Гоар Маркосян-Каспер
Кармела

– Ладно, приедешь домой, увидишь, вспомнишь.

Они поцеловались на прощанье, и Элиза удалилась, помахав еще рукой от двери.

Кармела робко приоткрыла дверь ординаторской, и Пауль сразу вскочил.

– Входите.

Она вошла и показала куда-то за его спину.

– Можно мне на это посмотреть?

Пауль обернулся, на стене висел большой календарь с видами Таллина, в данном случае, Ратушной площадью. Он мысленно выругал себя, почему сам не сообразил, надо же быть таким олухом…

Он снял календарь с гвоздика и протянул Кармеле.

– Возьмите.

– Он ваш?

– Неважно.

– Но…

– О господи! Неужели вы думаете, что для кого-либо из врачей какой-то несчастный календарь может значить больше, чем здоровье пациента, своего или чужого!

Прозвучало напыщенно, он заметил обращенный в его сторону иронический взор коллеги, рыжей докторши с острым носиком, слегка смутился, но подошел к Кармеле твердым шагом и подал ей календарь. Она взяла, вгляделась в фото…

– Это Ратушная площадь. Сама Ратуша слева. Если дойти до ее угла и свернуть налево, в пятидесяти метрах будет церковь Нигулисте, может, она тут есть… – он быстро перелистал страницы… – да, на ноябрьском листе. А если пойти по этой вот улице, можно добраться до вокзала. За теми домами улица Пикк…

– А что наверху?

– Вышгород.

– Что там есть?

– Там? Домский собор, замок, русская церковь… Дома, конечно… Смотровые площадки, с которых виден почти весь Таллин, крыши, башни, море…

Он не очень хорошо помнил, откуда именно и что конкретно, на площадках этих он был лет шесть или семь назад, когда показывал город приехавшим на конференцию коллегам-медикам.

– Словом, берите, пригодится.

– Я верну.

– Конечно.

Он ободряюще улыбнулся, и она исчезла за дверью, прижимая календарь к груди, как невесть какое сокровище.

Вернувшись в палату, Кармела залезла в постель, прислонила календарь к согнутым в коленях ногам и стала рассматривать смутно знакомый городской пейзаж, пытаясь перевести изображенные на нем дома из двух измерений в три. После некоторых усилий это ей как будто удалось, была ли то реальность или?.. конечно! Она вдруг вспомнила, что цвет слоновой кости, тот, который на фото, ратуша обрела не так давно, когда-то она была серой, наверно, просто грязной, дым и копоть за долгие столетия перекрасили ее не менее эффективно, чем кисти маляров… но, значит, память проснулась?.. и когда, осторожно заглянув за угол… мысленно, разумеется… она увидела серую громаду церкви, она уже знала, что это Нигулисте, на всякий случай открыла ноябрьскую страницу, да, это она, но там, на фото, лежал снег, а она помнила траву, ярко-зеленую, никогда не выгоравшую таллинскую траву, которая зеленеет до глубокой осени, до первого снега и даже после, бывает, снег растает, и снова проглядывает неистребимая зелень, она любила зеленый цвет и закрыла глаза, с удовольствием созерцая пушистый травяной покров. После этого несомненного успеха она решила попробовать продвинуться дальше без подсказки, вспомнить что-нибудь, чего в календаре нет, например, подняться на Вышгород, тем более, что она не забыла собор… а как насчет русской церкви? Она называлась… Спас на крови, что ли?.. Она закрыла глаза, сосредоточилась. Так, в нижней части ничего особенного, широкая пологая лестница, огибающая подножье, красный кирпич, высокая дверь, стрельчатые окна… самое интересное – наверху, купола числом четыре, нет, пять, побольше в центре и малые по бокам, сами купола составные, из витых дуг, крашеных в разные цвета, центральный же усеян пирамидками, множество красок, золото, серебро, зеленый, синий, желтый, оранжевый… Она залюбовалась возникшим образом, потом подумала, что можно попробовать заполнить кусочек пропавшей фрески, только фон, правда… но и то дело! Она отложила календарь, окинула хозяйским взором потолок, выбрала верхний левый угол и стала мысленно рисовать город Таллин.

