Голиб Саидов
Вся жизнь – игра! Актёрские байки и истории

Классовое чутьё и система Станиславского…

(Рассказыает Лев Дуров:)

Я учился на втором курсе Школы-студии МХАТ и участвовал в дипломном спектакле «Бронепоезд 14—69», который поставил Павел Массальский. Витя Онищук играл белогвардейца Обаба и, когда Вершинин входит в бронепоезд, должен был по роли произнести: «Первому мужику – пулю в лоб!». Он и произнес, в середину предложения открытым текстом вставив «…твою мать».

Высокая комиссия приняла решение лишить его диплома и дисквалифицировать как актера, для проформы заставив предъявить объяснительную. Витя написал, что, четыре года учась по системе Станиславского, он для каждой роли готовил внутренние монологи. И вот во время дипломного спектакля его внутренний монолог, обращенный к классовому врагу, неожиданно вылез наружу и проявился таким образом.

Не поверить такому объяснению означало для театральной «парткомиссии» подставить самих себя – «да-да, и с нами такое на сцене случалось, тем более по отношению к классовому врагу…».

Дали ему диплом.

Л. Русланова

Колонн тут понаставили!

Михаил Ардов «Легендарная Ордынка!» (про Л.Русланову)

«Вот еще один запомнившийся мне рассказ Льва Мирова»:

Если в концерте, который он вел со своим тогдашним партнером Евсеем Дарским, участвовала Русланова, она непременно с кем-нибудь за кулисами ссорилась. Чаще всего именно с ним, Мировым. То она требовала, чтобы ее выпустили на сцену раньше срока, то, наоборот, позже, то предъявляла еще какие-нибудь претензии… И всегда это оканчивалось скандалом и. криком…

Как-то Миров пожаловался на это Дарскому, и тот, как более опытный, объяснил партнеру:

– Русланова таким образом настраивается на выступление. Ссора для нее вроде разминки.

И вот Миров с Дарским, предварительно сговорившись с прочими участниками концерта, поставили своеобразный опыт. Когда приблизился момент выхода Руслановой на сцену, все до одного спрятались и из укрытий наблюдали за певицей. Она походила по комнатам, поискала людей, но – тщетно… Тогда, проходя мимо колонны, она как бы ненароком задела ее плечом и буквально взревела:

– Колонн тут понаставили!

Речистая…

Нрав у нее вообще был весьма крутой. В тридцатые годы, задолго до войны, ее пригласили выступить на приеме в Кремле. После пения подозвали к столу, где восседали члены Политбюро.

– Садитесь, – говорят, – угощайтесь.

– Я-то сыта, – отвечала Русланова, – вы вот родственников моих накормите в Саратове. Голодают.

– Рэ-чистая… – произнес Сталин.

С тех пор ее в Кремль никогда не приглашали.

Хобби

Приятель и сосед Руслановой по Лаврушинскому писатель Лев Никулин иногда обращался к ней с шутливой фразой:

– Раздай все мне и иди в монастырь. Там действительно было что раздавать. Бриллианты, картины, посуда, мебель…

Моя мама вспоминала, что старинный рояль, стоявший среди прочей роскошной обстановки, не мог издать ни единого звука, ибо под его крышкой лежали пачки денег.

В гости к Руслановой пришел эстрадный актер и знаменитый коллекционер Н. П. Смирнов-Сокольский. Певица продемонстрировала ему только что купленный ею антикварный письменный стол чуть ли не из дворцового имущества.

– Видал, Колька, какой я себе стол отхватила?

– Да, – сказал Сокольский, – стол хорош… Только что ты на нем будешь писать? «Зы кан-цер пы-лу-чи-ла»?

На даче

И еще одно мое детское воспоминание…

Трехэтажный кирпичный дом с портиком и колоннами… И это все еще не оштукатурено, идет стройка… Это Баковка, под Москвою, строят здесь дачу для Руслановой и генерала Крюкова.

