Глеб Пудов
Письма без адреса

Письмо 7. О кризисе

Здравствуй.

Ты знаешь, я хотел бы сегодня с Тобой поговорить о кризисе. Нет, не на Украине (Ты, во-первых, и сам всё знаешь, а во-вторых, кризисом всё там происходящее назвать я не могу, это – война, война в самом прямом смысле слова). О кризисе веры хотел бы я поговорить. Это в некотором смысле продолжение предыдущих писем.

Итак, сейчас принято утверждать, что в обществе стран Европы церковь испытывает кризис; в то, что она говорит, якобы, никто не верит. Это утверждается нашим православием. Но я подозреваю, что это просто демарш в сторону конкурирующей организации  <…>.

Во-первых, особого дефицита доверия католичеству я не заметил (сужу по Германии), на мессах всё также полно народу; во-вторых, о подобном же кризисе можно говорить относительно православия. Жизнь большинства людей оно сейчас не определяет (я имею в виду не определяет до конца, внутренне, сущностно, чтоб жизнь людей от него зависела напрямую). Поэтому о некотором охлаждении людей к церкви можно говорить как «у нас», так и «у них». Далее речь пойдёт о вере и человеке в общем.

Я думаю, что Ты не виноват в человеческом равнодушии к церкви. Просто мы в очередной раз убеждаемся, что Ты не такой, каким Тебя представляем. Это, в первую очередь, кризис наших представлений о Тебе, и, как следствие, недооценка Твоей роли в нашей жизни. Нам всегда было удобно и приятно думать, что Ты – добрый, милосердный, заботливый, вездесущий, и любишь нас, как мы любим своих детей, и жизнь напоминает детский сад: вокруг добрые воспитатели, которые и погладят по головке, и почикают по попке, и накормят, и сказочку с добрым концом расскажут. Да, директора не видно, но зато следы его мудрого руководства видны повсюду. Что за чушь! Что за наивность! Ты – справедливый? Возможно. Ты – вездесущий? Не исключено. Но справедливость – часто антоним доброты и милосердия. Не слишком ли мы, исходя лишь из наших представлений, оправдываем Тебя? И нуждаешься ли Ты в этом? Мы удивляемся: как это, откуда столько жестокости и циничности в мире, ведь Ты – добрый? И ищем в панике сотни объяснений. Но это – наша жестокость и наша доброта. У Тебя-то нет таких понятий. Ты – вне всего этого, вне этой «человечинки» <…>.

Откуда мы вообще взяли, что Ты – добрый и милосердный? Из речей доброго человека, которого распяли соплеменники? Эту «удобную» для государства религию не мог пропустить ни один разумный и уважающий себя царь, и вот, пожалуйста, мы теперь удивляемся, отчего это наше понимание Тебя не совпадает с имеющимся в реальности? Ты, наверное, над нами хохочешь порой. Особенно над этим: «Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого: и померкло солнце, и завеса в храме раздралась по средине». Перфоманс какой-то <…>. Все эти помрачения небес, землетрясения и т. д. Бред. Бред экзальтированных людей. Бред, на который мы теперь и дохнуть не можем, чтоб не оскорбить чьё-нибудь т.н. религиозное чувство. Так вот и живём под Твой хохот. Боясь всего: Тебя, себя, других, и подыскивая «удобные» картинки.

Можно я напишу сейчас прилагательные и разные эпитеты, которые (только на мой взгляд, конечно) отражают Твои свойства? А Ты мне потом скажешь, угадал я или нет? В крайнем случае, позднее (надеюсь, ещё не скоро) сам смогу посмотреть на «оригинал». Итак, Вечный, Всесильный, Вездесущий, Мудрый, Справедливый, обладающий хорошей памятью, умеющий ждать, не-материальный, обладающий чувством юмора, Искренний, Щедрый, Ответственный, Надёжный, Одинокий, умеющий делать сюрпризы.

Но я вообще-то подозреваю, что Ты – Добро и Зло одновременно. В нашем понимании. Мы просто глядим на Тебя с разных сторон. Помнишь ту притчу про слона и мудрецов? Поэтому я могу назвать и другие Твои свойства. Итак, нигде не успевающий, скупой, несправедливый, злой, лукавый, забывчивый, без чувства юмора и т. д.

Смеёшься? Остался только один эпитет: Вечный. Вот с этим не поспоришь, это у Тебя не отнять <…>.