Пауль вышел пораньше, чтобы добраться до клиники, ему предстояло проехать через забитый в утренние часы машинами центр города. Он ночевал у матери впервые за много месяцев и, как всякий раз, жалел, что остался, обычно он заезжал на часок, достаточный, чтобы забросить особые покупки вроде некоторых деликатесов, на которые она сама раскошелиться не могла или, скорее, не смела, выпить чашку кофе или чаю, изредка пообедать и, сославшись на некие неотложные дела, убраться, в противном случае получалось то, что и вчера, весь вечер напролет мать учила его жить, в первую очередь, это была проповедь о неестественности его положении, в тридцать пять лет мужчине быть бобылем не пристало, пора жениться и жить, как люди. Когда он пытался указать ей на отсутствие невест с должными качествами, она принималась перечислять его бывших подружек… и что за нелепая манера знакомить мать со своими девушками!.. и эта оказывается, была что надо, и та, более того, выяснялось, что если у кого-то и есть недостатки, то у него самого, если бы, например, Вильма поняла, какой он вялый и нерешительный, да просто ленивый, она бы сразу сбежала… она и сбежала, добавлял про себя Пауль, правда, потому ли, непонятно… и Лили даже не представляла себе, какой он инертный, в нем совершенно нет стремления к успеху, а ведь успех в наше время – мерило всего… Короче говоря, выходило, что ему следовало тут же бежать под венец с первой, на него позарившейся… будто они не могли уйти от него потом, разобравшись!.. Больше всего его удручало, что его мать немедленно находила общий язык с любыми особами женского пола, которых он ей представлял, единственное, что ей не приходило в голову, это попытаться понять собственного сына. Может быть, конечно, что, живи он с матерью, она уже не так бы рвалась женить его и, в результате, пустить невестку в дом… к счастью, он успел отделиться от родителей десять лет назад, при жизни отца, сначала снять квартиру, а потом купить, иначе было бы куда хуже…

За этими мыслями он не заметил, как одолел дорогу от Кадриорга до Каубамая и далее, не будь он так занят ими, наверно, заметил бы… что именно?.. название этому он подыскивал довольно долго… заметил бы немного раньше… или нет? Уже не разберешь, откуда что видно, в любом случае, из-за груды стекла под названием «торговый центр Виру» ничего не разглядеть, а потом… Словом, он выехал на площадь Свободы и увидел толпу, не очень большую, но плотную, в пару сот человек, стоявших к нему спиной и глазевших на что-то, он посмотрел туда же и увидел на горе, где стоял храм Александра Невского… ну он стоял, никуда не делся, наоборот даже, у Пауля было смутное ощущение, что в эту пору, когда деревья еще не облетели, за высокими кронами его вроде бы не разглядеть, и тем не менее… Он словно стал стройнее и выше, однако там, где раньше были обычные, крытые коричневой жестью купола, теперь высились другие, на фоне удивительно ясного голубого неба сиявшие множеством красок, ближний состоял как бы из отдельных выпуклых дуг, золотые чередовались с ярко-зелеными, другой, схожий, оказался серебряным с синим, большой в центре был сразу нескольких цветов, тут и желтый, и синий, и зеленый, и оранжевый, не из дуг и не ровный, а с пирамидальными выступами. Что такое? Чудо? В чудеса Пауль не верил, но тогда… Массовая галлюцинация? Может, выйти, подняться наверх вместе с другими, он видел, как десятки людей взбираются по лестнице и дороге на Вышгород? Думал и продолжал ехать, наверно, он в самом деле вял и нерешителен, но его ждали пациенты, которым было не до чудес, по крайней мере, таких, чужих, общих, каждый из них жаждал чуда своего, личного и не неведомыми высшими силами сотворенного, а им, Паулем… Он миновал поворот у библиотеки и нажал на акселератор.

Когда он добрался до Кармелы, которую обычно оставлял напоследок, чтобы иметь возможность спокойно пообщаться, было уже около одиннадцати. Она дожидалась его, смирно лежа в кровати, но он сразу заметил, что выглядела она довольной, более того, почти радостной.