А мы с братом Борисом смотрим на двоих рабочих, которые несут носилки с кирпичами. У них мирный и покорный вид, а мы глядим на них с любопытством и ужасом. Ведь это – пленные немцы, фашисты…

Евреи, евреи…

Настоящая фамилия Михаила Задорнова – Райтер…

Ну—ну, расслабьтесь, господа сионисты и, наоборот, антисемиты: это всего лишь шутка, имеющая, однако, реальную жизненную почву.

Однажды на съемках одной ТВ—передачи о книгах, которая осуществлялась почему—то в ресторане, к Задорнову подошла хозяйка этого заведения, крутая дама лет сорока – шестидесяти, улыбнулась, сверкая всем золотом своих зубов, и попросила автограф. У Михаила ничего не было с собой, кроме визитной карточки, отпечатанной с одной стороны на английском языке. На этой стороне он и расписался.

– А что тут написано? – спросила крутая дама, желая хоть ненадолго продлить знакомство с кумиром своих телегрез.

– А—а, тут по—английски, – рассеянно глядя по сторонам, сказал Михаил.

– А что по—английски? – кокетливо брякнула золотой (опять же) цепью дама.

– Ну… Задорнов, райтер…

Дама оцепенела.

– Как Райтер? – потрясенно прошептала она.

– Вот так. Райтер. Писатель, значит.

– Я понимаю, что писатель. Кто ж не знает, что вы писатель. Но простите… ваша настоящая фамилия – Райтер? – Тут она совсем перешла на шепот, вероятно, чувствуя себя сейчас резидентом, напавшим случайно на важную государственную тайну. Она округлившимися глазами таращилась на Задорнова, а затем, быстро оглянувшись, напряженно и тревожно спросила: – Вы еврей?..

– Да нет же, – терпеливо объяснял тот, – «райтер» по—английски – писатель. Вот тут так и написано: «Zadornov. Writer».

Но дама, распираемая изнутри сенсацией, понимать не желала. «Шо, я не понимаю? – сияло на ее счастливом лице. – Мы ж свои люди. Задорнов – это для конспирации, а Райтер – это настоящее».

– Так вы не еврей? – уточнила она с лукавством, означавшим, что, мол, меня вы можете не стесняться, говорите, что вы эскимос, я поверю. Задорнов уже начинал злиться, и она это увидела. – А выглядите вы все равно хорошо! – сказала она и отошла.

Швед пархатый…

Говорят, суровая Вера Пашенная, бывшая в силу своего положения, по существу, хозяйкой Малого театра, недолюбливала артиста Кенигсона. И однажды, отвернувшись от него, в сердцах брякнула:

– Набрали в Малый театр евреев, когда такое было!

– Вера Николаевна, – вспыхнул Кенигсон, – я швед!

– Швед, швед, – пробурчала своим басом Пашенная, – швед пархатый!

В. Качалов

Настоящая фамилия

11 февраля 1875 года в городе Вильно, нынешней столице Литвы Вильнюсе, родился Василий Шверубович, принявший впоследствии сценический псевдоним Качалов. Его отец, крещеный еврей, был священником. По примеру старшего брата Василий поступил на юридический факультет Петербургского университета. Однако увлекся театром и оставил учебу, отправившись играть на провинциальных сценах сначала Казани, а затем Саратова. С 1900 года Качалов стал актером Московского Художественного театра, где вскоре приобрел необыкновенную популярность. Существует интересный рассказ писателя Мариенгофа о том, как взбудоражила нью-йоркских евреев весть о прибытии Качалова во главе с ведущими актерами МХТ в начале 20-х годов в США.