Ты знаешь, я опасался поначалу, что напишу нечто подобное кафкианскому «Письму отцу». Там есть много верного, однако и слишком много от психиатрии. Но потом я понял, что ничего подобного не получается. Прежде всего потому, что Ты ещё не определён для меня в достаточной степени. Твоё поведение не мужское и не женское, вернее – нет: оно и мужское, и женское. Вероятно, поэтому так долго господствовало многобожие, даже христианство «расщепило» Тебя на еврейскую семью, на Троицу (а про святых с собачьими головами и говорить не хочется). И это всё из-за того, что Ты – разный, всегда многообразен, и человеку очень трудно «уловить» Тебя. Хотя порой логика в Твоих поступках всё же просматривается.

До встречи.

Письмо 8. О неизбежности

Здравствуй.

Никак не могу стереть из памяти случай, который произошёл в далёком детстве. Почему я о нём вспоминаю именно сейчас? Он стал началом моих вопросов и даже претензий к Тебе.

Моя тётя неожиданно (и в довольно молодом возрасте) заболела некой нервной болезнью, которая не только сделала её инвалидом, но и приковала к постели. У тёти было двое сыновей и муж. Казалось бы, обычная семья. Но домашние были поглощены своими интересами и поэтому оставили мать (и жену) один на один с болезнью. Своими поступками они даже усугубляли ситуацию: старший сын находился в розыске, младший уверенно шёл по его стопам, а муж… Муж так и не повзрослел – мышление его осталось на уровне деревенского хулигана. Позднее, когда болезнь жены приняла угрожающие формы, он поселил в доме любовницу. Совершенно открыто «списав со счетов» жену, он привёл другую женщину. Поступок чистейшей гнусности.

Так они и жили втроём (сыновья, состоя в т.н. гражданском браке, обитали в других районах города).

Время от времени тётю забирали сестры, среди которых была моя мама. Несколько месяцев тяжело больная жила у нас, в нашей семье. Её кровать стояла в моей комнате.

Однажды среди ночи я услышал жаркую молитву тёти. Заливаясь слезами, она шёпотом просила Тебя о возвращении ей здоровья. И это были не заученно-«деревянные» слова, которые Ты часто слышишь от опытных верующих, нет, – эти фразы шли от чистого сердца, они были настолько искренними, что могли растопить лёд. Тётя думала, что я сплю и раскрывала душу перед старинной иконой.

Ты не помог – через несколько месяцев она умерла. Старшего сына где-то убили, младший, кажется, образумился, и несколько раз приезжал на могилу матери. Папаша выгнал его на улицу, чтоб выгодно продать квартиру, и исчез с деньгами. Такова история этой семьи.

И теперь я думаю: неужели Ты не мог поступить иначе? Неужели Ты не мог вернуть ей здоровье? И неужели бы Вселенная остановилась, если бы тётя выздоровела? Так ли уж неизбежно и неотвратимо было Твоё решение? А ведь тётя была хорошим человеком.

За что ей это всё?

Впрочем, я сейчас, вероятно, сам демонстрирую ту «человечинку», о которой писал выше.

До встречи.

Письмо 9. Об относительности

Здравствуй.

Я уж, наверное, измучил Тебя своими словоизлияниями. Конечно, они могут Тебе казаться бредом и наивностью неокрепшего котёнка. Сегодня я хочу написать нечто, что может Тебе не очень понравиться. Но я надеюсь на понимание и терпение. Наказать Ты меня всегда успеешь. Умные римляне говорили: «Юпитер, ты гневаешься? Значит, ты неправ». Это мне придаёт смелости в своих вопросах. К тому же я, скорее, Твой адвокат, чем прокурор. Сам обманываться рад.

Долгое время меня мучила одна мысль, а именно: насколько в религии велик элемент её земного происхождения? Ведь это страшное дело. Этот элемент может объяснить всё или превратить человека в атеиста. Каждое человеческое представление о Тебе, если поставить его на фон Космоса, Вселенной, становится смехотворным. Смешно думать, например, что Бог-Отец каждый раз посылает Христа на какую-нибудь планету пострадать на кресте и искупить грехи жителей этой планеты. А при казни Христа на каждой планете небо темнело и земля сотрясалась.

Даже в земных масштабах некоторые моменты религии звучат забавно. Как убедить жителей Крайнего Севера, что Бог каждый день им даёт хлеб насущный? Ведь они не знают, что такое хлеб? Специально для них изменить молитву: «рыбу насущную даждь нам днесь»? Много, слишком много возникает подобных вопросов.