– Все хорошо? – спросил он, садясь на жесткий больничный стул.

– Скажем так, не очень плохо, – ответила Кармела дипломатично.

– Что-нибудь вспомнили?

– Много чего!

– А конкретно?

– Ратушную площадь! – выпалила Кармела. – Нигулисте. Пакгауз. Угол Вене и Виру, и улицу Виру, всю до конца или, вернее, начала, где прелестные маленькие башенки и цветочный ряд. Еще Филармонию с другой стороны и гостиницу Виру напротив… Словом, много чего.

– А как с Вышгородом? – поинтересовался он.

– Русскую церковь, – ответила она с готовностью.

– И как она выглядит?

– Как? Хотите, нарисую? Мне бы только бумагу и карандаш или ручку… А, да, бумага тут есть… – она извлекла из тумбочки многократно сложенный полупрозрачный с пастельных тонов разводами большой лист из тех, в которые заворачивают, зимой – так закутывают, цветы, лишь теперь он заметил, что на тумбочке в обычной для больничных условий стеклянной банке из-под компота стоят три изящные белые розы.

– Кто их принес? – спросил он помимо собственной воли, с ужасом ожидая ответа «мой друг» или «бойфренд», хуже того, «любовник», нынче женщины и не такое ляпают в глаза, но она ответила весело и просто:

– Мой брат.

– Приехал?

– Да. Дева Мария, оказывается, звонила ему на автоответчик, он прослушал записи и тут же примчался.

– И вы его сразу узнали?

– Представьте себе, да. Не только узнала, но и вспомнила…Ну какой он есть.

– И какой он есть? – спросил Пауль с интересом.

– Ох!.. Ну вообще-то он добряк. Но лодырь. И малоинициативный. Им жена руководит.

– Прямо как я, – улыбнулся Пауль.

– То есть?

– Моя мать считает, что я ленивый и нерешительный. Что мне нужна жена, которая бы мной руководила и пробуждала во мне жажду успеха, которой я лишен.

Кармела рассмеялась.

– А что она понимает под успехом? Вот вы лечите больных, делаете все, чтобы они выздоровели, и они выздоравливают, разве это не успех?

– По мнению моей матери, нет. Или, по крайней мере, это не в счет. Маленькие такие успехчики, незаметные, не шумные, стало быть, бессмысленные.

– А чего же она хочет? Чтобы вы поехали куда-нибудь в тропики, перенесли тысячи лишений и открыли редкую болезнь, которую назовут вашим именем? Хотя теперь, наверно, и в африканских джунглях толкутся сотни исследователей, ищущих открытий…

– Нет, так далеко она не заходит, тысячи лишений для нее чересчур. Она просто хочет, чтобы я делал карьеру, стал профессором, получил под начало клинику…

– Но это и так может случиться. Когда-нибудь, – сказала Кармела лукаво. – Разве нет?

– Вообще-то да, – согласился Пауль.

Какая она рассудительная… Он чуть не предложил ей прямо сейчас взять на себя руководство им, но вовремя вспомнил, где он и чем занят… конечно, здесь не Америка, за ухаживания за пациенткой под суд не отдадут, и тем не менее… Он вынул ручку и подал ей.

– Давайте рисуйте.

Кармела не стала разворачивать бумагу, оставила, как есть, только подложила под нее лежавшую тут же, на тумбочке, книгу и стала быстро набрасывать контуры здания.

– Внизу ничего такого, – сказала она, – церковь как церковь, портал, окна. Самое интересное – купола.

И ее пальцы несколькими ловкими движениями изобразили те самые выпуклые дуги и выступы.

– Не могу передать цвета, естественно, но по-моему, здесь зеленый, тут золотой, пирамидки желтые, оранжевые, синие… Эдакая варварская пышность…

У Пауля пересохло во рту. Он положительно отказывался понимать!

– Когда вы говорили про собор… почти в первый день, когда вы только начали вспоминать… вы это имели в виду?