(Еще из книги Мариенгофа «Мой век, мои друзья и подруги»)

Качалов – это псевдоним. Настоящая фамилия Василия Ивановича – Шверубович. Когда Художественный театр гастролировал в Америке, нью-йоркские евреи, прослышав про это, взбудоражились. Здесь, тут, там стало раздаваться:

– Вы знаете, мистер Абрамсон, что я вам скажу? Великий Качалов тоже из наших. Или: – Ой, мистер Шапиро, вы что думаете? Вы думаете, что знаменитый Качалов гой? Дуля с маком! Он Швырубович. Да-с, Швы-ру-бович! – Боже мой! Ой, Боже мой! Или: – Как, вы этого не знаете, мистер Коган? Вы не знаете, что этот гениальный артист Качалов экс нострис? – Подождите, подождите, мистер Гуревич! Ведь он же Василий Иванович. – Ах, молодой человек, сразу видно, что у вас еще молочко на губах не высохло! Это же было при Николае Втором, чтоб ему в гробу крутиться! В то черное время, скажу вам, очень многие перевертывались. Да, представьте себе! Перевертывались из Соломона Абрамовича в Василия Ивановича. Так было немножечко полегче жить. В особенности артисту.

И пошло, и пошло. Через несколько дней некто скептический мистер Лившиц захотел с абсолютной точностью в этом удостовериться. Он сказал мистеру Соловейчику:

– Попробуем позвонить по телефону его супруге.

Оказывается, и в Нью-Йорке не всегда хорошо работают телефоны.

– Простите, пожалуйста, значит, со мной разговаривает супруга Василия Ивановича? – не слишком разборчиво спросил скептик.

– Да.

– Будьте так ласковы: не откажите мне в маленькой любезности. Это говорит Лившиц из магазина «Самое красивое в мире готовое платье». А кто же был папаша Василия Ивановича?

– Отец Василия Ивановича был духовного звания, – сухо отозвалась Нина Николаевна.

В телефоне хрипело, сипело:

– Что? Духовного звания? Раввин? Он был раввин?

– Нет! – ответила Нина Николаевна голосом, дребезжащим от удивления и взволнованности. – Он был протоиерей.

– Как? Кем?

– Он был протоиереем, – повторила Нина Николаевна еще более нервно.

– Ах, просто евреем! – обрадовался мистер Лившиц.

У Нины Николаевны холодный пот выступил на лбу.

– Я, мистер Лившиц, сказала…

Телефон еще две-три секунды похрипел, посипел и перестал работать. А через неделю нью-йоркские Абрамсоны, Шапиро, Коганы, Соловейчики и Лившицы устроили грандиозный банкет «гениальному артисту Качалову, сыну самого простого еврея, вероятно, из Житомира». Василий Иванович с необычайной сердечностью рассказывал об этом пиршестве с фаршированными щуками, цимесом и пейсаховкой, где были исключительно «все свои»:

– Очень было приятно. Весело. Душевно. Сердечно. Очень, очень.

Чаёк

В Художественном театре шла очередная кампания по борьбе с пьянством. В. И. Качалов придумал такой трюк. У него на столике в гримерной стоял стакан в подстаканнике. Оттуда торчал черенок ложки, и в темной жидкости плавал кусок лимона. По виду – крепкий чай, а на самом деле это был коньяк.

И вот однажды в гримерную к Качалову зашел сам В. И. Немирович-Данченко. Они о чем-то заговорили, заспорили, и Немирович машинально отхлебнул из этого стакана. Качалов похолодел – тайна его была раскрыта. Немирович однако же никакого вида не подал, продолжал свою речь и время от времени прикладывался к «чаю с лимоном». Через некоторое время стакан сделался пуст, и после этого режиссер покинул гримерную Качалова.

Лучшая защита – нападение

Елена Николаевна Гоголева была очень щепетильна в вопросах театральной этики. В частности, страстно боролась с малейшим запахом алкоголя в стенах театра. Но однажды она была в гостях в подшефной воинской части, и там ее уговорили выпить рюмку коньяку.

Переживая за случившееся, тем же вечером придя на спектакль, она встретила актера Никиту Подгорного.

– Никита Владимирович, – сказала она ему, – простите, Бога ради! Нам с вами сейчас играть, а я выпила рюмку коньяку!