Я уж не говорю о постоянных несоответствиях, недомолвках, многочисленных «белых нитях» в превозносимой всеми христианскими верующими книге – Библии. Ведь это лишь перевод и где поэтому – естественным образом – возможны разные толкования и разночтения. Этот сборник создавался в разные времена и разными людьми, произведения прошли жёсткий отбор. В связи с этим вспоминается одна история. Как-то раз я попросил одну знакомую (обитательницу православной вселенной) взять мне несколько книг в городской библиотеке. На следующий день мне были принесены лишь избранные книги, остальные не прошли цензуру со стороны моей знакомой. Возвращаясь к Библии, можно ещё сказать, что переносить сознание людей того времени и связанные с ним поступки в наш век и требовать чего-то в соответствии с ними по меньшей мере забавно.

Ты будешь смеяться, но в итоге от Тебя истинного мало что остаётся. Где появляется более или менее развитое сознание, там автоматически появляются религиозные представления, тысячи и сотни правд. Разумеется, это не говорит о том, что Тебя нет. Просто наши земные представления, инспирированные земными реалиями, неизбежно затемняют Твой облик. Ориентироваться в этом хаосе крайне трудно. Приходится сотни вещей просто принимать на веру и говорить себе: «Верую, потому что абсурдно». Не всегда это приятно. Хочется большей ясности и чёткости даже в этих вопросах.

Надеюсь, что я Тебя не обидел.

До встречи.

Часть 2. ПИСЬМА ЖЕНЕ

Письмо 1. О монахе-отшельнике

Странно здороваться с человеком, с которым и так ведёшь постоянный внутренний диалог, тем не менее,

Здравствуй, Энн!

Получил твоё письмо. Как будто себя прочитал. Так и есть. У меня примерно такая же ситуация во внутренней жизни, с одним исключением: мосты сжигать не пришлось, они сами разрушились. И отступать поэтому некуда.

Говорят, что на руинах старого города легче построить новый. Но этот будет город на прежнем основании, что чревато новыми руинами. Поэтому – гори всё синим пламенем, всё то, что с таким трудом создавалось на протяжении восьми лет. Грустно, что всё это было бесплодно. Не хочется даже малейшего приближения к минувшему. Сейчас, с расстояния нескольких лет, видишь, что всё изначально было обречено, что оно лишь затемнялось, затушевывалось, смягчалось обстоятельствами, страстью, самообманом.

Неужели и тут должна господствовать трезвость, рассудочность, – расчёт? Ведь жизнь тогда казалась совсем не такой, какой она была на самом деле… То есть, «а был ли мальчик?» Что чувствовалось как счастье, было ли таковым? Был ли я самим собой? Не было ли это сеном для осла (в Испании есть обычай: если осёл заупрямился и не идёт вперед, ему подвешивают морковку перед мордой, он тянется за ней и двигается в нужном направлении, и – alles in Ordnung)?

В итоге я опять оказался «голым», хоть и обогащённым некоторым опытом. Печальным опытом.

Про монаха-отшельника – так и есть. Создал себе келейку и живу в ней, поэтому вокруг меня никого нет. Вернее, рядом со мной. Нет Человека, людей-то много. А про просветлённость ты, конечно, погорячилась… Я ж не Будда, – простой уральский парень. И суета мира меня тоже касается. Ещё как… Но приятно за такую характеристику, спасибо (видишь, какой я суетный?).

Сегодня я буду краток. Боюсь отпустить ручку в свободный полёт и напрячь твои зрение и мозги. Мне в этом смысле нельзя потакать. По интеллигентской привычке начну учительствовать и проповедовать, думая, что кому-то это надо и кому-то поможет. Как тот Франциск перед птицами. В итоге, как обычно, добьюсь обожествления и отчуждения. Как всегда… Посему буду заканчивать. Аминь.

Г.А.

P.S. Аллергия действительно на окружающую действительность. Ты, вероятно, права.

Письмо 2. О Соловках

Здравствуй, дорогая Энн!

1. Лежу на ветхом мостике около Сергиевского скита на о. Большая Муксалма и пишу тебе эти строки. В некотором смысле, место это можно назвать краем Ойкумены, ибо возможность встретить здесь человека практически сведена к нулю.

Птицы меня не боятся.

Я не чувствую на Соловках хронических одиночества и безысходности. Недавно понял, отчего это происходит. Природа здесь такова, что я как бы присоединяюсь к общему хору безысходности и одиночества. И таким парадоксальным образом становлюсь частью целого.