– Нет, конечно, – удивилась Кармела. – Они ведь совсем непохожи… Ох! Я опять запуталась, да?

– Нет, нет! А как собор выглядит, можете нарисовать?

– Naturalmente.

Слово было Паулю незнакомо, но смысл он понял, придвинулся ближе и наклонился, чтобы видеть, как движется кончик ручки.

– Главное, что его отличает, фасад, – объясняла она без малейшей запинки. – Сбоку… собор видно еще и с левой стороны, где улица… ничего особенного, каменная стена, без каких-либо выкрутасов. А вот фасад… Наверху треугольник, похоже на классический фронтон, но нижние углы немного выгибаются, как крылышки, очень неожиданное решение. По сторонам треугольника небольшие статуи, двенадцать апостолов, в центре Христос. Ниже круглое окно, похожее на готическую розу. Там все. Ниже. Резные двери. И инкрустированная поверхность. Белый мрамор, а на нем орнамент черным. Такой примерно.

Рука уверенно выводила загогулины и изгибы, Пауль следил за ее бегом, внутренне холодея. Когда Кармела закончила, он попросил рисунок на память, сунул сложенный лист в карман и удалился.

Потом он еще долго сидел перед монитором, бессмысленно перелистывая страницы электронных «историй», наконец встал, пожаловался на невыносимую головную боль, сбросил халат и вышел. Через десять минут он уже выезжал на Сыпрусе-пуйестее, через полчаса стоял на Вышгороде недалеко от русской церкви и вместе с другими зеваками разглядывал новоявленные купола. Прислушиваться к разговорам он не стал, здесь толпились, в основном, всякие юродивые, пытавшиеся истолковать смысл «чуда», ему вдруг пришло в голову, что галлюцинации могут видеть люди, но не фотоаппараты, и, что с момента, когда он проезжал мимо утром, прошло почти шесть часов, наверняка онлайн-варианты газет уже отреагировали. Так и оказалось, когда он вынул смартфон и вошел в мобильный интернет, то сразу обнаружил «галлюцинации» во всем блеске, правда, журналисты полагали, что это мираж. Почему бы и нет, подумал он с некоторым облегчением, которое сразу же рассеялось, как дым… Можно, конечно, добавить сюда и совпадение, но какова вероятность?.. Проверить теорию насчет миража никто, разумеется, не пробовал, для этого следовало залезть на крышу храма и пощупать купола рукой, осязательных миражей, кажется, не бывает, да, но кому охота, проще подождать, авось рассеется сам собой… Ладно, допустим, ну а собор? А что, собственно, собор? Он спрятал смартфон и пошел к собору. Так и есть. Не надо было вынимать рисунок Кармелы, чтобы проверить, он и без того видел, что все верно, и форма фасада, и статуи, и орнамент. Что удивительно, никто как будто не замечал перемен, проходили, конечно, группы туристов, в эту пору на Вышгороде полно всякого приезжего народу, проходили, останавливались, хватались за свои камеры, снимали, но разницу уловить они вряд ли могли, вот гиды… Однако и те никаких лишних телодвижений не делали, все было, как всегда. А может, оно и было? Может, ничего не изменилось, в конце концов, он никогда не разбирался в искусствах, а человек, особенно у себя дома, редко обращает внимание на всякие тонкости, вот когда его куда-то везут и специально показывают… он, к примеру, был в Париже, один из маршрутов начинался с Нотр-Дам, группа стояла у собора долго, и он рассматривал его пристально, стараясь запомнить детали и понять причины той славы, которой это сооружение окутано, а тут в Таллине… Впрочем, если честно, то и Нотр-Дам он представлял себе не слишком четко, так, общие очертания, никаких подробностей, несмотря на все его старания, память не сохранила, а значит… Но чем больше он себя убеждал, тем меньше себе верил, нет, это невозможно, подобное беломраморное великолепие совсем не к месту в северном городе, кто бы его построил и зачем?.. Ему вдруг пришло в голову, что тот успех, о котором вчера талдычила мать, сам плывет ему в руки, достаточно описать один такой случай и… И опровергнуть его сообщение не смогут, доказательства-то здесь, прочные, из камня, и вообще, современная наука тоже старается переместиться на зыбкий фундамент скандала, он ведь как батут, возьмет и подбросит высоко вверх… Он вообразил себя в лучах всемирной славы, а потом ему привиделась Кармела, белая, как мел, окруженная сонмами любопытных неврологов-психологов, опутанная проводами, прикованная к энцефалографам, миографам, томографам и так далее, Кармела, из которой тянут и тянут кровь на анализы сотни вампиров в белых халатах… Нет! Никогда!