Подгорный, в котором к тому времени «стояло» этого напитка раз в двадцать больше, тут же не преминул возмутиться громогласно:

– Ну, как же Вы так, Елена Николаевна! То-то я думаю: от кого это коньячищем разит на весь театр?!

Е Гоголева

Что такое водевиль

Педагог Щукинского училища ставит перед молодым актером режиссерскую задачу:

– Представьте себе, дорогой, что Вы едете на дачу к любовнице. Выходя из электрички, Вы видите, что из соседнего вагона выходит её муж. Вы соображаете, что ему ехать на автобусе минут сорок, хватаете такси, доезжаете за двадцать минут, быстро делаете то, зачем приехали, и как раз в ту самую минуту, когда муж входит в дверь, пулей выскакиваете в окно… – и удовлетворённо заканчивает – Вот так, дорогой мой! Надеюсь, вы теперь поняли, в каком темпо-ритме Вы должны играть водевиль?!

Гарный осеменитель

Снимали фильм «Вас ожидает гражданка Никанорова» в селе Самбек под Таганрогом.

Борислав Брондуков играл ветеринара Дежкина. Он абсолютно серьезно расхаживал среди коров и заглядывал им под хвосты а режиссер нахваливал его: – Ты талантливый ветеринар, Боря!

Местные бабки, пришедшие поглазеть на съемки, соглашались: – Да, гарный ветеринар!

После завершения съемочного дня, когда прозвучала команда: «Съемка окончена!» – к Брондукову подошла одна из местных зрительниц и предложила:

– Пойдем ко мне, милый! В обиде не будешь!

– Зачем? – слегка опешил Брондуков.

– Мою буренку осеменишь.

(Байки от Л. Дурова)

Ёлка

Не знаю, как сейчас, а в стародавние времена существовала традиция: на Новый год в Колонном зале Москвы ставили для детей елку. А Деда Мороза изображал Владимир Ильич. Да-да-да, сам Владимир Ильич! Он гулял по лесу, вокруг него собирались зверюшки – они танцевали, прыгали, короче, веселились сами и веселили Владимира Ильича. Конечно, были там и темные силы, но дедушка Ильич с помощью этих зверюшек побеждал их. А потом под крики детей: «Елочка, зажгись!» – Владимир Ильич зажигал эту елку, и все танцевали вокруг нее.

Завершался этот спектакль тем, что заранее подготовленные дети выходили на сцену читали стихи о Ленине. Они известны, их не так уж и много: «С кудрявой головой, в валенках катался по горке ледяной».

И вот однажды из первого ряда стал раздаваться истошный крик: – Я хочу! Я хочу! Кричал маленький мальчик и рвал себе пальчики, как хазановский студент кулинарного техникума. Ведущему ничего не оставалось, как пригласить его на сцену: – Ну конечно, конечно! Иди сюда, мальчик. Хочешь прочитать стихи о Ленине? – Да, я хочу о Ленине! – Хорошо, ты знаешь стихи о Ленине? – Да, я знаю о Ленине! – Ну, иди к микрофону.

Мальчик поднялся на сцену, подошел к микрофону и начал:

– По улице шел зеленый крокодильчик… И вдруг обосрался…

У меня было такое ощущение, будто в зале рухнули все хрустальные люстры. Наступила гробовая тишина…

Тут кто-то из ведущих попытался выйти из положения: схватил какого-то зайчика или медвежонка, сунул его мальчику в руки и стал выпроваживать со сцены: – Ну, ты иди, иди. Спасибо тебе! Все хорошо, все хорошо. Елка продолжается! Мальчик спустился со сцены, нашел своё место и сел.

И вот тут мы увидели страшную картину. Он сел рядом с большим-большим дядей. А дядя отрёкся от ребенка. Он сделал вид, что это чудовище, которое только что сошло со сцены, не его сын, не его внук и вообще никакого отношения к нему не имеет Но самое страшное, что сам мальчик каким-то подсознанием понял, что он совершил нечто, и вел себя так, будто этот громадный дядя не его папа, не его дедушка и он к нему тоже никакого отношения не имеет.