Природа здесь существует сама по себе, без человека она вполне представима. Этакий рай до того божьего акта творения, в результате которого мир получил своего разрушителя и осквернителя (то бишь человека; заметь, где человек, там нагажено во всех смыслах). Здесь яснее других мест на Земле чувствуешь, что человек – вовсе не царь природы. Он – очередной лже-Дмитрий, самозванец. Тут как бы нет времени. Разумеется, в посёлке есть изменения: новый дом построили, старый снесли etc., но стоит выйти за пределы посёлка, – всё, время остановилось.

Вечность в чистом виде.

Смотрю на облака, лёжа на спине. По красоте они сравнимы с вологодскими. Фамилия моя происходит из Вологодской губернии, может быть, поэтому меня всегда так тянет на Русский Север? В XVIII веке тысячи людей оттуда бежали на Урал. Хотя нет, не бежали, а приходили. Бежали из центральных губерний. На Русском Севере не было крепостного права, в отличие от Центра.

Итак, облака. Белые, перистые, напоминающие шкуру дракона, с которым нехорошо поступали герои многих народов. Облака не двигаются, словно приклеенные. Вообще им свойственно позёрство. Они любят быть не просто облаками, а сюжетом стихотворения, например. Такова их особенность.

А я уже собираюсь обратно, к монастырю.

Мой «железный конь» отдохнул. Хотя по тому, как он себя сегодня вёл, ему более пристало звание «железного козла». Вечереет. Джинсы высохли и стали «деревянными». Когда я собирался, в спешке забыл переодеть джинсы на более дырявые штаны. И вот первых больше со мною нет, не подлежат даже приблизительной реконструкции, ибо дорога на Муксалму – запоминающаяся песня, из которой ни слова не выкинешь. Джинсы, выдержавшие киевскую горилку, стамбульский чай, стокгольмский капучино, не вынесли местных природных условий. Пали жертвой моей несобранности.

2. Сегодня второй день моей поездки. Утро. За окном – бледный мир, состоящий из туч, моря и пожухлой зелени. Мёртвая тишина. А в Петербурге сейчас – рабочее утро: треск, шум, вонь, мат (всё же – культурная столица). Здесь этого нет. И слава Богу. Здесь я один и никто от меня ничего не ждёт. Как у Бродского: «как хорошо, что на земле меня никто любить до смерти не обязан» (кажется, неточно, но смысл сохранил). Впереди – чай в немилосердно остывшей за ночь комнате и путь на Секирную гору. В годы СЛОН там находился женский штрафной изолятор. Прекрасны сии места, да смертью пахнут. До вечера, прекрасная Энн.

…Провёл чудный день вдали от посёлка. На велосипеде уехал далеко-далеко. Так далеко я, кажется, на Соловках ещё никогда не заезжал. Обнаружил невероятные места. Их совершенство ещё более подчёркивалось полным отсутствием людей. Как всегда. Представь: зеркальная гладь озера, в которой отражаются тучи; птицы, беззвучно летящие над водой; жёлто-красная листва деревьев и – надмирный покой. Тишина. Страшная тишина. Вокруг, под ногами, – море черники и грибов. Мшистые валуны фланкируют общий пейзаж.

Я долго сидел на берегу. Мысли в голове ползали, как тараканы в гнилой крестьянской избе. Но потом стало легко-легко, я даже немного начал любить людей.

Секирная гора совершенно «убила», и это «убийство» началось ещё с посёлка. Церковные власти используют труд строителей из Средней Азии (вероятно, в погоне за дешевизной, как и светские правители). Я ничего не имею против граждан Средней Азии, но не здесь. Поднимаюсь к вершине Секирки, роса блестит на листьях, в тишине ветер качает ветвями елей, и вдруг слышу таджикскую речь. Какой-то узкоглазый гражданин, сидя на деревянной лавочке у могилы, рядом с которой указано «25 человек», преспокойно разговаривает по сотовому телефону! Это было подобно страшному сну.

Завтра по плану идти пешком в леса с рюкзаком, полным одежды и еды, на весь день. Почему пешком? Потому что некая часть моего тела наотрез отказывается садиться на велосипед в ближайшее время. Пусть – зато все леса и озёра будут принадлежать мне. Смогу хоть песни петь…

Г.А., Соловки.

Письмо 3. Об острове

Здравствуй, здравствуй, дорогая Энн!