Впрочем, любовался он собственным благородством недолго, Пауль, друг мой, ты спятил, сказал он себе сурово, что тебе взбрело в голову, ты ведь не подросток, начитавшийся фантастики или насмотревшийся голливудского бреда, ты никогда не был склонен к мистике и даже к разговорам о паранормальных явлениях всегда относился скептически, успокойся, забудь, есть наверняка какое-то здравое объяснение… Он и попытался успокоиться, забыть, найти здравое объяснение, но… что за черт!.. безумная, несуразная мысль, непонятно как возникшая, угнездилась в мозгу прочно, и вытряхнуть ее… он даже помотал головой… не получалось.

В конце концов он снова вынул телефон и позвонил Деве Марии, спросил, работает она сегодня или дома, дома, отлично, хорошо бы поговорить…

– Приезжайте, – сказала Дева Мария весело. – Выпьем кофе, поболтаем.

Кофе был сервирован на кухне, куда Пауля провели через пустоватую гостиную, обставленную современной мебелью, на обтянутом чем-то серебристым, вроде клеенки, диване без спинки, конец которого загибался наподобие завитка, полулежала с книжкой худая долговязая девочка в розовом велюре с торчащими в обе стороны хвостиками туго перетянутых светлых волос и нежным, как у матери, лицом.

– Моя Кристина, – сообщила Дева Мария церемонно.

Его представили, как друга тети Кармелы, дитя чинно встало, протянуло руку, которую Пауль аккуратно пожал и спросил:

– Что читаешь?

– «Алису в стране чудес», – ответила девочка очень серьезно, и Пауль подавил в себе естественное, но неуместное, кажется, желание погладить ее по голове.

– Вот-вот, именно Алиса, – пробормотал он, следуя за Девой Марией на довольно большую кухню.

– Почему Алиса? – спросила хозяйка. – Извините, что принимаю вас на кухне, но тут уютнее. Я, сами видите, люблю всякие скатерти, салфеточки, вазочки с цветами, и чтобы стулья были удобные, этот стеклянный монстр в гостиной у меня аппетит отбивает. И журнальный столик слишком низкий, диван и вовсе без спинки, а все потому, что сверхмодно, а скидка семьдесят процентов, не захочешь, а клюнешь, и теперь я живу на кухне, а в гостиной Кристина мучается, впрочем, ей нравится… Так что насчет Алисы?

– Не столько Алисы, сколько страны чудес, – уточнил Пауль.

– То бишь? Да вы садитесь, вот сюда, к окну, из него вид красивый.

Виды на данный момент интересовали Пауля меньше всего, но он послушно сел, куда сказали.

– Я вас слушаю.

Пауль глубоко вздохнул.

– Я вам все расскажу.

Он вынул из кармана сакраментальный лист бумаги, положил на стол и стал несколько путано излагать всю историю.

Дева Мария не перебивала, сидела неподвижно, только ее и так не маленькие глаза становились словно все больше, но, когда он закончил, она вся вспыхнула.

– Не верю! Не обижайтесь, но…

– Да я не обижаюсь, – сказал он смущенно. – Я и сам себе не верю. Однако факты… Хотите, я вас туда отвезу, к куполам? Ах да!

Он взялся за прислоненную к шкафу сумку с ноутбуком, специально ведь принес и забыл… Дева Мария настороженно следила за его манипуляциями… включил, вошел, открыл… на большом экране зрелище было еще более впечатляющим…

– Пожалуйста!

Она посмотрела, увеличила фото…

– Красиво. Не на наш северный вкус, конечно… Ладно, допустим, купола это факт. Но считать, что Кармела имеет к этому отношение… Безумие!