И тогда возникла маленькая пауза, были притушены огни. Потом ярко вспыхнул свет, и все увидели, что в первом ряду два пустых кресла: дядя с мальчиком в темноте умудрились смыться. И правильно сделали – еще неизвестно, чем бы для них закончилось это новогоднее представление. И для дяди, и для маленького мальчика, которому так хотелось прочитать стихи о Ленине.

Л. Дуров

Куда ты, Саша?

Когда-то в Ленкоме выпускали спектакль «Семья» по пьесе Попова. Это про семью Ульяновых. Володю-гимназиста играл Г. Сайфулин, брата Александра – Саша Покровский, а С. Гиацинтова играла мать.

И вот сдача спектакля. В зале все: и министерство, и главки, и райком, и горком, и все другие «комы». В обязательных черных костюмах, при галстуках – мужчины и дамы с косами, уложенными, как нимбы у святых (сравнение сомнительное, я понимаю).

Начинается сцена, когда Александр Ульянов после каникул собирается в Петербург готовить покушение на царя. Покровский, стоя на середине сцены, собирает чемодан. Вбегает золотоволосый, курчавый Володя. Сборы брата для него неожиданность.

– Саша, ты куда?

А Саша, спокойно укладывая вещи в чемодан, отвечает:

– В Ленинград.

– Куда, куда?! – широко открыв глаза, спрашивает Володя.

– В Ленинград, в Ленинград, – опять же спокойно отвечает брат.

Сайфулин взвыл, показал зрителям пальцем на брата и убежал со сцены. А из-за кулис был слышен голос Гиацинтовой, которая давилась от смеха:

– Не пойду я на сцену! Не пойду! Пусть он уезжает, куда хочет! Не пойду!..

А Саша, ничего не понимая, стоял один на сцене и продолжал тупо складывать вещи в чемодан. Из зала раздался обреченный голос Колеватого:

– Занавес закройте, пожалуйста…

Чёрные костюмы и нимбы мрачно покидали зал…

А царя, как известно, все равно убили.

Ваня, мяу!

Был такой балерун в Большом театре – некто, скажем, Коля Харитонов. Он любил выпить, и его из-за этого не взяли в Америку на гастроли. Поехала одна жена – тоже балерина. Перед этим ругала его, подсчитав, сколько долларов они на этом потеряли. Она уехала, а Коля с собутыльниками запил…

Вдруг кто-то из друзей показал газету – Большой возвращается с триумфом. Коля в панике начал убирать квартиру. Стал выносить окурки, бутылки, в общем, весь скопившийся мусор. Был июль, жара. Он разделся догола. Начал пол мыть. А у него был сиамский кот, о котором он совершенно забыл в запое и который питался все это время, вылизывая консервные банки от закуски. Он сидел на шкафу и смотрел, как голый Коля ползает с тряпкой на четвереньках. Что-то, видимо, коту не понравилось, потому что он спрыгнул вдруг со шкафа и вцепился балеруну в одно место. Коля взвыл, отпрянул и влепился башкой в батарею. Истекая кровью, позвонил в «скорую» и прошептал: – Дом Большого театра. Квартира такая-то. Умираю».

Приехали врачи, увидели худое двухметровое тело на полу в грязи и крови. Когда санитары несли его по лестнице на носилках, Иван Иванович открыл глаза, и пожилая докторша спросила: – Что с вами?» Он ответил правду: «Кот в яйца вцепился». Санитары заржали и выронили носилки – он сломал ключицу.

Все-таки довезли его до Склифосовского, положили. На следующий день приезжает жена, видит, в каком состоянии квартира: «Так я и знала – пьянка, бабы». И в заведенном состоянии влетает в палату больницы. Коля, весь забинтованный, загипсованный, протянул к ней ручки, а она с размаху ахнула сумкой ему по башке, забыв, что в сумке лежала стеклянная бутылка с пепси-колой. Проломила мужу височную кость, и ему делали трепанацию черепа.

