Глеб Халебски
За домом белого кирпича, у реки…
Мрачен и уныл был мир моей души, окутанный клубами сигаретного дыма, и с каждым днём погружался я всё ниже и ниже во тьму, глубокую и вязкую, как в самое таинственное болото… Не уставая, сыпались мне под ноги охапки битого стекла, подбрасываемые судьбой – в кровь рассекали – шёл я на ощупь, хромой, раненый, с глазами в землю, одной ногой увязывая в могиле… Труден был путь, но ярок – подсвечен кровавым следом моим… Однако был и другой свет, рассеивающий мрак, высвобождающий из оков душу – моя возлюбленная, единственная, кто дарил мне тепло в минуты ледяного отчаяния…
Чуть стоит мне на мгновение сомкнуть глаза – запеленить мой узкий мир, ограниченный скучным больничным потолком, миром иным, сокрытым под гнётом закрытых век, вижу я её снова. Предстаёт предо мной её образ, прекрасный до восторга и неотличимый до боли: так же играют и пляшут теплые блики румянца на её щёках, так же отливается в лучах красоты и благородства лицо, помеченное небольшой родинкой… Так же полыхают в бездонной вселенной глаз чувства, настолько сильные, что едва сдерживаются внутри… Не забыть мне этого взгляда, током разящего от макушки до стоп, острого, как дамасский кинжал – взгляда любви и обожания, смешанного с горечью скорой разлуки. Никак не забыть…
А губы… Невероятные губы, обрамлённые изящным изгибом, благоухают счастьем и долгими вечерами, проведенными вместе – неустанно тянут в глубокий поцелуй… Невольно вызывают они сладостный вкус на языке – отголосок наших незабываемых встреч… Как я страшно любил тебя, моя дорогая, страшно люблю и сейчас, моя милая… До слёз, до боли в груди…
Мы виделись с ней по вечерам, когда солнце начинало скрывать свою жаркую голову вуалью ночи. За домом белого кирпича, у реки, мы держали друг друга за руки, оба бронзовые в свете заката, словно две статуи, но живые, трепещущие чувствами друг перед другом и по-настоящему счастливые. Серый мир с его нудной рутиной, бесчувственными людьми, мир, лишённый всякого смысла, на время отступал – терял свою злую силу в долгих переплётах губ и нежных объятьях. Оживало и цвело сердце во взгляде её зелёных глаз, разящих необъятной любовью. В золотистых прядях, свисающих до плеч, прятал я свои руки и жадно вдыхал её запах, непередаваемый словами, одной ей присущий: всё дышал и дышал, но никак не мог надышаться… И чувствовал я в момент наших встреч, что есть на свете что-то действительно важное, что не отдал бы я никогда, ни за какие земные блага, что это – величайший дар, открытый для очень немногих… Так любить, и так быть любимым…
Как страшно ненавидели мы моменты разлуки! Ядом стекали они нам на душу, отравляли счастливое время – ещё в более унылые, ещё в более мрачные краски облачался потемневший город с его скупыми огнями, частыми, как копейки на ладони попрашайки. Прекрасный лик моей возлюбленной угасал: исчезала улыбка с её губ, напрочь выцветала с лица радость в налете печали. Тухло пламя в её глазах – пеленала его солёная влага. С тоскою впивалась любимая в меня взглядом, далёким и отстраненным, крепче жалась к руке моей – вились мысли её назад по извилистым корням времен, стекались туда, где обретали мы наше мимолётное счастье… Да что говорить! Туда же стремились и мои мысли…
Но и в моментах расставания находили мы утешение, кратковременное, но искреннее, как последнее желание. Возвращаясь, останавливались мы в укромном месте, под деревом, потухшим фонарём или подворотне, где не засекли бы нас посторонние взоры, под шепот листвы и отдалённый посвист города мы снова заключали друг друга в тесных объятьях – точно век предстояло нам не видеться.
Лето было для нас благодатью – с утра до позднего вечера гуляли мы вместе. Днём мы купались на речке: вдалеке виделся тот самый дом белого кирпича, чья крыша укрывала нас от гнета летних дождей, где в холодные грозы грелись мы, прижимаясь друг к другу. Бывало, странное чувство внезапно настигало меня: плыла она по реке, красивая, как ничто на белом свете, и тянулись за ней, играя в сине-зелёной глади, прекрасные светлые волосы. Следовал я за любимой, разводя перед собой копны мягкой водяной гривы, но как ни старался, как ни греб сильнее, не получалось догнать её у меня – сердце тогда на миг замирало – страшная тоска овладевала мной: казалось, будто бы уходила она от меня, уходила медленно и безвозвратно, всё дальше и дальше, туда, где не смогу отыскать я её… К счастью, чувство это длилось недолго: очень скоро она разворачивалась и плыла ко мне, с улыбкой, с распростёртыми для объятий руками.