Он молча ткнул пальцем в лист с рисунком.

– А не могла она как-то выйти из больницы, поехать и увидеть?.. Понимаю, это маловероятно, но ведь то, что предполагаете вы, чистейшая фантастика… А? Может, она как-то выбралась туда?

Подобная идея Паулю в голову не приходила, и он мысленно выругал себя. Надо же так уверовать в незыблемость больничного распорядка, чтобы мысли о его нарушении предпочесть чуть ли не ухмылку Мефистофеля!.. И все-таки очень уж неправдоподобно, зачем бы ей могло понадобиться… очередной приступ, навязчивая идея?.. Он представил себе, как среди ночи… ночь не годится, в темноте никаких куполов не разглядеть, даже если там есть подсветка, краски все равно неразличимы… ладно, рано утром, в шесть, когда клиника начинает просыпаться, хрупкая беглянка в больничной одежде выходит на улицу, садится в такси, едет на Вышгород и обратно, сама, конечно, ничего не помнит, расспрашивать бесполезно… Не клеится, совсем не клеится, но альтернатива…

– Я это дело расследую, – обещал он грозно.

– Расследуйте, – отозвалась она.

Инцидент казался исчерпанным, но он все же спросил:

– Я, собственно, почему приехал… Хотел узнать, не замечали ли вы у Кармелы каких-либо необычных свойств?

– Каких? – поинтересовалась она с иронией. – Чтобы она вместо гостиницы «Олимпия» описала мне отель «Скриб» в Париже, и на следующее утро он посреди Лийвалайя и оказался?

– Ну, он ведь не оказался, – возразил Пауль. – Что-нибудь менее масштабное…

Дева Мария покачала головой.

– Вынуждена вас разочаровать. Никаких чудес. Никаких перехлестов через край реальности.

– А вы давно ее знаете?

– Кармелу? Восемь лет.

– Расскажите, – попросил Пауль.

– Что?

– Да что угодно! О Кармеле.

Дева Мария посмотрела испытующе, словно спрашивая, какое отношение биография Кармелы имеет к делу, но решила, наверно, что с доктором лучше не ссориться.

– Ей было всего восемнадцать или девятнадцать, когда она познакомилась с Гадом Генриком… я его так называю, потому что его фамилия Усс, Генрик Усс, вы, я думаю, слышали…

– Так, мимоходом, – ответил Пауль осторожно. – Впрочем… Ну да, несколько дней назад читал в газете. Якобы он… м-м… переродился, что ли?

– Переродился – фыркнула Дева Мария. – Ерунда. Просто нашел новый способ выделиться, я так полагаю. Но это не суть важно. Он был на пару лет старше, разглагольствовал об искусстве, она развесила уши, обычная история, словом. Поженились, прожили пару лет, потом пошли разногласия. Вы, может, скажете, что разница в творческих подходах не причина для развода, ну допустим, человек утверждает, что живопись умерла, а искусство сегодняшнего дня это перформанс… что, кстати, стало банальностью уже давно… ну и пусть. Но Кармела – максималистка. А после того, как он реализовал некоторые из своих творческих подходов на практике… Я вам уже рассказывала. В общем, она хлопнула дверью и вернулась в родительский дом, детей, к счастью, завести не успели, так что все сложилось неплохо, причин общаться с ним когда-либо никаких. За год до того умерла от рака ее мать, отец с братом остались без женской заботы, так что возвращение пришлось кстати. Но вскоре брат женился, стали жить вместе, он собрался купить себе квартиру, однако это, естественно, дело не одного дня, пока искали, присматривались, от инсульта скоропостижно умер отец. И тогда Кармела предложила… У них была квартира в Кадриорге, в хорошем довоенной постройки доме, четыре большие комнаты, могли продать, хватило бы обоим на приличное жилье, но она рассудила иначе, сказала, что дедовскую квартиру продавать глупо, взамен купишь только дурацкую новостройку… она их терпеть не может, говорит «когда вхожу, сразу нагибаюсь, хоть у меня и рост не для подиума, все равно кажется, что сейчас между полом и потолком раздавит»… Словом, она предложила брату остаться там, а ей купить однокомнатную. Так и сделали. Конечно, могли найти и получше что-нибудь…

– Могли, – согласился Пауль сердито.