Как обещал тебе, расскажу о своём острове. Сейчас поздний вечер. Ты уже спишь, а я разговариваю с тобой. Такие преимущества дарят отечественные просторы. Здесь страшно похолодало, пальцы слушаются не идеально, поэтому заранее прошу прощения за почерк, который типичен не для искусствоведов, а для престарелых эскулапов.

Строго говоря, это и остров и полуостров. Сегодня он стал полуостровом, а когда вода в море поднимется, он опять станет островом. Люди там бывают редко, из всех следов их жизнедеятельности я обнаружил только несколько пластмассовых бутылок, по возрасту годящихся мне в бабушки. Поседевший от впечатлений маяк лежит на боку всем своим скелетом. Видимо, это всё, что связывает остров с человечеством. По форме он напоминает корабль, снизу – валуны, а верх покрыт очень мягким мхом, весьма пригодным для долгого лежания. Я сделал уборку на острове и почувствовал себя Адамом.

Остров необычайный.

Он находится как бы внутри основной «флотилии» островов и является их флагманом. Впереди него – только море, необъятное Белое море. Забыл упомянуть, что на острове находится камень подозрительно правильной формы. Вообще это место идеально подходит для языческого капища. Возможно, оно там и было в древности, пока не пришли христиане и с помощью ангелов не прогнали аборигенов.

Заметил, что при описании Соловков слово «вечность» – одно из самых частых. И это справедливо. Здесь действительно происходит, на мой взгляд, соединение, пересечение Временного и Вечного. Неслучайно на соловецких островах обнаружено множество древних лабиринтов, капищ, «календарей» и т. д. Вообще Соловки раньше называли (у древних народов) Островом мёртвых. В этом жутком названии скрыта изрядная доля истины. Время течёт здесь иначе. Здесь многое иначе. Почти нет лишнего, случайного. И люди совершенно другие. Да, многие – алкоголики. Но у них есть причина: страшная безысходность и порождаемая ей тоска сквозят здесь во всём. Берёзы толщиной с мизинец стелются по земле, огромные валуны как могильные камни усеивают леса и берега озёр.

Но, вместе с тем, это место прекрасно. И это совершенно не мирское, не светское место: только с 1920-х годов на островах начали жить семейным укладом, до этого были только монашествующие и «сочувствующие» им. Надо было так и оставить. Это идеальное место для созерцания, рай для интровертов. Идёшь, бывало, по лесу, видишь: один молится под деревом, другой застыл в задумчивости у озера.

Однажды, в этот раз уже, я ездил в Сергиевский скит, от посёлка это 10 километров по катастрофической дороге (то я на велосипеде, то он на мне). Пустынный, далёкий скит. Там, на поваленном дереве, сидел монах и о чём-то думал. Мы поздоровались и я проехал мимо. Когда через несколько часов я двигался обратно, он сидел в той же позе и так же думал. Я уверен, что и много позже он будет размышлять, сидя на поваленном дереве.

Кстати, когда я ехал с Секирной горы, встретил человека, который размахивал руками и во всё горло орал псалмы Давида. Необычайное место. Здесь всё иначе.

Но оно как воронка: вовремя не уедешь – останешься.

Мне очень хочется показать тебе свой остров. Интересно, что ты почувствуешь. Я как-то остерегаюсь употреблять слова «энергетика», «биополе», «аура», «карма» и прочие подобные, но здесь действительно что-то чувствуешь. Хотя, признаться, я – человек восприимчивый. Например, я не выношу часов, громко тикающих в комнате. Они меня сбивают с мысли.

Завтра вечером я постараюсь отплыть с Соловков. Ещё не знаю, где я буду ночевать в Кеми. Но уплывать надо – как писал выше, затянет. К тому же в Петербурге меня ждёт множество дел. На островах я нашёл, что искал: Соловки в очередной раз восстановили равновесие. Это место – альтернатива тому, что я обычно вижу вокруг, и оно делает относительными многие ценности нынешней цивилизации. Слава Богу.

Слава Богу, что городская действительность – это ещё не весь мир. Еще Д. С. Лихачёв писал, что возрождение России начнется с Севера. Возможно, так оно и есть. Здесь очень сурово, но именно эта суровость отсекает лишнее, гадкое, наносное, воспитывает душу и тело. И мои ориентиры вернулись на прежнее место. И пальцы согрелись, и почерк стал чуть лучше.

Г.А., Соловки.