Все-таки он выздоровел, но в театр не вернулся – его затравили: как кто из знакомых встречался, так сразу кричал ему: «Ваня, мяу!» – и тот шарахался. В общем, он пропал как артист.

Феномен

Как-то Фаина Раневская записала для радио длинное и подробное интервью о своей жизни, о работе в театре, о ролях в кино. Интервью это одобрили, и оно должно было пойти в эфир, но накануне передачи к ней приехала корреспондентка и попросила переписать одно место, где Раневская якобы неправильно произносит слово «феномен».

– Я справилась в. словаре, современного русского языка, – сказала корреспондентка. – Так вот, по-современному произносить это слово нужно с ударением на «о» – фенОмен! А вы произнесли «феномЕн».

Раневская поначалу заспорила, но потом согласилась и отправилась на студию переписывать этот кусок интервью. Однако, по всей видимости, по дороге одумалась, так что когда села к микрофону, то резко и твердо сказала:

– ФеномЕн, феномЕн и еще раз феномЕн! А кому нужен фенОмен, пусть идёт в задницу!

Закон Архимеда

Раневская, как и очень многие женщины, абсолютно не разбиралась в физике, и однажды вдруг заинтересовалась, почему железные корабли не тонут.

– Как же это так? – допытывалась она у одной своей знакомой, инженера по профессии. – Железо ведь тяжелее воды, отчего же тогда корабли из железа не тонут?

– Тут все очень просто, – ответила та. – Вы ведь учили физику в школе?

– Не помню.

– Ну, хорошо, был в древности такой ученый по имени Архимед. Он открыл закон, по которому на тело, погруженное в воду, действует выталкивающая сила, равная весу вытесненной воды…

– Не понимаю, – развела руками Фаина Георгиевна.

– Ну вот, к примеру, вы садитесь в наполненную до краев ванну, что происходит? Вода вытесняется и льется на пол… Отчего она льется?

– Оттого, что у меня большая ж@па! – догадалась Раневская, начиная постигать закон Архимеда.

Немного физиологии

Киногруппа, в составе которой находилась Фаина Раневская, с утра выехала за город на натурные съемки. Предстояла большая работа, нужно было много успеть за день. У Раневской же, как на зло, случилось расстройство желудка. По приезде на площадку она сразу направилась к выстроенному на краю поля дощатому сооружению.

Аппаратура давно установлена, группа готова к съемкам, а артистки всё нет и нет. Режиссер нервничает, глядит на часы, оператор сучит ногами. Актриса не появляется.

Стали орать, думая, что с ней что-то случилось. Она отзывается, кричит, что с ней все в порядке. Наконец после долгого ожидания, на горизонте появляется Раневская, которая с ужасом округлив глаза, философски изрекает:

– Надо же: сколько в человеке г@вна, оказывается!

Вавочка и Фуфочка

Фаина Раневская и Варвара Сошальская были заняты в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше». Раневской уже было за восемьдесят, а Сошальской к восьмидесяти.

Однажды на репетиции Сошальская плохо себя чувствовала: в ночь перед репетицией не спала, подскочило давление… В общем, все ужасно. Раневская пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь сладкое, дабы поднять подруге настроение. В буфете продавались здоровенные парниковые огурцы, в ту пору впервые среди зимы появившиеся в Москве.

Фаина Георгиевна немедленно купила огурец невообразимых размеров, положила в карман передника – она играла служанку – и отправилась на сцену. В тот момент, когда нужно было подать что-то барыне Сошальской, – Раневская вытащила из кармана огурец:

– Вавочка, посмотри, какой огурчик я тебе принесла…

– Спасибо тебе, Фуфочка! – обрадовалась Сошальская.

Уходя со сцены, Раневская очень хитро подмигнула и уточнила:

– Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь – ешь его, хочешь – живи с ним…

Пришлось режиссеру объявить перерыв, поскольку после этой фразы присутствующие просто полегли от хохота и репетировать уже никто не мог…