– Так она великодушная, Кармела. Брат как раз открывал собственное дело, каждая крона на счету, а ей, видишь ли, немного надо. Он, кстати, парень неплохой, пентюх, конечно, однако намеренно сестру обирать не стал бы, но раз уж она сама так решила… Больше всего, конечно, мне повезло. Я примерно тогда же развелась, муж купил мне с малышкой эти хоромы, соседние тоже были на продажу выставлены, и я с ужасом думала, а ну поселится тут какой-нибудь алкоголик. И вдруг, о счастье, вместо алкоголика Кармела. Она мне сразу понравилась, я ей тоже, и мы за какой-то месяц подружились так, словно с детства вместе росли. Оказалось, что у нас много общего, взгляды, вкусы схожие. Даже крови смешанной обе, только у нее мать-эстонка, а у меня отец. И знаете, дело ведь не в том, что я, когда надо, могу попросить ее присмотреть за Кристиной или, что та из нас, которая в магазин идет, всякий раз спрашивает у другой, не нужно ли чего, нет, конечно, это все удобно, и все же главное, что есть с кем поговорить, и не только о ценах, но и о вещах более интересных, понимаете?

Пауль кивнул, возможно, именно поэтому все его связи кончались ничем, он хотел, чтобы рядом был человек, с которым можно поговорить не только о… учитывая окружающий его женский контингент, не только о медицине.

– Вот мы приехали во Флоренцию, пришли в капеллу Медичи, стоим, и я вижу, что у Кармелы слезы по щекам текут, удивилась было, а потом чувствую, вокруг расплывается все, потрогала, у самой глаза мокрые… – Дева Мария умолкла и вдруг продолжила совершенно иным тоном: – Отпустили бы вы ее домой. Если вас волнует, что она чего-то не помнит, я ей расскажу все за последние восемь лет, день за днем. И вообще, дадите мне инструкции, я их выполню тютелька в тютельку. Я даже уколы делать умею, не внутривенные, конечно, но вы и без меня все вены бедняжке искололи, хватит, наверно, а обычные я сделаю, Кристине антибиотики назначили пару лет назад, я и научилась. – Она помолчала минуту и добавила с лукавинкой: – А если вы боитесь, что не увидите ее больше, так навещайте ее дома.

Пауль покраснел.

– Я подумаю, – сказал он. – Но вы обещайте никому ничего не говорить насчет… Насчет этого, – он постучал пальцем по рисунку.

– Конечно, не буду!

На том и порешили, и, спрятав довольно уже помятую бумагу во внутренний карман, Пауль убрался восвояси.

«Расследование» продвигалось трудно. Когда Пауль попробовал задать Кармеле прямой вопрос… не то чтобы совсем прямой, чуточку все же искривленный, не мог же он спросить, ездила ли она на Вышгород, нет, он просто поинтересовался, не выходила ли она вчера утром из больницы, кто-то, мол, ему нечто в этом роде сказал, тон он выбрал такой, что непонятно было, шутит или нет, в любом случае, в ответ она вытаращилась на него так, будто он предположил, что она полетела в Париж, умылась в фонтане на площади Согласия и вернулась…

– Я ведь еле хожу, – заметила она то ли удивленно, то ли обиженно, укоризненно, может быть. – За стенки хватаюсь, не на каждом шагу, конечно, но чтобы отправиться на прогулку!..

