить услышанное, затем принялся укладывать фигурки обратно в ящик.

– Мне очень жаль, – повторил я.

Он повернулся, стремительно подошел ко мне и наклонился, заглядывая мне в лицо.

– А очень ли вам жаль? – спросил он.

– Поверьте, очень, – искренне ответил я. И это было действительно так.

– Тогда окажите мне услугу, – вырвалось у него. – Не поедете ли вы со мной, чтобы сказать Чарли то, что сказали мне. Сами?

– Я… – Я хотел возразить, отказаться, но увидев всего в шести дюймах от своего лица его страдающие глаза, не смог выдавить ни слова. – Хорошо, – сказал я, наконец.

Воздух, который он так долго сдерживал, с шумом вырвался из груди.

– Спасибо, – сказал он. – Отправимся завтра. Вы даже не представляете, насколько это для меня важно. Спасибо.

У меня оказалось достаточно времени пожалеть о своем решении, как той ночью, так и наутро, когда Лонген поднял меня ни свет ни заря, одел в походную одежду вроде своей, включая высокие непромокаемые сапоги, и усадил в наземно-воздушный комбинированный флаер, нагруженный различным старательским снаряжением. Но обещание есть обещание – а свои обещания я привык выполнять.

Мы полетели на юг вдоль высокой горной гряды, пока не достигли побережья и болотистой дельты какой-то чудовищно широкой реки. Тут, к моему неудовольствию, мы начали снижаться. Очень я не уважаю жаркий и сырой климат, и никак не могу понять тех, кто соглашается жить в таких условиях.

Флаер легко сел на небольшую чистую полоску воды, и Лонген подвел его к ближайшему берегу – мягкой грязи, поросшей пучками высокой коричневой травы. Доведись мне решать самому, я не рискнул бы ступить в эту раскисшую грязь из опасения, что меня засосет, но Лонген вышел на берег достаточно уверенно, и я последовая за ним. Грязь расступилась, из-под подошв брызнули фонтанчики воды. В нос ударил горячий застоявшийся запах гниющих водорослей. Небо, затянутое тонким, но плотным покрывалом облаков, было белым и тоскливым.

– Сюда, – сказал Лонген и зашагал вправо.

Я пошел за ним следом. Узкая тропка вывела нас на небольшой болотистый лужок, на котором в беспорядке стояли куполообразные хижины, сплетенные из ветвей и обмазанные грязью. И тут мне впервые пришло в голову, что Черный Чарли может оказаться и не эмигрантом-землянином, а туземцем этой планеты, хоть мне и не доводилось слышать ранее о человекообразных расах на других мирах. Вертя головой, я подошел вместе с Лонгеном к входу в одну из хижин и остановился. Лонген свистнул.

Сейчас я уже не помню, что ожидал увидеть. Несомненно, что-то отдаленно гуманоидное. Но существо, вышедшее из хижины в ответ на свист Лонгена, больше напоминало крупную выдру. Все четыре конечности были не ногами, а плоскими и мускулистыми хватательными лапами. Тело целиком покрыто черной, глянцевитой и влажноватой шерстью, ростом оно было, по моей прикидке, около четырех футов, без видимого хвоста и с длинной, словно змеиной, шеей. Весить существо должно было от ста до ста пятидесяти фунтов. Голова на длинной шее тоже была длинной и узкой, словно у породистой колли, покрыта теми же черными волосами, с ясными умными глазами и длинным ртом.

– Это Черный Чарли, – сказал Лонген.

Существо уставилось на меня, я ответил ему тем же. До меня внезапно дошла вся абсурдность ситуации. Обычному человеку было трудно даже представить, что подобное существо может быть скульптором. Если к этому прибавить необходимость, обязательство, убедить его в том, что оно не скульптор – заметьте к тому же, что я не мог знать ни слова из его языка, – то все начинало походить на безумный фарс. Я повернулся к Лонгену.