Глеб Иванович Успенский
Гость

– Бедному человеку! А-а-а?..

– Да-с! Ну, за это я Петьку тоже осчастливил, даже захворал.

– Ну, а девица-то?

– А девица-то вышла вскорости за мастерового. Сказывают, этакий дылда длинный да сухопарый: урод уродом. Но девка ничего; говорит: сойдет! «Хоть лучинка, да мужчинка!»

– Ишь ты ведь…

– Так-то-с. А тем временем ребятишки болтаются, время уходит…

Гость слегка приподнимается на стуле, поправляет полы и садится снова.

– Вот так и мучаешься все!

В комнату входит хозяйка, приземистая женщина в чепчике, закалывая булавкой платок на груди. Она здоровается с гостем и садится в противоположном углу комнаты. В ту же минуту к ней бросается один из множества младенцев, – издали протягивая руки, чтобы ухватиться за платье.

– Вот я сидела в той комнате, – начинает хозяйка, трогаясь на стуле, – так слышала: вы что-то про учителей толковали.

– Д-да-с? – вопросительно произносит гость.

– Вот у нас тоже. Что я вам объясню. Занадобился Гаврюше учитель. Попросили добрых людей – нет ли, мол? Прислали. Покойник Митрий Митрич рекомендовал. Пришел это учитель. «Как, говорим, цена?» – «Да, говорит, четыре целковых» (окромя пищи и фатеры, потому мы учителей у себя помещаем). «Как, говорю, четыре целковых? а? (Хозяйка поднимается со стула и во все продолжение своего рассказа шаг за шагом приближается к гостю.) Как четыре? Да где это такие цены виданы? В коем царстве? говорю: неужто харчи-то ни во что не ставите? Ведь вам, говорю, не подашь гороху? Ведь вам подай щей с мясом, да жаркое, да пятое, да десятое».

– Ноне все так-то не рассчитывают ничего. Что, мол, такое! А поди-ка, отведай, – перерывает гость, посмотрев на хозяина.

– Д-да! – продолжает поглощенная рассказом хозяйка, отгоняя рукой сынишку, который жмется около нее. – «А теперича, говорю, подите-ка, приступитесь к говядине-то. Об огузках мы не говорим – это не наша пища, не по карману; а вот хоть ребрушко или грудинка. Ведь она, говорю, пять копеек фунт! Нынче пять, завтра пять, ан и расход».

– А то как же? Оно по мелочи-то и не видать… – «Окромя того, говорю, чай, сахар…»

– Барыня! а барыня! – раздается из передней: – ставить, что ль, пироги-то?

– Постой… «Окромя того, говорю, чай, сахар. Опять и то – прачка… возьмите, говорю, в расчет…»

– Ей-богу, правда, – продолжает плачевно голос из передней: – печка простынет.

– Отстань! Говорю: «Прачка, – ведь она с вас по пятаку за рубаху сдерет. Это, говорю, тоже расход. Как вам, говорю, не грех цену-то такую заломить? Да еще, говорю, середы и пятницы мы по христианству держим, едим рыбное».

– Барыня! – жалобно произносит кухарка.

– «Рыбное. А подите-ка с рублем, говорю, на базар».

– Что ж мне с пирогами-то делать?

– Да поди к ней, – говорит хозяин.

– Сейчас. Говорю: «Ну-ка, с рублем-то подите на рынок да поторгуйте на семерых рыбки»… Сейчас иду, постой!.. «Так вам и дадут по три пискарика на душу. Так-то…» Ну, что там? – заключает хозяйка, направляясь к двери и ведя за руку сына; но сделав два шага, она останавливается и продолжает, обернувшись к гостю боком: – Так я его тогда урезала – страсть! Я говорю: «Этак, говорю, можно на шею сесть бедным людям! Это, говорю, без всякой без совести, простите меня».

– Барыня!

– «Это, говорю, подло, бесчестно, говорю, – четыре целковых».

– Да ну, иди, что ль, к ней, – перебивает муж.

– Пойду; чего тебе?

– Иди; слышь, зовет.

– Ну и пойду.

Супруга замолкает и пристально смотрит на мужа.

– Так вот какое горе, – относится она к гостю. – Пойдем, Миша.

– Да, трудно жить на свете! – замечает гость.

– Трудно!

Немного погодя гость собирается в путь.

– Не хотите ли водочки? – спрашивает хозяин.