Расспросить сотрудников отделения тоже было делом непростым, тут ему пришлось просто соврать, мол, у Кармелы появилось новое выпадение памяти, и он хотел бы установить, что она в утренние часы делала, не выходила ли случайно на улицу. И средний, и младший персонал, естественно, с пеной у рта утверждал, что это невозможно, у них-де мышь не проскочит, не то что пациент, но Пауль прекрасно знал, что как раз в это время, в начале дня, когда больные встают, разбредаются по ванным и туалетам, одеваются, умываются, в отделении идет уборка и прочая, прочая, в клинику может войти и выйти хоть целый полк, сменив разве что мундиры на больничную одежду. Короче говоря, ничего ему выяснить не удалось, и это его скорее радовало, нежели огорчало, вероятность того, что Кармела могла просто увидеть злополучные купола, сохранялась, а что до самих куполов, это его не касалось, тут пусть у кого-то другого голова болит, у него своих забот полно.

Между тем, на другой день была пятница, и Пауль решился-таки отпустить Кармелу домой. Он устроил ей форменный допрос с пристрастием на тему, кто будет за ней присматривать, ходить по магазинам, готовить обед, удастся ли ей управиться со все возрастающим бременем коммунальных и прочих расходов до тех пор, пока она сможет выйти на работу, и, в конце концов, сдал ее с рук на руки брату, совершеннейшему пентюху, тут Дева Мария была права, большому, неповоротливому, немногословному, но улыбчивому и добродушному, сдал и простился, не забыв уговориться, что навестит пациентку на следующей же неделе.

Все это происходило в районе одиннадцати-двенадцати, а в конце дня Пауль решил еще раз посмотреть, все ли в порядке с эпикризом… это была одна из лишних, по мнению матери, черт его характера, он вечно все проверял и перепроверял… решил посмотреть и понял, что забыл фамилию Кармелы. Забыл и все, утром помнил, а теперь нет. Необычная фамилия, нездешняя. Он поискал по имени, Элла, «история» не нашлась, она попросту исчезла, тогда он принялся открывать все подряд и обнаружил ее почти случайно, в анкетных данных значилось: Кармела Корреджо. Он не поверил собственным глазам, перелистал саму «историю», нет, все было верно, анамнез, анализы, течение, лечение совпадали в точности, только одно… только!.. изменилось: женщину, которая пришла в клинику под именем Эллы… что же было дальше, черт подери?!. он выписал, как Кармелу… имя еще куда ни шло, однако фамилия!.. необычная, да, но не настолько же!.. Кармелу Корреджо.

В воскресенье после весьма позднего завтрака, чему причиной стало безбожно затянувшееся сидение перед телевизором за просмотром фильма сомнительного достоинства, затянувшегося настолько, что, взглянув на часы перед тем, как лечь спать, он чертыхнулся, после завтрака и краткой ревизии содержимого холодильника, Пауль спустился вниз, вывел машину и поехал, не в супермаркет, впрочем, это он отложил на потом, а прямиком на Вышгород. Подниматься наверх, видимо, не стоило, причудливые купола были отлично видны и снизу… у него возникло подозрение, что храм стал заметно выше, раньше рассмотреть его чуть ли не с любой точки было, кажется, невозможно… Оставив машину на стоянке, он прогулялся, внимательно поглядывая кругом, однако никаких зевак, глазеющих на невиданные купола, не обнаружил, ощущение, что все свыклись с ними моментально, а то и вовсе полагали, что так оно и было. Он прошелся по Старому городу, осматриваясь с некоторым страхом, но никаких изменений не заметил, правда, подумав, понял, что недостаточно наблюдателен, конечно, если бы вместо ратуши на площади оказался кадриоргский дворец, он бы это зафиксировал, но если бы облик сменил какой-то из домов, окружавших площадь, скорее всего, проглядел бы. И не только он, человеческая память – штука ненадежная и даже коварная. Он подумал было выпить кофе в одном из заведений, заполонивших площадь, погода была на редкость теплой и ясной, и все столики еще стояли на своих местах, но потом вспомнил про «Майасмокк», где не был уже лет пять, с тех пор как расстался с Вильмой, обожавшей всяческие пирожные, и направился в ту сторону, гадая, существует ли еще кафе или исчезло без следа, как многие другие. Кафе существовало, он взял кофе с куском торта и сел за ближний столик. Столики стояли тесно, были почти все заняты, разнообразная болтовня то и дело достигала его ушей, он старался не вслушиваться, но одна реплика, прозвучавшая за спиной, привлекла его внимание.